Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Ли-и-иза, – протянул он. – Да мы все вас знаем: это же вы на выставке...

Он снова откровенно, внимательно оглядел Лизу, и она почувствовала, что ее раздевают, видят в ней ту обнаженную женщину, что лежит на кушетке, согнув ногу в колене, выставляя себя на всеобщее обозрение.

– Вы не могли бы и мне позировать? – прищурившись, сказал коротышка.

– Э нет, это моя натурщица!

Лёня оттер коротышку от Лизы, обнял ее, чмокнул в щеку.

– Поздравляю!

– С чем? – еле шевеля губами, спросила Лиза. Значит, она – натурщица?

– Наше с тобой "ню" купил саратовский музей, представляешь? – сощурил синие глаза Лёня. – Он очень известен, и там много прекрасных работ. Я даже аванс получил. Видишь, празднуем? Садись, Лизавета.

Никогда он не называл ее так, да и никто, даже в детстве...

– Эй, – крикнул Лёня, – сполосните для нее бокал и тарелку!

Он потянул Лизу за руку, усадил рядом с собой.

– А тарелка есть. Чистая, – лениво протянула девица в монистах и косынке по самые брови.

Это она обнимала Лёню, когда Лиза вошла. Как же ее зовут? Про нее он, что ли, сказал, Маша? Черные умные глаза, густые, сросшиеся у переносицы брови, пушок над верхней губой. Наверное, страстная...

– Вы тоже его любовница? – со смехом наклонилась она к Лизе.

– Машка, не хулигань. – Лёня погрозил ей пальцем.

Лиза взяла бокал, выпила вино залпом, не отрываясь. Дешевое, с каким-то странным привкусом, оно обожгло пустой желудок, но зато притупило боль, а еще через пять минут все вокруг сделалось ирреальным, как во сне или в бреду.

Неужели это она, Лиза, сидит на ковре, поджав под себя ноги, и Лёня обнимает одной рукой ее, а другой Машу? Это на ее колени положил голову коротышка с трубкой, а она перебирает пальцами его волосы и смеется? Лёня отталкивает коротышку и снимает руку с плеча Маши. Теперь он обнимает только Лизу, а потом кладет голову ей на колени – как тот, другой. Гневно сверкают черные Машины глаза, а Лизе смешно: Маша ревнует! Но раз ревнует, так, значит, имеет право? Ай да Лёня! А она-то его жалела: худой, несчастный, и без работы, и денег нет. Лежала обнаженной, позируя: "У него же нет на натурщицу денег!" Теперь на нее, с приподнятым бесстыдно коленом, будут глазеть посетители – там, в Саратове. Хорошо хоть, что не в Москве. А если бы купил Красноярск? Что было бы тогда с мамой? При мысли о маме так стало жалко себя, что потекли слезы.

– Лизунь, ты чего?

Лёня смотрел на нее улыбаясь, и Лиза увидела вдруг, что они сидят с ним вдвоем, а все остальные собрались вокруг коротышки, который водит народ от картины к картине, что-то там объясняя, взмахивая трубкой и разводя руками. Сколько прошло времени – десять минут или час?

– Ничего.

– Нет, скажи, – с пьяной настойчивостью требовал Лёня.

Покачивались стены, уплывал пол. Что такое было в вине?

– Я думала, у нас серьезно, – начала с трудом Лиза: слова плохо ей подчинялись, – а ты меня обманул. Все твои друзья считают, что я натурщица... Они видели меня голой... Я для тебя, как Маша.

Кружилась голова, подташнивало, болело сердце.

– Так, отвечаю по пунктам, – стал загибать пальцы Лёня. – Натурщицы, если хочешь знать, – настоящие труженицы, так что нечего их презирать. Это – первое. Второе: "ню" – есть "ню", а не голая баба, и ты еще будешь гордиться, что висишь в музее. – Он загнул второй палец. – Маша... – Лёня загнул третий палец, – она как бабочка: садится на все цветочки, а ты – моя женщина, и я отношусь к тебе соответственно.

– Соответственно – это как? – слабо спросила Лиза.

– Это значит, мне хочется с тобой спать и я люблю с тобой просыпаться, – терпеливо объяснил Лёня.

– А любовь?

