Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

К Жене вышла замкнутой, строгой, опоздав нарочно минут на двадцать. Но когда увидела издалека, как стоит он с портфелем в руке, прислонясь к колонне, и безнадежно, покорно ждет, даже не глядя уже на часы, когда, подойдя ближе, увидела, как вспыхнуло от радости его лицо, на душе у нее потеплело.

– Ну, вот и вы, – бормотал Женя, зачем-то перекладывая портфель из одной руки в другую. – А я уж боялся... Давайте сюда вашу папку: засуну в портфель... Ой, не лезет! Я, наверное, ее так, в руках, понесу.

– Не надо, она совсем легкая. Не волнуйтесь! – сказала Таня.

– А что, видно, что я волнуюсь? – испугался Женя. – Видно на самом деле? Это ужасно!

– Да нет, – коснулась его руки Таня. – Не видно... И совсем не ужасно. Пошли.

Они вышли из библиотеки, повернули, не сговариваясь, к Александровскому саду – к его скамейкам, гроту, к запахам вечерних трав и цветов, – но, спустившись с широкой, торжественной лестницы на тротуар, оба остановились. Женя вдруг отшвырнул от себя портфель – тот гулко ударился об асфальт, – обеими руками взял Таню за плечи и повернул к себе. Впрочем, он тут же, как обжегшись, опустил руки: какое, в самом деле, у него право? Они ведь едва знакомы!

– Все-таки это ужасно! – заговорил он бессвязно. – Потому что мужчина не должен... Так нельзя, не положено...

Он чуть не плакал от волнения, и его волнение передалось Тане. Она снова коснулась его руки – ледяными были в этот жаркий вечер пальцы у Жени и едва заметно дрожали.

– Везде толпы народа, – говорил он в отчаянии. – Кошмар какой-то! А на ресторан у меня нет денег. Да и там... – он болезненно сморщился, – люди...

– Я вас совсем не знаю, – отвечала Таня. – По телевизору показывают такие страсти... А то бы я позвала вас к себе. Но это может быть понято, как...

– Нет! – закричал Женя. – Ничего так не может быть понято! Если бы вы мне доверились... Честное слово, я правда историк. Вот паспорт!

Он стал лихорадочно рыться в карманах, вынимая какие-то мятые билеты, бумажки, обертки.

– Ну что вы, – замахала руками Таня, – не надо паспорта! Я имею в виду...

– Да знаю я, что имеете вы в виду, – снова сморщился Женя. – И пусть, пусть, вы правы! Я придумал, куда пойти: в арбатские переулки. Это совсем другой центр, тихий. Здесь близко. Пошли!

– А портфель?

– Ах да!

Он огляделся по сторонам, нашел свой портфель, порыжевший от времени тот сиротливо лежал у бортика, – и, схватив за руку Таню, потащил ее на Калининский проспект, к Военторгу, и дальше, дальше, на старый Арбат.

Там гуляла вовсю молодежь – пела песни, читала стихи, музицировала. Даже поделками еще торговали.

– Смотрите: вот тут можно посидеть за столиком, – обрадовался Женя. Белые столики стояли прямо на тротуаре; зеленые, вьющиеся растения отгораживали их от гуляющей публики. – Как в Париже!

Он внезапно развеселился, все его волнение как рукой сняло, и Таня с тревогой подумала, что нарвалась, похоже, на неврастеника. "Ну и ладно! беспечно решила она. – Значит, мне хорошо с неврастеником!" А было действительно хорошо – радостно и свободно, и Таня чувствовала себя едва ли не парижанкой, сидя здесь, на старом Арбате, под тентом, у мраморного столика, в плетеном кресле, поглядывая на разноцветную, праздничную толпу, попивая великолепный кофе со сливками – настоящий кофе, после того-то, библиотечного.

– Вот и у нас теперь есть западная ночная жизнь, – сказала она. Здорово! Ну, пошли, мы, кажется, вдвоем тут остались. Официант вытирает столики.

– Но заметьте, нас не гонит, ничего нам не говорит, изредка только поглядывает, – поймал ее мысль Женя. Позднее она не раз удивлялась этой его способности.

– Новые времена, как-никак, – с удовольствием заметила Таня.

Они встали и вышли на улицу. Народу заметно поубавилось: исчезли певцы и оркестрики, позакрывались лавочки. И только один пиит – заросший, нечесаный, – читал, подвывая, стихи. Таня взглянула на часики.

