Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Может быть, – призадумалась Таня.

Их бокалы соприкоснулись. Они выпили сладкое, тягучее вино – только такое любила Таня – и поцеловались ласково и платонически.

Часть вторая

1

– Наконец-то! – встретил его Денис. – Я уж не чаял тебя дождаться!

Светлые льдинки-глаза смотрели отстраненно и строго, как на чужого. И светилось в них какое-то горькое недоумение.

– А что такое? – нахмурился, скрывая смущение, Женя. – Почему ты еще не спишь? У тебя ведь завтра зачет! Нужно как следует отоспаться...

– Маме плохо, – прервал отца Денис. – По-настоящему плохо. Я вызывал "скорую".

Женя нетерпеливо рванул молнию куртки, слишком, пожалуй, встревоженно шагнул вперед.

– Не надо, – преградил ему дорогу сын. Он стоял, расставив длинные ноги, и смотрел на отца сверху вниз, с высоты своего баскетбольного роста, надменно и строго. – Ей сделали укол, и она теперь спит. Хотели забрать в больницу, но она все ждала тебя.

– И – что? – холодея, прошептал Женя.

– Велела позвонить Пал Палычу...

Сын отвел глаза в сторону.

– И – что? – снова прошептал Женя.

Казалось, он забыл все другие слова.

– Ну, я позвонил, – болезненно сморщился Денис и тряхнул светлыми волосами.

– Так мы отмечали не дома...

Мучительный стыд затмил все вокруг, даже страх за Леру.

– Не надо, папа...

Они стояли друг против друга, отец и сын, и оба страдали, терзаясь невысказанным. Потом Женя осторожно обогнул Дениса – тот неохотно посторонился, – на цыпочках подошел к спальне, приоткрыл дверь и прислушался. Тишина... Он вошел – так же на цыпочках, – вглядываясь в застывшее лицо Леры. Зеленоватый свет ночника слабо освещал его, и было оно незнакомым и замкнутым, вроде как похудевшим, и руки, лежавшие поверх одеяла, были тонкими и сухими. "Это просто свет такой, – с сердечной мукой подумал Женя. – Я же видел ее сегодня..." Он закрыл дверь, повернулся и вздрогнул: Денис стоял сзади, чуть не вплотную, и смотрел на отца все так же строго и отчужденно.

– Завтра нужно позвонить вот по этому телефону, – сказал он и протянул Жене бумажку. – Они сказали, что чем скорее – тем лучше... У твоего мифического Пал Палыча, кажется, есть машина?

Женя кивнул. Мифического... Дети всегда жестоки, даже если уже совсем взрослые. И разве он может понять?

– Да, есть.

– Они сказали, у них теперь с перевозкой проблемы: нет транспорта.

– Понятно.

Стало немного легче: нужно было действовать, а это всегда облегчение. Женя взглянул на часы – звонить кому бы то ни было невозможно: ночь на дворе. А утром? Когда прилично позвонить утром? В девять? Палыч может уйти. Хотя вряд ли...

– Зачет у тебя во сколько?

– В три. А что?

– Ничего... Просто так... Вообще-то ты мне не нужен, я все сделаю сам.

– Ну уж нет! – Едва ли не угроза прозвучала в голосе сына. – В больницу мы поедем вместе.

– Почему?

Никогда Денис так с ним не разговаривал, и что-то вроде слабого, но явственного протеста поднялось в Жене.

– Потому что я тебе больше не доверяю, – со спокойной жестокостью сказал сын.

Женя схватился рукой за сердце, а Денис посмотрел на него усмехаясь высокий, широкоплечий, сильный и молодой, – повернулся спиной и молча ушел в свою комнату.

Всю ночь Женя прислушивался к дыханию Леры и не слышал, не слышал его! Всю ночь не выключал ночник, готовый вскочить по первому зову, но Лера, тяжело похрапывая, спала после укола, превратившего ее в восковую куклу. Совесть мучила Женю: она тут страдала, а он... Хорошо, что Денис был дома. Страшно подумать, что могло бы случиться, если б Лера оказалась одна! Но Денис-то, Денис... Тот самый спеленутый кроха, которого он качал ночами, когда у сына болел животик; кого только он и таскал по зубным врачам, задабривая подарками, потому что мать боялась и передала свой страх сыну; кого встречал в дождь и стужу у школы и водил в кино на мультфильмы и в театр – на "Снежную королеву"...

