Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Конец года. В январе нужно представить отчет: что же ты, сукин сын, сделал-то за год? Конечно, сейчас не так строго, как в советские времена, когда платили приличную вполне зарплату, но и спрашивали по ранжиру, тем не менее отчитаться все-таки следует.

И Женя, и Палыч решили отделаться от отчетов до Нового года, до длинных, как повелось в новые времена, каникул: Женя – из-за фирмы, пугающей своей неопределенностью службы у Нади, а Палыч отправляется с Натальей в Египет. Вот и сидят едва ли не одни в институте. Тридцатое... Канун... Кто ж в институт-то попрется? Только если уж очень нужно...

Вчера, после визита к Наде, Женя долго стоял под душем: было просто физическое ощущение нечистоты, жажда поскорее отмыться. А потом, наскоро что-то сжевав, плотно уселся за письменный стол, чтобы отмыться уже, так сказать, духовно, и работал истово, напряженно, удачливо. Как, оказывается, он любит то, чем занимается в институте, как, оказывается, этим живет! Он и не знал, а если знал, то забыл, потому что привык. Нужно было окунуться в совсем другой мир, чтобы вспомнить. Бедная Надя! Ведь она тоже была историком, правда, почти не работала; может, уже не помнит, как это увлекательно – вникать в прошлое, чтобы понять настоящее.

"Отработаю проклятые деньги, вытащу Лерку, и баста!" – решил Женя, и мысль эта его утешила. Но все-таки оставались смущение и тревога, и он глушил их пониманием того, что только так в силах помочь Лере, и еще мощным рывком в докторской, о которой Лера мечтает с такой страстью, с какой другие в ее возрасте мечтают, например, о внуке. За бессонную ночь закончил главу мощным "фортиссимо" и теперь с законной гордостью отмечал это в отчете. Можно еще именно ее, эту главу, сдать в журнал – ну, скажем так, в январе-феврале. Тоже запишут в плюс!

Все бы хорошо, если б не тот разговор в коридоре... Не получается, невозможно от него отделаться!

– Ну, как будем встречать миллениум? – посмеиваясь, спросила Надя.

Женя оцепенел. Молча, в отчаянии смотрел на нее.

– Не знаю, – промямлил наконец чуть слышно.

– Как это? – вытаращила и без того выпуклые глаза Надя. – Это ведь третье тысячелетие!

– Ты же знаешь мои дела...

– А то! – подбоченилась Надя, и Женя подумал, что любая работа, какая ни есть, неизменно налагает на человека свой отпечаток.

– Значит, так, – загородив собой дверь и не выпуская Жени, азартно продолжала Надя, – поздравим Лерку, поднесем подарки всем, кому надо, и ко мне.

Она уже все решила!

– Нет, – твердо сказал Женя. – У меня другие планы.

Он даже не ожидал, что сможет ответить так прямо и резко.

– Какие, позвольте спросить? – прищурилась Надя.

– Другие, – ответил Женя и сжал кулаки – так, что ногти впились в ладони.

– Ай-я-яй, – насмешливо протянула Надя. – Жена в больнице, а он...

– Что – он? – Чувствуя, как больно колотится сердце, вскинул голову Женя.

– Ничего, – неожиданно пошла на попятную Надя, равнодушно пожав плечами. – Я думала, тебе одному будет грустно.

– Проверь потом, я все сделал правильно? – показал на компьютер Женя, даже не пытаясь скрыть, что переводит разговор на другое.

– Ага, проверю, – с иронией сказала Надя и, не удержавшись, добавила: – Иди гуляй, дон Жуан. – Она подвинулась, освобождая забаррикадированную ее телом дверь. – Шутка!

А если она так пошутит при Лере?

– Меня пригласил Пал Палыч, – сдавленным от ярости голосом сказал Женя и, мгновенно сообразив, что это можно проверить, добавил: – В одну компанию... за город.