– Кто знает, что это такое, – неопределенно ответил Лёня, и Лиза с ужасом почувствовала, что рука его забирается к ней под юбку и ложится между ног.

Университет, туристы, восхищавшиеся ее арабским языком, лестные слова историка, прозвучавшие часа два назад, уважение редактора "Иностранки", перед которым все заискивают, и вдруг – какой-то подвал, дурное вино, соперница Маша и Лёня, готовый, похоже, на все и при всех, потому что все уже видели ее голой, пусть даже это и называется "ню".

Лиза, собрав все свои силы, вытолкнула из себя любимую, подлую руку, встала и неверными шагами двинулась к выходу, переступая через тарелки и чашки, пытаясь сдержать слезы. Но они уже струились по ее щекам, сползая к горестно опущенным уголкам рта, капая на подбородок.

– Ты куда? – крикнул вслед Лёня, но с места не встал.

6

"Милая Лиза! Ничего невозможно понять из твоих писем, но кажется мне, что на душе у тебя смутно. Или мне только так кажется? В августе, дорогая моя, я не приеду, потому что всем нам, иностранцам, устраивают бесплатное заметь! – турне по Китаю. Ну скажи, разве можно отказаться от такого подарка? Твой гражданский долг объяснить все Борьке и маме, особенно Борьке – чтобы не обижался. Такой шанс дается раз в жизни! Подумать только – объехать чуть ли не весь Китай... Теперь особенно пригодится твой подарок на свадьбу, надо только запастись пленками, а вообще я уже им снимала всякие жанровые сценки в китайских кварталах. А помнишь, как щелкал Артем, когда мы пили шампанское и кричали "ура"? Ну ладно, я, как видно, ужасная эгоистка! Все о себе... Ты-то как? Напиши внятно, хорошо?

Лиза, ведь Пекин – это еще не Китай, как Москва – не Россия, а Лондон – не Англия. Столицы – статья особая: вывески, многоязычье, парадный костюм страны. А хочется узнать Китай. Я уже предчувствую шикарный Шанхай, побережье, запах лепешек, которые пекут прямо на улицах, вкус водорослей и рыбы, какой никогда не пробовала в Москве. Как бы хотелось мне поделиться всем этим с вами, мои дорогие! И впечатлениями, и ощущениями, всем-всем, что здесь мне открылось. Борьке я купила свитер, маме – шаль, а тебе изумительную пижаму, японскую. Все – в магазине для иностранцев за конвертируемые юани. Что это такое? Приеду и расскажу. А презенты передам с одним нашим парнем – он летит в Москву. И еще твоей и своей маме передаю жасминовый чай, уверена, что они будут в восторге.

Это я все подлизываюсь и оправдываюсь. Обо всех вас я, конечно, соскучилась, но если б ты знала, что это за страна – Китай! Удивительная, единственная в своем роде. А какие люди... Вот только последнее время к советским... Нет, это – при встрече, которая будет теперь через год..."

Лиза задумчиво отложила письмо. Да уж, если плохо, то плохо все. Вот и Ирка не приезжает, так что ждать в Москве больше некого. Нет предлога сидеть в Москве, в общежитии, и прислушиваться, не зазвонит ли телефон. Завтра последний экзамен, и все. Впереди Красноярск, мама, Енисей, школьные друзья и подруги. А ей так не хватает Лёни! Может, в той истории она чего-то не поняла? Может, все не так уж и страшно? Художники – это совсем другая среда, у них свои манеры и законы свои, с чем-то можно было бы примириться. Но с чем? Примириться с Машей? Или обнаженной лежать на тахте? Позволять ему залезать под юбку при всех?

Ночью эта проклятая Маша приснилась: будто, звеня монистами и браслетами, гадает ей по руке, а Лёня смотрит на них обеих и улыбается. Утром Лиза убеждала себя, что ничего серьезного между Лёней и Машей нет. "Господи, какая я дура! Завтра экзамен, а я... Но что значит – "серьезное"? Разве близость – это так, несерьезно? Как он говорил? "Маша как бабочка..." Но представить, что они лежат рядом..."

– Можно к тебе? Есть у тебя англо-русский словарь?

