Текст книги "Наследники Слизерина (СИ)"

Автор книги: Елена Широбокова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 51 страниц)

«Возможно, я вижу их всех последний раз, – вдруг с ужасом подумала Беллатриса, чувствуя, что теряет контроль надо собой. – Возможно, я проведу остаток своих дней в одиночестве, отчаянно пытаясь не сойти с ума, но в итоге все равно сойду, потому что несколько месяцев я, возможно, и продержусь, а вот несколько лет вряд ли.

От этой мысли ей стало так невыносимо тоскливо, что захотелось бить себя в грудь и рвать волосы.

«Ну как моя жизнь могла так быстро и так бесславно закончиться!»

«Не будет этого! Он вернется! Он нас освободит!» – вертелась тихая мысль где-то поблизости, но уже не удавалось за нее ухватиться так же прочно, как прежде.

«Я сдалась? Это конец?» – подумала она.

Вот уже на горизонте показался мрачный остров с треугольной башней, а где-то под ней должны были быть маленькие могильные холмики...

«Ну не может же все быть так! Не может быть, чтобы обстоятельства были сильнее человека! На то мы и волшебники, чтобы быть выше всего: и живого, и неживого, чтобы побеждать там, где победить невозможно. Иначе, зачем нам даны чувства, разум, магия?»

«Что ж, будь что будет, но все не может закончиться так!» – решила Белла и подсела к Краучу.

– Барти, – заговорила она, стараясь придать голосу спокойное и твердое звучание. – Почему ты ведешь себя как слабак? Ведь ты один из самых сильных волшебников, которых я знаю.

– Не ври, – пробормотал он, не выходя из ступора, но Беллатриса уже почувствовала, что нащупала верный путь.

– Это ты не ври! – возмутилась она. – Ты окончил школу лучше всех! Ты владеешь нереальным количеством заклинаний! И Темный Лорд никогда бы не приблизил тебя и не сделал своим учеником, если бы не разглядел в тебе огромный потенциал!

– Тебя он обучал гораздо больше, – педантично заметил Крауч.

– Это потому, что мне приходилось несколько раз объяснять и показывать то, что у тебя получалось с ходу! Ты гений, и очень жаль, если ты этого не понимаешь. За твой талант тебе прощается очень многое. Никто из нас не может таким похвастаться.

Комплименты подействовали на Крауча лучше шоколада. Он поднял голову, и, наконец, посмотрел на собеседницу.

Беллатриса взяла друга за руку и, пристально глядя ему прямо в глаза, продолжила.

– Барти, ты не слабак. Не каждый может вынести то, что на нас свалилось, но мы это выдержим. И Темный Лорд вернется. Ты знаешь, что он вернется. Если дело затянулось, это не значит, что мы должны отчаиваться! Мы не отчаемся и не сойдем с ума, мы встретим его в здравом рассудке и готовые к борьбе. Он непременно воздаст нам за все наши страдания. Мы станем первейшими его сторонниками. Только подумай, какую власть мы получим! И тогда мы уничтожим всех своих врагов. Сможем сделать с ними все что угодно! Убить или отдать дементорам. Они на своей шкуре почувствуют все, что нам пришлось из-за них пережить!

– Но ты же сама всегда считала меня слабаком! – не унимался Крауч.

– Барти, я не вожусь со слабаками! – категорично возразила Белла. – Но ты мой друг, и я тебя люблю! Какие еще доказательства тебе нужны?!

В усталых и потухших глазах Крауча что-то шевельнулось.

– Но он ведь узнает о том, что я просил пощады!

– Не узнает! А если и узнает, что с того? Это дементоры тебя довели, но на самом деле ты не такой! В душе ты герой, Барти! И ты еще совершишь свой подвиг! Я это точно знаю!

Крауч был явно тронут.

– Спасибо за эти слова, Белла – прошептал он со слезами на глазах и крепко ее обнял. – Прости, что обвинил тебя во всем. Я же понимаю, что это не так…

– Забудь, – твердо заявила она. – Я забыла, и ты забудь!