– Еще и за город! – уважительно протянула Надя. – Так что позвонить и поздравить в полночь ты, конечно, не можешь? А я – с мобильника?

Женя пожал плечами и вышел.

"Какая гадость!" – подумал он о вчерашнем разговоре и нерешительно взглянул на сидевшего напротив Палыча: предупредить, что ли, на всякий случай – так, на будущее... Нет, стыдно! Жена в больнице, а он... Чьи это слова? Ах да, Нади. Тут она права на все сто. И – совсем не права. Разве кто-нибудь может понять?.. Женя тряхнул головой, отгоняя мысли о Тане, и допечатал отчет.

– Готово?

– Готово. Ну, я пошел. С наступающим!

– И тебя. Теперь уж встретимся в новом году, верно?

– Да, после каникул. Это начальство хорошо придумало.

– Ох, не говори. Целых две недели в Хургаде... Море, солнце, и никакого снега. Красота! Лере привет. Пусть выздоравливает.

– Спасибо. Передам обязательно. Счастливого полета – туда и обратно. Хорошей погоды желать, я думаю, не обязательно?

– Не говори! Там есть песчаные бури.

– Ну, тогда – чтобы их не было!

И оба приятеля рассмеялись. Пал Палыч – потому что ни в какие-такие бури не верил, а Женя – радуясь за друзей: Наташу и Павла.

Женя вышел на улицу. Опять потеплело, и снова пасмурно, сыро и низкие тучи. Никогда прежде такие пустяки Женю не волновали, хотя, как все москвичи, он исправно слушал метеосводки. Но теперь бесконечные перепады давления, каждодневные, малопредсказуемые скачки – то ясно и ветрено, то пасмурно, тихо – пугали и злили, потому что это было плохо для Леры.

Сейчас он ехал к ней в больницу, маясь проблемой, что бы такое купить – необыкновенное, вкусное, чтобы Лере захотелось наконец есть. Почему она ничего не хочет? Ни пирожных, ни фруктов, ни даже орешков, которые всегда обожала и на которые у них в новые времена не было денег.

– Не знаю, – тихо сказала Лера, когда он спросил ее вчера почему.

Она вообще теперь говорила тихо и медленно, отделяя паузами слова, словно боялась что-то в себе расплескать, уронить и разбить. Но не это пугало Женю: пугало ее равнодушие – не только к еде, вообще. Коробка с нитками, иголками и другими заказанными ею мелочами стояла втуне – Лера и не смотрела в ее сторону, – она не шила и не читала и даже не слушала радио, хотя Денис на второй же день, еще до инфаркта, принес по ее просьбе приемничек.

Теперь ей ничего не было нужно. Она лежала в чистой и светлой палате, с высокими потолками, зеркалом, умывальником, которые были ей не нужны, потому что она не вставала, с отдельным, для нее, туалетом, который тоже пока не был нужен, и думала о своем, молча и постоянно. Она, казалось, не замечала ни чистоты вокруг, ни сестер в высоких, накрахмаленных шапочках, смотрела на поднос с едой задумчивым, ничего не выражающим взглядом.

– Нужно кушать, больная, – доброжелательно-строго говорила сестра. Вы должны помогать организму.

Лера отщипывала тонкими пальцами крошечный кусочек хлеба, тыкала вилкой в котлету, чтобы от нее отстали. Приходил Женя, тер на жестяной терке яблоко – Лера принуждала себя глотать кисловатую кашицу, чтобы муж не обижался. Прибегал Денис, пышущий юностью, здоровьем и счастьем – просто потому, что юн и здоров, да еще есть Люда! – изображал в лицах, как там они развлекаются на своем факультете, – Лера слушала и не слушала, покачивала головой, вроде бы осуждая их молодые проказы, но на самом деле было ей все равно. Этот рослый, голубоглазый юноша – ее сын? Как странно... Вот он уходит, поцеловав мать в висок, а она, закрыв глаза, вспоминает – того маленького, слабенького, который все болел и болел, и даже плакал так тоненько, что заходилось сердце от жалости.

