Текст книги "Переступая грань"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Пока кто где, – ответила Лиза. – Я – на Ленгорах, а он у себя, в мастерской.

– Почему? – Настя смотрела на Лизу очень серьезно.

– Ну я же пишу диплом, – стала объяснять Лиза, – а он рисует. У меня там словари, учебники, рукописи, романы, а здесь пахнет красками, да и места нет для моих бумаг. Вот, – она обвела стол руками, – одолжили у Надежды Павловны, на свадьбу.

Настя покачала головой.

– Несерьезные аргументы, – сказала она без улыбки. – Надо сразу жить под одной крышей.

– Но если не получается?

– Да не слушайте вы ее! – вмешался Настин муж, оставив на время спор о современных течениях в живописи. – Это такая собственница! Меня, грешного, ни на шаг от себя не отпускает. Дочка, пока была маленькой, кантовалась у бабушки – из-за того же запаха красок.

Оказывается, краем уха он все слышал.

– Потому мы и вместе, – дождавшись паузы, вставила Настя. – Потому и не разошлись.

– Эй, – усек последнюю фразу Лёня, – кто там говорит о разводах? Мы ведь только еще поженились. Дайте пожить, черт возьми!

В новом синем костюме, голубой рубахе, а вместо галстука голубой шарф – он был хорош! Синие глаза лучились радостью, и эта радость была обращена к Лизе, хотя ухаживал Лёня за всеми, и руки его с длинными тонкими пальцами мелькали над столом, как птицы, наполняя тарелки прекрасных дам всем, что на столе было. На жениха он не походил, и не только из-за отсутствия черного костюма и галстука: все его повадки были повадками беспечного парня, принимающего приятных ему людей. Впрочем, когда, вспомнив, по какому поводу собрались, народ кричал "горько", Лёня тут же вставал, поднимал Лизу и с удовольствием с ней целовался. Но и это он делал как-то не по-жениховски.

Потом, конечно, смотрели работы Лёни – хвалили, отыскивали недостатки, спорили. Лиза, в белом с розовым платье, а к нему – розовые туфельки, а к ним – такая же сумка, только темней, участия в спорах не принимала. Задумчиво пересела она на тахту, и тут же рядом с ней оказалась Надежда Павловна.

– Лизонька, – она взяла в свои ее руки, – ты что-то грустна. Не печалься! Ну как же не посмотреть картины: ведь есть и новые.

– Что вы, – опомнилась Лиза и постаралась улыбнуться. – Кажется, невесте положено быть немного печальной: начинается новая, жен-ская жизнь. Все говорят, что она трудна.

– Да, – согласилась с общим мнением Надежда Павловна, – женская жизнь трудна, а быть женой художника – вдвойне трудно. То едут они на этюды в какую-то глухомань – где же еще искать красоты? – то покидает их вдохновение, и весь мир виноват, а жена – в особенности, потому что рядом и на ней недовольство собой можно сорвать... И вечно вертятся в мастерских какие-то типы, вроде Паши, и эти натурщицы – хотя тут опасности меньше всего, но жене тревожно, особенно когда состарится, а натурщицы молоды и прекрасны...

Она крепко обняла Лизу.

– Брак вообще штука трудная, – продолжала она. – Но без него еще хуже, уж ты мне поверь: я хлебнула и того и другого. Так что берегите друг друга. – Надежда Павловна покачала седой головой. – Я знаю, мои слова старомодны, но повторяю: берегите друг друга. И Настя права: надо жить вместе.

– Вот допишу диплом... – неопределенно пообещала Лиза.

– Ты видела мой подарок? – перебила ее Надежда Павловна. Похоже, она нарочно меняла тему.

– Да, альбом, но я его еще не смотрела.

– Это не просто альбом, – с гордостью сказала Надежда Павловна. – В нем зарисовки моего мужа и его друзей. Было время – они часто у нас собирались.

– Но это же такая ценность!

Лиза во все глаза смотрела на свекровь: она столько слышала про альбом, но ей и во сне не могло присниться, что она станет его обладательницей.

– Еще бы, – подтвердила Надежда Павловна. – Потому и дарю. Пусть будет у тебя, у вас. Придет время, и начнется его вторая жизнь. Не знаю, как я, а вы наверняка доживете.