Оставив Крауча, она пересела к Рабастану, решив, что его тоже надо, во что бы то ни стало, вывести из ступора, иначе, в противном случае, он сойдет с ума быстрее, чем Барти.

– Рабас, – осторожно начала она, – после смерти Милы мы почти перестали общаться. И я понимаю, что, возможно, ты не хочешь видеть меня, потому что сразу же вспоминаешь о том, что случилось. Хотя ты знаешь, я не собиралась ее убивать. Я выполняла приказ. Но у тебя все равно есть право до конца жизни меня ненавидеть. В любом случае, я хочу, чтобы ты знал. Я не забыла о том, что мы с тобой семь лет просидели за одной партой. Возможно, ты удивишься, но я в курсе, какой у меня ужасный характер, а ты ни разу меня не упрекнул, всегда выслушивал и помогал. Я очень это ценю, и для меня ты навсегда останешься самым близким и самым верным другом!

Рабастан слушал ее молча и глядя в пол, но в конце речи вдруг обернулся и изо всех сил стиснул в объятиях.

– Я никогда не ненавидел тебя! – с жаром проговорил он ей в ухо. – Ты была, есть и останешься моим лучшим другом, что бы ни случилось!

Едва он сказал это, лодку тряхнуло, потому что она причалила к берегу. Узники медленно вышли, подгоняемые стражами.

– Руди! – воскликнула Беллатриса, вцепившись в его руку и понимая, что остались считанные секунды до того, как дементоры схватят их, чтобы развести по камерам. – Хоть иногда мне и кажется, что ты хочешь меня извести, но каждый раз, когда я вижу твое лицо, мне так хорошо и легко становится на душе. Наверное, это значит, что я очень удачно вышла замуж!

Рудольфус проницательно посмотрел на нее, затем улыбнулся своей коронной улыбкой, и, схватив жену в охапку, жадно поцеловал ее в совершенно неподдельном порыве. Белла еще никогда не испытывала ничего подобного. Она комкала мантию у него на спине, чувствуя, как голова кружится, а земля уходит из-под ног. Приговор, тюрьма, исчезновение Темного Лорда – все это на какое-то мгновение перестало для нее существовать. Даже прикосновение дементора не сразу вернуло ее в реальность.

– Когда все закончится, мы с тобой возьмем отпуск и поедем на море, во Францию! – восторженно крикнула она, когда стражи Азкабана все же растащили супругов в разные стороны.

– Нет, – возразил Рудольфус. – Лучше в Италию! Там мы еще не были!

– Заметано! – согласилась Беллатриса, отдаляясь все дальше и дальше и, чувствуя, как мир неумолимо погружается в ледяную тьму.

Четырнадцать лет

Беллатриса делала все, чтобы не расставаться с теми светлыми эмоциями, которые подарила ей последняя встреча с друзьями. Она понимала, что единственный способ выжить – это постоянно поддерживать в себе надежду на освобождение.

«Он вернется. Он вернется. Он скоро вернется», – без конца повторяла она и вслух, и про себя, концентрируясь изо всех сил, боясь, что если какая-нибудь другая мысль проникнет в ее сознание, она может незаметно перейти в негативное русло, и тогда в защите образуется брешь, через которую отчаяние хлынет мощным потоком, и ему невозможно будет противостоять.