– Вы где живете? – спросила Таня.

И Женя, москвич со стажем, правильно ее понял. Он тоже посмотрел на часы.

– В Олимпийской деревне. А вы?

– На проспекте Мира.

– Ого! – невольно вырвалось у него.

– Не нужно меня провожать, – быстро сказала Таня.

– Нет, нужно! – воспротивился Женя.

– Да не валяйте вы дурака! – рассердилась Таня. – От меня до вас полтора часа.

– Час двадцать.

– Уже подсчитали?

– Уже подсчитал.

Оба они засмеялись. И таким милым и добрым стало ее лицо, что Женя наконец решился – весь вечер мечтал! – обнял Таню, прижал к себе, закрыл поцелуем смеющийся рот. Он хотел лишь дотронуться до ее губ, но когда они шевельнулись в ответ, благоразумие покинуло Женю. Он буквально ворвался в Таню, зубы его коснулись ее зубов, язык – ее языка, стон блаженства и муки вырвался у нее. "Что я делаю? – в смятении подумал Женя. – Разве так можно? Что она подумает обо мне?" Осторожно и бережно отпустил он Таню, мелкими поцелуями покрывая ее лицо, словно прося прощения за внезапную страсть. Что-то похожее на разочарование мелькнуло в ее глазах, или ему показалось? Но лучше ошибиться в эту, а не в другую сторону, – чтобы она не отвергла его.

"С ума сойти, какая женщина! Как бы ее удержать? Кто она? С кем живет? А вдруг замужем? Не похоже... Но ведь не хочет же, чтобы провожал..." Внезапная ревность кольнула сердце.

– Таня, вы замужем? – вырвался у Жени бестактный вопрос.

– А что? – спросила в ответ Таня.

И он вдруг понял, что все равно ничего не изменится: даже если она замужем и у нее куча детей, а он – пустяки, приключение, он не в силах от нее отказаться. "Так разве бывает? – испуганно спросил себя Женя. Выходит, да!"

Вошли в метро.

– Пожалуйста, – попросил Женя, – не гоните меня! У меня от "Проспекта Мира" – прямая.

– Хорошо, – смилостивилась Таня. – Только не будем выходить наверх: я живу рядом со станцией.

"Не хочет, чтобы знал адрес, – с болью подумал Женя. – Конечно, замужем". Но когда Таня дала домашний телефон, воспрянул духом: может, еще и нет. И тут же себя стреножил: в семьях разные отношения. И потом, сейчас лето – отпуска, дачи. Пригласила ведь даже в дом! Он тоже мог бы сегодня, и еще целых два дня, приглашать кого угодно – пока Лера на даче. Другое дело, что на такое никогда не отважится: не он в доме хозяин.

– О чем вы думаете? – неожиданно спросила Таня.

Поезд грохотал как бешеный, и она приблизила губы к самому его уху. Черные гладкие волосы коснулись щеки; их запах, их скользящая нежность кружили голову.

– Не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я проводил вас до дому? честно ответил Женя. – Значит, вы все-таки замужем?

– Я же не спрашиваю, женаты ли вы? – искоса взглянула на него Таня. А не хочу из нормального человеколюбия: может закрыться метро.

– Ах да, – спохватился Женя. – Действительно может.

На первую часть спрятанного вопроса отвечать не стал. Женат ли он? Конечно, женат. Мужчина не в состоянии жить в одиночку. То есть живут, конечно, отдельные чудаки, так на то они и называются чудаками! Но женатый мужчина и замужняя женщина – категории разные. Он все равно свободен, а она – нет.

– Ну, вот он, мой "Проспект Мира". До свидания.

– Нет, постойте... Постойте!

Его неизменно коробило при виде парочек, обнимающихся в метро. Лера как-то даже сказала, что он ханжа. Теперь он их понимал: пришло время расстаться, а сил нет. Он бережно обнял Таню, сдерживая себя, осторожно поцеловал.

– До завтра. Где вам удобно, чтобы я вас встретил?

Таня на мгновение растерялась. Разве они будут встречаться? Он так решил? А она? Но она не знает, не знает! Вся ее жизнь расписана по часам, по минутам, в ней нет места мужчине. Но эти руки и эти губы, эти глаза...

