Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Но они уже близки так, как только могут быть близкими люди, совершившие нечто постыдное вместе.

5

Женя сидит в институте, за своим столом, и ничего не делает. Хорошо, что нет никого в отделе: сегодня не присутственный день. Весенний ливень шквалом обрушился на Москву. С шелестом летят по асфальту машины, клейкие зеленые листочки заглядывают в окно. Тепло и невыносимо душно. "Ничего, в мае похолодает", – успокаивает себя Женя. Пиджак брошен на соседний стул, рубашка прилипла к спине. "Что-то нужно делать, – мучается Женя, – что-то решать. Ничего, совсем ничего не понимаю. Знаю, чувствую: то, что с Таней, – настоящее, но как-то странно появилась Надя, и она мне нужна. Как же так? Почему?"

Вообще-то он знает: Таня в сравнении с Надей – ребенок, дитя; во всяком случае, неумеха. Надя – вулкан, воплощение даже не страсти, а грубого секса. Жене все труднее с девически скромной Таней, а однажды, к его отчаянию и стыду, у него просто не получилось: накануне его неистово ласкала Надя.

– Не знаю, что со мной, – глядя в сторону, пробормотал Женя.

Таня затихла, отодвинулась, глядя на него испуганно и с сочувствием своими удивительными русалочьими глазами, которыми и после стольких лет он не переставал восхищаться. Но сейчас от этого взгляда Женя просто осатанел.

– Не смотри на меня! – крикнул в исступлении. – Не смотри! Что-то во мне сломалось.

– Может быть, ты меня больше не любишь? – тихо сказала Таня.

– Нет, не то! Люблю, ты же знаешь! Но...

– А почему ты не сказал мне, что теперь я могу звонить на Олимпийский проспект? – не дала ему договорить Таня.

Вот уже с месяц мучил ее этот вопрос.

– Конечно, можешь! – воскликнул Женя. При мысли о Наде – она все чаще оставалась на ночь да и днем заезжала все чаще – похолодело под ложечкой. Хотя бывает Денис...

– А почему ты не познакомишь меня с сыном?

Таня лежала на спине и смотрела в потолок. На Женю больше она не смотрела.

– Но ведь прошло так мало времени, – жалко пробормотал Женя.

– А почему ты молчишь о нашем с тобой будущем?

Танины слова звучали бесстрастно, но он чувствовал, как она внутренне взвинчена.

– Может, поедешь с нами на море? – не дожидаясь ответа, продолжала Таня, уже ни на что не надеясь и ничему не веря.

– А что, это мысль! – с фальшивым воодушевлением сказал Женя и попытался обнять Таню.

– Оставь, – сказала она и отстранилась почти брезгливо.

"Это потому, что я ничего не смог, – догадался Женя. – Женщины, даже самые близкие, не прощают... Кроме таких, как Надя". Мысль о Наде вызвала тоску, горечь: нет же там никакой любви, это так очевидно. И это постоянное ее присутствие, и эти ее звонки... Никогда он не знает, что сказать. "Надо перед ее приходом всегда звонить Тане, чтобы предупредить Танин звонок", мгновенно сообразил он, и с тех пор так и делал.

Он вспомнил об этом сейчас, сидя в пустом институте, задыхаясь от духоты, и набрал первый из Таниных номеров.

* * *

"Что же случилось? – думала Таня. – Выходит, по-настоящему он любил только Леру? А я – так, развлечение..."

Она знала, что это неправда – была любовь, настоящая, у нее единственная, – но почему она думает о ней теперь неизменно в прошедшем времени? "Потому что он стал другим, – ответила себе Таня. – Даже в постели – другим". Из-за какого-то непонятного страха она ему не звонила, хотя иногда так хотелось! Особенно вечерами. Но – не звонила, боясь чего-то, неведомого, но ощутимого. А Женя звонил каждый день, уверял, что скучает. "Так где ж ты тогда?" – хотелось кричать Тане, а вместо этого она рассказывала о своих больных, о том, как мечтает о море Саша, и какая сложная программа у них в гимназии, и как радуется бабушка успехам внучки. Не спросила ни разу:

– Так ты едешь с нами?

Если честно, ей этого уже не хотелось: непонятно чужим стал Женя, что-то фальшивое было в их встречах, и трудно было представить его рядом с ней и Сашей, хотя, может быть, там, на море, все встало бы на свои места? Но Женя молчал, и молчала оскорбленная его молчанием Таня.

