Текст книги "Пересечение"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Галя оскорблена – влюблена, скажет тоже… Они друзья, понимаете, дядь Жень, друзья! Эх, никто ничего не понимает! Нафт, знаете, он какой? Она раз опаздывала, так он сам посадил ее в такси и дал трешку шоферу! Галя тогда через всю Москву на такси ехала! Он все может, Нафт! Одному парню достал билет – в Караганду, в разгар полевого сезона, другого вытащил из карантина, увез из района, где что-то такое было и никого оттуда не выпускали…

Галя сообщает все новые удивительные истории – и все о нем, о Нафте, – отмахивается от осторожных попыток узнать хоть что-нибудь о школе и о Максиме, вся она сейчас там, в своей взрослой компании… «Нет, похоже, не влюблена, – задумчиво решает Женя, – но здорово сбита с толку. Надо бы встретиться с этим героем, взглянуть на него».

– Галя, пригласи ребят в дом, – просит Женя. – Ну чего ты их прячешь? Даша, это ты там, что ли, пришла?

Даша, как уговорились, нарочно задержалась на кафедре, вошла под восторженные истории о героическом и необыкновенном Нафте.

– Слушай, Дань, может, Галины друзья что тебе посоветуют? Я имею в виду экспедицию. Они в этом толк знают.

– Мои тоже знают, – обижается за студентов Даша.

Женя возводит к потолку скорбные очи – ей-богу, это какая-то патология: никакой в Дарье нет хитрости! Впрочем, схитрить, как и все, наверное, может, только сначала надо ей подготовиться, с ходу же – всегда то, что думает.

– Все равно, Даша, ты с Галиными друзьями поговори, посоветуйся. – Женя хитер, как змий, и, как библейский змий, мудр. – Они и смету составить помогут, правда, Галя? И научат, что взять.

Встав за Галину спину, Женя бешено жестикулирует, отчаявшись, крутит пальцем у виска – наивность, мать, – та же глупость, он Дарье выдает потом, – и Даша наконец понимает.

– Правда, Галочка, так с этой экспедицией трудно, – неуверенно бормочет она. – Проблем миллион. Позови ребят, а?

Галя недоверчиво косится на мать, но ее лицо уже снова спокойно.

– Хорошо, я скажу…

– Только предупреди заранее: запишу вопросы, чтоб не забыть, – торопится Даша закрепить шаткие, чуть не разрушенные ею позиции.

Галя важно кивает: почему не помочь матери? Известно ведь, что она непрактична, где уж ей организовать экспедицию без Галиной помощи?

2

Долгий резкий звонок. Екатерина Ивановна вздрагивает, прижимает руку к больному сердцу. Даша идет отворять. Когда она купит, в конце концов, настоящий современный звонок? Завтра, завтра же купит. Чтобы мама больше не вздрагивала. По всей Москве давно уже звякают колокольчики, заливаются нежно скворцы, тренькают мелодичные нотки. А у нее да у Светы все те же звонки, какие врезал кто-то когда-то, сдавая дом. И замки стандартные, от тех же великодушных строителей (эх, воры не знают! Впрочем, что взять у Даши со Светой?), двери ничем не обиты, и глазков знаменитых нет, черт знает что, в самом деле.

– Мам, мы пришли.

– Здравствуйте.

За Галей возвышаются трое: высокий мальчишка с розовым детским лицом, смуглый коренастый крепыш с усиками, а позади всех – прыщеватая неопределенная личность с косящими болотными глазами и узким ртом. Сердце у Даши падает: почему-то сразу становится ясным, что это и есть легендарный Нафт.

– Проходите, пожалуйста, раздевайтесь.