– У поликлиники, – сказала Таня. – Утром у меня консультация в больнице, а потом прием в поликлинике. До восьми.

– И где она, поликлиника? – обрадовался Женя.

Таня назвала адрес.

– Буду ждать вас у входа, – торопился укрепить завоеванные позиции Женя. – Там один вход?

Таня невольно улыбнулась.

– Конечно.

Женя снова обнял Таню, вдохнул запах ее волос.

– Что у вас за духи такие? – задыхаясь от этого запаха и безумного, безудержного желания – казалось, тело не выдержит лютого напряжения, спросил он.

– Какие духи? – Его волнение передалось Тане. – Это не духи... Шампунь, наверное...

Что-то еще они говорили – неважное, ерундовое, и все стояли у колонны, держась, как школьники, за руки, и Женя закрывал собой Таню от любопытных взоров.

– Пожалуйста, поезжайте, – сказала она наконец.

– Сначала – вы.

Таня встала на лестницу и поехала. На выходе оглянулась, махнула Жене рукой и исчезла. А он все смотрел на рубчатую, широкую ленту, выползавшую из ниоткуда и в никуда пропадавшую, словно на ней могла появиться только что обретенная им женщина.

Домой он ехал таким счастливым, такая радость переполняла его, что на "Юго-Западной" Женя не стал ждать автобуса, а отшагал свои остановки широким шагом, размахивая портфелем, и все мучился неразрешимым вопросом: можно ли, как придет, позвонить Тане, или вдруг она уже спит?

Его не обогнал ни один автобус. Их, кажется, вообще уже не было, как не было и прохожих; только шикарные иномарки с шелестом проносились мимо мелькали, пропадая, красные огоньки, – да загорались, меняя свет, редкие светофоры. Свежий ветерок обдувал разгоряченное тело, пахло листвой, даже цветами – или это только казалось? – кое-где горел еще в окнах свет. Радость волнами плескалась в душе, все казалось прекрасным, и он сам молодым, сильным, здоровым, удачливым, хотя до сих пор еще не защитил докторской – а ведь ему уже сорок восемь, – в Институте истории, где он подвизался, платили гроши, и за преподавание – тоже. "Врачи, кажется, рано ложатся, потому что им рано вставать, – лихорадочно соображал Женя, – а я, как последний эгоист..." Он понимал, что звонить не надо, но эгоизм, разумеется, взял над благоразумием верх, и Женя позвонил сразу, нетерпеливо бросив в передней портфель, оставив у порога пыльные сандалеты.

Правда ли, что все влюбленные даже на расстоянии чувствуют друг друга? Очень может быть... Во всяком случае, Таня в этот вечер все не ложилась и не ложилась спать. Она что-то съела, приняла прохладный душ – какая жара в Москве! – надела легкий халатик и, стоя у зеркала, задумчиво расчесывала щеткой волосы, думая рассеянно то об одном, то о другом, словно ожидая чего-то. Женино лицо всплывало из туманного зазеркалья, ласковые, сильные руки ощущала она на своих плечах и улыбалась, волнуясь, и вспоминала его поцелуй – тот, на Арбате, от которого закружилась голова и заколотилось сердце, на который откликнулась она всем своим существом. Поэтому Таня сразу сняла трубку.

– Танечка, вы не спите?

– Еще не сплю.

– А что делаете?

Он понимал, что говорит глупости.

– Стою перед зеркалом.

Он даже задохнулся от желания, представив ее в халатике – почему-то розовом, – с расческой в руке.

– А я только сейчас приехал. Вот... Захотелось вам позвонить.

– Почему?

Сердце забилось часто-часто.

– Не знаю... – медленно ответил Женя. – Захотелось – и все! Вам во сколько вставать?

– В семь. И больница рядом, и поликлиника. Так что можно встать в семь, даже в семь тридцать. В девять обход.

– Тогда до завтра, – виновато заторопился Женя. – Спокойной ночи. – И, не дожидаясь ответа, первым повесил трубку.

"Что я наделал? – ужаснулся он. – Она решит, что я неотесанный, первобытный чурбан!" Никогда ни от кого так не зависел Женя, как от этой женщины со спокойными, зеленовато-синими глазами, черными, гладкими, с чудесным запахом волосами, словно два вороньих крыла обрамляющими чуть тронутое загаром лицо. Эта ее белая кофточка, а в распахнутом вороте нежная шея, стройные ноги, маняще выглядывающие из-под пышной юбки, тонкие щиколотки... Он и не знал, что так хорошо ее разглядел.

