Текст книги "Анастасия, боярыня Воеводина (СИ)"

Автор книги: Елена Милютина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 42

Как только он вынырнул со своим небольшим эскортом в пределах оборонительных укреплений лагеря Шеина, Михаил понял, что все их планы летят ко всем чертям. Лагерь больше напоминал цыганский табор, а не расположение армии. Пожалуй, в таборе было даже больше порядка. Воинские части располагались хаотично, только двое расположений радовали глаз ровными рядами палаток. Остальные ставили шатры вразнобой, так что понять, где заканчивается одна часть, и начинается другая было невозможно. На загаженном снегу копошились солдаты, кашевары пытались изобразить хоть что-то съедобное из скудных запасов, и над всем лагерем витала такая безнадежность, такое отчаяние. Солдаты не верили в возможность победы, не хотели воевать, только выжить. Воеводам не верили. Эмпату-чародею это стало ясно с первых секунд пребывания в этом месте. Напрасными были все, привезенные им с собой, указы. Они опоздали как минимум на месяц, а то и больше. Этих людей не поднимешь на прорыв. Не увлечешь возможностью скорого разгрома врага. Надо срочно придумывать новый план. Самому, собрать всех более-менее держащих в своих руках воевод. Уговорить идти на прорыв, объяснить, что их ждут, что свежие силы совсем рядом, им помогут!

– Михаил! – послышался удивленный возглас, – князь! Какими судьбами!

– Обещал государю, что проберусь к вам и постараюсь помочь! Вот, пробрался, только как помочь просто не знаю. Полная безнадежность! Князь Прозоровский, Семен, давай пройдем куда-нибудь в укрытие, поговорим без посторонних глаз! Не надо до времени раскрывать мое присутствие.

– Пошли в мой шатер. Только я приглашу одного шотландца. Надежный человек. Вместе и обдумаем ситуацию!

– Воинов моих размести. Устали ребята.

– Размещу. Пошли.

Прошли в шатер князя Семена. Он стоял посреди тех самых, выстроенных по порядку палаток. Прозоровский крикнул вестового и приказал разместить солдат из эскорта Муромского. Расположились в шатре князя. Семен выставил скудное угощение. Продуктов в лагере было мало.

– Плохо все, Михаил! Опоздал ты как минимум на два месяца. Шеин слишком доверился европейцам. Слушал только их советы. Вот и довел армию до ручки.

– Раньше не получилось. Филарет только в конце октября скончался, Михаилу руки развязал. К Шеину у него до последнего часа доверие было. Даже несмотря на явные промахи в осаде. Михаил только-только спорить с ним стал, а то возьми и заболей. Тут уже не до споров стало. Боялся Государь отца до смерти довести. Вот, похоронили, сразу меня снарядил.

– Михаил, честно. Опоздали мы. Армия деморализована, большая часть людей дезертировала в момент набега Мубарека. Ошибки командования тоже сказываются. Шеиным вертят иностранцы. Он считает их истиной в последней инстанции, свято верит их суждениям. Я, конечно, могу поднять на прорыв мой полк, вернее, то, что от него осталось. Ну, Лесли еще поднимет свой, у него порядок. Остальные солдат распустили, так что их полки просто сброд! Но такими силами нам даже не увести Владислава за собой. Шеин-то так и будет сиднем сидеть. Не сдвинешь его. Заканчивать войну надо. Пока можно хотя бы те наши крепости, что взять обратно сумели, по договору вернуть. И надо известить Москву, что бы больше обозов нам не слали. Все равно все полякам достается! Сам видел. Шеину все равно один путь – капитуляция. Так что все твои полномочия ни к чему. Не бери командование! Пусть лучше Шеин позора по полной хлебнет. Заслужил. А ты нет. Уезжай обратно, князь. Доложи Государю.