"Скоро пресловутые сорок дней. Помянем как следует, и я увезу Женьку к себе на дачу. Как раз впереди длинные майские праздники, с перерывами, правда, по два-три дня, но это уже детали. Бизнес мой подождет. А уж его смешной институт – и подавно. Пусть поглядит, как живут люди, подумает своей головой..."

Надя представила себе изумление Жени: ковры, люстры, всюду дерево ценных пород, роскошный камин, хотя, конечно, есть центральное отопление, есть и русская банька, джакузи... Сергей, сторож и вообще обслуга – в недавние времена, до Женьки, выполнял и другие обязанности, уверял, что приятные, – все для них приготовит; Валька, его жена, подсобит.

– Останови! – бросила Надя шоферу.

Алексей, новый водитель, не сводя глаз с дороги, послушно затормозил. Со старым пришлось расстаться: слишком многое стал себе позволять. Побаловались, и будет! Теперь – ни-ни. Только Женька! Все силы, все средства и – быстрее, быстрей, пока не очухался. Как раз весна; там, за городом, поют-разливаются соловьи, и вот-вот зацветет черемуха разольется, тревожа душу, сладкий, волнующий запах.

Женька сентиментален, это она уже поняла, замучен рухнувшим на него горем. Таких берут голыми руками. Года два назад умерла соседка по даче, так сразу возникла другая, новая.

– Кто это? – удивилась Надя.

– Галька-то? – поднял плечи Сергей. – Да подружка покойной. А как же? Без хозяйки нельзя.

Вот и она – подружка покойной. И вдовец работает у нее под крышей, что тоже важно. "И привык быть женатым, – загнула еще один палец Надя. – Вот и надо форсировать, пока не отвык".

Она следила за Женей, как хищник за своей добычей. Ловила каждый взгляд, жадно впитывала каждое слово, бурно восхищалась каждой, самой незатейливой репликой – мужчины обожают лесть – и не спускала глаз с телефона.

– Звонят... – говорила Жене.

– Пусть звонят, – отвечал он, не трогаясь с места.

Никогда не снимал при ней трубки, даже если они мирно сидели и ужинали или, обнявшись, отдыхали после бурных ласк на диване. "Почему? – щурилась недобро Надя. – Та история еще не закончена?" Знать бы, кто... Подкараулила бы в подъезде, все бы высказала: "Он – мой, поняла?" Надя брала в свои Женину руку, щекотала ладонь, смеясь, трепала мягкие волосы, укладывала голову к себе на колени. "Почему ты никогда не приласкаешь меня? – мысленно молила она. – Почему никогда не обнимешь? Все я да я! Ты даже не отвечаешь на ласки!" Хотелось выкричать ему все это в лицо, вцепиться в равнодушную морду ногтями. "О чем ты думаешь, гад? Если о Лерке – пусть! Но не о ней ты думаешь... Ничего, я тебе все припомню, дай время!"

– Подожди у подъезда, – сказала она шоферу и вышла, хлопнув дверцей, хотя обычно машину свою берегла.

Через пять минут она уже стояла у знакомой двери.

– Как дела? – спросила, перешагнув порог, и обняла, прижала к себе своего непокорного и единственного. – На-ка, возьми сумку. Накупила всего, страсть! А на улице прямо лето.

Она сыпала словами, снимая ботинки, надевая туфельки на каблуках сейчас бы уютные тапочки, ужасно устали ноги, но на каблуках она, конечно, стройнее, – стараясь не замечать равнодушия глаз, понурой фигуры и мятой рубахи. "Ничего, сейчас оживим..." Из ванной Надя вышла в голубом коротком халатике – нижняя пуговка будто по рассеянности расстегнута, – лифчик, поколебавшись, оставила в ванной – крепкая грудь была ее гордостью, притянула к себе Женю.

– Соскучился? – шепнула, заглядывая в глаза.

Стыдясь себя, Женя кивнул. "Какая же я сволочь", – подумал с отвращением к себе и Наде, но знакомые властные губы уже ласкали его, мгновенно возбудив плоть, которая нам неподвластна, живет своей жизнью и заставляет предавать любящих и любимых, да и самих себя в первую очередь...