Вскоре Белле удалось настолько зациклиться на этой фразе, что в ее голове не осталось никаких прочих мыслей. Кошмары перестали одолевать ее как наяву, так и во сне. Просыпаясь, она решительно ничего не помнила, да и в целом ее психологическое состояние стремительно улучшалось. Через несколько дней узница вдруг ощутила, что черные стены, холод и полумрак тюремной камеры ее нисколько не раздражают. Она внезапно испытала покой и даже какое-то подобие радости, точно в ее голове что-то перещелкнуло, перечеркнув прежние представления о красоте и уродстве, о комфорте и неудобстве, о норме и отклонении. Это не было похоже на галлюцинации, все выглядело точно так же, как и прежде, только ощущалось по-другому. Волшебница все еще слышала душераздирающие крики других заключенных, чувствовала холод, сырость и колючую солому, впивающуюся ей в спину, но теперь все это ее не угнетало. Появилось чувство абсолютного умиротворения, легкости и почему-то любопытства. Не вставая со своей импровизированной постели, Белла стала изучать форму камней, составляющих стены, и сколы на них, размышляя о том, как порода изменялась под воздействием климата и времени. Каждая особенность окружающей действительности, каждый ее дефект внезапно показались волшебнице прекрасными. Она подумала, что ни одно живое существо, ни один предмет, ни одно явление в этом мире не может быть уродливым, просто потому, что оно есть, что оно часть огромного и великого мироздания. Зачем вообще делить все на красивое и некрасивое, на полезное и бесполезное, на приятное и неприятное, на плохое и хорошее, на правильное и неправильное? Все является одинаковым и равным, все имеет свой смысл и, вместе с тем, бессмысленно.

«Как странно, что я не знала этого раньше, – думала Белла. – Почему я не понимала, что переживать и страдать из-за чего бы то ни было – это бесполезно? Ведь человек может быть абсолютно счастлив, независимо от того, один он или с кем-то, здоров он или болен, дома он или в темнице».

И в тот самый момент, когда Беллатриса пришла к этому потрясающему выводу, она вдруг заподозрила неладное. В жизни ей приходилось переживать самые разнообразные эмоции, как положительные, так и отрицательные, но независимо от их силы ее мироощущение никогда не менялось, а сейчас она точно стала не собой, а кем-то другим.

«Может быть, мне удалось победить дементоров? – подумала узница. – Но неужели это так просто? Некоторое время концентрироваться на хороших мыслях, только и всего? Тогда Азкабан вообще не был бы проблемой».

Но существовал и второй вариант, куда менее обнадеживающий. У Беллы невольно закралась мысль, что вот таким вот странным образом она начинает сходить с ума.

У нее были довольно скудные представления о том, как проявляются признаки безумия. Лично она не знала ни одного сумасшедшего, и понятия не имела, что переживает человек, находящийся в измененном состоянии рассудка, но почему-то была уверена, что оно совершенно точно не должно быть приятным, иначе душевные болезни не назывались бы болезнями.

Вялые рассуждения на эту тему ни к чему особенно правдоподобному не привели. Впрочем, вопрос того, что же на самом деле с ней происходит, волновал Беллу лишь постольку поскольку. Еще одной характеристикой ее нового состояния было то, что она вообще перестала испытывать какой бы то ни было страх. Даже если бы Беллатриса знала, что умрет в течение часа, или что не станет кого-то из ее близких, или что Волан-де-Морт не сможет вернуться к жизни, она бы никак на это не отреагировала. Как бы ужасно это не звучало, ей было бы абсолютно все равно. Жизнь, смерть и все прочие категории, которые волнуют нормального человека, утратили для нее свое значение. Это давало невиданное доселе упоительное чувство свободы, но, с другой стороны, явную безнравственность такой позиции трудно было отрицать, даже пребывая в эйфории. Так или иначе, осознание того, что происходит что-то неправильное, не побуждало Беллу к действиям. Ей было хорошо, и это все, что волновало ее на тот момент.

Но постепенно, день за днем, неземное ощущение стало таять. Для самой Беллатрисы это происходило практически незаметно, она вновь в небольших дозах ощущала уныние, страх, физический дискомфорт и трезвый взгляд на вещи. Пытаясь понять причину такой неприятной перемены, Белла осознала, что уже давно перестала думать о возвращении Темного Лорда, и вообще как-либо контролировать свои мысли. Сообразив, что, возможно, причина ухудшения в этом, она попыталась взять себя в руки и снова сконцентрироваться на фразе «он вернется», но почему-то ничего не получалось. С того самого момента, как она ощутила то странное блаженство, ее воля как будто бы оказалась парализована. И даже теперь, когда состояние умиротворения и спокойствия стремительно ее покидало, способность сосредотачиваться возвращалась крайне неохотно. С ужасом понимая, к чему это может привести, Беллатриса стала нервничать и злиться, что, разумеется, не могло положительно сказаться на ее умственных способностях.