"Как ты не понимаешь... – терзался в глухой ночи Женя. – Любовь приходит, не спрашивая, ни с чем не считаясь, когда ей вздумается..." Но мыслимо ли такое сказать сыну, пусть даже взрослому, особенно – взрослому, влюбленному в первый раз, уверенному, что его любовь – навсегда.

Незаметно для себя Женя стал думать о Тане, и такое счастье охватило его, что он чуть не заплакал. Вся радость, все светлое связано с ней, и разве он виноват, что любит? Эта мысль принесла странное успокоение, примирила с тревогой и страхом, даже с презрением сына, и Женя к утру заснул. Проснулся в восемь, словно кто толкнул его в бок, и, наплевав на вежливость, сразу позвонил Палычу. Тот понял все с полуслова.

– Ясно, – коротко, по-военному сказал он. – И нечего извиняться: пора вставать. Завтракаю и жду, никуда – ни ногой, не волнуйся. Как только – так сразу! Скажи им, что транспорт имеется. Полис не забудь! Наташ! – крикнул он, отведя трубку в сторону. – Леру берут в больницу. Что, кроме полиса, нужно? А, чего? Жень, вот Наталья все тебе разобъяснит.

– Вы только не беспокойтесь, – зазвучал в трубке успокаивающий голос Наташи. – Ну, приступ, с кем не бывает? Значит, так: зубная щетка и паста, халат, тапки, теплые носки – обязательно...

Стало немного спокойнее, и Женя принялся дозваниваться в больницу. Занято, занято, занято...

– Дай-ка мне, – предложил Денис. – А ты пока собирай вещи. Мать еще спит?

– Спит.

Они уже снова были... ну, не друзьями еще, но союзниками. Молодая, ни с чем не считающаяся жестокость пережила за ночь свой яд, и Денис, глядя на испуганного отца, согнувшегося у аппарата, увидел, словно впервые, его растерянные глаза, седые волосы, глубокие складки у рта, и как дрожат его руки, и какой он невзрачный и хлипкий, на голову ниже сына. "Куда-то там еще бегает... – удивлялся невиданному открытию Денис. – Трусцой – от инфаркта..."

– Ты-то сам давно проверялся? – спросил он с досадой и жалостью.

Женя его даже не понял. Он все набирал номер больницы и чуть опять не нажал на рычаг, когда раздались наконец длинные, обнадеживающие гудки.

– Але, але! – закричал он и замахал рукой, чтобы сын немедленно замолчал.

Оказалось, что их звонка, как ни странно, ждали и держали для Леры место. Оказалось, что нужно ехать сейчас же, чтобы успеть к обходу.

– А она еще спит, – совершенно потерялся Женя. – Разве это так серьезно?

– Не знаю, – сухо ответили на том конце провода, но тут же смягчились. – Врач все скажет. А вообще это же сердце. Не рука, не нога... Спит, говорите? Ну что ж, не будите. Приезжайте хоть до двенадцати, пока врачи на месте... Да нет! – уже с досадой. – Койку мы вам сохраним в любом случае.

И – бац трубку. И тут как раз, придерживаясь за косяк, вышла Лера бледная, как-то сразу, вмиг, ослабевшая, в халате и тапочках. С двух сторон к ней бросились ее мужчины.

– Ты зачем встала? – в два голоса завопили они.

– Как зачем? – робко улыбнулась Лера. – Ну, например, в туалет. И умыться.

– Ах да!

Пока она умывалась, снова позвонили Палычу, собрали вещи, приготовили завтрак – все быстро и энергично, перебрасываясь короткими фразами только по делу. Оба чувствовали, что нужны Лере и необходимы друг другу. Вчерашнее словно вычеркнули.

К приходу Пал Палыча Лера уже сидела в кресле, слегка усталая от непрерывного коловращения вокруг нее, посуда была вымыта Женей и вытерта Денисом – оба не признавали любимую Лерой сушилку; две сумки – в одной халат, тапки, мыло, в другой масло, конфеты, сыр – стояли в прихожей, на выходе. Пал Палыч ввалился, как всегда, оживленный и шумный, без шапки, в расстегнутой короткой дубленке, краснощекий и пучеглазый.

– Где тут больная? – с порога зарокотал он. – Прошу!