Вошла Аля, и Лиза, истерзанная тяжелыми думами, торопливо и сбивчиво, повторяясь, подыскивая с трудом слова, их пропуская, проглатывая, стала говорить, говорить... Она не видела со стороны, не чувствовала себя. Ошеломленная Аля смотрела на нее во все глаза. Лиза... Такая умная, сдержанная, такая красивая – за ней же бегает полфакультета – так страдает из-за какого-то дурака!

– Да он в подметки тебе не годится, – обрела наконец дар речи Аля.

– Но мне его не хватает! – в отчаянии за-кричала Лиза.

– А тогда наплюй на все его выкрутасы, – подумав, посоветовала Аля. Тебе с ним детей не крестить. Знаешь, как делают мужики? Нравится им женщина – так они бегают за ней, унижаются, говорят слова...

Лиза невольно улыбнулась: это Алино выражение всегда ее забавляло. "Говорят слова..." Очень точно.

– Вот бы и нам так, – горячо продолжала Аля. – А мы все – гордость, чувство собственного достоинства... Добейся своего и тогда развивай это свое достоинство.

– Но я и так пришла к нему в мастерскую, – грустно напомнила Лиза.

– Да, – задумалась Аля. – Тут ты права. Идти во второй раз – уже перебор. Знаешь что? – Она села рядом. – Уезжай-ка ты к маме. Отдохни, постарайся развеяться, авось все и пройдет. Так ты дашь мне словарь?

– Конечно.

Мама стояла на узком балкончике аэровокзала, развернутом к летному полю, под огромными буквами, обозначающими название города, и махала рукой. В белом элегантном плаще, стройная, молодая. Лиза, улыбаясь, подняла в ответ руку: "Вижу, вижу". Маленькие вагончики повезли их от самолета.

– Детонька моя, – прижала ее к себе мама, и Лиза в который раз подивилась ее молодости, блеску глаз, стройности. – Как ты, маленький, похудела. Замучили тебя твои восточные языки? Ничего, я взяла на неделю отпуск, буду тебя откармливать.

– Только на неделю? – огорчилась Лиза.

– Ты же знаешь, навигация у нас короткая, – заоправдывалась мама. Летом вообще не дают отпусков. Я и неделю-то еле выпросила.

Она, прищурившись, смотрела на дочь. Веселость ее исчезла.

– Что-то случилось? – с тревогой спросила она, и Лиза ткнулась маме в плечо.

– Ах, мамочка, как мне не везет!

Они ехали уже в такси.

– Ничего себе! – возмутилась Анастасия Ивановна. – Учится в МГУ, да еще на таком удивительном факультете, живет в Москве, в шикарном таком общежитии, катается с туристами по всему Союзу, и ей – не везет! Да все мои знакомые умирают от зависти.

– Я не об этом, – понуро склонила голову Лиза.

– Ладно, дома поговорим, – решила мать.

Шофер повернул зеркальце, взглянул незаметно. Если уж этой девушке не везет... Красавица! Но печальна. А мать так и светится радостью. Еще бы: дочка приехала. Но, похоже, не только в дочке дело. Шофер наездил десятки километров, кто только не садился в его машину, каких только разговоров он не наслушался! В людях, кажется, разбирался.

Дома ждали традиционные сибирские пельмени, и еще мама раздобыла торт из мороженого – в Красноярске они только тогда появились.

– Он в холодильнике, – гордо сказала она. – Еле достала!

– Мама, мамочка, я так несчастна!

И Лиза рассказала все.

– Господи, – вздохнула мама, – как же в самом деле тебе не везет! Такая большая Москва, столько хороших мальчиков... Ты ж у меня красивая.

– Не родись красивой, – грустно улыбнулась Лиза.

Они сидели рядышком на диване, на кухне уже кипела вода. Мама обнимала доченьку свою за плечи.

– Но ты не только красивая, – возразила она. – Ты у меня еще умница. И еще ты добрая и порядочная.

– Не родись красивой, – повторила Лиза и добавила: – Не родись умной, доброй, порядочной. А родись счастливой.

Анастасия Ивановна встала, отошла к окну. Солнце скрылось за тучей, стал накрапывать дождь. Что за напасть такая: как Лизе приехать... Действительно не везет.

– Ой, там же вода вся выкипит, – спохватилась она. – Пошли бросать пельмени.