Женя заснул таким счастливым, каким не был, казалось ему, никогда. Всю ночь он чувствовал это небывалое счастье. И счастливым проснулся.

3

– В данном конкретном случае шунтирование опасно, – сказала Таня.

Они закончили уже обход и теперь сидели, сбившись тесной стайкой, в маленьком кабинете главного.

– Почему? – осмелилась возразить лечащий врач.

– Упущено время, – вздохнула Таня. – Сосуды никуда не годятся. И возраст... Впрочем, решат, естественно, в центре. Надо отправлять, и побыстрее.

– У пациента нет денег, – сообщил главный. – Об этом мы уже говорили.

Таня нахмурилась: все чаще слышала она эти возмутительные слова. Но ведь пациент москвич, и у него есть полис! Должны вроде бесплатно! Вот именно – "вроде"... О чем только думают власти? Ведь это жизненно важно! Это же не подтяжка кожи молодящихся дам!

– О власти, – ответил на ее раздраженный вопрос главный. – Только о власти они и думают.

Таня тряхнула головой, стараясь не видеть перед собой бледное, в глубоких морщинах лицо, испуганный, какой-то детский взгляд.

– Доктор, я боюсь, – шепнул старик, когда она, наклонившись, стала считать его неровный, захлебывающийся, слабый пульс.

Таня строго взглянула на старика – нашел для бесед время! – и он испуганно смолк.

– Чего боитесь? – спросила она потом.

– Не знаю...

Таня кивнула. Беспричинный сердечный страх... Этому учили еще в институте, а они, дурачки, не очень-то понимали: как это – беспричинный?

– Нет, причина, конечно, есть... – объясняли преподаватели.

Удивительный орган – сердце. Сколько ни изучай, останется все равно тайной. А как работает, подчиняясь таинственному внутреннему закону! Открываются-закрываются клапаны, насыщая мозг кислородом; регулируются все процессы в человеческом теле. И все-таки, что бы там ни говорили, этот комок мышц еще и вместилище наших эмоций. Хотя ей, врачу-кардиологу, думать так не положено.

– Все свободны, – объявил главный.

Таня вышла из кабинета и, поразмыслив, снова пошла в палату.

Палата уже жила своей обычной жизнью: кто ел, кто читал, двое азартно спорили, размахивая друг у друга перед носом газетами разных, как видимо, направлений. И только ее старик лежал безучастно – то ли дремал, то ли думал о чем-то. А может быть, что-нибудь вспоминал – старики часто вспоминают далекое прошлое: им оно ближе.

– Дайте-ка я еще разок на вас погляжу, – села на край постели Таня и вынула из кармана бесценный свой стетоскоп, мамин подарок, привезенный из Англии, когда Таня окончательно решила идти в кардиологи. – Дышите, не дышите... Вдохните, задержите дыхание...

Она вслушивалась в биение надеявшегося на нее сердца, а старик, с лицом бледным, как сама смерть, послушно вдыхал-выдыхал, не сводя с Тани робких, молящих глаз.

Мертвая тишина стояла в палате. Даже главный книгочей – долговязый студент, не расстававшийся днем и ночью с книгой, – дочитав страницу, тихонько положил книгу на одеяло, не решаясь перевернуть страницу. Кардиограммы, ЭХО, холдинговое монеторирование – все это великолепно, прекрасно, но Таня, как и ее мать, свято верила в ухо врача. "Н-да, плохи наши дела", – снова подумала Таня и встала.

– Что ж, хорошо! – бодро сказала она. – Очень даже неплохо. И не нужно бояться, – добавила, улыбаясь. – Совершенно нечего бояться, честное слово.

– А они говорят – операция, – прошептал старик, медленно шевеля синими губами.

– Да какая это операция, – небрежно сказала Таня. – Так, пустяки.

И вышла, ощущая себя безнадежной лгуньей. Вон в Америке, например, всем говорят правду. Так то в Америке...

– Надо добиваться, Сергей Иванович, – вошла она в кабинет главного.

– Так вы ж говорите – опасно, – напомнил он.