Надежда Павловна вернулась на свое место, за стол, а Лиза осталась сидеть на тахте. Звенели бокалы. Густой синий дым плавал под потолком. Маша включила магнитофон, но танцевать никто не хотел, да и места особенно не было. "Что я здесь делаю? – обожгла Лизу странная мысль. – Зачем все это?" И опять, как очень часто с Лёней – и никогда с Жаном! – она увидела все словно со стороны: залитый электрическим светом подвал, стол, а на нем всякая всячина, молодой муж, забыв про жену, что-то доказывает друзьям, а жена сидит в одиночестве на тахте, и только маленькая седая женщина теперь она ей родня – старается ее как-то развлечь.

– Лизонька, – подсел к ней Борис: тоже что-то заметил. – Помнишь то лето, и море, и нашу четверку, и как ты неожиданно улетела в Москву? Ира потом мне все рассказала... Но сейчас ты счастлива?

– Да, конечно, – машинально ответила Лиза, отметив про себя, что не очень тактично задавать подобный вопрос в день свадьбы.

Но Борька всегда был прямолинеен. А сейчас еще и подвыпил.

– Я ужасно счастлив, что нашел Иру, – продолжал он, и глаза его подозрительно заблестели. – Каждый день просыпаюсь и думаю, как мне повезло! Как здорово, что мы все тогда встретились – там, на море. – Он запнулся, но сказал все-таки: – Жаль, что с Артемом ничего у тебя не вышло: классный он парень. Но за Лёньку я рад.

– А за меня?

– И за тебя тоже! – спохватился Борис, но вообще ему хотелось говорить об Ире и о себе. – Вот смотри, она так далеко от меня – страшно представить! – но я все время чувствую ее рядом, прямо какое-то наваждение!

– Скоро она приедет, – утешающе сказала Лиза и посмотрела в тот угол, где о чем-то спорил Лёня с коротышкой Пашей, важно попыхивающим своей вечной трубкой.

"А у меня все наоборот, – подумала она с испугом. – Мы в одной комнате, но в разных мирах. И он так от меня далеко... Это он, а не Ира – в Китае..."

* * *

– Нет, спасибо, я занята... Пишу диплом... Ну и что ж что из Сирии... Интересная группа? А у меня в мае защита, в июне госы. Какие госы? Те, которые государственные экзамены.

Лиза не без раздражения повесила трубку. Напрасно, конечно, она так разговаривала с Евгенией Федоровной. Что плохого сделала ей эта толстуха? Ничего, кроме хорошего, как говорят в народе. Может, позвонить в "Интурист", извиниться? Лиза замедлила шаг, повернула было назад, к кабинке, но передумала. Нет, не надо, а то станет опять уговаривать.

Она вернулась к себе, села за стол. Материал был уже выстроен, придраться не к чему. Можно отдавать на машинку. И еще из него можно сделать очерк, для "Иностранки". Да много чего осталось за кадром, на будущее, многое просто не влезло в диплом.

Редактор, тот самый томный молодой человек, с которым Лиза кокетничала, недавно представил ее главному, и он написал на Лизу запрос в МГУ: ее приглашали работать в отдел прозы, и называлось это приглашение "персональной заявкой". Так что будущее Лизы было устроено. Михаил Филиппович был ужасно доволен, как всегда, когда высоко оценивали его студентов.

– Ах, Лиза, – знаменитая черкасовская бровь поднялась, и прищурился левый глаз, – в этом году на востоковедов спрос невелик. Кое-кого мы даже оставляем в стажерах: в аспирантуре одно только место, по истории Китая.

– Вы же, Михаил Филиппович, небось это место и выбили, – засмеялась Лиза.

Они разговаривали уже почти на равных – декан и его выпускница.

– Вот видите, как бывает в жизни, – он широко зашагал по кабинету, из-за этого поганца Сучкова так удачно, можно сказать, счастливо, сложилась ваша судьба! Вы поездили по стране, практикуясь в арабском, вас заметили в одном из лучших наших журналов, наконец, вы вышли замуж – тоже не последнее дело для девушки. – Он помолчал, задумавшись: у его дочери все как-то не ладилось. – Запомните это, Лиза, и если будет трудно...

– Что запомнить, Михаил Филиппович?

– Что неприятности, даже горе могут повернуть колесо вашей жизни в благоприятную сторону, – расшифровал свою мысль декан.