Галины друзья раздеваются, хотят тут же разуться – дикое это правило мором распространилось в последние годы по всей Москве, – но Галя их останавливает: «У нас не разуваются. Вон у порога тряпка, вытирайте ноги и проходите. Знакомьтесь, это бабушка…»

– Михаил, Сергей, Антон…

Вечер взаимной рекогносцировки начинается. Наученная Женей, Даша старается быть внимательной и терпимой. Но Нафт… Сколько пьет чай, столько шмыгает носом – протяжно, со вкусом, – а Даша с детства шмыганья не выносит. Дать бы ему носовой платок, так ведь обидится. Значит, надо терпеть. Нафт этот самый вот-вот скажет что-нибудь вроде «садить» или «ехайте», а она не смеет, не должна раздражаться.

Так он примерно и говорит, а Галя смотрит на него с восторгом, не отрываясь, и внемлет каждому его слову.

– Миша, расскажите, пожалуйста, об экспедициях. Я ведь в первый раз еду руководителем, ничего толком не знаю…

Нафт по-хозяйски, локтем отодвигает чашку, ложится грудью на освободившееся на столе место, в последний раз протяжно, со всхлипом шмыгает носом, мутноватые болотистые глаза вдруг яснеют, становятся – невероятно! – какими-то даже умными, а уж увлеченными – точно.

– Ну, что рассказывать? О чем?

– Да обо всем по порядку: как начинается экспедиция, как к ней готовятся, какие нас ждут подвохи и трудности…

– Идет!

Это «идет» звучит так неожиданно – славно и по-приятельски, что Даша невольно улыбается Нафту в ответ.

– Значит, так. Экспедиция всегда начинается с разговоров: неплохо бы съездить туда-то, сделать то-то и то-то. Мы говорим, говорим – втроем, впятером, вшестером. Потом разговоры стихают, потому что решили – едем! Пока только решили…

– Это не партии, мам, это экспедиции, ну вот как ваша, – вставляет свое слово Галя.

Нафт взглядывает на нее, улыбается – мягко, чуть снисходительно, как добрый и старший друг. Даша смотрит на страшного Нафта во все глаза. Скорей бы пришел Женька: она что-то ничего уж не понимает, теперь Нафт ей даже нравится.

– Да, так вот, идет время и вдруг – до экспедиции только месяц. Какая тут начинается паника: ничего ж не готово! Начинаем бегать, звонить, шуметь – кто едет, кто не едет? Половина пока не знает, кто-то, кто точно ехал, оказывается, не может, кто-то ходит и думает – ехать ему или нет. Вот как Антон в Силикаты…

– Так я ж поехал! – кричит Антон, заглотнув застрявшее в горле печенье.

Нет уж, нет, извините, так бессовестно врать! Он поехал – тогда, в Силикаты, вытащил из пещер Петьку, вы что, не помните? Петька, дурак, отстал от группы, погас фонарь, а он ходил и ходил по кольцу, и вообще – чуть не сбрендил в тот раз с голодухи, а кто его спас, забыли?

Антон, негодуя, швыряет откусанное печенье на стол, крошки летят прямо в Дашу.

– Я же поехал, Нафт! И спальник достал – трехместный! Всех вас там отогрел…

Это еще что такое – трехместный спальник? И кто кого от чего спасал? Какое кольцо, по которому ходил какой-то Петька? Кто он такой, почему чуть не сбрендил, да еще с голодухи? Галя ничего об этом не говорила… Испуганная Даша не успевает спросить.

– Да, ты поехал, – рубит в ответ Нафт, глаза сужены, их просто нет на лице, – но раскладку на тебя, дурака, не делали!

Даша дергает за руку Галю: что такое раскладка? Галя отмахивается:

– Ну, мама, это кто что берет и кто что покупает…

Ах да, верно, надо, кстати, эту самую раскладку сделать. Не собирать, как решили, деньги, не возлагать все на двоих-троих ребят. Пусть покупает каждый, тем более это сейчас не так просто, пусть каждый знает точно, что именно ему надо купить…

– Дарья Сергеевна, вы меня удивляете. – Нафт, отставив мизинец, шумно пьет чай из блюдечка. – Галя говорила, что вы ездили в экспедиции. Как же это вы без раскладки?