Помимо всего прочего, у нее вдруг стали то тут, то там болеть кости. Сначала начала ныть кисть правой руки, и на тыльной стороне запястья образовалась выпуклая шишка, до которой было невозможно дотронуться, а вскоре любая попытка согнуть сустав стала причинять чудовищную боль. Вслед за запястьем такие же неприятные ощущения, правда, в меньшей степени, появились и в пальцах. Каждый раз после пробуждения Белле приходилось сжимать и разжимать кулаки, чтобы вернуть суставам подвижность. Затем начала ныть правая лодыжка, иногда бедро, но больше всего ее донимали боли в спине, которые практически не стихали ни в стоячем, ни в сидячем, ни в лежачем положениях.

Впрочем, чего еще ожидать от постоянного пребывания в сыром холодном помещении, да еще, учитывая то, что спала она практически на полу? Уже давно можно было умереть от банальной пневмонии. Однако Беллатриса знала о том, что узники сидят в Азкабане десятилетиями и уповала на феноменальную стойкость человеческого организма. То, что ее собственный организм, еще молодой и здоровый, начал сдавать так быстро, не могло не огорчать.

Однако физическая боль не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось у нее на душе. Когда последние отголоски того приятного ощущения исчезли, Белла целиком и полностью попала во власть уныния. Поначалу она еще предпринимала жалкие попытки с ним бороться, стараясь думать о чем-нибудь хорошем, но сил с каждым днем становилось все меньше, а воля все слабее. Единственное, что ей оставалось, так это надеяться на то, что к тому моменту, как Темный Лорд придет за ней, она не утратит рассудок окончательно и бесповоротно.

***

Тюремщики из числа волшебников ежедневно прибывали в Азкабан, чтобы сделать обход и проверить, не умер ли кто-нибудь из узников. Они быстро проходили по коридору, заглядывая в камеры, и, убедившись, что ТО, что находится внутри, шевелится, спешно шли дальше.

Беллатриса частенько кричала что-нибудь им вслед. Иногда оскорбляла, иногда умоляла перемолвиться с ней хотя бы двумя словами, в общем, старалась любыми путями привлечь их внимание, до того сильно ей хотелось в этой обители смерти, отчаяния и безумия увидеть нормального человека и если не дотронуться до него, то хотя бы поймать его взгляд и услышать его голос. Это давало хоть какое-то ощущение того, что где-то за этими глухими стенами есть другая жизнь, которая казалась ей уже чем-то безмерно далеким. Но волшебники лишь торопливо проходили мимо. Длительное пребывание на острове дементоров считалось вредным для здоровья. Даже встреча с ними вне Азкабана могла за считанные минуты довести эмоционально стабильного человека до депрессии, что уж говорить о десятках этих тварей.

Однако равнодушие тюремщиков было далеко не самой страшной неприятностью. Один дементор (а, может, они каждый раз были разными) повадился приближаться к решетке камеры Беллатрисы и подолгу там оставаться. Узница тут же физически начинала ощущать, как он на нее воздействует. В районе живота появлялось какое-то необъяснимое и доселе незнакомое чувство опустошенности. Одновременно с этим у нее возникало странное наваждение. Ей казалось, что мир, который она знает, никогда не существовал в реальности, что все ее чувства и воспоминания – это какая-то иллюзия, плод больного воображения, и однажды она очнется где-нибудь посреди безжизненной пустыни, на груде черных камней, под потухшим небом, и узнает, что вселенная – это ее собственная выдумка, и, на самом деле, ее не существует. Это ощущение было настолько страшным и мучительным, что если бы Беллатрисе пришлось выбирать, испытать ли его или подвергнуться заклятию «Круциатус», она, не раздумывая, выбрала бы второе.