– Опасно... Но шансы есть. А так – точно умрет, – жестко сказала Таня. – Я не Господь Бог, конечно, но картина такая ясная... Не понимаю! Ведь у него есть полис!

Главный болезненно сморщился.

– Ах, Танечка, вы же знаете...

– Знаю, знаю, – нетерпеливо перебила Таня. – Как что серьезное, так за деньги, даже если руки – бесплатно. На материалы, лекарства... Но добиться все-таки можно.

– Так я вот и добиваюсь, – указал главный глазами на телефон. – Начал обзвон. Заключение подписали?

– А как же! До среды, Сергей Иванович.

– До среды.

– А он, случайно, не фронтовик? – с надеждой спросила Таня, уже взявшись за ручку двери.

– Случайно – нет, – сердито ответил главный, набирая номер.

Таня вышла на улицу – жаркую, как духовка. "К такому сердцу еще и жара..." Это была последняя мысль о старике с посиневшими от сердечной недостаточности губами. "Забудь!" – приказала себе Таня и забыла: еще в студенчестве научилась переключаться.

– Делай для больных максимум, – учила мама. – А вышла за порог забудь. Иначе надолго тебя не хватит.

– Хорошо, что у меня вечерний прием, – подумала вслух Таня, и пузатый дядька в голубой тенниске, поглощавший у огромной цистерны пиво, поперхнулся и уставился на нее в изумлении.

– Что – жарко? – с сочувствием спросил он. Пот крупными каплями катился по багровым щекам. – Пивка желаете? – И щедро протянул стеклянную кружку, предварительно обтерев края грязной ладонью.

– Не употребляю, – улыбнулась Таня и прошла мимо.

– А напрасно! – добродушно хохотнул толстяк вслед.

Больница, поликлиника и ее дом были, считай, рядом. Удобство неслыханное для мегаполиса! По дороге Таня зашла в магазин, купила кое-что из продуктов, для дачи. Несмотря на новые, изобильные времена, кур приходилось все-таки возить из Москвы. "Как там Сашка? И мама? Хорошо, что они за городом! А этот Женя... Придет или нет? В такую жару... Из такого далека..." Она вдруг ясно увидела перед собой вчерашнего Женю и на мгновение даже остановилась. Карие растерянные глаза, седые волоски выбиваются из-под воротника рубахи... Как он поцеловал ее – там, на Арбате, а не когда струсил и отступил... Конечно, придет. Не может быть, чтобы не пришел. Она этого просто не вынесет!

Прием в поликлинике был почти отдыхом, с больницей, разумеется, не сравнить. Старые, со стажем, сердечники разъехались кто куда, а то и просто сидели дома, принимая по схеме лекарства. Да и кто потащится к кардиологу в такую жару? Себе дороже. Так что Таня, можно сказать, бездельничала. Интересной оказалась только одна больная, и Таня провозилась с ней довольно долго: отправила на кардиограмму, записала на ЭХО, отыскав у доктора Брагина свободное место, долго думала над ее перебоями, долго слушала – в покое и под нагрузкой. Женщина подчинялась молча и безучастно.

– Давно это у вас? – спросила Таня.

– Недавно, – тихо ответила женщина.

– Как – недавно? – Безучастность пациентки тревожила, раздражала. Неделя, месяц, год?

– С месяц.

Таня заглянула в карточку.

– Вот что, Тамара Петровна. Так у нас с вами ничего не получится. Кардиограмма приличная, пульс четкий. Что-то случилось?

– Меня уволили.

Слезы хлынули так внезапно, что Таня и Ниночка, медсестра, растерялись. Впрочем, Ниночка тут же опомнилась, накапала корвалолу. Слава Богу, в отличие от вздорожавшего валокордина он пока был доступен.

– Пейте, пейте, выпейте сразу...

– Тридцать лет стажа! – рыдала женщина. – Грамоты, благодарности, премии и... уволили...

Таня с облегчением перевела дух: так вот оно что! Нет органики, ну и ладно. Она дала женщине выплакаться – пусть поплачет, ей станет легче, тем более что в коридоре никто не отсвечивал, – а потом встала, подошла к больной, положила на плечо руку.

– Тамара Петровна, – сказала тихо. – Это горюшко – не горе. Что-нибудь, да найдется. Надо только взять себя в руки. Сегодня в больнице я смотрела одного пациента. Вот где горе-то настоящее.