Краем уха он, оказывается, Галину реплику слышал…

– Не знаю, – теряется Даша. – Я ведь никогда сама не организовывала, меня кроме пленок – их покупала – ни о чем не просили…

– Плохо, – назидательно изрекает Нафт, с хрустом разгрызая сахар, и Даша понимает, что в самом деле плохо.

Они говорят, говорят, и через какое-то время становится ясным, что надо выбить у факультета пленку («Это они обязаны, нечего самим тратиться!»), что палатки можно достать на геофаке («Только скорее, а то весной все нормальные люди рванут в поле»), Сергей обещает раздобыть каны – большие, на всю ораву, котлы.

– Мы хотели обратиться в клуб туристов, – робко возражает Даша.

– Да в клубе с вас сдерут сто шкур. Я вам так достану, бесплатно…

– Да, вот еще, – перебивает Сергея Галя, – палатки, мам, надо проверить: вдруг нет натяжек, вдруг они рваные…

– Ну, это пускай мужики, – солидно решает Нафт. – Есть там у вас мужики, чтоб из армии или со строек?

– Конечно, есть, – торопится защитить честь женского факультета Даша. – Есть демобилизованные, с производства.

– Тогда все тип-топ: пусть проверят палатки…

Изумленный Женя застает весьма идиллическую картину: на диване, склонившись над блокнотом, Даша и Нафт составляют список необходимых вещей. Женя встречен, как всегда в этом доме, радостно, но растерянно: Даше не до него.

– Екатерина Ивановна, хоть бы поесть дали, – жалобно просит Женя. – Я прямо из института.

Он тут же получает тарелку ароматной дымящейся гречневой каши, садится на диван, заглядывает Даше через плечо.

Ух ты-ы-ы, какой мощный список! Под обведенным красным карандашом – «не забыть!»– уже с десяток пунктов: написать письмо председателю колхоза – просьбу разбить палатки на колхозной земле, – взять в ректорате прошение о содействии, оформить заявку на билеты (уточнить, сколько едет народу), сочинить раскладку, надавить на АХО, чтобы выделили наконец комнату на факультете. Туда будут брошены палатки и спальники, консервы и фонари…

Женя уминает кашу, с интересом поглядывая на Дашу: кажется, напрочь забила, зачем заманила в дом Нафта. Вся сейчас – в экспедиции, живописует своему врагу русский Север – какие там древние, везде уж давно забытые заклинания и обряды, какие частушки – не очень, правда, приличные, но точные и смешные, какие варианты старинных песен: на одном конце села поют так, а на другом – эдак.

Ох, Дарья! Так вот и замуж вышла: ничего не поняв, не проверив, не разобравшись, с ходу – влюбилась и вышла. Ну ладно, не отпущено ей рассудительности, не дано, придется самому поглядеть поближе на знаменитого Михаила по прозванию Нафт.

Ничего, кажется, парень, не так уж он страшен, только не так и хорош, как, может быть, кажется сейчас склонной к преувеличениям и крайним оценкам Даше. Компанейский, конечно, мужик, в экспедициях таких любят: умеет работать и друга, если что, выручит, не подведет, многое повидал, побродяжил, выпьет да порасскажет – заслушаешься. Трое суток несли по очереди девчонку с вывихнутой стопой, а переход на Урале был сложным, ночевки под проливным дождем и выпадал снег – об этом рассказывает сейчас Нафт, и Галя слушает затаив дыхание. Какая школа сравнится с таким походом, какой Максим с такими парнями? Ясно, что Галя готова за них в огонь и в воду, и она, пожалуй, права: когда еще, как не в юности, научиться дружить и выручать друг друга, нести пострадавшего через перевал?

Но вот вернулись эти ребята из партии, и что же им делать в городе, если они не геологи? Шатаются без толку по огромной Москве, пропивают все заработанное, вкушают блага цивилизации, но скоро уже скучают, вспоминают и хвастают. Они без дела и без профессии, то, что умеют и знают, не очень-то в Москве ценится, здесь смутно чувствуют они свою несправедливую неполноценность. Снова в партию – единственный для них выход, а пока они пьют и хвастают, презирая местную скучную жизнь и учебу всяких там Максов.