Не проходя в комнату, чтобы не наследить, не то шутя, не то серьезно, он подставил руки, как бы готовясь снести на руках Леру. Она, улыбаясь, вышла ему навстречу.

– Спасибо, дорогой, что приехали. Тут все переполошились, уж не знаю из-за чего. Нормальный приступ. Ну, может быть, чуть сильнее обычного. Что ж вы думаете, я сама не сойду? Давайте-ка посидим на дорожку.

Все уселись, кто на что, в прихожей. Как положено, помолчали. Первым встал Пал Палыч.

– Поехали!

Женя с сыном разом взглянули на Леру. Она сидела, уронив на колени руки, и переводила взгляд с зеркала на тумбочку, с тумбочки на висевшую с незапамятных времен гравюру – штормит Черное море, а на берегу стоит женщина, смотрит на волны, – с гравюры на маленькое бра, которое Женя в дореформенные времена рвался все поменять на что-нибудь поновее, а Лера не разрешала, потому что привыкла.

– Так поехали? – теперь уже вопросительно повторил Пал Палыч.

– Да, конечно, – очнулась от своих совершенно ненужных и смутных дум Лера.

В машине она все смотрела по сторонам – ехали через всю Москву – и вдруг сказала:

– Какая она красивая! А я все в метро да в метро...

– Никаких метро больше не будет! – решительно заявил Женя. – Проживем без твоих уроков. Скоро у меня защита, и стану я ведущим научным сотрудником. И за докторскую теперь опять, слава Богу, платят.

– Ага, три копейки, – иронически хмыкнул Пал Палыч.

– Да, я и забыла, – вспомнила Лера. – Вас ведь можно поздравить!

– С чем? – искренне удивился Пал Палыч.

– С монографией.

– Так ведь она еще... – начал было Пал Палыч, но, взглянув в зеркало, увидел белое от ужаса лицо Жени и разом осекся – а почему, сам не знал.

– Мам, – напряженно сказал Денис, – ты отвлекаешь водителя. А на дорогах, между прочим, жуткая гололедица. Ты вот лучше скажи, паспорт не забыла?

– Кажется, нет, – испугалась Лера и, щелкнув замком, открыла сумочку. – Вот он, – вздохнула она с облегчением.

– А полис? – не отставал Денис.

– И полис здесь, не беспокойся.

"Чего это они? – весело удивился Пал Палыч. – И при чем тут моя монография? Ладно, потом спрошу". Но, конечно, он не спросил, потому что проехал зачем-то на красный свет и пришлось объясняться с гаишником, и мысли его приняли направление совсем иное, типичное для водителей всех рангов и возрастов, ведущих постоянную, изнурительную, заранее проигранную войну с ГАИ, и какая уж тут монография! Тем более что он действительно ее почти дописал.

2

Ко всему привыкает это удивительное существо – человек. И, что странно, привыкает довольно быстро. Через два дня Лера обжилась в палате так, будто жила здесь вечно. Она приготовила довольно внушительный список того, что следовало еще принести – всякие совершенно необходимые мелочи, говорила оживленно и бодро, хотя и задыхалась немного, сокрушалась, что выписывают в преддверии Нового года соседок, с которыми, как все женщины, успела за два дня подружиться, а других – Новый же год! – вряд ли положат, если только не привезут по "скорой". А тут еще карантин по гриппу, который вот-вот, говорят, начнется.

– Не тот, которого ждут в феврале, а другой, тоже вредный, – объясняла она Жене. – Так что придется тебе, Женюш, стоять в очереди у окошка, передавать передачки, как заключенной.

– А ты? Может, на Новый год отпустят? – осторожно спросил Женя.

Он сидел на табурете рядом с кроватью и смотрел на Леру. Как-то все-таки она изменилась, хотя он не мог бы толком сказать, в чем именно. Побледнела без воздуха? Да. Но не только. Совсем не подкрашена? И это тоже...

– Что ты меня рассматриваешь? – неожиданно спросила Лера. – Совсем не нравлюсь?

– Не говори глупости, – хмуро улыбнулся Женя. – Лучше придумай, что еще принести.

– Там все записано.

– Я имею в виду какие-нибудь, может, деликатесы.