– Ах да, я ж купил тебе ананас! – воскликнул Женя, вымыв тщательно терку.

"Как Тане", – совершенно некстати подумал он, и задергалась щека, что нередко случалось в последнее время, и он прижал к ней руку, придерживая ее. Поцеловав холодные губы – они чуть-чуть шевельнулись в ответ, погладив белокурые, слипшиеся волосы, Женя сел рядом с кроватью на стул.

– Тебя причесать? – спросил он, стараясь быть полезным и нужным.

– Не надо.

– А я принес тебе ананас, – повторил он. – Разрезать?

– Потом.

– Конечно! – бодро вступила в разговор сестра, только что получившая от Жени коробку конфет и конверт, в котором приятно похрустывали новенькие купюры – Женя специально их отбирал. – В Новый год и откушаете! Заместо шампанского. А я вам свежее белье принесла.

– Потом, – снова сказала Лера. – Потом белье...

– Конечно, конечно, – торопливо согласилась сестра. – Уйдет супруг и тогда...

Не докончив фразы, довольная собой сестра покинула блестящую стерильной чистотой палату: муж капризной больной увидел воочию, что благодарность его – не зря!

– Правильно, – сказал Женя. – Съедим в Новый год.

"Нельзя ее оставлять, – думал он. – Невозможно! Таня поймет... Дверь на ночь небось запирают, но я тут, в уголке..."

Лера как-то странно заволновалась. Пальцы затеребили край одеяла.

– У меня к тебе просьба, – слабо сказала она, и Женя предупредительно наклонился. – Ты, пожалуйста, уходи... Никакого Нового года не надо. Я буду спать... И завтра не приходите...

– Почему? – растерялся Женя.

Лера, закрыв глаза, отдыхала. Он терпеливо ждал.

– Потому что, – шелестел знакомый и в то же время неуловимо чужой голос, – я от вас устаю. От всех устаю...

– От нас? – не поверил своим ушам Женя. – Я думал, ты рада...

– Устаю, – повторила Лера. – Рада, но устаю. Вы так меня утомляете... И Наде скажи. Она такая невыносимо громкая, что...

Лера обессиленно замолчала. Казалось, она уснула. Женя, оцепенев, молча сидел на стуле. Да что же это такое? Почему она так слаба? Сейчас он пойдет и потребует срочной помощи – все равно надо вручать конверты.

– А помнишь, – внезапно заговорила Лера, и в голосе ее была улыбка, едва заметная, тоже слабая, – помнишь, как Денечек потерял соску и плакал?

– Помню, – соврал Женя.

– Мы все гадали, что ему нужно, а она закатилась ему под бочок, и он плакал так горько...

– Помню! – вскричал Женя и сжал Лерину руку.

Он и в самом деле вдруг вспомнил крошечное, сморщенное, полное страдания личико и ротик – сковородничком, такой обиженный, горестный...

– Не знаю, как Данька, а я завтра приду все равно, – решительно сказал Женя. – Хочешь ты того или не хочешь.

– Ладно, – покорно согласилась Лера. – А теперь иди. – Она повернулась на бок. – Как хорошо, – прошептала она, – так тепло, так уютно.

Она уже засыпала. И Женя на цыпочках вышел.

7

По дороге домой Женя купил шампанское. Дома принял душ, пообедал и полежал в постели, пытаясь заснуть. Звонил телефон, но он не брал трубку вдруг Надя? – а Тане с Денисом (тот был у Люды) позвонил сам. "Почему Денис не спросил, где я встречаю Новый год?" – расстроенно думал Женя. Ответ он вообще-то знал: потому что догадывался.

– Мама просила никому завтра не приходить, – сказал Женя сыну.

– И ты не придешь?

Вопрос звучал почти угрожающе.

– Приду обязательно! – горячо сказал Женя, и, хотя он и в самом деле собирался к Лере, получалось, что сын его как бы заставил.