Лиза нехотя встала. На кухне был заботливо накрыт стол, посредине стояла высокая ваза. Мама открыла холодильник, вытащила пельмени, побросала их в воду. Помешивая, стала ждать, когда пельмени всплывут. Лиза смотрела на мать с надеждой, ждала, как маленькая, какого-то слова, помощи, но та, задумчиво улыбаясь, все помешивала осторожно пельмени в широкой кастрюле, будто это было самым для нее главным.

– А ты по-прежнему встречаешься с тем, из Дивногорска? – по какому-то наитию спросила Лиза. – Забыла, как зовут...

– Да. – Мать ответила торопливо, чуть виновато. – И я никогда не была так счастлива. Мы любим друг друга. А зовут его Павликом, Павлом.

Лиза опустила глаза: как-то странно... Павлик... Ему небось лет сто. Да, мама ее сейчас не поймет.

– Ты только не думай, что я тебя не пойму! – Анастасия Ивановна будто подслушала мысли Лизы. – Я все понимаю, и я бы все отдала, чтобы ты...

– Все? – улыбнулась Лиза. – Даже своего Павлика?

– Ну зачем ты так, – покраснела мать. – Я же не виновата...

– Нет, виновата! – в отчаянии закричала Лиза. – Ты меня воспитала такой... такой... Я ничего не знаю, я не умею себя вести!

– Да кто тебе всю эту чушь наговорил? – рассердилась Анастасия Ивановна, и светлые ее глаза вспыхнули гневом. – Уж не твой ли художник с его вольными нравами?

Лиза не успела ответить. Звонок у двери звенел уже на всю квартиру.

– А вот и Павлик, – радостно сказала мама, быстро сняла фартук и поспешила к дверям.

– Ну как, встретила? – раздался из прихожей густой бас.

– Да, конечно!

Пауза. "Целуются", – поняла Лиза, и ей стало неловко. Зачем мать его пригласила? Уж в этот день могла бы... Вошел высокий, грузный, немолодой мужчина, лет на пять старше матери. Тоже мне – Павлик.

– Павел Васильевич, – протянул он руку Лизе.

Лиза неохотно руку пожала.

Он поставил на стол шампанское. В руках у матери были цветы. Так вот зачем на столе ваза!

– Где тут штопор? – по-хозяйски спросил Павел Васильевич.

– Да ты же знаешь! – радостно ответила мать.

Гость выдвинул средний ящик кухонного стола, достал штопор, подмигнул Лизе, ввинтил его в пробку, предварительно сняв фольгу. Мать следила за каждым его движением. Им было хорошо вдвоем – это же видно сразу! Зачем теперь матери Лиза? Мысль эта была жестока, несправедлива, но мы часто жестоки, когда несчастны.

А Павлик оказался ничего мужиком, понимающим. Выпил бокал шампанского – "За вас, Лиза!" – откушал пельменей и откланялся: "Вам нужно побыть вдвоем". Мать проводила его до двери, снова задержалась в прихожей, вернулась с красными пятнами на щеках.

– Ты меня осуждаешь?

– Нет.

– Осуждаешь, вижу... Потому что пока не знаешь, что любовь приходит, не спрашивая, и не всегда только в юные годы...

– Но ведь он женат, – напомнила Лиза.

– Да, женат, – горестно подтвердила мать. – Что же делать? Чтобы какая-то женщина из-за меня плакала...

– Рано или поздно заплачет, – жестко сказала Лиза.

– Почему? – испугалась мать. – Она не знает.

– Узнает.

– Как?

– Рано или поздно все узнается.

Они словно поменялись местами: горе сделало Лизу мудрой. Анастасия Ивановна смотрела на нее с испугом: откуда эта жестокость?

– Давай есть торт, – примирительно сказала она. – Смотри, какой он красивый!

И с ужасом услышала в своем голосе заискивающие нотки.

Лиза не досидела в Красноярске до осени, а ведь в этом году было чудное лето! Но ей все было не в радость, хотя она вовсю купалась, каталась на пароходе, уступив матери, съездила в Дивногорск. Приходили старые друзья, но казались скучными. Лиза здорово их обогнала – не по интеллекту, а по взгляду на мир. Да, хорошо, что уехала она в свое время в Москву: провинция есть провинция, даже если это такой большущий город, как Красноярск. Школьные ее друзья и спорили на каком-то другом уровне, и общались как дети, и платья носили длинные, а вся Москва уже года три бегала в мини.