– Все равно, лучше не надо, – быстро сказала Лиза.

– Чего?

– Неприятностей, горя...

– Так без них прожить невозможно, как ни крути! – расхохотался Михаил Филиппович.

Дверь приоткрылась, всунулась острая мордочка Тани.

– Михаил Филиппович, что-то случилось? Что-нибудь нужно?

– Нет, ничего, – пожалуй, чересчур резко сказал декан. – Спасибо, Таня.

И вздохнул, глядя на закрывшуюся тут же дверь. Веселость его исчезла.

– Идите, Лиза. Поздравляю. А как с "Интуристом"?

– Да ну его! – махнула рукой Лиза.

– Что так? – снова оживился Михаил Филиппович. – Многие о нем еще как мечтают!

– Да, – согласилась с деканом Лиза. – "Интурист" здорово развязывает язык, и видишь разные города, общаешься с самыми разными людьми. Но все равно ты – обслуживающий персонал.

Декан укоризненно покачал головой.

– Да-да, – упрямо стояла на своем Лиза. – Переводчик, как официант, всего лишь обслуживающий персонал. Квалификация только выше.

– Ох, Лиза, – вздохнул Михаил Филиппович. – Гордыни в вас... На троих отмерено – одной досталось. Так, как вы, разговорный арабский знают немногие. Другая бы на одном этом сделала знаете какую карьеру? Так что не бросайте его совсем, с этими вашими переводами и статьями, послушайте старого китаиста. Работайте время от времени на всяких там форумах, фестивалях, конкурсах, а главное – с группами. Эту связь не рвите. Свободный арабский, да еще вкупе с английским, всегда вас выручит.

Неприятностей, даже горя в новой Лизиной жизни оказалось с избытком. Может, все союзы двоих так начинаются? Может, требуется время, чтобы привыкнуть друг к другу, принять привычки, особенности характера? Но как привыкнуть и как принять, если живешь не вместе? Да, Настя была права: ничего у Лизы с Лёней не получалось. То он приезжает к ней, и тогда они любовники, то она – к нему, и тогда Лиза старательно играет роль заботливой, верной жены художника, уборщицы, поварихи, а иногда и натурщицы – правда, не обнаженной.

– Лиза, посиди чуть-чуть в кресле. Ну денег же нет на натурщиц!

– Я устала.

– Ну и что? Я тоже устал. Ты ж не хочешь, чтоб Маша... О Валентине я уж не говорю...

– А разве она еще есть?

– Да я вечность ее уже не видел!

Что-то в этих разговорах было фальшивое, ненастоящее. Разве так разговаривают муж с женой? Жарким был в тот год июнь, а их ночи становились все холоднее, и, чтоб не чувствовать себя униженной, Лиза приезжала, только когда ее звали. И так же принимала у себя своего законного мужа. Но он навещал ее все реже и реже...

– Можно к тебе?

Стукнув для приличия в дверь, к ней зашла Аля. С почтением оглядела заваленный бумагами стол.

– Заходи, – встала из-за стола Лиза.

– Но ты работаешь.

– Уже нет: устала. Да, в общем, главное сделано. Это уже косметика.

Аля засмеялась.

– Как ты смешно говоришь о дипломе! А я добралась пока только до второй главы, – вздохнула она.

– Ничего, – успокоила ее Лиза. – Время еще есть.

– Поболтаем?

– Поболтаем!

Аля уселась на кушетку, сбросив тапочки, подобрав под себя ноги, устроилась поудобнее.

– Ты знаешь, – таинственно начала она, – кажется, я влюбилась. Угадай, в кого?

– Тоже мне хитрость, – снисходительно улыбнулась Лиза. – Небось в Васю.

– Как ты догадалась? – ахнула Аля.

– Догадаться нетрудно, – засмеялась Лиза, глядя на раскрасневшееся, счастливое лицо, сиявшее перед ней. – Он же всю свадьбу от тебя не отходил. Да и звонит все время, только не признается, что он, когда тебя нет и подхожу я. Интересно, чего он стесняется? Один араб сказал мне, что скрывать нужно ненависть, а не любовь – какая-то на эту тему есть у них поговорка. И еще сказал, что любовь все равно не скроешь...

– Ох, Лиза, какой он человек! – перебила подругу Аля.

– Ну и какой же он человек?