– Миша, а что вы намерены делать дальше? – дождавшись паузы, спрашивает Женя.

Нафт мгновенно настораживается:

– А что?

Глаза зеленеют и суживаются, Нафт поднимает голову, как-то сразу отъединяется от Жени и Даши.

– Нет, я в том смысле, что можно стать топографом, есть, кажется, какие-то курсы, – пытается исправить свою оплошность Женя.

– Курсы… – узкие губы презрительно кривятся, уголки рта ползут вниз.

И эта его усмешка как в зеркале отражается на лице у Гали.

– Миша, а вот со спальниками… – отрывается от длиннющего списка Даша. – Где нам их взять?

– Подумаем, Дарья Сергеевна, – сдержанно обещает Нафт. – Я вам тогда позвоню…

Он встает, за ним тут же, как на веревочке, – все остальные. Даша протягивает всем по очереди руку.

– Звоните, ребята, не пропадайте. Миша, может быть, дадите свой телефон? Я бы, если что, позвонила…

Мгновенное колебание.

– Да нет, ко мне не дозвонишься.

– Мама, я провожу.

– Галочка, только недолго.

Хлопает дверь. Ушли. Даша задумчиво смотрит на Женю.

– Жень, ну как?

– Не так страшно, Даша. Они не опасны: не совратят и не оскорбят, они не шпана, не блатные. Наоборот, в случае чего – защитят. Но курить научат (если еще не научили), выпить всегда поднесут, и ученье для них – не такой уж свет…

– И это называется не так страшно? Что ты говоришь, Женя! Курить, пить… Моя Галя…

– Не твоя, а Галя – сама по себе, Галя как человек, личность. Ты можешь ее направлять, корректировать, но пойми – это же человек, вспомни себя в ее годы.

– Было другое время, мы были взрослее, ответственнее!

– Время всегда другое, но что они инфантильнее нас, это верно: растут по одному – свет в окошке, в мирное (слава богу) время, все – им. А с Нафтом придется тебе подружиться, да ты, кажется, уже подружилась?

Даша смеется.

– В нем что-то есть, правда, Женя? И ведь хорошо, что я их увидела?

– Еще бы! Ты ввела их в дом, это, знаешь ли, очень важно: у них же, в случае чего, будешь искать помощи.

Проводы длятся часа полтора. Возвращается Галя задумчивая, молчаливая, насквозь прокуренная (сама курила или ее обкуривали?), переполненная чем-то своим, усталая, снова голодная. Уроки, конечно, не учатся – какие уж тут уроки! – ложится она в двенадцать: поет и плещется в ванной чуть ли не час, но Даша ее не торопит – знает, что бесполезно, да и не хочет ссориться. А Галя, приняв душ, на цыпочках проходит в комнату, где спит бабушка, и стараясь не разбудить, закутывает ей ноги.

3

Глухая бесконечная ночь, и кажется, что нет ей конца. В соседней комнате спит вымотавшаяся за день Галя – так же неожиданно, как бросала, вернулась в школу и вообще помягчела, а звонки вдруг прекратились, – чуть слышно похрапывает мама – надо бы поставить ей все же горчичники, – за стеной у соседа уже угомонилось радио. Странный он парень: полночи крутит ручку приемника, бродит по миру, нигде не задерживаясь надолго, а поутру там, за стеной, тишина. Даша соседа не видела, его не знает, но почему-то думает, что похож он на Ерофеева, только одержим не науками, а поп-музыкой, да еще политикой – в разной интерпретации разных станций и стран. Даше музыка его не мешает, вечерами все равно не работает. Музыка – легкий фон ее праздной, после девяти, жизни.

Андрей так и не позвонил. Господи, хоть бы из вежливости! Да какая там, к черту, вежливость… Вот они, случайные встречи, знакомства на улицах и в кафе. Вечер за столиком, вечер в театре, предложение – очень конкретное, недвусмысленное – и все, нет – так нет, поищем другое, попроще. Новые времена, новая мораль, новый стиль, а в сущности все по-старому: раз знакомство в кафе, значит, оно легкое, а женщина легкомысленна. А если нет, так нечего с первым встречным распивать шампанское, Валерий прав…

Даша лежит в темноте и терзается. Но лежать и не спать трудно, и она встает, пьет воду, подходит к окну.