"До чего же все сложно! – маялся Женя, обняв подушку, сбивая ее, несчастную, кулаками, переворачивая с одной стороны на другую. Голова была чугунной, и ломило тело. – Заболел я, что ли? Недаром же в конце концов объявили они карантин? Еще принесу Лерке грипп! Вот гады: карантин, а пускают! – внезапно обозлился он. – В советские времена муха бы не пролетела! А теперь... Особенно в платное отделение, запросто!" Он вспомнил, как, уходя от жены, увидел у дверей самой крайней палаты здоровенных таких бугаев: сидят по обе стороны двери как истуканы – лица каменные и глаза пустые, но зоркие.

– Охрана, – уважительно шепнула, поймав его взгляд, сестра. – Лежит тут какой-то бандюга...

Ну и компания! Но если охрана, то, значит, бандюга чего-то боится? Кто-то может сюда ворваться? Женя поежился, не выдержав, позвонил Палычу, хоть и понимал, что свинство: тот, судя по всему, собирался в аэропорт, душа рвалась к солнцу, в Египет, оставляя позади хмурую, пасмурную Москву.

– Да нет! – бодро закричал Палыч. – Никто никуда не ворвется! Это у них так положено, для понту! – Но, подумав, фыркнул: – В нашей великой стране как ни кинь – все клин. Если в бесплатной – так ни хрена не лечат, а в платной – так рядом бандитский авторитет. Ну, бывай! Улетаю... Отдохнем чуток от наших реалий. Еще раз – с Новым годом!

– И вас. Наташу целуй. Извини, что пристаю...

– О чем разговор? Ты где встречаешь? – Голос у Палыча дрогнул, смягчился: жалко стало и Женьку, и Леру.

– Так... В одной компании...

– Вот и правильно, – одобрил, хотя и с некоторым удивлением, Пал Палыч. – "Оттянись со вкусом!"

Он басовито захохотал, и Женя вспомнил назойливую рекламу. Въедается, стерва, в душу, скоро все мы заговорим, как людоедка Эллочка.

– Счастливо! Кланяйся Красному морю.

– Ох, не говори! Как нырну... Натка купила второй купальник: чтоб, значит, ни минуты простоя. Пока!

Женя взглянул на часы: что ж, пора и ему собираться. Впервые не очень-то хотелось ехать к Тане – ужасно болит голова и вроде как насморк, а на улице сыро, черно, плохо на улице... Вот странно: наконец-то он едет, ни от кого не таясь, никого не обманывая – почти не обманывая, – и как-никак Новый год, а на душе смутно. Это все из-за Леры? Из-за ее бледного лица, шелестящего голоса, ее убийственной, пугающей слабости? Да, конечно. Но из-за Нади – тоже. А еще из-за Дениса, его новой манеры разговора с отцом почти угрожающей. "Если вы любите, любите по-настоящему, то все люди будут вам врагами". Кто это сказал? Ах да, Олдингтон! У него и роман есть такой: "Все люди – враги". Вызывающее название, но, судя по биографии писателя, им выстраданное.

"Любите по-настоящему..." А он любит, любит Таню! Это так же ясно, как то, что он женат, живет в Москве, и у него есть сын, институт и друзья и... Таня. Она часть его жизни, а может быть, сама жизнь. "Поэтому прекрати! велел себе Женя. – Вставай, одевайся и все отринь – на время, на эту ночь, – забудь обо всем, кроме Тани".

Он встал, включил телевизор – там истово плясали и пели – и стал одеваться. Приготовленный в подарок трехтомник лежал на столе. "Что ждет меня в Новом году?" – загадал Женя и открыл наугад один из томов.

Она застыла в томной позе,

Непринужденна и легка.

Нежна улыбка. К чайной розе

Простерта тонкая рука...

Какие слова... Вот пусть все так и будет.