– Поехали! – бросила Надя шоферу, но машина не тронулась с места. Ну, в чем дело? – резко спросила она. Унижение, пережитое только что, требовало компенсации.

– Вы не сказали куда, – угрюмо объяснил шофер.

– На дачу, – коротко распорядилась Надя и закрыла глаза.

Почти час отдыха. Она выключила мобильник. Час покоя, молчания. Новый шофер вообще молчалив, он из тех, прежних – инженеров, конструкторов, проектировщиков, которые не сумели вовремя перестроиться, так и не приспособились к новым, жестким условиям и влачат кое-как жалкое существование. Так что пусть скажет "спасибо", что нашли ему долларовую работу. А, да хрен с ним! Что о нем думать? Никакой фамильярности больше она не допустит, а уж траханья в баньке – тем более. Надя, не открывая глаз, усмехнулась. Про баньку – это она зря, напрасно: в баньке классно было не с Виктором, прежним водилой, а с Сергеем. Истопил, пригласил, смирно встал на пороге.

– Какие будут указания?

А глаза дерзкие, синие, с прищуром, насмешливые глаза. Смотрит и усмехается. Все понимал, сукин сын! Голод ее понимал, лютую тоску оставшейся без пары волчицы.

– Спину потрешь? – глянула в синие глаза Надя. – Валька ревновать не станет?

– Ништяк, – презрительно скривился Сергей, перешагнул порог и задвинул по-хозяйски щеколду.

Не о том она думает, не о том! Надя открыла глаза. Ее "БМВ", сыто урча, уже мчался по кольцевой. Классная трасса! Лужков вообще молодец: строит и строит, и все с размахом, на европейском уровне... Надя неожиданно для себя задремала и сразу увидела Женьку. Не нынешнего – виноватого, в несвежей рубахе, которого оставила мучиться в Олимпийке, а прежнего молодого, веселого, остроумного, за которым так долго бегала – упорно и безуспешно, и чего добилась? Даже теперь, сто лет спустя, такая боль – эти его слова, сказанные ей вслед:

– Скверные ноги!

Она и сама понимала: ноги у нее подкачали, а брюк, чтобы скрыть кривизну, тогда не носили. Но сказать это вслух, громко, насмешливо, на весь институт, какому-то парню, и парень заржал, как лошадь... С этой минуты Надя Женьку возненавидела – с такой же силой, с какой два года была влюблена. А все равно не выпускала его из виду, зорко наблюдая за Женькой, страдая отчаянно: увлекался он постоянно то одной, то другой, а уж когда влюбился в Леру... Что такого особенного он в ней нашел? Среднего ума хохотушка, беленькая как снег – и волосы светлые, и глаза, а уж кожа... А фигура у Нади гораздо лучше. Хотя ноги...

Боль пронзила такая, что Надя, вздрогнув, проснулась. Сколько она спала? Посмотрела в окно. Все та же трасса – одинаковая, безликая. Все так же урчит "БМВ". Не вспоминать было уже невозможно.

Что стоило подружиться с Леркой? Та дружила со всеми. Но Надя вцепилась в нее, как клещ, стала лучшей ее подругой, устроила себе такую муку, какую злейший враг не придумает.

– Надька, он так целуется! – Светлые глаза сияли, зарницами полыхали щеки. – А вчера сказал: "Вот уж не ожидал, что могу так влипнуть. Дни и ночи – все о тебе..." Представляешь? Нет, ты представляешь? Мне никто, никогда...

– Мне тоже, – скупо обронила Надя и отвернулась: невозможно было смотреть в эти сияющие глаза.

Но Лера, с эгоизмом влюбленных, чужих страданий не замечала.

– Мы стояли на лестнице, ну знаешь, у пятой аудитории, и он вдруг схватил меня, сжал крепко-крепко... Я говорю: "Пусти. Увидят!" А он: "Пусть видит весь мир!"

– Ну, я пошла, – неожиданно сказала Надя и двинулась вперед, как слепая, по длинному институтскому коридору, машинально подчиняясь причудливым его изгибам.

Хорошо, что ушла: хотелось схватить Леру за плечи, кричать: "Заткнись! Заткнись! Заткнись!" Может быть, даже ударить.

Надя со стоном вздохнула. Алексей, шофер, бросил в зеркальце вопросительный взгляд.