Аля сладко вздохнула и принялась рассказывать. Послушать ее, так лучше Васьки не было никого на свете. Лиза и слушала – печально и молча, с высоты своего невеселого опыта. Насколько же она старше Али. Мудрее, грустнее и... да, несчастнее. Разве она любит Лёню? А он, разве он любит ее? "Любовь не скроешь..." Но и нелюбовь – тоже! С самого начала их отношений она сомневалась, не верила. И замуж вышла от того же неверия, стараясь его побороть. Она тогда что-то на эту тему сказала, а он: "Это потому, что мы не женаты. Только поэтому!" Ну вот они поженились, и что же?..

– Эй, да ты меня слушаешь?

Голос Али вернул Лизу к действительности.

– Счастливая ты, Алька, – сказала она. – Только замуж не выходи.

Аля посерьезнела, взглянула на Лизу почти испуганно.

– Не хочешь ли ты сказать...

– Вот именно, – кивнула Лиза.

– Но вы с Лёней такая блестящая пара...

– Это все только видимость. Похоже, мы не любим друг друга.

– Нет, Лиза, нет, – вскочила с кушетки Аля, схватила Лизу за руку, усадила чуть не насильно и сама села рядом. – Только не торопись с выводами, – произнесла она взрослую фразу.

– Да я и не тороплюсь, – уныло сказала Лиза. – Я стараюсь... – И, подумав, добавила: – Мы оба стараемся.

– Надо, наверное, жить вместе.

Да что они все – как сговорились!

– Наверное, – лениво согласилась Лиза. – После защиты и госов полетим к моей маме, а потом поселимся у Надежды Павловны – там есть для нас комната. Проходная, но ничего, уютная. Жить со свекровью, говорят, плохо, но Лёниной маме это слово никак не подходит. Так что, думаю, уживемся.

– Лиза, – не выдержала Аля, – ты говоришь о жизни с Лёней с такой скукой!

– Потому что мне скучно! – вскочила Лиза. – Мне скучно с ним, понимаешь? С Жаном не было так никогда! Мне всегда было с ним интересно!

Вот и нарушила Лиза данное самой себе слово никогда не говорить о Жане. Стараться не вспоминать, а если уж не получится, то хотя бы не говорить. И вот – не стерпела.

Она рухнула на стул, опустила голову на руки и зарыдала.

– Что я наделала, что наделала, Господи! Ведь это была любовь, надо было на все соглашаться, беречь ее, беречь Жана, он готов был даже остаться у нас...

Лиза рыдала так, что Аля перепугалась. Она сбегала за водой, валерьянкой, но Лиза оттолкнула протянутый ей стакан.

– Понимаешь, – захлебывалась она от рыданий, – я думала, это пройдет, а любовь не проходит, ничего не проходит! Она спряталась где-то во мне, глубоко-глубоко, иногда исчезает как будто, но всегда возникает снова... Ты веришь, что есть душа?

– Никогда об этом не думала, – совсем растерялась Аля.

– И я не думала. А теперь верю, что она есть, существует от нас отдельно...

– Ну, это уж мистика, – решилась возразить Аля, и вдруг неожиданная идея озарила ее. – Слушай, – вдохновенно сказала она, – а может, тебе родить ребенка? Говорят, дети скрепляют семью.

Лиза ответила так непонятно, что Аля всерьез испугалась: уж не сошла ли она с ума?

– Ребенок? – повторила Лиза. – Я все боялась, что он будет черным... Ты не помнишь, кто из великих сказал: "Всего превыше – верен будь себе"?

Аля не помнила.

– Вот и я об этом забыла, – горько сказала Лиза и вытерла слезы.

ЭПИЛОГ

– Вот это да-а-а, – изумленно протянула Лиза. – Сколько же вы на все на это угрохали?

– И не говори, и не спрашивай...

Ира весело засмеялась, и, как всегда, вслед за ней расхохотался Борис. Теперь, когда он здорово растолстел, он казался, при его росте, совсем великаном – добрым, могучим и сильным. Впрочем, Ира после рождения второго ребенка тоже поправилась и, как ни старалась, потом уж не похудела. Да и как похудеть, когда в доме что ни день – пирожки, котлеты, свинина, запеченная в тесте, – надо же кормить Бориса и девочек, и как же при таком изобилии самой удержаться? Станешь, пожалуй, толстой! Ну да все ее и такой любили.