Когда он вышел на улицу, ни хандры, ни ломоты в костях, ни даже головной боли как не бывало. Правда, перед выходом он глотнул анальгину. Влажный, порывистый ветер сменился на спокойный и свежий, редкие прохожие по-свойски кричали "С наступающим!", автобус подкатил сразу, пассажиры в метро доброжелательно и понимающе поглядывали друг на друга: и ты, дескать, спешишь встречать Новый год? Пора, брат, пора садиться за стол...

Проспект Мира сиял огнями: ветки деревьев были искусно переплетены лампочками; гирлянды, переброшенные через дорогу, разноцветными арками уходили вдаль. Чистенькая старушка продавала в подземном переходе букетики бархатистых фиалок. Букетики были красивыми и недорогими.

– Сами выращиваем, – похвалилась старушка, принимая плату. – Цветут круглый год. С наступающим вас!

– И вас – тоже!

Женя бережно держал букетик. Фиолетовые фиалки робко выглядывали на свет из гофрированной бумаги. "Таня обрадуется", – подумал Женя и нажал кнопку звонка.

– Ах! – всплеснула руками Таня. – Какая прелесть! Где ты их достал?

– Это ты – прелесть.

Женя замер у порога, восхищенно глядя на Таню. На ней было невиданной красоты платье. Трикотажное, цвета морской волны – под цвет глаз – оно обтягивало Таню, как перчатка – руку. Длинное, до щиколоток, не только не скрывало, а, наоборот, подчеркивало фигуру, вырисовывая все ее контуры: маленькую грудь, покатые плечи, плоский живот, тонкую талию, округлые бедра, стройные ноги. Дразняще выглядывали из-под платья знакомые туфельки.

– Посмотри, я подстриглась!

Тут только сообразил Женя, почему Таня была такой юной: она рассталась со своими длинными волосами, короткие завитки не касались шеи, и не прикрытая, как всегда, блестящим крылом черных волос она была по-детски трогательной. Женя осторожно обнял Таню.

– Что за духи у тебя такие?

– Нравятся?

– Очень... Какой-то ни на что не похожий, удивительный запах.

– Это "Поизон". Вытащила недавно одного старика с того света – я уж о нем и забыла, – и вдруг приходит дочь. "Это – вам", – говорит. Вот так вот, ни за что ни про что: ведь все уже позади.

Женя почти не слушал. Как всегда рядом с Таней, он чувствовал только одно: если сейчас же, немедленно, они не лягут в постель, в нем все взорвется, не выдержит напряжения. Горький запах духов кружил голову.

– Еще целых два часа до Нового года, – умоляюще сказал он и погладил эти трогательные, неожиданные завитки у открытой, такой женственной шеи. Давай развернем диван?

– А платье? – совершенно по-детски обиделась Таня. – Я хотела, чтобы ты его рассмотрел.

– А я рассмотрел, – шепнул Женя, целуя Таню. – Я потом еще посмотрю.

– И мы испортим прическу, – слабо сопротивлялась, уже сдаваясь, Таня.

– Бог с ней, с прической.

Женя прижал Таню к себе.

– Ты хоть взгляни, какой я приготовила стол.

Он кинул из-за ее плеча невидящий взгляд в полутьму.

– Чудесный стол, – задыхаясь от желания, заверил он Таню и стал целовать ее обнаженную шею.

– Всегда ты только одно...

– Да ты радуйся, дурочка! И не только одно, а и все другое... просто потом, после...

Они уже стояли у разложенного дивана.

– Подними-ка руки: сниму твое драгоценное платье, – чувствуя себя виноватым, попросил Женя. – Оно такое узкое, что до него страшно дотронуться.

– Так оно же расстегивается, – улыбнулась мужской непонятливости Таня. – Я купила его вчера в "секонд-хэнде", мне так повезло...

Таня лопотала милые, чисто женские глупости, а Женя раздевал ее нежно и бережно, не глядя, бросал на стул тщательно отутюженные два часа назад брюки, целовал ее тело, открывавшееся ему с томительной постепенностью... И то, что их ожидало, было самым прекрасным, самым главным в наступающем Новом году.