– Скоро? – спросила, объясняя вздох, Надя. – Устала я что-то.

– Уже приехали, Надежда Витальевна.

Машина свернула к даче. Захрустел под колесами гравий: расширяли дорогу. Алексей притормозил, вышел, открыл ворота, снова уселся за руль, въехал во двор.

– Завтра в восемь, – сказала Надя и вышла из машины.

Алексей выехал за ворота, остановился, ворота закрыл и вихрем понесся в город. "Надо было оставить его во флигеле", – угрюмо подумала Надя. Она знала, что у нового шофера большая семья и недавно родился внук, что он всем в своем доме нужен, да и машина, уж конечно, не стоит без дела – с младенцами всегда беготня, – но хорошо бы его не пустить, чтоб не жег бензин понапрасну да не зарабатывал бы на ее "БМВ": небось подбросит какую-нибудь фифу до города. "Перестань, – велела себе Надя. – Перестань злиться. Ты все это учитывала, когда договаривалась об оплате. Он же не виноват, что так трудно с Женькой".

Надя прошлась по саду, заглянула в теплицу, поднялась к себе. Чисто, тепло и тихо. Все готово к приезду хозяйки. Неслышно появилась Валя.

– Ужинать будете?

– Нет.

– Тогда я поставлю все в холодильник.

– Поставь и уходи к себе.

Опущенные глаза, постоянно робкий голос, в котором Наде слышалась укоризна, неслышные шаги раздражали. "Знает про нас с Сергеем, – понимала Надя. – Ничего, небось не измылился... За такие-то деньги можно перетерпеть". Хотелось крикнуть в это покорное лицо, что не нужен ей теперь на фиг Сергей, что она тоже страдает, но ведь глупо, бессмысленно.

– Иди.

Валя исчезла.

Какой большой, какой пустой дом! В этот бы дом – да семью Алексея. Ну уж нет, дом тому, кто его заработал. "Да ведь не ты заработала, усмехнулась Надя, – а Венька своим горбом, если можно так назвать официозное лицемерие. Правда, дом потом перестраивали, и тут были уже мои деньги..." Надя поставила на столик пузатую бутылку "Арманьяка", положила на тарелку того-сего, подкатила столик к камину.

– После трудов праведных имею право напиться! – сказала громко и вызывающе, и странно прозвучали ее слова в пустой, гулкой комнате.

Нажала кнопку. Погас верхний свет.

– Ну-с, приступим!

Она наполнила первую рюмку, чувствуя себя очень несчастной.

6

Душа болит в краю бездомном;

Молчит, и слушает, и ждет...

Сама природа в этот год

Изнемогла в боренье темном.

Стыдно брать у женщины любимые книги, ее обнимать, целовать душистые пряди волос, лежать у нее на плече, и все в тебе кричит "люблю", а потом врать, что уезжаешь на все майские праздники читать лекции в город Саратов. Да, но почему же книги – на первом месте? А потому, что это и есть духовная близость...

Женя сидел рядом с Надей на кожаном мягком сиденье мощной, высокой машины; портфель, набитый бумагами, – "Ты не возражаешь, если я немного у тебя поработаю?" – спортивная сумка с кроссовками, джинсами, свитером лежали зачем-то в багажнике. Серьезный, средних лет водитель вел машину умело, стремительно, обгоняя, где только можно, другие машины. Он мельком взглянул на Женю усталыми, умными глазами и сразу все понял – так, во всяком случае, показалось Жене – хозяйка тащит в свои хоромы очередного хахаля. "Почему же очередного? – защищался от его молчаливого презрения Женя. – Может, после Веньки у нее никого не было?"

Он покосился на Надю. Прикрыв глаза, она отдыхала: напряжение последних дней, когда пришлось уламывать Женьку – а он упирался, отнекивался, – вконец ее измотало. А однажды он не ночевал дома – это она проверила, позвонив поздно вечером и после бессонной, мучительной ночи – в семь утра. Что стоило ей удержаться, не закатить скандал, истерику, одному Богу известно. Ничего, она подарит ему на май мобильник с оплаченной картой, и пусть только посмеет его отключать.

– Этого требуют наши дела, – скажет она. – На моей фирме только ты без мобильника.

Так, кстати, оно и было.