– Тридцать пять лет отгрохали вместе. Это вам не кот начихал, – важно заметил Борис.

Вместе с Ирой он торжественно восседал во главе обильного, роскошного даже стола – слава Богу, времена, когда все вдруг исчезло и магазины пугали своей зияющей пустотой ко всему, казалось бы, привыкший люд, были наконец позади, – слева и справа сидели их взрослые дочери, похожие обе на мать, только тоненькие, а рядом – зятья и внуки.

– Жаль, нет уже Михаила Филипповича, – пригорюнилась Лиза, разглядывая сквозь бокал люстру.

Вспыхивали и сияли в хрустальных гранях разноцветные блики.

– Я его не очень знала, – сказала Ира. – Ты с ним общалась чаще. Но легенды о нем передавались из уст в уста. Помнишь, когда проходили историю Древнего мира, перефразировали афоризм римлян: "Император – отец своих подданных"?

– А как же! "Декан – отец своих подданных"! – подхватила Лиза. – А не очень знала ты его потому, что была спокойной, серьезной студенткой: не было причин тобой заниматься. Потом ты вообще отчалила в Китай и заканчивала уже Пекинский университет.

– Да уж, этот мне пекинский диплом, – скривилась Ира. – Хорошо, что Михаил Филиппович призвал всех нас поднапрячься и получить второй, МГУ.

– Сейчас-то что, – вмешался в разговор Борис. – Сейчас диплом – не самое главное. А вот до перестройки, когда испортились отношения с Китаем, что бы вы все с этими азиатскими корочками делали?

– А помнишь нашу песню? – оживилась Ира. – "Декан, как жизнь, на все дает прямой ответ – улыбкой или строгим взглядом... Не обижай ты нас, скажи нам лучше "нет", молчать не надо..."

– Еще бы! Это как раз, когда отправляли всех за границу.

– Ребята, – тяжело встал грузный, седой Борис. – Прошу всех наполнить бокалы. Есть еще повод выпить: у Лизы вышла очередная книжка, и не коммерческое барахло, как у многих нынешних переводчиков, а серьезный, настоящий роман. Настоящего писателя!

– Но за коммерческое барахло, как я слышал, хорошо платят, – подал голос финансист Костик.

– За английских классиков тоже платят неплохо, – информировала Костика Лиза. – И даже в начале девяностых, когда все мы подыхали с голоду, я никогда не опускалась до переводов случайного.

– Что значит "случайное"? – спросил тот же Костик, недавний вдовец, приглашенный Ирой специально для Лизы.

Конечно, это была их с Борей тайна, но Лиза сразу ее разгадала, отозвала Иру в сторону и прошипела сердито:

– Если ты еще когда-нибудь примешься меня сватать, я тебя, Ирка, убью!

– Ну уж и сватать, – виновато пробормотала Ира и, струсив, посадила Костика подальше от Лизы.

Однако Костик и через стол приставал, правда, пока – с вопросами.

– Я имею в виду дамские поделки, детективы, ужастики и прочую белиберду, – объяснила Лиза.

– А что в них плохого? – задирался Костик: очень ему Лиза понравилась. – Все читают. Поглядите в метро! От серьезного люди устали, хочется отдохнуть.

– Настоящая литература для отдыха не предназначена, – раздумчиво сказала Лиза.

– А для чего она предназначена? – не унимался настырный Костик.

– Для очищения души, – помедлив, ответила Лиза и, желая быть справедливой, добавила: – Конечно, есть прелестные сочинения Джерома, юмор Аверченко, Тэффи. Это и отдых тоже, но лишь частично. – Она с сожалением посмотрела на Костика. – А про людей вы так напрасно: читают и серьезную литературу, иначе издатели не заказывали бы переводов серьезных книг.

– Она еще работает в арабской газете! – похвасталась подругой Ира. Если б не моталась по свету – за свои кровные, – была бы уже "новой русской".

– Ох не пугай, – шутливо ужаснулась Лиза. – Никогда я ею не стану. Деньги – это не мое, сколько бы я ни работала. И потом, "новые русские" не моя культура, к ней даже приближаться не хочется.