Каждый раз, заметив приближение дементора, узница знала, что за этим последует, и забивалась в самый дальний угол своей камеры, что, разумеется, нисколько не помогало.

– Убирайся! Убирайся! – кричала она, впадая в истерику. – Во мне больше не осталось никакой радости! Тебе нечего из меня вытянуть!

Но дементор, видимо, считал иначе и никуда не уходил.

Практически с самого начала своего заточения Беллатриса утратила ощущение времени и не знала, сколько дней, недель, месяцев или даже лет минуло со дня объявления приговора. Никаких зарубок на стене она не делала. Да и как их было делать? День и ночь уже давно слились во едино. Но, вероятно, к тому моменту, как постоянное воздействие дементоров окончательно парализовало ее волю, прошло не менее года. Она больше не вспоминала о Темном Лорде и о своих близких. И не оттого, что не хотела. Просто ее мысли однажды перестали ей подчиняться. Где-то в глубине души у нее еще оставалось что-то светлое, но достать это оттуда было совершенно невозможно, и узница была больше не в силах бороться с отчаянием.

Вскоре Белла перестала отличать состояние бодрствования от состояния сна и не могла понять, что происходит наяву, а что ей снится. Она почти всегда лежала, лишь изредка вставала и передвигалась по камере без цели в каком-то полубессознательном состоянии, и частенько не могла ответить себе на вопрос, зачем пришла в то или иное место. Все ее существование превратилось в один сплошной сон, причем, в кошмарный сон. Ей без конца виделись неприятные эпизоды из прошлого. Некоторые из них не доставляли большого беспокойства, когда происходили на самом деле, но теперь любое хоть сколько-нибудь негативное воспоминание вызывало необъяснимый ужас, не важно, будь то чья-то смерть или выговор профессора Макгонагалл за неверно исполненное задание.

Но чаще всего Белле снился тот пресловутый кот. Картина убийства, совершенного магловскими мальчишками, бесконечно прокручивалась у нее в голове, точно заевшая пластинка. Отчаяние и ощущение собственной беспомощности просто разрывали волшебницу изнутри. Беллатриса каждый раз покрывалась холодным потом и вскрикивала. Но навязчивое видение даже не думало ее покидать. Пожирательнице казалось, что оно преследует ее уже, как минимум, сотню лет, и каждый раз эмоции от пережитого были такими же яркими, как и впервые. И вот однажды, в очередной раз испытывая всю связанную с тем происшествием боль, она не выдержала и, желая прекратить эту пытку любой ценой, кинулась на мальчишек, отобрала у зачинщика нож и с наслаждением отрезала котенку голову. Только тогда видение оставило ее в покое.

Беллатриса все явственнее ощущала, что она полностью оторвалась от реальности и переселилась в мир своих ночных кошмаров. Ее слабые попытки оттуда выбраться ни к чему не приводили. Да и зачем ей было выбираться? Чтобы увидеть черные, покрытые плесенью стены? Чтобы осознать, что она лежит на куче непонятной гнили? Чтобы вспомнить, что она попала в ад при жизни, ее здоровье, внешность и будущее безвозвратно потеряны? А она вполне могла предположить, что, сколько бы времени не прошло с начала ее заточения, это было уже очень долго. Ее левую руку можно было обхватить пальцами правой в плече, а в тусклом свете факела, частично освещающего камеру из коридора, точно снег, поблескивали первые седые волосы.

Каждый день узникам приносили скудную порцию пищи и жестяной кувшин с водой, но Беллатриса не съедала и этого. Порой она сутками лежала, пребывая в полуреальном мире своих лишенных радости и смысла фантазий и просто не могла заставить себя очнуться, чтобы встать и поесть.

– Эй! Ты еще жива там? Или сдохла уже? – грубо поинтересовался тюремщик, который в очередной раз обнаружил несъеденный хлеб.

Беллатриса ничего не ответила, чувствуя сильную слабость во всем теле и тяжесть в голове, как при высокой температуре. Хотя, кто знает, может у нее и вправду был жар, сама она не могла этого определить. Да и что толку? Медицинская помощь для узников не предусматривалась.