"Нет, без мужика такие не могут, – поглядывая на Надю, размышлял между тем Женя. – С ее темпераментом, изощренностью. И условностей – никаких..."

– Так ты теперь полюбил стихи? – сказала, расставаясь с ним на все праздники, Таня и задумчиво погладила, прежде чем поставить на полку, возвращенный томик Пастернака. – Тогда вот тебе Волошин. Он очень разный, и с Пастернаком его не сравнить, но есть стихи потрясающие.

Он открыл томик тем же вечером – все, что касалось Тани, глубоко его волновало – и теперь вез с собой из-за какого-то непонятного ему самому суеверия. "Как залог... Оберег..." – подумал Женя, и захотелось выпрыгнуть из машины и бежать к Тане. Враждебно, испуганно он покосился на Надю. Она покойно дремала. "Куда я еду? Зачем? – в смятении думал Женя. – Что там за усадьба такая? Лера с Денисом, помню, захлебывались от восторга: "Два туалета, две ванны, комнаты для гостей...""

Как горели у бедной Леры глаза... Как завидовала она удачливой, ловкой подруге...

– Приехали, – сказала Надя. – Десятого, в восемь. – Это уже шоферу.

Алексей кивнул, развернулся и помчался в Москву.

– Вот мы и дома, – глубоко вдохнула свежий, вечерний воздух Надя.

На крыльце стояла кругленькая миловидная женщина.

– А где моя комната? – нервно спросил Женя.

Надя поняла, усмехнулась:

– Нуждаешься в автономии? Наверху. Валь, проводи. Ужин в девять. Услышишь гонг – и спускайся.

Тихая Валя, опустив глаза, потянулась за портфелем и сумкой.

– Что вы? – всполошился Женя. – Я сам!

– Как угодно, – еле слышно ответила Валя и повела его на второй этаж. – Здесь ваша комната, ванная, вот туалет для гостей.

– Спасибо, – неуверенно сказал Женя.

"Может, положено дать чаевые?" – смятенно думал он, чувствуя себя в какой-то другой жизни, известной ему лишь по книгам и фильмам. Но Валя уже исчезла.

Женя распаковал свой скромный багаж и еле удержался, чтобы не усесться за рукопись – только она и спасала от жизни. Но вместо этого подошел к окну. Голубое и зеленое широко и привольно расстилалось до самого горизонта: синее небо, юный, светло-зеленый лес, поблескивает серебром узкая речка. Пахнет травами и простором. "Как здесь, должно быть, работается! – подумал Женя и взглянул на часы. – Нет, сегодня уже не придется: скоро ужин, а потом... Нельзя быть таким уж неблагодарным!"

В ванной все сияло и благоухало. Даже бритвенный прибор был приготовлен. В туалете лежала розовая бумага, ноги тонули в коврике, приглушенный свет тоже был розовым. "А ведь тебя покупают, – подумал Женя. – И ты продаешься... Почему же Таня, как назло, так непонятно сдержанна? Молча наблюдает со стороны. И о море больше – ни слова. Как она плакала еще недавно, осенью, что в праздники всегда одна, а теперь как будто не огорчилась. И в командировку поверила сразу, и опять же не огорчилась. Да какие, к черту, нынче командировки? Какие такие лекции? Кому это нужно? Кто все оплатит? Нет, надо быть такой наивной, как Таня, чтобы поверить во всю эту галиматью!"

Властный гонг призвал Женю к ужину. Он сразу спустился: нехорошо заставлять себя ждать. Шторы были задернуты; горели ароматные свечи. Надя встретила гостя в японском шелковом кимоно, в красных, с бисером, парчовых туфельках.

– Прошу! – светски указала на кресло. Столик на колесиках стоял рядом. – Наливай. За что пьем?

– За нас, – как положено, ответил Женя.

– За нас, – согласно кивнула Надя.

Тонкий французский коньяк шел хорошо, и после третьей рюмки все уже казалось нормальным, вполне естественным: Надя в вышитом кимоно, Валя, неслышно менявшая блюда, ликер, пахнувший миндалем и приятно ударявший в ноги. А потом Женю взяли за руку и увели к себе – спокойно, уверенно, без всяких ненужных слов. А он и не думал сопротивляться, потому что коньяк вызвал желание, и он впервые ответил тем же на смелые ласки Нади – правда, скорее из вежливости. И тут же ему стало противно.