Неожиданно прислал письмо Сашка, и Лиза неожиданно этому письму обрадовалась. Кто-то думает о ней, вспоминает... Только получив письмо, поняла, как же она чудовищно одинока. Мама пропадала в порту – труженик Енисей работал и днем и ночью, и так же, денно и нощно, вкалывал отдел перевозок. Впрочем, Лиза была этому даже рада: часами валялась на диване, и никто не бросал на нее исподтишка испуганных взглядов; если не хотелось, то не шла на пляж, и никто ее не уговаривал. А потом наврала, что должны приехать туристы, и рванула в Москву.

7

В "Интуристе" Лизе обрадовались как родной.

– Прилетела! – ахнула Евгения Федоровна, старшая по африканским группам. – Да тебя нам сам Бог послал! Все в разъездах да в отпусках, и вдруг – нате вам! – Евгения Федоровна взмахнула узким, усыпанным мелкими буковками листком, словно Лиза ей могла не поверить. – Двадцать человек из Египта! А у нас даже с английским сейчас в Москве – никого, я уж не говорю про арабский...

От радости, что нашелся выход, Евгения Федоровна – грузная, немолодая, пунцовая от своего вечного давления – тарахтела как пулемет.

Лиза облегченно вздохнула: она дома, и она при деле. Невозможно два месяца валяться на пляже! Отдыхать надо от чего-то и в меру. Тем же вечером она уже встречала группу. Смуглые египтяне живо уселись в автобус, и Лиза сразу стала рассказывать им о Москве.

Как приятно после долгого перерыва снова говорить по-арабски! Как здорово, что группа в этот раз молодежная. Почти все – ровесники Лизы, и есть девушки. Немного, но есть.

– Вот программа вашего пребывания. Правда, она на английском, но вы его, наверное, знаете?

– Да-да, знаем, – дружно закивали туристы.

– Вот и прекрасно. Что бы вы хотели увидеть еще, сверх программы?

Лиза всегда спрашивала, хотя никто ей этого не поручал. Но она спрашивала и по возможности желания выполняла. Руководитель группы тут же устроился рядом, подал список своих подопечных.

– Познакомимся, – белые зубы сверкнули в улыбке. – Меня зовут Мохаммед. Имя, как видите, каноническое. Это Хани, а та красавица -Лейла. Красивое имя, да?

– Что ж, ей подходит!

– А вообще все мы – выпускники самых разных вузов, и почти все художники, будущие художники, хотя многие уже выставлялись.

– Не может быть, – растерялась Лиза.

– Почему? – не понял, конечно, ее растерянности Мохаммед. Да и как тут понять?

– Это я так... Не обращайте внимания...

– Да, художники, – с гордостью повторил Мохаммед. – И потому, если можно, сводите нас в еще какой-нибудь ваш музей, кроме означенных. Туда, где современная живопись. Ну знаете, что-нибудь типа лондонской "Тэйт гэлэри". Есть такое у вас?

Лиза даже слегка обиделась:

– Почему же нет? У нас такие выставки устраиваются постоянно. Например, в Манеже. Это в самом центре, недалеко от вашей гостиницы. Туда и пойдем. Я только позвоню и узнаю, как они там работают. Хорошо, что сказали заранее.

Мохаммед улыбнулся довольный и вернулся на свое место. Утомленные перелетом, укачиваемые автобусом, обдуваемые ветерком, насыщенным запахами августовского подмосковного леса, туристы дремали в мягких креслах с высокими, откидными спинками. Автобус приближался к Москве. Скоро Лиза заговорит снова: "посмотрите направо, посмотрите налево", – а пока можно передохнуть. Она закрыла глаза. Манеж... Может, она увидит там что-нибудь, написанное Лёней?

– Положись на судьбу, детка, – сказала ей на прощание мама. Наверное, это как-то не по-советски, но я сомневаюсь в том, что человек хозяин своего счастья. Конечно, надо стараться, делать все, что возможно, только все равно: не мы в главном определяем судьбу.

– А кто? – засмеялась Лиза. – Бог, звезды?