Выросшие к ночи сугробы смутно синеют в газовом свете. Днем широкими деревянными лопатами снег сгребли в высокие кучи, и теперь он послушно дожидается утренних тяжелых машин. Ни единого дуновения ветерка, снег замер на крышах, укрыл голые ветви деревьев, укутанные брезентом машины.

Пусто. Мертво. Только изредка, с легким шелестом, ночное такси. Какая тоска… Как одинок человек на земле… Неужели ничего больше не будет? Сейчас, в этой глухой настороженной тьме, все неважно: любимое дело, студенты, статьи и друзья, даже мама и Галя. Даша одна на всем свете, а за окном такая безмерная тишина…

Она ежится, как от холода, хотя в доме тепло, торопливо зажигает бра, подарок Светы и Жени, накидывает на плечи халат, ходит от окна к двери, снова ложится, гасит свет, пытается отогнать неожиданный цепкий страх: «Я спокойна, я совершенно спокойна». Тренингу неделю назад учил Игорь – упросил встретиться, отчаянно старался быть интересным, как мог, развлекал.

Сидели в кафе, отстояв предварительно очередь, Даша, сочувствуя, слушала: видела, Игорь страдает, плохо ему с молодой женой, но и жалеть не было сил, все ушло на тревогу за Галю, еще – в ожидание.

– Понимаешь, Дашунь, – Игорь несмело коснулся ее руки. – Сейчас многие так спасаются, тренингом – от бессониц, тревог, нервных срывов…

– И ты? – рассеянно поинтересовалась Даша.

Игорь запнулся, но соврать не смог.

– И я. От бессонниц… Там, в жаре, плохо спится.

«Я спокойна, я совершенно спокойна…» А может, надо было поехать? Может, ничего б не случилось? Попили бы чаю, посмотрели книги, и Андрей отвез бы Дашу домой. А если б так, то это хорошо или плохо? Раньше, лет двадцать назад, хорошо, конечно, – считает порядочной и серьезно относится, – а сейчас все сместилось. Нет, он не должен был ее приглашать!

Даша не в силах лежать как положено – неподвижно и прямо, закрыв глаза, вытянув руки вдоль туловища. Она в третий раз резко дергает шнур бра, пьет снотворное, от которого старательно отвыкает, читает какой-то роман, ничего в нем не понимая, забывая тут же, и к утру засыпает.

Грохочет, летит в пустоту поезд. Она стоит у окна, рядом с нею Вадим. Рвется с полей теплый ветер, треплет, сечет Вадькины волосы. Страшно и весело – поезд летит в пустоту, – но они снова вместе и несутся куда-то к морю и солнцу, к хмельному, в цветах и травах, воздуху. Пронзительно свистит паровоз, еще и еще, звенит его свист в ушах – ах, какое огромное, бешеное, какое молодое счастье!

– Даша, Даша, – мама трясет ее за плечо. – Ты что, не слышишь? Телефон, Даша!

Екатерина Ивановна снимает трубку, передает дочери.

– Кого это бог послал ни свет ни заря?

Сквозь недавний, с синим прозрачным воздухом, с грохотом и полетом, сон, сквозь тяжелую от невыспатой пилюли голову, через треск и помехи, издалека – глухой, сдавленный голос Жени.

– Даша, прошу, поезжай к Свете, побудь пока с ней… Нет, не из дома, скажи, что на днях заеду, все объясню.

– Женя, подожди, что случилось?

На том конце вешают трубку.

– Дашенька, что?

– Ничего, мама. Я – к Свете, оттуда на факультет… Да какой там чай, некогда!

Брюки, свитер, машинально бусы на шею, сапоги, шубка, капюшон на голову, что еще? Ах да, сумка.