На том конце стола обиженно насупился Костик. "Новые русские"... Придумали тоже термин... Завидуют они все, вот что. У них, в банке, "новые русские" тоже, между прочим, с высшим образованием. И компьютерами владеют, как этой Лизе небось и не снилось.

– Вы работаете на компьютере? – вежливо обратился он к этой странной, притягательной, раздражающей его женщине.

– В газете – да, пришлось освоить, а перевожу по старинке.

– Почему?

– Не знаю. Это другой процесс. Да и нет у меня дома компьютера.

– Пишете шариковой ручкой? – иронически спросил Костик, ожидая взрыва общего смеха.

Но взрыва почему-то не последовало, а Лиза сказала как ни в чем не бывало:

– Нет, перьевой.

Костик так и подпрыгнул.

– Не может быть! Это же так непродуктивно!

– А куда спешить?

Зеленоглазая, хрупкая женщина с удивительными пепельными волосами обратила свой взор на соседа, о чем-то его спросила, он что-то ответил, и финансисту Костику пришлось умолкнуть.

– Ну что, по-моему, посидели на славу, – сказала Ира.

– Да уж, да уж, – подтвердила Лиза.

Они были вдвоем на кухне. Пили чай, отдыхали. Борьку отправили спать, дочери уехали рано из-за детей.

– А все же хорошее нам дали образование, – вслух подумала Ира, вспомнив одну из вспыхнувших за столом дискуссий.

– И опять же спасибо декану: ведь это он призывал не забывать разговорный язык, работать на форумах, съездах, конгрессах, отрываясь на время от диссертаций, преподавания, прочего. Иначе разве взяли бы меня в газету? Ведь это она меня кормит.

– А переводы?

– Переводы – на путешествия.

Помолчали, блаженно и утомленно.

– Что Лёня? – спросила Ира.

– Давно о нем ничего не слыхала, – ответила Лиза. – И давно не видела. С похорон Надежды Павловны, когда он приезжал из Германии.

– Как он?

– Ничего. Какое-то получает пособие, что-то там, по-моему, сжульничал. Выпил, опьянел мгновенно и давай хвастаться: некая богатая дама то и дело заказывает у него работы, находит для него других заказчиков. Кажется, он даже живет в ее доме. Наверное, вообще с ней живет.

– Почему ты так думаешь?

– Так он о ней говорил: двусмысленно, с усмешечкой. Говорил, старая, но выглядит – ого-го... Отобрал у меня альбом и уехал. Говорит, может, его там издаст. Но я боюсь, как бы не продал... Вообще весь в прожектах, а у самого руки трясутся; не знаю, как он еще держит кисть. Клял Пашку, что тот приучил его к "травке". Грустно все это.

– Ты о нем так говоришь...

– Как?

– Сожалея... А он – подонок.

– Почему?

– Сама знаешь! Это из-за него у тебя нет детей! Он заставил тебя сделать аборт.

Лиза вздохнула, задумалась.

– Брось, Ирка, – сказала она. – Кто, собственно, может уж так нас заставить? Я ведь и сама его не любила, потому колебалась. Теперь-то знаю: напрасно. Надо было родить, а уж потом уносить ноги. Хотя он и в те годы уже пил и покуривал, так что кто знает, каким был бы ребенок... А как мечтала о внуке Надежда Павловна! И мама спрашивала чуть не в каждом письме, обещала брать летом к себе, на дачу: "Павлик не против, Павлик, наоборот, "за" – его внуки поразъезжались". Видишь, их любовь оказалась не временной, настоящей. Хотя кто знает, чем бы все кончилось, если бы он внезапно не овдовел... Ну ладно, пошли-ка спать.

– Посидим еще! – попросила Ира. – Ты у нас редко бываешь.

– Много работы – газета, переводы, курс читаю на факультете.

– Знаю. А я все в своем издательстве. Еле дышит! Все сидим по домам, все сдается в аренду. Потому только и получаем зарплату – смешную до слез.

– Зато ты вырастила дочерей, – подбодрила подругу Лиза. – Этого ничто не заменит, уж ты мне поверь. И Борька твой молодец.

– Да, Борька старается и не стал ждать, когда отбросят их оборонку, словно ненужную тряпку. Интересно, как он понял, сразу понял, что всех ждет?

– А потому что голова у него хорошая – вот и понял.

Ира улыбнулась, польщенная похвалой мужу.