– Деликатесы... – с усмешкой протянула Лера и покачала насмешливо головой. – Да у меня их полна тумбочка: вчера приходили Денис с Людой. Славная девочка... Да, кстати, – Лера открыла тумбочку, вытащила узкую белую коробочку. – Это – духи, врачу, Людочка говорит, самые модные, дорогие: шестьсот рублей! – Женя про себя ахнул. – Славная девочка, растроганно повторила Лера. – А красную рыбу свою забери: соленого мне нельзя. – Лера, помолчав, вздохнула. – Новый год... Новое тысячелетие... А я, как курица, здесь, в больнице. Не отпускают! Возмутились даже: "В вашем состоянии..." Какое уж такое там состояние?

– Ничего, – взял ее руку в свои Женя. – Выпишешься и отпразднуем в январе, двадцать четвертого, по восточному календарю. А может, и раньше больше двадцати дней теперь ведь не держат.

– Держат, только за деньги, – возразила Лера. – У нас с тобой таких нет.

– Надо будет – достану, – нахмурился Женя и пошел к Светлане Васильевне, лечащему врачу.

– Про духи не забудь, – шепнула, когда он наклонился ее поцеловать, Лера.

Светлана Васильевна, молодая, хорошенькая, в перетянутом на талии накрахмаленном белом халатике, сидела в жарко натопленном кабинете и что-то писала.

– Воронова? – переспросила она, вскинув длинные, накрашенные ресницы. – А вы кто будете?

– Муж, – солидно откланялся Женя.

– Муж? Хорошо, – почему-то одобрительно сказала доктор и, помолчав, заговорила быстро и без эмоций. – Окончательный диагноз ставить пока что рано, но динамика отрицательная...

– А что это значит? – испугался Женя.

Доктор вздохнула.

– Ну, нет улучшения. Напротив... Завтра поставим капельницу. Возможно, переведем в реанимацию.

Женя от ужаса потерял голос. Легкая досада промелькнула на хорошеньком личике Светланы Васильевны.

– Ничего особенного, – терпеливо принялась объяснять она очевидное. Так положено, когда динамика отрицательная. Там у нас специальный пост, сестры поопытней. Ей там будет лучше, поверьте.

Но чем спокойнее она говорила, тем больше пугался Женя. Ее слова звучали как бы издалека: "Изношенные сосуды... общая тревожная ситуация... аритмия... барокардия..."

– Это еще что за зверь? – встрепенулся Женя.

– Это когда ритм сокращений редкий, – объяснила Светлана Васильевна.

– Всегда была тахикардия, – растерянно пробормотал Женя.

– То-то и оно, – задумалась Светлана Васильевна, постукивая по столу карандашиком.

Женя тут же воспользовался паузой: щелкнул замком, открыл портфель, вытащил белую коробочку.

– Это вам. С Новым годом!

– Спасибо, – равнодушно бросила в ответ Светлана Васильевна и, едва взглянув на коробочку, сунула ее в ящик стола. – Кстати, жену вашу на праздники – вы уже знаете? – мы не отпускаем. – Доктор строго взглянула на Женю, давая понять, что духи духами...

– Лера сказала, у вас карантин, – согласно кивнул Женя.

– Карантин, да. Но все мы люди...

– Так отпустите!

Что-то Женя совсем запутался.

– Нет, вы не поняли, – покачала хорошенькой головкой докторша. – Как раз ей – нельзя... – Она помолчала, постукивая о стол карандашиком – такая у нее была, видно, привычка. Женя со страхом ждал. – По показаниям. Этого-то он и боялся. – Так что ни на какие уговоры, пожалуйста, не поддавайтесь.

Светлана Васильевна взглянула на Женю очень строго.

– Да она и не уговаривает, – печально сказал Женя.

– А потому что все понимает, – уважительно заметила Светлана Васильевна. – Овчинка выделки не стоит... Даже если овчинка – такой Новый год, как этот. Все равно не стоит...

– Чего? – не понял Женя.

– Здоровья, – просто ответила Светлана Васильевна и встала, давая понять, что прием закончен.

Как хотелось Жене поговорить о Лерином состоянии с Таней! Но что-то его удерживало. Может быть, щепетильность? Или опять-таки – стыд? Жена в больнице, а он... И потом – что нового может сказать Таня? Лечащий врач в общем ему объяснила, только он все равно ничего толком не понял. Если сделали кардиограмму, взяли всякие там анализы, то почему нет диагноза? Если "динамика отрицательная", то почему тянут с капельницей? И какая такая динамика за два дня? Наверное, нужно было кому-нибудь дать денег? Никакие не духи доктору, а деньги – тому, от которого все зависит. Но кому? Той же врачихе? Завотделением? Главврачу? Лера велела – духи. Подумать только духи за шестьсот! Женя и не знал, что такие есть цены.