– Нет, ты как хочешь, – пьяно ухмыляясь, сказал он, – а я – пас. Старый дедовский способ лучше.

– Ах ты, пьяница, – ласково шепнула Надя, и больше Женя ничего не помнил, потому что заснул.

Утром его разбудил запах черемухи и щебетание птиц. Осторожно, чтобы не проснулась Надя – о вчерашнем старался не вспоминать, – Женя пружинисто встал, неслышно ступая босыми ногами, прошел по ковру, выглянул в распахнутое настежь окно. Белым-бело было окрест, и пахла каждая пушистая веточка. "Значит, похолодает", – подумал Женя и посмотрел на спящую, абсолютно ему чужую женщину. Приоткрыв рот, она чуть похрапывала. На спинке кресла висел приготовленный для него халат, точь-в-точь такой, как купила на Новый год Таня. "Но этого не может быть! – взмолился насмешливым богам Женя. – Зачем же так меня мучить?" Не сводя взгляда с халата, он быстро натянул брюки, накинул рубаху и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Ужасно хотелось пить, но он не пошел в гостиную, а поднялся наверх, к себе, огляделся, потянул ручку, торчавшую из стены. Так и есть – бар! А там, кроме спиртного, огромная бутыль кока-колы. Вот и славно!

Через пять минут Женя уже сидел за столом и работал. Он хорошо знал это давно не посещавшее его состояние духа, когда строчки ложатся сами собой, одна фраза влечет за собой другую, и четко вырисовывается связь времен. Болезнь и смерть Леры прервали работу над монографией – иногда казалось, что навсегда, – но после долгого перерыва словно прорвало плотину, идеи хлынули, как из запруды, и Женя наслаждался свободой, легкостью изложения, возвращением к любимому предмету, бегством из плена Надиной фирмы.

Мысль о Наде только мелькнула, когда раздался звук гонга – Женя отмахнулся от него, как от мухи, – и пропала, утонув в работе. "В конце концов, для мужчины это самое главное..."

До обеда его деликатно не беспокоили. А к обеду, наработавшись и проголодавшись, Женя спустился сам.

– Вроде бы звучал гонг? – спросил, наклоняясь к Наде, целуя ее в макушку.

Надя подняла голову, взглянула так благодарно, что Женя смутился: "Мало же ей надо..."

– Звучал, – подтвердила она, и глаза ее светились мягким светом. Часа три назад.

– Я работал, – объяснил Женя.

– Я поняла, – уважительно сказала Надя и вдруг прижалась губами к его руке.

Ни разу не видел Женя такой Нади! Жесткая, быстрая, ироничная, она была теперь совсем другой – домашней и ласковой.

– Не зови свою Валю, – попросил он.

– Хорошо, – послушно согласилась Надя, встала и пошла на кухню, принесла на подносе буженины, ветчины, сыра, а к ним красного вина и кофейник с кофе.

Они пообедали молча, спокойно, как давно живущие вместе супруги. Надя мирно хозяйничала, а Женя наслаждался отдыхом, поглядывая на нее, только сейчас открывшуюся. "Просто у нее так сложилось: все сама да сама. Станешь, пожалуй, жесткой", – подумал он и виновато погладил Надину руку.

И она снова схватила ее, прижала к лицу, и он почувствовал на своей руке слезы.

– Ты только меня не бросай, – всхлипывала, задыхаясь, Надя. – Можем жить так, а хочешь – сразу поженимся! Все здесь будет твоим!

Уж лучше бы она этого не говорила! Словно кипятком обожгло Женю. Он резко встал, отбросил от себя Надю.

– Покупаешь, да? Поэтому и привезла? За кого же ты меня принимаешь?

– А нищим, значит, быть лучше? – сузила глаза Надя. – Воспитали вас в нищете...

– Кого, интересно, "вас"?

– Ну, нас. Но я-то из советского дерьма выбралась и тебя, глядишь, вытащу.

– А меня тащить никуда не надо, – прошипел Женя. – Я уж сам как-нибудь.

Он встал и заходил по комнате, повернувшись спиной к Наде. Они ссорились опять-таки как супруги – с такой же внутренней яростью, – и Надя была ему странно близка, как когда-то была близка Лера, когда в молодости они бранились и бушевали по пустякам. Но тут речь шла о самом главном.