– Ты права: Борька – редкий умница, – подтвердила она. – Но если б ты знала, как он вкалывает! Я за него боюсь... Если болеет – то три дня, не больше. Так у них принято. Ну скажи, какой грипп излечивается за три дня? Нет такого на свете! Пришла врач, говорит: "Грипп надо вылежать". А он сбил температуру – и на фирму.

– И врач закрыл бюллетень?

– Какие там бюллетени! Все по-домашнему: бюллетеней не спрашивают. Либерально, да? А на самом деле хитрость – больничный обязательно бы продлили. Опять же обеды – прямо на фирме. Как удобно! Приходят на перерыв – все уже приготовлено: столы накрыты, холодное ждет, горячее приносят через пять минут. Поели – и на места. Так украли у них обеденный перерыв.

Ира разволновалась по-настоящему.

– Ну можно же погулять после экспресс-обеда, – сказала Лиза.

– Не принято! – закричала в ответ Ира. – А отпуска? Ты заметила, как мы отдыхаем? Неделю на Кипре! И все – оформление, билеты – на фирме. Благодетельница! А где ж остальные три недели отпуска? Об этом и спрашивать неприлично! В крайнем случае подбросят еще недельку, если какое-то событие: роды, похороны, переезд... И все молчат, будто так и надо, потому что за воротами много таких, как Борька, только без работы. Еще и возраст приходится иметь в виду.

Лиза обняла подругу.

– Вот и проходим мы теперь курс политэкономии... А ты, я гляжу, не в восторге от фирмы.

– Не то слово! Ненавижу! Но если Борька ее потеряет, я просто не знаю, что с нами будет. А вкалывает он с утра до ночи. Врач знаешь что еще мне сказала – уходя, в коридоре?

– Что?

– Сказала, что очень выросла смертность среди мужчин – молодых, до пятидесяти, – потому что не принято болеть в новых структурах. Вот так. А ты в этом году – куда?

Вопрос прозвучал небрежно, без нажима, но можно ли было обмануть Лизу? Она сразу поняла, куда гнет Ира. Каждый год долгими москов-скими зимами Лиза мечтала о Париже, но когда наступала весна, время выбора, не выдержав напряжения, воспоминаний, бессонных ночей, отступала. Она уже хорошо знала Париж – по книгам, справочникам и картам, знала его почти так, как Москву; она давно нашла квартал, где жил и, может быть, еще живет Жан, мысленно сто раз представляла их встречу: как нажмет кнопку звонка, выйдет консьерж или в частных домах их нет? – и спросит, а она ответит...

– Лиза, это какая-то мания, – тревожилась Ира. – Нельзя, невозможно жить прошлым! Тем более таким далеким...

– Значит, возможно.

– Но не нужно! Поезжай. Деньги ты заработала, это прекрасный, изумительный город. – Ира старательно перечисляла все "за". – Поезжай, и чары развеются.

Лиза и сама так думала, а потом то ехала на теплоходе по Волге, то скучала в Звенигороде, то купалась в Черном море – как раз в тот год, когда нашли там какую-то палочку, дизентерию, что ли, и, плавая, Лиза старалась, чтобы вода не попала в нос, и долго кипятила воду, которую периодически отключали. Короче – тот еще был отдых!

– Лизка, я тебя просто не уважаю! – бушевала Ира. – Ты ж у нас такая решительная...

Так что вопрос, заданный Ирой, был, пожалуй, провокационным. Но Лиза не рассердилась, как бывало уже не раз, не расстроилась и не расплакалась.

– Я уже все оформила, – сказала она.

– Да? – не поверила своим ушам Ира.

– Да. Лечу в сентябре, когда схлынет жара и... – Лиза запнулась, улыбнулась смущенно и молодо, – ...и когда вернутся парижане из отпусков.

– Наконец-то, – с облегчением вздохнула Ира. – Только Париж или другие города тоже?

– Только Париж! – Лиза так это сказала... – Семь дней. Когда в одном городе – это целая жизнь. А я уже люблю его, после Хемингуэя: помнишь его "Праздник, который всегда с тобой"?

– Еще бы не помнить: мы все им зачитывались... Но у тебя сверхзадача, помни: освободиться от Жана. Любым способом, но освободиться.