– Люмос! – воскликнул волшебник и осветил камеру волшебной палочкой в поисках трупа.

От внезапно упавшего на нее луча света узница вздрогнула.

– Черт вас дери! – выругался он. – Не жрете ни хрена! А потом все будут говорить, что это они из-за дементоров подыхают!

– Как? – вдруг хриплым голосом поинтересовалась Беллатриса, поскольку ей послышалось «дементоры подыхают».

– А вот так! – огрызнулся он. – И ты скоро сдохнешь, если есть не будешь! А, вообще, это точно ты? Или уже твой призрак?

«Я призрак?» – вдруг в ужасе подумала Белла, когда глумливый смех тюремщика стих в глубине коридора.

Что, если она и вправду уже умерла и просто не заметила этого, потому что стала призраком?

Эта мысль настолько потрясла узницу, что она очнулась и стала в панике искать свое тело, ползая по полу камеры на карачках. Обшарив каждый фут и несколько раз переворошив всю солому, она так ничего и не нашла.

«А если его уже вынесли? – подумала Белла. – Должен же быть какой-то другой способ понять, жива я или нет!»

Она вспомнила, что тюремщик что-то говорил про еду, и, обнаружив воду и черствый хлеб возле решетки, жадно на него накинулась и съела все разом, мгновенно ощутив острую боль в желудке. Оба эти факта заставили ее уверовать в наличие у нее плоти, однако ненадолго. Страх внезапно и незаметно для самой себя умереть стал мучить ее регулярно. Частенько снились сны о том, что она стала жалким существом без плоти и крови, но даже, будучи привидением, не может покинуть стены собственной камеры, обреченная на вечные скитания в радиусе нескольких десятков футов. Проснувшись, она немедленно кидалась проверять, жива или нет.

Однажды Беллатриса поцарапала нёбо сухой хлебной коркой, и тут же ощутила во рту солоноватый кровавый привкус. Трудно сказать, в чем тут дело, но он вдруг ей очень понравился. Она разбередила рану, чтобы ощутить его сильнее.

«Я жива! Жива! – вдруг явственно поняла она. – В моих жилах все еще течет теплая кровь!»

Собственная кровь стала для нее как наркотик. Беллатриса специально прокусывала себе губу, чтобы выдавить оттуда пару капель и почувствовать то, что ей казалось вкусом жизни.

Стоит ли говорить о том, что ее психическое состояние продолжало ухудшаться, и она, хоть и понимала это, но ничего не могла с собой поделать, уже давно перестав сопротивляться силе дементоров. Иногда Беллатриса вспоминала ту радостную эйфорию, которую ей каким-то чудом удалось испытать в первые дни заключения, но, как ни старалась, не смогла повторить свой подвиг. Собственные мысли ее не слушались, живя самостоятельной жизнью, рисуя непонятные и уродливые картины, от которых было до того тошно, что узница начинала выкручивать кожу на руках до тех пор пока физическая боль не становилась достаточно сильной, чтобы заглушить боль душевную. Но настоящий кошмар начался тогда, когда у нее появились галлюцинации.

Однажды Белла проснулась и увидела, что потолок медленно приближается, опускаясь все ниже и ниже. Закричав не своим голосом, она кинулась к решетке, истошно требуя, чтобы ее выпустили. Никто не откликался, а потолок был все ближе и ближе. Вот он уже коснулся головы. Беллатриса издала последний отчаянный вопль, и вдруг поняла, что ее камера никак не изменилась по форме, а потолок находится на положенной ему высоте.

Обливаясь холодным потом, она все еще лежала, вцепившись пальцами в решетку, и боялась опустить взгляд, ожидая, что потолок опять придет в движение.

«Вот теперь я точно сошла с ума, – заключила она, заставив себя, наконец, опустив голову, – лучше бы он и вправду раздавил меня. Зачем мне теперь жить? Даже если Темный Лорд вернется, разве я буду нужна ему такая?»