– Ладно, хватит, – опомнился Женя, подошел к окну и невидяще уставился на волшебное царство черемухи.

– Пошли погуляем, – обняла его сзади Надя.

– Пошли, – смущенно согласился Женя.

И они отправились наслаждаться весной...

Вечером он опять работал, и в этом просторе, на свежем воздухе, с полной свободой от быта – есть незаметная и неслышная Валя и какой-то там еще Сергей, есть машина, шофер, и не надо ломать себе голову, как добираться до города, есть, черт побери, на все это деньги – честные, не ворованные, заработанные нелегким трудом, – писалось легко, плодотворно, и мысль, что так может быть до конца его дней, возникала снова и снова.

Он гнал ее прочь, а она возвращалась на мягких лапах, и наконец Женя устал бороться – да и наработался всласть! – спрятал рукопись и, закинув руки за голову, отдался своим думам. "Мне уже здорово за пятьдесят, и я остался совсем один. Но мужчина один жить не может, нужна жена – и не просто женщина, а хозяйка. А какая Таня хозяйка? Для нее самое главное – ее больные и клиника, мама и дочка, и она привыкла в быту жить кое-как. У Нади же – никого, кроме меня, и простая справедливость требует..." Женя встал, подошел к бару, налил себе кока-колы. "Какая там справедливость! сморщился он и осушил залпом стакан. Речь идет об остатке жизни!" Он швырнул пластмассовый стаканчик в корзину для бумаг, захлопнул дверцу бара. Щемящее чувство утраты охватило его: "А как же любовь? Господи, почему мы любим не того, кого надо? Перед собой ведь не притворишься..." Женя бухнулся на тахту. Что уж там... Он любит Таню и не любит, хоть умри, хозяйку этого шикарного дома. Надя выгонит его сейчас же, если он уйдет к Тане, сбросит со своего корабля назад, в нищету. Что может он предложить Тане? Только себя, со своей жалкой институтской зарплатой. Нет, невозможно! Она сама ему, когда опомнится, не простит.

Женя встал, подошел к столу, открыл томик Волошина.

Я слышу вашими ушами,

Я вижу вашими глазами,

Звук вашей речи на устах,

Ваш робкий жест в моих руках.

Он решительно захлопнул книжку. Никаких стихов! Они растравляют душу. И в конце концов, есть жестокая проза жизни, а стихи – воспарение духа... Ничего он не скажет Тане. Проводит в Крым и попробует, каково ему с Надей. Имеет же он право выбора? Оно от века дано мужчине.

– Можно? – стукнула в дверь Надя.

– Заходи, заходи, – заторопился Женя. – Садись. А я только закончил работать.

Надя не садилась. Она стояла и смотрела, улыбаясь, на Женю. В руке у нее был маленький телефон – "мобильник", как его все называют.

– С праздником!

Надя протянула мобильник Жене.

– Что ты, зачем? – смутился он.

– Бери, бери, оплачен надолго. Это чтоб ты у меня не потерялся.

Нечто похожее на угрозу мелькнуло в ее глазах. "Что чувствуешь ты к этой женщине? – спросил себя Женя, и пришлось признаться: – Тревогу, смешанную со страхом".

– Нет, – решительно сказал он. – Такие игрушки не для меня... И такие подарки – тоже, – добавил он, помолчав.

– Как хочешь, – неожиданно быстро сдалась Надя и небрежно сунула мобильник в карман серых брюк. – Погуляем?

Гуляли молча, делая вид, что любуются цветущей черемухой, изредка перебрасываясь короткими фразами и опять замолкая надолго. "Что бы такое сказать? – маялся Женя. – С Таней говорили часами, а о чем, и не вспомнить". "Надо привязать его к себе, – думала Надя. – Не деньгами – так домом, не домом – так сексом... Да, не любит – себя-то что уж обманывать? хотя в постели прямо пылает. Но это от новизны ощущений, ненадежно это, некрепко... Ну и пусть, – внезапно ожесточилась Надя. – Первый муж любил, да и ладно. Второго буду любить я!" Она обняла Женю, заглянула в лицо. Шепнула таинственно, со значением:

– Пошли-ка баиньки, а?