– Государю голубей пошлем у меня шесть штук. Трое царских и трое своих. Понимаю, зима, бескормица, но хоть кто-то долетит. А я попробую тряхнуть стариной. Хоть и зарекался больше не пробовать, но рискну. Поеду вместе с Шеиным на переговоры, возьму под контроль Владислава. Может, хоть капитулировать удастся с честью, знамена сохранить, оружие, часть пушек. И людей вывести. Не отдать в полон. Этот старый дурак их всех сдаст.

– Что же, может и выйдет у тебя. Помню переговоры об обмене Филарета. Тогда надо тебе Шеину представиться. Только квартировать будешь у меня. Не верю я его окружению. Явно предатели имеются.

Тут отмер присутствующий при разговоре шотландец Лесли.

– Простите, господа, я не понял, все-таки русским владею еще плохо. Как присутствие князя Михаила может повлиять на польского короля?

Михаил извинился перед Прозоровским и заговорил по-английски.

– Капитан Лесли, что бы не ввергнуть вас в панику, позвольте спросить, как вы относитесь к магам? Как все жители Европы, то есть со страхои и ненавистью, иди спокойно?

– Князь, я шотландец. Если вы были в Шотландии, то должны знать, что мы относимся к разного вида одаренным спокойно, считая их порождением силы нашей земли.

– Я в Шотландии не был, но понял.

– То ест, как не были? А откуда у вас такой шотландский акцент в английском? Если бы мы были в Англии, я бы счел вас шотландцем!

– Значит, господин Твистоун был прав. Акцент у меня шотландский, правда, не знаю, откуда. Английский я изучал в России. Но акцент был. И мой учитель европейского этикета счел более простым не избавляться от него, но сделать меня шотландцем. И был прав. Никто не заподозрил. Проехал спокойно пол-Европы. Так вот, лорд Лесли. Я чародей. По вашему, маг. В России магов не преследуют, а используют их дар на пользу государству. Так что я собираюсь попытаться взять Владислава под ментальный контроль и заставить смягчить условия капитуляции. Опасаюсь только, что в его окружении могут быть тоже маги под видом ксендзов. Надеюсь только, что ментальный дар очень редок. И, скорее всего, таких магов быстро забирает себе папа. Святому Престолу страшно оставлять менталистов без своего контроля. Мало ли, что они навнушают людям! Только прошу вас соблюдать тайну. Как я понял, среди европейских офицеров могут быть предатели. Нельзя, что бы поляк насторожился.

– Я понял, – продолжил Лесли уже на ломаном русском, – но, Семен, князя надо охранять!

– Конечно. Михаил, прошу вас, никуда без моей охраны не ходить! А пока пошли, вы представитесь воеводе Шеину, пока нас не заподозрили в сговоре!

– Только давайте сначала отправим голубей Михаилу. Семен, пишем одинаковые записки. Каждый в трех экземплярах. Суть такова: Армии Шеина фактически не существует, на прорыв способна только ее малая часть. Владислава ей не заманишь, он останется добивать полки Шеина. Заслон под Вязьмой снимать нельзя, это единственная защита от удара Владислава на Москву. Помочь Шеину он уже не сможет. Я остаюсь в лагере, попробую помочь выбить более почетные условия сдачи.

Через час послания были написаны, и с одного из защитных укреплений взлетело шесть голубей. И вовремя. На них уже покушались повара Шеина, рассчитывая порадовать воеводу вкусным жарким. Так что людям Прозоровского и Лесли пришлось чуть ли не с боем отбивать птиц. На шум явился сам воевода Шеин. Поинтересовался, из-за чего шум.

– Воевода, – произнес его личный повар, вытирая текущую из разбитого носа кровь, – у этих людей было целых шесть голубей, я хотел порадовать вас вкусным ужином, а они голубей не дали и выпустили их, хотя я сказал, для чего они нужны.

Шеин грозно нахмурился.

– Как вы посмели не отдать голубей и разбить нос моему повару? – грозно спросил он.

– Наверное, воевода, потому, что пускать на жаркое чужое имущество, дурной тон. – Насмешливо произнес у Шеина над ухом такой знакомый голос. Воевода обернулся. Точно, проклятый тезка, любимец государя, князь Воеводин-Муромский. Как пробрался только? И что успел увидеть?