Точно в подтверждение ее гипотезы о собственном безумии, возникла новая галлюцинация. По ту сторону решетки появился огромный черный пес. Он стоял прямо напротив узницы и внимательно ее рассматривал.

За все время пребывания в Азкабане Беллатриса не видела ни одного животного, даже крысы. Еще бы, никто не станет добровольно находиться там, где есть дементоры. Так что никаких сомнений в том, что этот пес плод ее воображения, быть не могло.

Тем временем, странный гость продолжал на нее пялиться, совсем по-человечьи склонив голову на бок.

Желая потрогать «галлюцинацию», Беллатриса протянула к ней руку, но зверь вдруг отпрянул и, обнажив клыки, злобно зарычал, затем развернулся и побежал прочь.

Узница тяжело вздохнула и прижалась лбом к холодным металлическим прутьям. Все, что происходило с ней прежде, еще худо-бедно вписывалось в рамки ощущений нормального человека, а вот галлюцинации уже никаким боком. Чувство собственной обреченности все сильнее укоренялось у нее в душе. Она снова почти перестала есть и вставать. Каждое мгновение ее существования казалось нестерпимой мукой. Белла мечтала только об одном – иметь способность спать несколько дней или недель подряд, и при этом не видеть никаких снов и не чувствовать боли. К слову, боли в разных частях стали беспокоить ее все чаще, да еще и сочетаться с долгими приступами кашля и удушья. Женщине казалось, что у нее в груди застряло что-то твердое, как будто бы она проглотила снитч. Это что-то невозможно было вытолкнуть, и оно не давало ей сделать вдох, так что складывалось впечатление, что в такие моменты она может задохнуться насмерть.

«Я так больше не могу! Не могу!» – со слезами думала Белла, кусая собственные руки, чтобы отвлечься от нестерпимой боли в животе, которая резко возникла, точно удар кинжала, и не проходила уже несколько часов.

– Заберите меня отсюда! – навзрыд закричала она, завидев тюремщика. – Я умираю! Мне нужен врач!

– Конечно-конечно! А из больницы ты сбежишь! – безжалостно ответил тот.

– Хорошо, не надо в больницу! Ты можешь вылечить меня сам! Я скажу заклинание!

– Совсем охренела, дура! Буду я с тобой возиться! – отмахнулся он.

– Умоляю! – зарыдала она. – Экспеллиармус!

И вдруг волшебная палочка вылетела из руки тюремщика и проскользнула сквозь прутья.

Беллатриса ловко ее поймала и со всей скоростью, на которую была способна, кинулась в дальний угол камеры.

– Дементоры! Дементоры! – заорал насмерть перепуганный волшебник и стал судорожно пихать ключ в замок.

– Велетутдинем ревокаре! – воскликнула Беллатриса, нацелив палочку себе в живот.

Боль мгновенно прекратилась.

Ничего другого сообразить и предпринять она не успела, потому что двое дементоров схватили ее за руки и отобрали палочку.

Ощущения от их прикосновений были не намного лучше, чем от перитонита, хоть и лежали совсем в другой плоскости.

– Держите ее, держите! – мстительно приказал волшебник. – Я хочу видеть, как она потеряет сознание!

– Запомни этот день, маг! Сегодня тебя победила безоружная Беллатриса Лестрейндж! – с ликованием воскликнула она и только потом лишилась чувств.

С тех пор тюремщики стали ее опасаться и никогда не вступали с ней в диалог. Даже еду теперь приносили дементоры. Ее мир стал мрачным, как никогда. Поэтому, вновь услышав человеческий голос, она сначала решила, что он ей снится.

Но голос не унимался.

– Выходи, Беллатриса Лестрейндж!

Разглядев за решеткой силуэт, женщина с трудом поднялась на ноги и подошла.

– Ах, это ты… – надменно протянула она, увидев того самого тюремщика, которого обезоружила. – У тебя новая палочка? А старая, что, больше не слушается?

Лицо волшебника перекосилось от гнева.

– Круцио! – яростно воскликнул он.

Беллатриса упала на каменный пол и издала чудовищный надрывный крик, эхом понесшийся по коридору.