– И звезды – тоже, – серьезно ответила мама. – Дай я тебя поцелую.

"Если есть хоть одна его работа, – загадала Лиза, – значит, он серьезный художник". Она понимала, что это неправильно, глупо: попасть на выставку и быть настоящим художником – далеко не одно и то же, тем более у нас, с нашим ангажированным искусством. Но все-таки... Лиза так ясно вспомнила их первую встречу, его затравленный взгляд, обтрепанные брюки, рваные кеды и то, как он спорил с директором, как обрадовался бесплатному грузовику... Теперь уже все по-другому – одежда, ботинки, уверенный взгляд. Возникла и мастерская, и вступил он в какой-то союз – сказал мимоходом, но гордо, Лиза название не запомнила, поняла только, что потому и дали подвал, поэтому Лёня и выставляется, и даже картину купили поэтому. Конечно, она понравилась, но если бы не был он членом этого загадочного союза, то в музей бы ни за что не попал. Странно: везде, для всего нужна "корочка"!

– Нет, эти я им даже не показываю, – сказал он про свои любимые, странные, похожие на те, что висели тогда в фойе. – Что они понимают? Напугаю до смерти...

– Кто – они? – поинтересовалась Лиза.

Лёня нехорошо улыбнулся.

– Вершители наших судеб. Да ну их на хер!

Лиза опустила голову и вздохнула. Как он может так при ней говорить? Но Лёня не заметил молчаливого ее протеста.

– Им нужны пейзажи, – продолжал он раздраженно. – Даже "ню" их смущает. Но хоть "нюшек" своих я сумел отстоять – и на том спасибо!

Это он так про нее. В ряду прочих... Нет уж, лучше не вспоминать – как она лежит, приподняв колено, и мучается. Хорошо, что картина далеко от Москвы, в Саратове, хорошо, что смело можно идти на выставку.

– Ну вот вам и Манеж, – показала Лиза на низкое, продолговатое и очень красивое здание.

– Вы можете отдохнуть, – мягко улыбнулся Лизе Мохаммед. – Мы сами посмотрим, а потом, если захотим узнать что-нибудь о художнике или картине, спросим у вас. Пока же фамилии живописцев ничего нам не скажут.

Вошли. Огляделись. Лиза, благодарно взглянув на Мохаммеда, уселась на длинную, покрытую красным плюшем скамеечку. Сейчас она отдохнет немного, а потом встанет и поищет работы Лёни. Она посмотрела прямо перед собой и оцепенела от радостного испуга, потому что увидела Лёню, во плоти и крови. И он увидел ее, отлепился от стены, у которой стоял, и двинулся к ней, обходя людей, как препятствия, через весь огромный зал.

– Лиза...

Влажной рукой он сжал ей запястье. Синие глаза смотрели изумленно и, пожалуй, робко.

– Лизонька... Лиза... Моя ты красота! Я тебе звонил, звонил, продолжал он, и Лизе все казалось, что она видит сон, – а потом мне сказали, что ты уехала.

– Я ездила в Красноярск, к маме, – тихо сказала Лиза.

– Я так и понял.

Рядом возникла Лейла. Вот уж красавица так красавица!

– Там, в углу... Кто художник?

– Прости, – извинилась Лиза и пошла с Лейлой.

Почти вся группа стояла у большого, на полстены полотна. Море... Кипит и пенится... Где-то вдали рыбкой ныряет лодка. На небе клубятся грозовые тучи. На Лизин вкус, ничего особенного, вполне стандартно, но арабы были в восторге.

Лиза прочла фамилию живописца, поискала глазами Лёню. Он стоял на том же месте, где она его покинула, и не спускал с нее глаз.

– Лёня! – позвала Лиза, и он, поколебавшись, подошел к группе. Покажи нам что-нибудь свое. Он художник, – объяснила она по-арабски.

Арабы заговорили все разом – у них оказалось столько вопросов! Лиза быстро, почти одновременно с ними, только чуть отставая, переводила. Лёня объяснял охотно и очень толково.

– Да что там, – махнул он рукой, когда вся группа тоже стала просить показать его работы. – Мое во-он там, в углу, маленький такой этюдик. Лучше я покажу вам то, что понравилось мне, хорошо?