* * *

Они даже успели взглянуть на кусочек какого-то телешоу – самый хвостик, но очень забавный, – они послушали президента, демократично стоявшего, сняв шапку, на Красной площади и глядевшего честными, близко посаженными глазами прямо в душу согражданам. Но возвращенный народу гимн демонстративно выключили.

– Это наш личный протест, – заявил Женя.

– Хотя о нем никто не узнает, – добавила Таня.

– Ничего... Зато знаем мы.

Они сидели счастливые и смотрели друг на друга при свете елочки. Потом Таня позвонила маме и дочке, а Женя, поколебавшись, – Денису. Таня, меняя тарелки, ушла на кухню, и можно было говорить, не стесняясь.

– С Новым годом, сынок. Тебя, и Люду, и Людину маму.

– С Новым годом.

– Будьте здоровы и счастливы.

– И ты.

Сын отвечал односложно и сухо, и было ясно, что только и ждет, когда отец повесит трубку.

– Ну, до завтра.

– До встречи у мамы.

– Да-да, конечно.

Вошла Таня. Взглянула на Женю быстро и проницательно. Подошла, наклонилась и обняла. Он взял ее руку, поцеловал.

– Так что там у тебя, Танечка, по программе?

Таня заглянула Жене в глаза.

– Выставка... Бывшая ВДНХ... Но если тебе не хочется...

Он вспомнил про хлопушки, бенгальские огни и даже спички. Она так старалась...

– Нет, почему же? – бодро сказал Женя. – Влезай в свои брючки и айда!

– Правда? Нет, правда? Так ты не против?

Господи, какой же она ребенок! А еще врач, кардиолог, консультант в клинике...

– Я только, Танечка, позвоню еще в одно место, ладно?

– Конечно! Пойду переодеваться.

Таня скрылась в соседней комнате, и Женя набрал номер больницы.

– С Новым годом, – вежливо сказал он. – Передайте, если не трудно, Вороновой из четвертой палаты, что звонил муж. Если она, конечно, не спит, – торопливо добавил он.

– Как же, уснешь тут, – проворчала сестра, не ответив на дежурное поздравление. – Тут такое творится... – И, понизив голос, добавила не без тревоги: – К этому, из крайней справа, ввалилась целая шайка. Тоже, видать, бандиты...

Судя по всему, это была сестра на подмену, из пенсионерок, и потому называла бандитов бандитами, их сообщество – шайкой, не прибегая к сегодняшним эвфемизмам. Она небось и наемного киллера без обиняков назвала бы убийцей, с такой-то станет...

– Так ведь ночь! – возмутился Женя. – И потом у вас карантин. Кто их пустил?

– Не пустишь их, как же... Ну ладно, пойду взгляну на вашу больную. Может, и подойдет.

– Не надо, не надо, – испугался Женя. – Ей нельзя вставать!

Но сестра уже отошла. Он ждал, нервно поглядывая на дверь, за которой скрылась Таня. И вот в трубке послышался знакомый с юных лет голос.

– Спасибо, что позвонил. С Новым годом!

– Зачем ты встала? – прикрыв трубку рукой, с раскаянием сказал Женя ах, не надо было звонить! – Врачи же не велели!

– Ничего... Пустяки... – Лера говорила задыхаясь и с паузами. – Ну, я пойду. Целуй Денечка.

Раздались гудки: Лера повесила трубку. "Глупо, глупо, – терзался Женя. – Зачем-то заставил встать, может быть, сбил сон..."

– Ну как?

Таня стояла, сунув руки в карманы, в коротких, чуть ниже колен, штанишках. "Кажется, их называют бриджами", – подумал Женя.

– Здорово! – машинально сказал он. – Пошли!