– Даша, папку забыла! – Екатерина Ивановна выскакивает за дочкой на лестницу. – Скажи, что-то с ребятами?

– Нет, все в порядке, я позвоню…

Еще темно на улице, пуст продрогший за ночь троллейбус. Даша вжимается в ледяное сиденье, старается согреть его своим телом. Ничего не приходит в голову, никаких нужных слов, да и неясно пока, что случилось, что сказано Свете? Может, не сказано главного, просто поссорились? Чего не знаю, того не существует… Позиция труса, а может быть, мудреца? «Не надо, не говори ничего, – заклинает она Женю, – Пусть Света не знает!» Так и не решилась с ним Даша поговорить.

Света лежит на диване, укрывшись с головой одеялом, Даша сидит рядом. В комнате холодно – распахнута настежь форточка, – как-то вдруг пусто.

– Света, ты ребят будишь во сколько?

Света молчит.

– Светик, ты ела? Поставить кофе?

Света рывком садится, проводит рукой по спутанным волосам, говорит лихорадочно, быстро, глядя блестящими глазами мимо Даши, в стену:

– Он обманывал, давно, сам сказал, что давно, спал с ней и со мной, жил здесь и там. Зачем? Постой, нет, постой, зачем он врал? Чего он боялся – что пойду в партком?

– Хотел, наверное, разобраться?

– Ах, разобраться!

Света вскакивает, ходит, почти бегает по комнате. Даша берет со стула халат, набрасывает ей на плечи, но Света передергивает плечами, будто халат жжет тело, и он падает на пол. Даша хочет халат поднять, а Света топчет его ногами – розовый, воздушный, привезенный Женей из Югославии.

– Света, не надо! Отдай!

Дашу пугают ее расширенные пустые глаза. И вдруг в глазах – что-то осмысленное. Света поднимает халат с пола, рассматривает, мучительно хмурясь, изо все сил стараясь вспомнить нечто неясное, ускользающее, с этим халатом связанное. И вспоминает – медленно, потрясенно.

– Он отсыпался, а я разбирала его чемодан. И там внизу, под всеми вещами, – сумка, у нас тогда югославских не было… Я спросила потом, а он сказал, что это так, передать кому-то… Даша, что это? Это было же год назад! Даша, какая я идиотка!

Света рушится на диван, рыдает, затыкая себе рот подушкой, колотит по постели сжатыми кулаками, мотает головой от нестерпимого унижения. Даша бежит в кухню, пузырек с валерианкой закручен намертво, она подставляет горлышко под струю горячей воды. Руки дрожат, капли считать невозможно. Даша бухает чуть ли не полфлакона, бежит назад, к Свете.

– Светик, милый, выпей, нельзя же так!

Света отталкивает Дашину руку, вода плещется на пол.

– Пей! Пей, говорю!

Запрокинув Светину голову, Даша заставляет ее выпить остатки.

– Ложись, я сделаю кофе.

– Даша, не уходи, – цепляется за нее Света.

– Я только кофе…

– Не уходи…

– Ребят будить?

– Что? Ах да, буди, только сюда, слышишь, сюда не пускай! Там, в холодильнике, эти, ну как их… ну эти…

– Найду.

– Холодно, Даша.

– Сейчас заварю чай, согреешься. Лучше чай, правда?

Даша закрывает форточку, поднимает с пола теплое одеяло, укутывает в него Свету. Потом идет в соседнюю комнату, будит ребят, кипятит воду, варит сосиски.

– К маме нельзя, она заболела.

– А отец?

– Ушел на работу.

– Так рано? – Дима смотрит Даше прямо в глаза.

– Так рано.

Наконец-то спровадила!

– Света, вот чай, пей, с малиной.

Свету всю колотит, трясет.

– Я позвоню к тебе в школу, да? – спохватывается Даша.

– Да, позвони. А ты?

– У меня две лекции, потом приеду, ты пока поспи – хорошо?

Света держит Дашину руку, что-то бормочет, ее глаза закрыты: действует валерианка. Даша склоняется над ней, пытаясь разобрать слова.