И он великодушно подвел группу к действительно прекрасному полотну. Но и его этюд оказался очень даже неплох – арабы наперебой хвалили, хотели даже купить, но Лёня сказал, что с выставки не продается.

– А в мастерской? – не подумав, спросила Лиза.

– Видишь того мужика в сером костюме? – вместо ответа сказал Лёня.

Лиза взглянула на высокого, с развернутыми плечами и невыразительным лицом типа.

– Стоит хоть одному иностранцу перешагнуть порог моей мастерской, невесело улыбнулся Лёня, – и я лишусь всего, что имею. Про "купить" я уж не говорю.

– Понятно, – кивнула Лиза.

Похоже, не одна она поняла Лёню, и, хоть перебросились они этими короткими фразами по-русски, арабы, переглянувшись, оставили тему покупки-продажи, но долго еще говорили о свете, тени, полутонах. Мелькали какие-то термины, и Лиза переводила их описательно, спорили о каких-то современных художниках, которых знал Лёня, а Лиза не знала.

– Нам пора, – спохватилась она, взглянув на часики-"крабы". – Мы ведь едем в Ленин-град, "Красной стрелой", а еще не ужинали, не собирались.

То же сказала Мохаммеду, по-арабски.

– Здорово ты говоришь, – уважительно заметил Лёня. – И так легко, не задумываясь. Или это только видимость?

– Нет, не видимость, – ответила Лиза. – Мне и вправду легко.

– Когда вернешься?

– Через три дня.

– А когда освободишься совсем?

– Через неделю. У нас еще Киев.

– Я позвоню, можно?

Он спросил как-то очень несмело. А у нее внутри все пело от счастья.

– Что ж, позвони.

Лиза постаралась сказать это по возможности равнодушно. Получилось ли у нее? Кто знает. Во всяком случае, в автобусе Мохаммед спросил:

– Он ваш друг? – И, подумав, добавил: – Ваш милый друг?

– Он вообще очень милый, – отшутилась Лиза.

– У нас говорят: "Ненависть скрывай, а любовь – не стоит, все равно не получится", – не унимался Мохаммед. – Зачем таиться?

– Значит так, – встала Лиза, взяв микрофон. – Через полчаса встречаемся в холле, идем в ресторан. В одиннадцать – на вокзал. Проверьте, ничего ли вы в номерах не забыли: мы вернемся уже в другую гостиницу.

– И еще говорят: "Лучшее сокровище – любовь сердца", – дождавшись паузы, тихонько сказал Мохаммед.

Вот привязался! И сидит, как старший в группе, рядом, и вообще рядом все время. Лиза отметила это с внезапной тревогой, вздохнула: вечно кто-то за ней ухаживает, и надо проявить такт, чтоб не обидеть, чтобы у туриста не испортилось настроение, и одновременно нужно сразу поставить на место тайного воздыхателя.

– Он мой жених, – соврала Лиза. – Там, в Манеже, мы договаривались о встрече.

– Повезло вашему жениху, – обиженно вздохнул Мохаммед, и черные его глаза стали печальными.

"Ничего, переживет!" – весело подумала Лиза. Да, мама права: надо предоставить судьбе течение жизни, и тогда очередные туристы окажутся вдруг художниками и захотят пойти в Манеж, на выставку; а в Манеже окажется Лёня, и выяснится, что он звонил и рад встрече, и позвонит еще; и он услышит, как лихо она говорит по-арабски и как без всякого напряжения понимают ее туристы. И главное не в том, что он сказал ей об этом: она видела его изумленный, даже восхищенный взгляд. А то – нашел натурщицу! Надо будет еще "Иностранку" ему показать.

Лиза, как всегда, купалась в своем арабском, наслаждалась Ленинградом – его мостами, дворцами и памятниками, Невой и каналами, таинственно поблескивающими в отлетающих белых ночах.

– А вот и сфинкс, – показала она, предвкушая общий восторг, на лежащего, вытянув лапы, сфинкса.

Но как раз сфинкс особого впечатления не произвел.

– А то мы сфинксов не видели, – проворчал Мохаммед.

Он после встречи в Манеже стал довольно ворчливым, всем недовольным. Лиза за сфинкса немного обиделась, но Мохаммеда тут же простила: уж очень хорошо было на душе, и великолепен, как всегда, Ленинград, и приветливы понимающие его красоту уже много поездившие туристы.