Только решив, что отомщен достаточно, тюремщик опустил руку.

– Сегодня двадцать четвертое июня девяносто пятого года! – злобно процедил он. – Запомни этот день, ведьма! День, когда все твои победы оказались напрасными!

Белла подняла голову и взглянула на него сквозь запутанные пряди грязных и свалявшихся волос.

– Какого года? – хрипло переспросила.

– Девяносто пятого!

– Восемьдесят пятого?

– Девяносто! Глухая тетеря!

– Что? – ахнула она. – Не может быть!

– Совсем свихнулась! – фыркнул тюремщик и ушел прочь.

«Девяносто пятый… – болезненно стучало в висках. – Не может быть… четырнадцать лет… Я тут уже ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ!»

Эта мысль не укладывалась в голове. Беллатриса полагала, что с момента ее заточения прошел год, два, три, но никак не четырнадцать!

«Он солгал!» – яростно подумала она.

«А что тебя удивляет? – прозвучал в голове холодный женский голос. – Ведь ты сумасшедшая, а психи неверно воспринимают течение времени».

Белла и вправду когда-то слышала об этом факте. Чтобы опровергнуть свою гипотезу, она попыталась воспроизвести в памяти все, что происходило с ней с момента заточения, но не смогла. Это был длинный запутанный сон, из которого запомнились лишь отдельные моменты.

Тут словно иголка кольнула ее в самое сердце. Она оглядела свои сморщенные руки, тонкие пальцы с опухшими суставами, свисающие ниже талии седые волосы, ощупала высохшее костлявое лицо, покрытое мелкими морщинами, и весь этаж огласил ее крик. Еще более страшный, чем тот, что был вызван заклятием «Круциатус».

Она рыдала, в кровь разбивая кулаки о каменный пол, не будучи в состоянии поверить в услышанное. Четырнадцать лет! При любых условиях этого срока вполне хватило бы для того, чтобы несколько раз возродиться с помощью крестража. Надежды больше быть не могло. Темный Лорд мертв. Столько лет страданий и боли оказались напрасными! Она никогда отсюда не выйдет, никогда не увидит родных людей, никогда не продолжит борьбу, но каждую секунду будет мучиться до самого последнего своего вздоха. Сейчас ей было за сорок, вполне может протянуть еще лет двадцать. Двадцать лет невыносимых страданий, чтобы потом умереть от болезней и старости.

– Ну, уж нет! – во всю глотку закричала она, яростно вскинув голову. – Я этого не позволю! Никто не смеет решать, как мне жить и когда умирать!

Она подползла к решетке и просунула между прутьями правую руку. На одной из железяк был острый заусенец, и узница стала остервенело тереться о него запястьем, не обращая внимание на боль.

Злоба и мысль, что, несмотря на поражение, она все еще может сама распоряжаться своей судьбой, опьянили ее настолько, что, откуда не возьмись, появились энергия и силы. Царапина уже превратилась в рану, и на ней выступили первые капли крови, что только раззадорило Беллатрису. Она с нетерпением ждала того момента, когда горячая красная жидкость польется широкой струей.

Но вдруг другую руку, левую, внезапно как будто кто-то ужалил.

От неожиданности женщина вздрогнула и, прекратив свои действия, с удивлением на нее уставилась, ожидая увидеть какое-нибудь ядовитое насекомое или даже змею. Хотя, откуда тут возьмется змея?

Ничего не обнаружив, она решила, что человеку, которому осталось жить всего несколько минут, по сути, не так уж важно, укусил его кто-то или нет, и, успокоившись, собралась продолжить царапать запястье, но левую руку ужалило снова, еще сильнее прежнего. Вскрикнув, Беллатриса схватилась за больное место, которое находилось аккурат там, где располагалась Черная метка.

«Наверное, мне кажется…» – подумала она, уже привыкнув к странному поведению организма, и снова обернулась к решетке.

Но тут Черную метку вдруг пронзила такая боль, что волшебница упала на плечо и взвыла.