– А знаешь, – похвасталась Лера, – в придачу к духам фирма преподнесла шампанское, Люда сказала!

– Еще бы, – фыркнул Женя. – Небось одна Люда у них и была.

– Нет, – возразила Лера. – Людочка говорит, покупали.

И Женя почувствовал себя нищим.

Теперь он ехал в метро и думал обо всем сразу: о Лере, об избалованной, красивой врачихе, о сыне, который теперь все знает – ну, положим, не знает, догадывается... Как всегда, незаметно и неизменно, стал думать о Тане. Ну вот, свершилось, сбылось: Новый год они будут встречать вместе, и раз для Тани это так важно, станет важным и для него. И даже подарок для нее он придумал: трехтомник Георгия Иванова – роскошный, бесценный; эмигрант же, не издавался с двадцатых годов. Таня любит стихи и оценит подарок.

Я проснулся и вспомнил тотчас

О морях, разделяющих нас.

О письме, что дойдет через год.

Или вовсе к тебе не дойдет...

Да, эти стихи – для нее. И для него – тоже.

– Дари людям то, что тебе хотелось бы получить самому, – когда-то учила Женю мама.

Хотелось бы ему получить трехтомник в подарок? Еще бы! Значит, и Таня обрадуется.

Сегодня он скажет ей, что Новый год они встретят вместе. Ничего не станет объяснять, пусть думает как хочет. Потому что есть некая неловкость в причине, и не надо, чтобы и Таня ее ощутила. Так думал Женя, выходя на "Юго-Западной" из метро. С того самого дня, как увезли Леру в больницу, он не видел Тани, по какому-то суеверию не звонил и теперь чувствовал жгучее нетерпение. Скорей бы услышать голос, без которого так трудно жить, а завтра увидеть Таню, потому что с завтрашнего дня карантин и не нужно ежедневно ездить в больницу, а передачу повезет Денис. Хорошо бы остаться у Тани, но придется, наверное, вернуться домой – мало ли что... А остаться так хотелось...

Автобус все не шел, и не было денег на маршрутку – у него, старшего научного сотрудника Института истории, без пяти минут доктора наук! Всю жизнь – в нищете. Нет, по российским понятиям живут они средне, но по человеческим, конечно, нищие. Ага, вот и автобус. Вперед, на штурм! Втиснулся, втолкнулся, поехали! Вот оно, счастье по-русски. "Ты чего ликуешь, болван? – сурово спросил себя Женя. – Чему, скажи, радуешься?" Ответ он знал. "Радуюсь тому, что есть Таня. Несмотря ни на что – есть Таня. И я люблю ее так, как никогда никого не любил. Прости меня, Лерочка, дорогая, но я же не виноват! Ничего не могу с собой сделать, а может быть, и не надо? Разве должен человек отказываться от счастья, потому что женат и жена в больнице? А Дениска меня осуждает... – Нежность к сыну – не к этому, баскетбольному, а тому – крохотному, беззащитному – сжала сердце. Маленький мой, не осуждай, не надо! Настанет время, и ты поймешь... А может, и нет, если повезет тебе с Людой. Но разве бывает любовь на всю жизнь? – Женя с сомнением покачал головой. – Не знаю, не знаю... Как-то не верится..." Господи, до чего хочется к Тане! Как он не догадался позвонить прямо оттуда, из больницы? Позвонить и приехать! Нет, невозможно: нужно передать сыну список, написанный четким Лериным почерком, – что еще привезти. Вот сейчас он приедет и позвонит. Только бы Дениса не было дома! Да нет, он, наверное, у Люды или у кого-нибудь из своих ребят... Как Таня обрадуется! В Новый год – вместе! Последнее время она все печалится... А что, если пригласить ее в театр – не на Новый, конечно, год, а вообще? Ведь они ни разу не были в театре, а теперь у него свободные вечера...