7

Таня собиралась в Крым. Бесплатная почти путевка оказалась еще какой платной: в который раз поднялись цены на билеты, и рубли наши никому в Крыму были уже не нужны. Только доллары! А где их взять?

– Как – где? – засмеялся Сергей. – Меняй!

– Было бы что, – призадумалась Таня.

Сотню торжественно преподнесла мама. Еще на две Таня поменяла рубли. Достаточно? Нет? На юг ведь сколько ни возьми, все равно мало.

Таня делилась своими тревогами с мамой.

– У вас же санаторий с питанием, – утешала мама. – Вы же не "дикари".

– Оно конечно, – неуверенно соглашалась Таня.

Сашка от радости вертелась волчком. Купила купальник – "Да он что, из золота?" – всплеснула руками бабушка, – подстриглась по последней моде, стирала, гладила, любовно складывала стопочкой свои вещички.

– Возьмите, девочки, теплое, – волновалась Марина Петровна. – Июнь в Крыму бывает холодным.

– А май – еще холоднее, – смеялась Саша: путевки были с двадцатого мая.

Шестнадцатого, в день получки, Таню ждал хорошо организованный начальством сюрприз – премия "за внедрение научных исследований в клиническую практику".

– Здорово! – обрадовалась Таня. – Так кстати!

– Тугрики всегда кстати, – посмеивался довольный Сергей. – Беги меняй!

Во всей этой суете глухая печаль не покидала Таню: они почти не виделись с Женей. Из командировки он вернулся каким-то странным, хотя выглядел хорошо: посвежел и даже загорел немного.

– Ты как из дома отдыха, – пошутила Таня, и он вспыхнул, зарделся, забормотал нечто невнятное.

"Что это с ним?" – мельком подумала Таня, но, как это случалось часто в последнее время, ни о чем не спросила.

Звонил Женя по-прежнему каждый день, но и звонки его казались Тане теперь принужденными: он словно бы отмечался. "Я уеду, и все у нас кончится", – в минуты прозрения думала Таня, но, как все влюбленные, на самом деле в такое не верила, вообразить себе этого не могла. Жене сама не звонила: это казалось ей унизительным. "Хорошо, что он не едет с нами, думала Таня. – В качестве кого представила бы я его Саше? Она, конечно, знает, что мы с ним друзья, но тут совсем другое дело. А у нее как раз переходный возраст..."

– Что-то ты похудела, Таня.

Марина Петровна с тревогой смотрела на дочь: в последнее время ей Таня не нравилась.

– Вот и хорошо! – бодро откликалась Таня. – А то все мы, русские, толстяки и толстухи.

– Про тебя-то уж этого никак не скажешь.

– Вот и хорошо! – повторяла Таня, и глаза ее были такими несчастными, что Марина Петровна первой отводила взгляд.

"Родненькая моя! Тебя кто-то обидел? Поверь, все пройдет!" – мысленно уговаривала дочку Марина Петровна, но молчала, не решаясь заговорить первой.

За два дня до отъезда Таня проснулась в пять, словно ее кто толкнул: "Я должна ему позвонить". Зачем, для чего, что скажет, Таня не знала. Но больно стучало сердце, коченели ноги, ломило виски, и неотвязная мысль, что она позвонит – и все наконец разрешится, не давала покоя. Что "все", Таня тоже не знала. Она старалась прогнать совершенно ненужную мысль, пыталась заснуть, думать о неотложных делах – все было тщетно. "Почему мне так страшно? – спрашивала себя Таня. – Почему я боюсь набрать номер его телефона? Что, собственно, значит этот звонок?" И чем сильнее билось сердце и ломило виски, тем больше нервничала и сердилась на себя Таня. "Это потому, что в тот раз снял трубку Денис, – уверяла она себя, – и Женя обиделся. Но теперь Денис переселился к Люде, так почему я не могу..."

Промаявшись до восьми, не в силах уже выносить боль в висках и биение сердца, Таня дрожащей рукой набрала давно известный ей номер.

– Да-да?

Женский голос ответил изысканно-светски и немного сонно, разнеженно. Ошеломленная Таня, как обжегшись, бросила трубку. "Да что ж это я? прижала она руку к сердцу. – Наверное, просто ошиблась номером, не туда попала". Она посидела немного, с боязнью, как на врага, глядя на телефон. Потом посмотрела на руки – пальцы дрожали и были холодными, как неживые.