– Успокойтесь, воевода эти храбрые воины оказали вашему повару неоценимую услугу, предотвратили кражу и уничтожение не только моего личного имущества, но и царского, так как три голубя были с государевой голубятни.

– Так они же не долетят! Зима же! Так что эти воины просто их погубили, отпустив!

– Надеюсь, из шести один, да долетит. И донесет послание Михаилу. У каждого голубя послание царю, одинаковые у всех. Надеюсь, что из шести хоть один долетит. «Тем более я наложил на них заклинание силы и скорости. Так что уже к завтрашнему вечеру долетят. Ты о том, что я чародей знаешь, увы, а вот о моей силе и виде магии не додумаешься, к счастью».

– Князь, как вы пробрались к нам? – спросил Шеин.

– Под отводом глаз, к счастью это мне по силам. Государь хотел знать, что у вас творится. Курьеры до него давно не доезжают. Теперь будет знать.

– Как дела на Москве? У нас давно не было новостей. Как здоровье государя?

– Государь в трауре после смерти отца. К тому же зол на вас, Шеин. Считает, что расстройство от ваших неудач приблизило кончину Филарета. Так что вашего заступника больше нет, к сожалению. Попробуйте поднять войско на прорыв к Вязьме, пока у солдат есть силы. Бросить все лишнее, всех больных и раненых и попытаться прорваться к полкам Пожарского и Черкасского.

– И бросить все на разграбление полякам?

– Если вы уйдете с большим шумом, и Владислав последует за вами, что бы догнать, то ему будет не до лагеря.

– Опять возвращаетесь к тому дурному плану по заманиванию короля в ловушку?

– А у вас нет другого выхода. И не кричите во весь голос о ловушке, иначе доброхоты донесут полякам.

– В моем войске нет предателей!

– Вот как? И порох противнику никто не продавал, отчего его постоянно не хватало? На что вы же и жаловались!

– Откуда у вас такие сведения, князь?

– Михаил сам просил меня расследовать, куда пропадает порох, которого вам все время не хватало, хотя слали его вам обозами! Расследовал. И не смотрите на меня так, как будто взором убить хотите! Доклад уже на столе Михаила, так что единственный для вас выход сохранить честь, это погибнуть славной смертью в бою! Предлагаю собрать совещание из полностью проверенных воевод, и подумать над планом прорыва. Предупреждаю, ни Пожарский, ни Черкесский не сдвинуться с места. Они стоят на хорошо укрепленных позициях и будут стоять, так как только они способны преградить путь Владиславу на Москву. Засим разрешите откланяться. Мне нужен отдых после прорыва к вам. Прикрывать отряд из десяти человек довольно трудно. «Прикрывал из 300, без напряжения, под Михайловым, но тебе об этом знать не следует»!

– Поль, что за собеседник у нашего простофили-воеводы? В первый раз его вижу!

– Ты и не мог его видеть. Он из самой Москвы. Любимец самого царя Михаила, его тезка, князь Воеводин-Муромский, говорят, чуть ли не побратим царя.

– И что же такая персона делает у нас в лагере, как пробрался?

– Глаза отвел полякам. Видимо, тезка попросил выяснить, что у нас происходит. Маг он. Сильный, или нет, не знаю. И в боях побывал, и дипломат, три языка знает, так что вы там не слишком о наших планах болтайте. Он разберется и донесет. Правда, они с воеводой на ножах, на это надеемся.

– Так что, не уговаривать Шеина на капитуляцию?

– При нем старик вряд ли пойдет на сдачу на милость победителя. Так что пока погодите. И помните, Владислав нам заплатит только, если Шеин к нему на коленях приползет! Такое условие было! Надо как-то от этого князя избавиться. Подумайте!