Целая толпа народу встретила их на улице. Смеялись, кричали, запускали в небо "шутихи", и они шипели, крутились, рассыпая вокруг огненные брызги. Многие – молодежь, конечно, – были без шапок, в зеленых, синих, серебряных париках, с какими-то обручами на голове, а на обручах качались на гибких пружинках, как рожки, светящиеся, манящие шарики.

– Так сейчас модно, – объяснила Таня и, чиркнув спичкой, зажгла свой первый бенгальский огонь.

Глядя на ее смеющееся, запрокинутое к небу лицо – как раз пульнули ракеты, и небо расцветилось красным и желтым, – Женя почему-то подумал, что Таня не может на самом деле такой быть счастливой, что бенгальские огни ни ему, ни ей не по возрасту, а когда Таня, приподняв на встречной девушке маску лисички, заглянула ей в лицо, и девушка, тоже смеясь, хлопнула ее по плечу и крикнула: "С Новым годом!" – Жене это показалось вульгарным. "Это потому, что ты ею уже насытился", – возникла нехорошая мысль, и Женя, устыдившись самого себя, обнял и прижал к себе Таню. Неужели только это их связывает? Да нет же, нет! Таня иногда подозревала, но она не права!

Он послушно шел сквозь толпу вместе с Таней и даже хлопнул по ее просьбе хлопушку, постоял у фронтона дома, на который проецировали гулянье на Красной площади, а потом, совершенно неожиданно, дорогу им преградил ОМОН, закрывший Сухаревскую площадь, и пришлось повернуть обратно.

– Как хорошо, правда? – то и дело спрашивала Таня, и Женя кивал, улыбался и говорил, что да, хорошо, а сам слышал слабый голос Леры, и все в нем рвалось туда, в больницу, чтобы скорее увидеть ее, убедиться, что бурная ночь не пошла ей во вред и бандюги из крайней палаты ничего особенно буйного не совершили.

Он поедет туда часов в двенадцать, перед обедом, чтобы после обеда ее не тревожить. Вот только Денис... Тот, конечно, будет полдня отсыпаться... Но звонить сыну не хотелось.

– Тебе, наверное, пора домой? – с неожиданной проницательностью сказала Таня. – Тебе уже неинтересно?

– Почему? – возразил Женя. – Очень даже интересно. Но ведь мы и так возвращаемся.

– Я имею в виду Олимпийку, – пояснила Таня. – Метро сегодня до трех.

– Ты меня выгоняешь?

Женя так удивился, что даже не догадался обидеться.

– Нет, – помолчав, ответила Таня. – Просто, если ты хочешь...

– Но я не хочу! С чего ты взяла?

Нет, у женщин определенно есть "третий глаз", о котором упорно талдычит сытый господин на третьем канале! Женя заглянул Тане в лицо. Она шла, глядя прямо перед собой, какая-то вдруг печальная, непривычно замкнутая и чужая. Он остановился, повернул Таню лицом к себе.

– Ты что, Зайчонок?

Она ткнулась ему в плечо.

– Не знаю... Я так мечтала об этой ночи, а ты...

– А что – я? – испугался Женя.

Он обнял Таню, подержал в объятиях, хотел сказать что-нибудь ласковое, но на них налетела веселая большая компания – со смехом, шутками, конфетти, – рослый парень закричал: "Господа влюбленные! Не мешайте уличному движению!" – и Таня оторвалась от Жени, засмеялась и взяла его под руку.

– Не обращай внимания. Все хорошо. Просто я ждала чего-то особенного...

Дома попили чаю, перемыли откуда-то взявшуюся кучу посуды, нажали на кнопки всех по очереди телевизионных программ – так, чтоб отметиться, выключили телевизор и пошли спать. Таня сразу легла к Жене спиной.

– Эй, – тронул он ее за плечо, и Таня повернулась так резко, что Женя даже отпрянул.

– Неужели нельзя хотя бы раз... хоть один разок... – Она задыхалась от непонятной ему ярости.