– Позвонил в первом часу – я уж не знала, что подумать, – сказал, не придет, больше не может, перед всеми, кругом виноват… Семнадцать лет, Даша, семнадцать… Все ему, все для него – «тише, папа работает», – а я как кухарка, как нянька, им всем… Все бросила, всем для него пожертвовала…

– Светик, мы все обсудим, что-нибудь придумаем. Спи, я скоро вернусь, слышишь?

Страшно оставлять Свету, но лекции на двух потоках. А кроме Даши, у Светы и нет никого. Был еще Женя… Даша задергивает шторы, гасит свет, осторожно прикрывает дверь – Света, кажется, засыпает, – так же осторожно закрывает дверь входную. Морозный воздух, люди, теплое, набитое битком метро, лекция впереди… Это стыдно, что Даша чувствует облегчение? Для нее Светин ад позади. Вот только сон, мчащийся к морю поезд… Если бы не ворвался в него Женин звонок, она не знала бы, что по ночам видит Вадима, чувствует теплые волосы под своею рукой, не знала бы, что для нее это все еще счастье.

– Где же, дорогая моя, обоснование семинара? – скрипуче встречает Дашу зав. – Имейте в виду, пока я разрешил условно.

Раз дошло до «дорогой» – значит, дело плохо. А она-то думала, что обошлось: впервые на глупости Сергеич не стал настаивать… Но он ведь не догадывается, что это глупость, иначе не был бы дураком. К тому же – иллюзия деятельности… Как там Света? Скорее, скорее к ней, пока не ворвались после школы мальчишки, пока не случилось непоправимого: Света выкричит им все про отца, нанесет удар, ранит смертельно.

– Так вот, Дарья Сергеевна, обоснование жду не далее чем сегодня, и ни днем позже, – мстительно добавляет зав.

Бессильная неприязнь к Даше сделала его проницательным: видит, враг чем-то расстроен, самое время ударить.

– Хорошо. Будет обоснование.

Надо немедленно взять себя в руки: зав любит приставать, когда человеку плохо. Эта странная его особенность широко известна на факультете, преподаватели традиционно скрывают от него неприятности. В прошлом году у Люды болела мать, девочка ночами дежурила – больница на другом конце города, полтора часа езды. Так он повадился вызывать ее к себе с утра, каждый день: «Э-э-э… что я хотел вам сказать? Забыл… Ладно, завтра скажу, приходите к восьми тридцати…» Вся кафедра тогда возмутилась, Даша, слепая от ярости, наорала на зава, и он, по обыкновению, струсил и отступил, оставил Люду в покое. Да, обоснование писать придется, иначе не разрешат семинары и виноватой окажется Даша. «Ничего, успею, все равно окно между лекциями».

Даша садится в свободной аудитории, вздыхает и начинает писать. Она пишет, что сегодня, как и всегда, костюм говорит о материальной культуре, национальном характере и даже складе ума очень многое, что, готовясь к фольклорной экспедиции на Север, пусть экспедиции филологической, без изучения истории костюма не обойтись. Даша доказывает, что дважды два – четыре, снег падает с неба, а за весной, представьте себе, идет лето. Она знает, надо исписать пять-шесть страниц, иначе Сергеич бумагу вернет и скажет, что не солидно. Неважно, что будет написано, главное – подбросить побольше научных терминов.

Скоро она увлекается и пишет уже всерьез. В системе доказательств выстраивается логика будущей экспедиции, ее основная идея. Перо легко скользит по бумаге – пропади они пропадом, тупые и хрупкие шариковые карандашики, писать ими – тяжкий труд. Даша признает только старую, сметенную временем авторучку. Все! Теперь Людочке на перепечатку, и зав наложит витиеватую резолюцию, старательно подписав ее прекрасной своей подписью, исполненной красивым и толстым японским фломастером.

Дашин звонок заставляет Свету сползти с дивана, добраться до двери, открыть. В комнате сумрачно, почти темно – короткий зимний день позади. Ребят, к счастью, нет. Даша зажигает свет.