Мысли разбегались в разные стороны. Женя думал то об одном, то о другом, то о третьем. Мелькнула даже мысль о работе – откуда-то из глубин, из тайников мозга неожиданно всплыло решение еще вчера казавшейся неразрешимой проблемы, и как-то сразу он понял, каким образом ляжет это решение в третью главу диссертации и повторится затем в заключении – как очень важное, ключевое, – но главными были все-таки мысли о Тане. Он должен увидеть ее немедленно! Заедет домой, оставит Денису список, позвонит Тане и, если ему повезет, если вдруг она дома, рванет к ней через всю Москву. И останется до утра, как в тот, первый раз, – будь что будет! Какое это будет счастье! А Денису наврет что-нибудь. В письменной форме это ведь всегда легче.

Но Денис оказался дома и сразу вышел навстречу, на звук отворяемой двери.

– Ну, как мама? – спросил он. – А я как раз приготовил ужин. И чай заварил покрепче, как ты любишь. Я уже стал волноваться.

Он стоял, как всегда перегородив собой маленькую прихожую, смотрел на отца светлыми материнскими глазами, и в глазах этих были любовь и привязанность.

– Ничего... Говорил с врачом... А мама написала тут целый список, отчитывался благодарный за прощение Женя.

Он вешал куртку, снимал ботинки, надевал тапки, и все эти манипуляции помогали ему выиграть время и прийти в себя. Почему, собственно, он был так уверен, что сына нет дома? "Потому что тебе этого хотелось", – упрекнул себя Женя и, вымыв в ванной руки, прошел в кухню.

– Ух ты!

Денис, сияя, смотрел на отца. Еще бы! Он нажарил целую сковороду картошки – хотя терпеть не мог ее чистить! – квашеная капуста и соленые огурчики украшали стол.

– Откуда? – изумился Женя.

– Людина мама передала, – гордо ответил сын. – И нам, и в больницу.

– А ей нельзя, – взгрустнул Женя.

– Почему? – возмутился Денис.

– Потому что сердце, – объяснил Женя. – У них там все недосолено.

– А мы немножко, – подмигнул Денис отцу. – Вот увидишь, она обрадуется.

Они сидели против друг друга, ели картошку – прямо со сковородки, хрустели холодными огурцами, капустой с яблоками и радовались друг другу. Потом пили чай с карамельками – шоколадных конфет в доме давно уже не водилось, – а потом Денис попросил разрешения покурить.

– Ты разве куришь? – опечалился Женя.

– Иногда, – сдержанно ответил Денис.

– А я и не знал, – продолжал печалиться Женя.

– Ты много чего не знаешь, – снисходительно улыбнулся Денис. – Только не говори мне, пожалуйста, что это вредно.

– Да я и не говорю.

Стало почему-то очень грустно. Денис курил, независимо щуря глаза, а Женя все смотрел на своего мальчика... Потом встал, убрал со стола.

– Не надо, отец, я сам!

– Сиди уж...

Вот и Леры нет дома, вот он вроде как и свободен, а все равно под приглядом, и нужно хитрить, чтобы вырваться к Тане. А ведь она волнуется: три дня ей уже не звонил. Женя решительно вышел из кухни, закрыл за собой дверь. Таня сняла трубку сразу, как будто сидела у телефона.

– Але?

– Это я, – покаянно сказал Женя.

– Наконец-то! – выдохнула Таня. – Я уж не знала, что и подумать! Ты как? Ты здоров?

– Все в порядке. Потом объясню. У тебя на завтра какие планы?

– Прием в двенадцать. Вечером – клиника.

Женя тут же послал свой родной институт к чертовой матери.

– Можно приехать утром? – волнуясь, попросил он. – В десять! Нет, в девять!

– Конечно, конечно! – обрадовалась Таня.

Женя быстро оглянулся на дверь кабинета. Закрыта по-настоящему, плотно. А Денис все еще курит в кухне.

– Я тебя люблю, – сказал он тихо. – Очень! Скажи, что ты – тоже.

– Ты знаешь, – так же тихо ответила Таня.

– Все равно скажи, – взмолился Женя.

– Люблю, – смиренно призналась Таня. – Хотя бывает очень трудно.

– А у меня для тебя сюрприз, – заторопился обрадовать ее Женя.

– Какой?

– Тебе обязательно встречать Новый год с мамой?

– Нет, вовсе не обязательно. – Казалось, Таня внезапно охрипла. – А что?

– Ты же просила, вот я и решил...

"Набиваешь, как последний подлец, себе цену... Но ей действительно не нужно знать..."

– Правда? Нет, правда?

Как она обрадовалась! Заговорила вдруг быстро-быстро, тоже чуть задыхаясь – как Лера, только совсем по другой причине.