Оказывается, она все думала о том старике – где-то там, в подсознании, для себя незаметно. Мудрые советы мамы впрок не пошли.

– Кому я нужна, пенсионерка? – всхлипывала женщина.

– Еще как понадобитесь! – обнадежила ее Таня. – Если, конечно, возьмете себя в руки. А вот если решите, что старая и больная, тогда, конечно! Поймите, ничего серьезного у вас нет. Понервничали и расстроились. А ЭХО все-таки сделайте.

– До свидания, доктор. Спасибо!

– Всего доброго. До свидания. Вы тоже идите, Ниночка, у меня тут...

Ничего толкового не придумав, а потому не закончив фразы, Таня уткнулась в бумаги. Ниночка упорхнула, как птичка, улетучилась моментально, и Таня с облегчением спрятала бумаги в стол. "Все! Надо привести себя в порядок". Она вынула зеркальце, попудрилась, подмазала губы помадой, щеточкой с черной тушью провела по ресницам. Эх, жаль, давно нет духов: хорошие не по карману, а дешевка – зачем? "Что он там говорил про мои волосы?" Таня, изогнувшись, умудрилась понюхать длинную прядь. "Подумаешь, – пожала она плечом. – Ничего особенного!" Но она лукавила: волосы в самом деле пахли приятно, и это был их природный запах. К тому же, встав пораньше, Таня вымыла голову ароматным шампунем – тем самым, розовым, чей запах прельстил накануне Женю. "Не придет – так и буду, как дура, ходить с чистыми волосами", – хмыкнула Таня и, посидев еще минут двадцать, решилась наконец выйти из кабинета.

Почему она так робеет? Ну не придет, так и ладно! "Это все, матушка, из-за отсутствия практики, – упрекнула себя Таня. – Когда в последний раз ходила ты на свидание? Уж и не вспомнить..." Таня все замедляла и замедляла шаг, готовя себя к неизбежному: никакого Жени у дверей поликлиники, конечно же, нет.

– Таня! А я все боялся, что вас пропустил! – Он ринулся ей навстречу, старомодно прижал ее руку к губам. – А почему так поздно?

– Больные...

Не могла же она признаться, что сидела в пустом кабинете и тянула время? Он взял из ее рук тяжелую сумку.

– Завтра еду к своим, на дачу, – объяснила Таня.

Женя весь подобрался.

– Свои – это кто?

– Мама и дочка.

Женя остановился и остановил Таню, обнял, не выпуская сумки из рук, прижал к себе.

– Что вы, – шепнула Таня. – Это же мой район, здесь мои больные.

– А разве врачу нельзя целоваться? – пробормотал Женя и тихонечко поцеловал Таню.

Но и от этого осторожного поцелуя поплыло все вокруг. "Что со мной? растерянно подумала Таня. – Ведь нельзя же так, сразу..." Она оторвалась от Жени, быстро пошла вперед. Не спрашивая ни о чем, он догнал ее, взял под руку, и они пошли вместе. Он не смел поверить себе – неужели Таня ведет его домой? – он досадовал на себя, что явился, болван, без цветов, без конфет и шампанского, – но он же не знал ничего! – боялся неосторожным словом или движением остановить Таню, что-то разрушить, и поэтому шел молча, изредка поглядывая на Таню. Но она на него не смотрела и, казалось, о чем-то думала. У подъезда остановилась, вынула ключи из сумочки.

– Вы меня, случайно, не убьете? – как-то слишком серьезно для шутки спросила она.

– Насмотрелись ужастиков? – улыбнулся Женя. – Телевизионщики у нас что-то совсем озверели... Нет, не убью, честное пионерское!

– Тогда входите. Будем пить чай.

Значит, на кухню. Оно и к лучшему: можно не снимать, как это принято в Москве, обувь. Невозможно – в тапочках на свидании!

Женя сидел на табурете и смотрел, как Таня ставит на плиту чайник, режет хлеб, сыр, колбасу. Ладно, он будет покорно пить чай и съест что-нибудь, лишь бы она успокоилась, не нервничала, не боялась его! И вдруг ему показалось, что будет чудовищной, непоправимой ошибкой, если он сейчас же, сию минуту не сделает первого шага. Ведь он мужчина – какой уж там чай!