– Не надо…

Света снова забирается под одеяло. Под глазами черные впадины, лицо обострилось и похудело, за полдня похудело.

– Света, ты спала?

– Не знаю…

– Ты ела?

– Нет. Тело болит, Даша, ужасно болят мышцы. Странно, да?

– Хочешь, сделаю ванну?

– Не надо, зачем?

– Пройдет боль, вот увидишь.

– Ну сделай.

Даша наполняет ванную горячей водой, льет шампунь – зеленоватая пена пахнет травой, – вешает на батарею пушистую простыню, халат – не тот, воздушный, предательский, а из Прибалтики, простой и теплый. Пока Света в ванной, она быстро скатывает и убирает постель, жарит гренки, мелет кофе, сервирует стол. Надо изгнать из комнаты пустоту, вернуть ей жилой дух – пусть пахнет жареным хлебом и кофе, горит яркий свет и звучат голоса.

Света выходит из ванной очень усталая.

– Ты права, почти не болит. А почему ты все убрала? Я лягу.

– Нет, сядешь к столу! Светик, не надо нам повторений: помнишь, я не могла есть, ты меня заставляла?

– Ох, не вспоминай: с тобой пришлось повозиться…

Света улыбается, грустно и удивленно.

– А я, представь, хочу есть.

– Ну и умница!

Кофе, гренки, сливки, творог… Света на глазах приходит в себя.

– Помнишь, Светик, мы говорили о том, что поражение надо уметь превращать в победу, а минус – в плюс? Ты говорила, что уход Вадима заставил меня взять у жизни реванш – подсознательно, но заставил?

– Призываешь сделать то же самое?

– Да.

– Поздно уже, мне – поздно: скоро сорок…

– Нет, Света, не поздно: только сорок!

– Бабий век – сорок лет, такое слыхала, ты, фольклорист?

– Слыхала. Так ведь это «бабий», женский, то есть, а он лет с четырнадцати, понятно? И вообще я говорю не о бабе, а о филологе, подававшем надежды. Света, у нас есть кое-что, чего нет у других брошенных женщин, твой диплом, например, «Поэтика слова».

– Странно, что ты о нем не забыла.

– Еще бы! Он натолкнул меня на мою работу…

– …и ее забодал твой драгоценный Сергеич, – с усмешкой напоминает Света. – И, между прочим, это поражение ты почему-то не превратила в победу. А вся кафедра тебя предала!

Горе сделало Свету злой.

– Кафедра вовсе не предала, – не обижается Даша. – Она растерялась, потому что формально Сергеич был прав: мы не стилисты. Он ведь не допустил обсуждения, отверг в принципе – этого хода никто из нас не ожидал. Дурак дураком, а на такие штуки он мастер. Но сейчас мы говорим о тебе.

– Нет, ответь, а почему ты остановилась тогда? Тебе же советовали отнести в издательство?

Света не произносит имени мужа, хотя советовал, даже настаивал Женя. Даша после развода тоже никак не называла Вадима, в крайнем случае «он».

– Светик, так мы не доберемся до сути, – терпеливо прорывается к своему Даша. – Сегодня, когда я писала бумагу об экспедиции, то подумала о тебе. Ты будешь нам очень нужна – там, в поле.

– Спасаешь? – усмехается Света. – «И мужа тебе заменит коллектив…»

– С мужем вы разберетесь сами! – кричит, потеряв терпение, Даша. – И пошел он, знаешь, куда?.. Это он должен теперь что-то решать, делать, объясняться с ребятами, он, а не ты! У тебя свои проблемы, тебя сбили с ног, изволь-ка вставать и идти дальше…

– Да-а-аша! – Света роняет голову на сложенные на столе руки, рыдает так же отчаянно, как утром. – Ничего ты не понимаешь! Жизнь прошла, она позади! Я отдала ему все, тебе не понять! Нет, надо его вернуть, объяснить, это увлечение, оно пройдет… Даша, найди его, скажи, умоляю!..

– Хорошо, я скажу, – пугается Даша.

Всю ее логику сметает отчаяние Светы.