– Конечно, правда.

– Говорят, в этом году будет что-то особенное! Говорят, вся Москва будет в огнях и ракетах! И метро будет работать до трех часов!

– А разве мы выйдем на улицу? – удивился Женя.

– А как же! – Таня рассмеялась так звонко, так молодо, что Женя, пожалуй, впервые почувствовал, что их разделяет десять лет, не шутка! Подумать только: тащиться в центр, да еще в такую погоду! Морозы никак не придут в Москву и вряд ли успеют за оставшуюся неделю – нет, даже меньше!

С недоверчивой, удивленной улыбкой слушал Женя, как Таня перечисляла все, что они будут делать: проводят старый год, встретят новый и, захватив полбутылки шампанского, поедут – не в центр, нет! – а на ВДНХ!

– Потому что ближе? – догадался Женя.

– Потому что ближе, – подтвердила Таня. – И потому что, если выпадет снег, там его сразу же не затопчут. А петард и ракет – вот увидишь! – будет и там навалом!

"Какая смешная! Чего только не напридумывала, – растроганно подумал Женя и, шепнув "целую", повесил трубку. – Чему же ты удивляешься? – спросил он себя. – Тому, что ей мало тебя одного?" А это потому, что она молодая, понял Женя. И еще потому, что в эту выпавшую, как козырный туз, волшебную ночь хочется ей всего, и много. А ему хочется одного – Тани. Он так соскучился по бесконечно родному телу, шороху спадающего белья, по ее рукам и губам и тому обжигающему моменту, когда все исчезает и остается только блаженство проникновения. Рвануть бы сейчас к ней, ни минуты не медля, и все пройдет: печаль, раздражение, тревога за Леру, стыд перед сыном... Ведь все мы смертны, жизнь коротка, почему же все эти условности...

– Звонила тетя Надя, – неожиданно возник в кабинете Денис. – Ужасно расстроилась из-за мамы. Говорит, собиралась вместе с вами встречать Новый год.

– Так расстроилась – почему? – недобро усмехнулся Женя. – Из-за мамы или из-за Нового года?

– Ну зачем ты так? – захлопал большими, детскими прямо ресницами Денис, и недоуменная морщинка прорезала чистый, юношеский лоб. – Они ведь с мамой подруги.

– Не люблю я ее, – признался Женя. – Какая-то она черная.

– Черная? – не понял Денис. – Ты имеешь в виду, что брюнетка?

– Нет, вообще, – смутно ответил Женя. – И волосы, и глаза. Да вся! – с неожиданной яростью заключил он.

– А она относится к тебе хорошо, – подумав, отметил Денис.

– Даже слишком, – хмыкнул Женя, хотя совсем так не думал.

Надя явно его недолюбливала: иногда он ловил на себе ее пристальный взгляд, полный досады и какого-то странного недоумения. Но вот вырвалась же нелепая фраза, а почему, он и сам не знал.

– Рвется к маме в больницу, – продолжал Денис.

– А там карантин, – не без злорадства доложил Женя. – Как раз с завтрашнего дня. Так что Надя твоя опоздала.

– Почему моя? – наивно удивился Денис.

– Да, кстати, – пропустил его слова мимо ушей Женя, – вот список, составленный мамой. И чего же там только нет! Давай-ка собирать вместе. Что там, по пунктам? Та-а-ак... Вата, полотенце, салфетки бумажные и салфетка на тумбочку, вязанье, спицы...

Он все собирал старательно, складывал аккуратно и бережно, словно прося прощение, извиняясь заранее за грядущий счастливый день. Изо всех сил старался Женя не думать о Тане, но чувствовал каждой клеточкой тела: минует всего одна ночь, и он окажется с ней рядом, обнимет крепко-крепко, войдет в нее с восторгом и наслаждением, и все исчезнет, кроме ощущения счастья твоего и любимой женщины.

Женя долго плескался в ванной, брился тоже долго и тщательно – утром дорога будет каждая минута, и от нетерпения будут дрожать руки, приготовил на завтра свежее белье и рубашку, пожелал спокойной ночи Денису и полночи лежал без сна, думая о Тане и своей великой любви.