– Таня! – Женя встал. Его шатало от волнения, у него дрожали руки. Танечка!

Она стремительно повернулась к нему, и он увидел, как вспыхнуло от радости ее лицо.

– Я знаю, что так не принято, – бормотал он, целуя ее волосы, расстегивая одеревеневшими пальцами пуговицы на блузке, – но я не могу, и не надо...

Кровь болезненно пульсировала в затылке, казалось, вот-вот он потеряет сознание, в то же время Женя четко сознавал, что нужно делать. Одним движением он разложил диван, накинул поданную Таней простыню, бросил в изголовье подушку, подумал обо всем, о чем следовало думать, – даже о том, чтобы вовремя выйти из Тани.

– Сегодня можно было бы до конца, – шепнула она.

– Да? – возликовал Женя. – Сейчас, сейчас...

Таня, приподнявшись на локте, лукаво заглянула ему в глаза, и от этого взгляда больших зеленоватых глаз мгновенно и бурно снова восстала его плоть. Какая, оказывается, в нем сила и мощь! Как он жаждет эту женщину! Она ни о чем никогда не пожалеет!

На этот раз они были вместе долго и нежно, ласково и почти спокойно.

– Господи, как хорошо! – сказали они вместе, с совершенно одинаковой интонацией.

– Представляю, что ты обо мне думаешь, – положила голову ему на плечо Таня.

– Нет, не представляешь, – обнял ее Женя. – Да я ничего и не думаю, только чувствую.

– И что же ты чувствуешь?

– Счастье. Любовь.

– Так не бывает. Мы ведь едва знакомы.

– Да. – Женя осторожно касался ее волос, легкими поцелуями покрывал лицо. – Я тоже когда-то так думал.

– Когда?

– Давно. До встречи с тобой. Знаешь, ведь я не верил в любовь с первого взгляда, – смущенно признался он. – Считал, выдумки.

– И я! – воскликнула Таня. – Я тоже! Да и теперь – не смею себе признаться. Может, нам только кажется?

– Нет, не говори так! – Женя опустился на Таню, заглянул ей в лицо. Можно? Ты не устала?

– Нет, не устала, – шепотом ответила Таня и послушно раздвинула ноги.

Если б он только знал, как она безудержно счастлива! Запах мужчины она его сразу вспомнила, – его сокровенная суть, заполнившая ее до краев, руки, так бережно касающиеся ее груди...

– Ты меня теперь не прогонишь? – спросил он, когда где-то там, за стеной, часы пробили двенадцать. – Может, ты хочешь, чтобы я уехал?

– Нет, не хочу.

4

Первая ночь вместе, да еще сразу, после первой близости, – тоже ведь испытание. Освеженные душем и ночной прохладой, оба почти не спали, непрестанно чувствуя присутствие друг друга. Иногда забывались то ли сном, то ли дремотой, но и во сне Таня знала, что не одна. А Женя, можно сказать, не спал вовсе. Вообще-то он не храпел, но Лера, посмеиваясь, утверждала, что иногда, если лежит на спине... Ужасно! "Ничего... Даже успокаивает..." Так то жена!.. Женя лежал неподвижно, стараясь ровно дышать и не шевелиться, и только когда затекла рука, осторожно высвободил ее из-под головы Тани.

Как странно и как прекрасно! Через два года ему пятьдесят, у него верная, преданная жена, взрослый сын, а у сына любимая девушка – вот-вот женится и сделает отца дедом. И вдруг – эта встреча! Как огонь, ослепительная, нестерпимая вспышка! Ее глаза, волосы, нежная грудь – и нет ничего дороже. Поразительно: ведь он ее совсем не знает. Умная она или нет, хотя глаза очень умные, интересно ли будет с ней? А ей – с ним? Ничего он не знает! Чувствует только, что эта женщина безмерно ему дорога, и он уже, не успев обрести, страшно боится ее потерять.

К утру Женя, уставший от счастья и рассеянных дум, неожиданно крепко заснул. Проснулся внезапно, сразу, как только проснулась Таня. Она смотрела на него, моргая и улыбаясь, и он обнял ее и вошел в нее – сонную и горячую, и близость была упоительной – радостной и доверчивой, совсем непохожей на вчерашнюю хмельную страсть.

– Ты какой-то другой, – сказала Таня, словно подслушав мелькнувшее в его голове изумление перед собственным своенравным телом.