Им и Киев ужасно понравился, особенно церкви, холмы, его буйная зелень и масса цветов.

– Что значит юг! – сказала Лейла, и Лиза охотно с ней согласилась

Да, на юге вся жизнь другая – шумная, радо-стная, чуть суматошная. Короче – другая! Киевляне даже торопятся, в отличие от москвичей, весело. Лиза целыми вечерами бродила со своими туристами по жарким улицам, слушала мелодичный перезвон курантов – и все сквозь призму ласковых синих глаз, худых рук, обещания встречи.

И он позвонил в тот же вечер, когда, проводив группу, нагруженная сувенирами – косынками, значками, духами, даже сумку из мягкой кожи с ликом божественной Нефертити ей подарили, – Лиза вернулась к себе, на Ленинские горы.

– Лизонька, можно к тебе?

Голос звучал совсем близко.

– Ко мне? – растерялась Лиза. – Поздно... И у нас же тут пропуска... Пропускная система...

– Это все мелочи... Можно?

– А ты где?

– Рядом. Звоню через каждые пятнадцать минут, все двушки уже прозвонил. С семи вечера.

С семи? А сейчас уже девять! Ур-р-ра!

– Давай приходи.

Лиза сразу обрела в себе уверенность. Бросилась было наводить порядок, но вовремя вспомнила мудрый завет Иры: начинать всегда нужно с себя, с косметики. Останется время – тогда уже мой полы, если хочешь.

Она живо подкрасилась, сменила привычные брюки на широкую, как у Лолиты Торрес, юбку, встала на каблучки, взыскательно оглядела себя в зеркале. Тут как раз он и стукнул три раза в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл, возник на пороге – нарядный, в светло-голубом, под цвет глаз, костюме, с букетом цветов и большим тортом. Аккуратно поставил на стол торт, с шутливым поклоном, словно немного стесняясь, подал Лизе букет.

– Погоди, тут еще есть вино, – сказал он. – В портфеле.

Лёня достал вино, бросил портфель на кушетку, обнял Лизу и, не выпуская ее из объятий, сразу сказал то единственное, что и нужно было сказать. Обычно мужчины не склонны объяснять свои поступки, но он был художником, и женщин, судя по многим деталям, понимал.

– Ты прости меня, дурака, – с обескураживающей откровенностью начал он. – Нет, нет, не вырывайся: мне легче так говорить. Там, в мастерской, в тот раз было все как в тумане. Пашка – маленький, с трубкой – подмешал что-то в вино, все казалось возможным и правильным. И ты сам казался себе великаном, всесильным, талантом. И вроде бы все остальное – так, ерунда, мелочь.

– И я? – пробормотала Лиза. Слезы выступили у нее на глазах.

– Все, – не стал хитрить Лёня, отодвинул от себя Лизу, осторожно промокнул тонкими длинными пальцами ее слезы. – Утром было мучительно, непонятно, смутно, и я все старался вспомнить: как же получилось, что ты ушла?

– А Маша? – хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.

– Что Маша? – досадливо сморщился Лёня.

– Нет, ты скажи, – не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа. – Она ушла?

– Нет, не ушла, – с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: – Но в этот раз она была с Пашкой.

"В этот раз..." Как больно.

– Лизонька, дорогая. – Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.

– Подожди, – остановила его Лиза. – У меня есть фужеры.

Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.

– Значит, "в этот раз", – не удержалась она.

– Лизонька, у мужчин все иначе, – неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.

– Но я не мужчина. – Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе. – Для меня твои Маши значение очень даже имеют.

– А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, – неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня – нашел выход из положения! – и у Лизы ёкнуло сердце.

– Так вот сразу жениться? – хмыкнула она. – Сколько же мы знаем друг друга?

Лёня беспечно махнул рукой.

– Да какое это имеет значение? Женитьба – все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...

Лиза и без него знала все эти сентенции.

– За нас! – Лёня поднял фужер с золотистым вином. – За тебя и меня. Идет?

– Идет! – улыбнулась Лиза.

Чокнулись, выпили.

– Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, – внезапно забеспокоился Леня. – Я вовсе не пьяница.

– Знаю, – успокоила его Лиза.