3

Проснулся Женя, как и загадывал: без десяти семь. Протянул руку к мерцающему зеленоватым светом будильнику, нажал кнопку, чтобы не зазвенел ровно в семь. Вообще-то будильник был деликатным – негромкий и мелодичный, Денис спал в соседней комнате крепким молодым сном, но чем черт не шутит... Женя дернул шнурок бра – комната озарилась голубым светом, раздвинул шторы – на улице темным-темно, хотя кое-где уже горят оранжевые окна. С ума сойти! Ни свет ни заря через всю Москву – на свидание! Он, Женька, который так любит поваляться в постели часов до девяти, не спеша встать, не спеша попить кофейку... Еще и за эту утреннюю неторопливость благодарен он своему институту, где все приходят когда кому вздумается, если, конечно, не назначен в одиннадцать Ученый совет. Но сегодня все в нем рвется к Тане скорее, скорей! Какая-то бешеная, совершенно не присущая ему по утрам энергия. Она, эта энергия, эта нестерпимая жажда встречи заставляют все делать быстро и радостно. И очень тихо.

Женя бесшумно умылся под тоненькой струйкой воды, выпил вчерашнего холодного чаю, покосился на холодильник, но открывать не стал: вдруг хлопнешь ненароком дверцей? Он даже в буфет не полез: обошелся без сахара. В передней на кнопку выключателя нажал осторожно и мягко, не щелкнув, как обычно, резко и повелительно, и так же, осторожно и мягко, прикрыл за собой дверь.

Уф, вырвался! Поежившись, Женя поднял воротник куртки – было сыро и ветрено – и бодро зашагал к остановке, с любопытством поглядывая на раннюю, деловую Москву, которую основательно подзабыл. Хмурые, не очень проснувшиеся люди спешили так же, как он; автобусы лихо подкатывали один за другим, деловито и бодро заглатывая пассажиров. Нырнул в автобус и Женя.

Ехали молча и отстраненно, друг на друга не глядя, думая каждый о своем, окончательно просыпаясь. Впрочем, в метро – те, кто сумел захватить места, – опять закрывали глаза и под убаюкивающее покачивание поезда засыпали снова. Женя все поглядывал на часы. Конечно, он приедет неприлично рано, но нетерпение так жгло и мучило, что назначенных девяти часов ждать не стал. Забежал только в булочную: купил конфет, вафель, хлеба. В полдевятого уже стоял у заветной двери.

Таня, как всегда, открыла сразу, не интересуясь, кто там стоит за дверью, и ни о чем не спрашивая.

– Сейчас такие тревожные времена, а у тебя ни стальной двери, ни даже "глазка"! – поначалу волновался Женя. – Да еще никогда не спросишь "кто там".

– А я знаю кто, – смеялась в ответ Таня.

Сейчас он не сказал ничего. Просто отбросил сумку и обнял Таню – ее теплое, еще сонное тело, – ткнулся носом в душистые черные волосы, и неожиданно слезы выступили у него на глазах.

– Можно сразу к тебе? – попросил Женя, отрываясь от Тани лишь на секунду, чтобы снять куртку.

– А чай? – как вежливая хозяйка спросила Таня, но, конечно, была бы очень разочарована, если бы Женя стал пить чай.

– Потом, потом, – прошептал он торопливо, и Таня прижалась к Жене благодарно и жаждуще.

Как давно он не видел эти сияющие глаза цвета морской волны, эту улыбку, радостную и гордую – своей и его любовью, – когда он стал раздевать свою Таню, целуя грудь, плечи, округлую чашу прелестного, юного живота, и ниже, ниже – до узких щиколоток стройных девичьих ног.

– Красавица ты моя, дорогая, любимая... За что мне такое счастье? задыхаясь, шептал он, и слезы радости и волнения, благодарности судьбе за неслыханный, ничем не заслуженный дар катились по его щекам.

– Что с тобой, Женечка? – шептала в ответ Таня. – Почему ты плачешь?

Она и сама чуть не плакала и все целовала и целовала его, ощущая на своих губах эти внезапные слезы, атласную мочку уха, выемку на беззащитной шее, волоски на груди, неизменно волнующие ее. Согласно и разом они легли на диван и, как всегда, все чувствуя синхронно, повернулись на бок. Он вошел в нее сразу, горячий и мощный – все распахнуто было ему навстречу, все ждало его с нетерпением, – их ноги переплелись, и на какое-то волшебное мгновение они превратились в единое, счастливое существо, еще не разделенное жестокими богами на две половинки.