– И ты – другая...

– Мне нужно ехать.

– Куда?

– На дачу.

– Ах да... Я провожу. Можно?

Он странно робел перед Таней, перед ее над ним властью: ведь она может отнять себя у него, отобрать эту светлую радость.

– Ты только не покидай меня, – забормотал он, обняв и прижав к себе Таню. – Никогда-никогда, пожалуйста! Я буду так любить тебя, так любить, как никто никогда не любил!

– Откуда ты знаешь? – задыхаясь в его объятиях, а больше от счастья, смущенно улыбнулась Таня.

– Я верю, чувствую, – ткнулся ей в плечо Женя, стараясь спрятать свое волнение, утаить от Тани.

А потом они вышли на улицу. Звонко чирикали воробьи, приветствуя раннее утро, легкий ветерок парусами надувал светлые шторы на окнах. Женя с Таней шли по безлюдным, еще не жарким улицам, ехали в открывшемся только метро.

– Можно поехать с тобой до поселка?

Тяжело было расстаться с Таней.

– Нет, не надо.

Она словно бы испугалась.

– И ты там будешь целых два дня?

– Конечно.

– А в понедельник? Что в понедельник? – заторопился Женя.

– Утренний прием в поликлинике, а потом – библиотека.

– Опять периодика?

– Опять периодика.

– Я займу тебе место.

– Сейчас мало народу.

– Приезжают уже абитуриенты. В некоторых вузах экзамены.

– Так студенты вроде в периодику не ходят?

– Еще как ходят!

Это он знал лучше Тани: читал в педагогическом лекции и принимал экзамены.

– Ну займи, – снисходительно улыбнулась Таня. – А как я узнаю, какое место?

– Оставлю записочку – от входа справа, если встать спиной к двери. "Для Тани..." А фамилия как?

Таня сказала.

– Так вот и напишу: "Это место для Семеновой Тани".

Они стояли уже на платформе. Подкатила с победным свистом электричка.

– Пока.

– До встречи.

С грохотом захлопнулись двери, пустая электричка умчала Таню, и Женя остался один. Он так резко почувствовал это – ее нет в Москве, он не знает, где Таня, – что заныло сердце. Женя прижал руку к груди, постоял, успокаиваясь, отдыхая от небывалого напряжения последних двух суток, огляделся по сторонам в поисках мороженого. Увидел, купил и пошел в метро, спрятав на всякий случай, как в старые суровые времена, вафельный стаканчик в портфель.

"Как хорошо, что никого нет дома", – доставая стаканчик в вагоне утреннего, чистого поезда, подумал Женя, и ему стало стыдно. Они так звали его с собой, когда уезжали – Лера с Денисом. Денис – особенно.

– Поехали, па, – тянул он. – Сыграем в шахматы. Что я там буду делать с мамой да тетей Надей?

– Будешь купаться, – быстро нашла для него занятие Лера. – И не смей называть мою подругу "тетей": ты же знаешь, она обижается... Да, кстати, захвати свою Агату Кристи, а то за лето забудешь английский.

– Ничего не забуду, – отмахивался Денис от матери. – Поедем, па!

Женя с удовольствием смотрел на сына. Славный вымахал парень! Баскетбольного роста, широкоплечий, с сильными, упругими мышцами, накачанными в подростковых велосипедных гонках – теперь-то бросил, светлые, как у матери, волосы, и глаза, как у матери, тоже светлые.

– Отпустил свою Люду одну на море, а теперь маешься, – поддразнил сына Женя.

– Не одну, а с подругой, – обиженно возразил Денис. – Вы же не дали мне денег!

– Так откуда ж! – вместе воскликнули Женя с Лерой. – Мы же не новые русские!

– Люда – тоже, – заступился за невесту Денис, потому что для интеллигенции, хоть и голодной, почти нищей, словосочетание это было все равно оскорбительным.

– Но папа у нее – банкир, – все-таки напомнил Женя, хотя и жалел уже о вырвавшихся словах.

Сын заразительно расхохотался, и, глядя на него, засмеялась, еще не зная, чему смеется, Лера.

– Вы что? – вытаращил на них глаза Женя.

– Пап, – хохотал Денис, – мы с Пашкой зашли в Дом литераторов, а там, в вестибюле, "Литературные перекрестки".