В легких туфлях на низком широком каблуке, в сатиновых узких брючках чуть ниже колен и свободной блузе Лиза шла по осеннему Парижу, шла одна, отбившись от группы, как ходила все эти дни. Что ей музеи и памятники? Что – даже Лувр? Она просто ходила по улицам или сидела в скверах, глядя задумчиво на прохожих. Было тепло и солнечно. На лужайках играли дети, на газонах, подложив под голову сумки с книгами, ни о чем не печалясь, валялись беспечные от века студенты, а иногда кто-нибудь из них крепко и безмятежно спал – под шум машин, гул большого города. Но этот гул, как видно, не только не мешал, а наоборот – убаюкивал.

Если выйти из гостиницы рано утром, можно увидеть деловой Париж. Не все здесь, вопреки расхожему мнению, ездили на машинах, многие шли к метро с папками под мышкой или атташе-кейсом в руке. Женщины – в разноцветных костюмчиках, на высоких каблучках, мужчины – в светлых пиджаках и таких же ботинках. Никто не шагал, как думают в России, ни в джинсах, ни в рубашке навыпуск: здесь уважали конторы, в которых служат.

Иногда в тонкой, прерывистой струйке прохожих мелькали черные лица, и Лиза всматривалась в них с особым вниманием, словно надеясь увидеть дорогие черты. Ей нравились африканцы – их курчавые волосы, какая-то особая стройность, некая небрежность в одежде и то, как радуются они осеннему солнцу, предпочитая идти по солнечной стороне.

Лиза обошла все африканские кварталы, хотя знала, что богатые здесь не живут. А их пожилого гида африканцы явно раздражали, и он брюзжал всякий раз, когда автобус застревал на шумных разноцветных улицах, где они жили.

– Они так боролись за свободу Алжира, – ворчал он, – а теперь лезут к нам, в Париж. Что они здесь забыли?

"А сам-то, похоже, русский, – подумала Лиза. – "К нам"..."

– Но в Алжире террор, – напомнила она. – Террор исламистов.

– За что боролись, на то и напоролись, – сострил кто-то из группы, и все с готовностью рассмеялись.

Лиза грустно посмотрела на соотечественников. Никаких параллелей у них, значит, не возникает? Как видно, нет. Ах дураки, дураки! И она отъединилась от группы, только съездила вместе со всеми в Версаль, еще раз про себя – опять же с грустью – отметив, что никто не заставляет привязывать к туфлям огромные, уродливые тряпичные тапки, что можно фотографировать, бродить по дворцу в шортах и мини и вообще у них почти все можно, а у нас по-прежнему так много нельзя!

Дом Жана она нашла сразу – большой, солидный, в колониальном стиле, надежный и обстоятельный. Отсюда он писал ей письма, здесь получал от нее. В таком доме живут поколениями, отсюда не уезжают, так что очень может быть, что там и теперь живет Жан. Лиза стояла напротив, с нежностью смотрела на окна. Сколько раз она представляла, как откроется дверь и вдруг она увидит Жана. Надо было приехать в этот прозрачный сиреневый город, чтобы поставить наконец в той давней истории точку.

Жан прав: Париж, с его огнями, бульварами, акробатами в Латинском квартале, самой красивой улицей – авеню Фош, протянувшейся от площади Звезды до Булонского леса, с медленно вращающимся огненным колесом "Мулен Ружа", столиками на улицах – а за столиками сидят парижане, пьют кофе, доброжелательно и рассеянно рассматривая прохожих, – примиряет с жизнью, какой бы она ни была, умиротворяет и утишает душу. Так вот что имел в виду Жан...

– Тебе будет хорошо, – говорил он. – Париж – город для людей: у нас каждый чувствует себя дома.

"Да, – думала Лиза, – этот город притягивает как магнит, хотя многие, наверное, не понимают, в чем его тайна, лишь ощущают тепло улиц, бульваров и площадей – там, глубоко, в подсознании..."

Она поднималась вверх, на Монмартр, шла по главной улице деревушки Сен-Рюстик, которой до сих пор владели монахини, долго стояла у длинной вывески над мастерской художника, напряженно складывая слова, переводя их на русский: "Здесь поворачиваются спиной к любой славе, если она не добыта кистью или словом, особенно же – к славе, бряцающей оружием или лязгающей дверцами сейфа". Как хорошо, что она достаточно выучила французский, чтобы понять...