– Я хотел тебя просто поцеловать, – мигом нашелся Женя. – И чтоб ты полежала на моей руке.

Но разве мог он обмануть Таню?

– Неправда! – страстно сказала она. – Я для тебя только любовница и, значит, должна...

– Таня! – поскорее перебил ее Женя, чтобы она не сказала что-нибудь страшное, о чем стыдно и тяжело будет потом вспоминать. – Как это "должна"? Разве я виноват, что меня к тебе так безумно тянет?

– Но ведь мы уже были сегодня вместе!

Это "уже" его просто убило.

– Ну и что? – холодея, вымолвил Женя, и бурные Танины слезы хлынули в ответ на такой простой вопрос... – Перестань, дорогая моя, перестань, ради Бога, – повторял Женя, стараясь заглянуть Тане в лицо, но она закрывала его руками и плакала бурно, безудержно.

– Я так ждала, так мечтала!

– Да что я такого сделал? – не выдержал Женя.

Он вскочил, накинул на голое тело халат и зашагал по комнате. Подошел к столу, налил полный бокал вина, выпил, задумчиво повертел полупустую бутылку в руках. На диване всхлипывала, постепенно успокаиваясь, Таня. Теперь ему уже не было ее жалко. "Слишком много выпила, – решил он. – Эх, зря не поехал домой, дурак..." Досада на себя, Таню, на не прекращающиеся за окном вопли ширилась и росла. Но успокаивать было нужно: по негласным законам так принято у интеллигентных людей. Женя подошел к дивану, сел на краешек.

– Может быть, ты меня разлюбила? – неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.

– Не знаю, – медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.

– Не знаешь? – переспросил он уязвленно. – Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?

– Эмиса, – подсказала Таня.

– Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.

– Значит, герой не прав, – коротко сказала Таня.

Она уже совсем успокоилась и сидела, завернувшись в одеяло, – колени у подбородка, а на коленях руки, и подбородок лежит на скрещенных тонких руках.

– Понимаешь, – думала она вслух, – я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.

– А о чем еще?

– Как бы это сказать... Ты только не смейся!

– Да уж какой тут смех.

Таня будто не слышала.

– Я мечтала о доме, – продолжала она.

– О доме?

Женя правда не понимал.

– Ну да. – Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени. – Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, – потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, – она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.

– А любовь?

– Это и есть любовь.

Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.

– Нет, – сказал он. – Любовь – совсем другое.

– Что же?

Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.

– Сама знаешь, – взмолился он. – Любовь – это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.

– Но ведь живешь, – грустно заметила Таня.

– Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...

– Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.

– Но любовница – от слова любовь, – изо всех сил старался защитить Танин статус Женя. – Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.

Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.

– Ах ты, дурочка, – блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза. – Ах, дурочка, – повторил он, и все утонуло в сияющем свете.

8

Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали о чем-то, а Надя водрузила на тумбочку здоровенную бутыль с пушистой еловой веткой, и ветка мешала, когда приносили обед, и загораживала собой свет. "Ничего, скоро ее уберут, говорила себе Лера. – Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".

Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.

– Слушай, – трещала Надя, – у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...

Надя покачала головой и задумалась.

– А при чем тут Женя? – рассеянно спросила Лера.

– Как при чем? – изумилась Надя. – Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!

– О чем? Не помню...

Казалось, Лера вот-вот заснет.

– Ладно, потом, – неожиданно вмешался Денис. – Мама устала.

Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.

– Нет, пусть знает! – прямо-таки негодующе возразила Надя. – Чтоб ценила своего мужика.

И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.

– А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...

Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.

– Ты покрасилась? – спросила вдруг Лера.

Надя споткнулась на полуслове.

– Я давно крашусь, – пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.

– Не-е-ет, – хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера. – Так разноцветно – недавно.

– Ах это... – Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос. – Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!

– Я хвалю, – неуверенно сказала Лера и вопросительно взглянула на мужа, не понимая, за что же его хвалить?