На следующий день собрался совет. Пригласили Михаила, Семена Прозоровского, Полковника Лесли, его зятя Унзена и еще пару более-менее не вызывающих явного подозрения в измене иностранных полковников. Обсудили возможную попытку прорыва из лагеря. До Вязьмы, под которой, на берегу реки стоял резерв русского царя, было всего около 135 верст. Два хороших перехода, или около пяти дней для истощенных голодом, измотанных людей. Михаил по секрету сообщил Прозоровскому, что он прикроет выход его людей из лагеря, так что для поляков вылазка будет полной неожиданностью. Шеин прорываться категорически отказался. Предлог – не хотел бросать осадные орудия. Никакие уговоры, что пушки отлить можно, а людей из могилы не поднимешь, на воеводу не действовали. На него махнули рукой. Хорошо, что хоть запрещать попытку прорыва не стал.

Так что появилась надежда, что после удачного прорыва к своим, отъевшиеся, отдохнувшие и отогревшиеся войны пополнят ряды полков заслона а потом вместе с ними нанесут деблокирующий удар, помогая войску Шеина. Пожарскому – народному герою и дяде царя, Черкасскому, он противиться не посмеет. Вылазку назначили на последние дни ноября. Готовились. Поляки тоже как-то притихли и прекратили попытки взять лагерь. Так что с рассветом полки, готовые к прорыву, тихо стали приближаться к передовой линии осаждающих лагерь поляков. Михаил, проверив наличие восстанавливающего зелья, и убедившись, что Анна наварила его с запасом, держал отвод глаз, пока войско не подойдет вплотную к противнику. К сожалению, у Шеина совсем не осталось кавалерии. Большинство полков старого строя ушли на помошь родным, страдающим от набега татар еще летом, а у рейтар коней просто съели, все равно кормить было нечем, подохли бы. Так что лошади были только у командиров, и тех им уступили воины из личного эскорта Михаила. Войска уже преодолели почти половину расстояния ло врага, как произошло непредвиденное. Тишину нарушил пистолетный выстрел, и князь Михаил свалился с седла. Отвод глаз упал, и поляки увидели наступающих. Короткая стычка закончилась в их пользу. Прикрывая отход, погиб полковник Унзен. Михаила подхватил Прозоровский, полковник Лесли помог затащить на коня, Семен передал ему все командование и потащил соседа к медикам. Спросил только:

– Александр, не видел, кто стрелял?

– Только силуэт, но знакомый. Увижу, опознаю! Довези!

– Довезу!

Михаил вновь очнулся в руках к докторов. Немолодой хирург накладывал повязку. Князь услышал немецкую речь.

«Повезло, ранение груди навылет, в двух пальцах от сердца. И пневмоторакса нет. Должен выжить». – Объяснял по-немецки доктор, бинтуя грудь.

– Доктор, это вы обо мне? – на том же языке спросил Михаил.

– Да, вы говорите по-немецки?

– Говорю.

– Хорошо, мне легче, что вы все понимаете. Ранение навылет, пробито легкое, но на периферии, крупные сосуды не задеты. Так что десять дней покоя, хорошее питание и противовоспалительные отвары и все заживет. Хотя с питанием я, честно, погорячился. Но что есть, то есть. Первые три дня лежать неподвижно, бревном. Как я понимаю, вы не из бедных людей, так что слуги имеются.

– Имеются, объясню.

– Значит, лежать. Я раны не прижигал, считаю это варварством. Просто промыл кровеостанавливающим травяным отваром. Так что движение может вызвать кровотечение, имейте ввиду. Где ваша палатка? Через два дня я приду делать перевязку.

– Пока я живу у князя Прозоровского, надеюсь, останусь там же. Если он мне организует другое жилье, то вы у него и узнаете.

– Понял. Он вас и привез ко мне. И еще. Постарайтесь не кашлять тоже дня три. Кашель опаснее движения.

– Хорошо. Спасибо, доктор. Мне опять повезло, вы тоже сторонник методов Парацельса?

– Ого, а вы образованны. Да, я тоже следую его школе. Отдыхайте.

Врач вызвал четырех человек, все из его эскорта, и они быстро оттащили Михаила в шатер к Прозоровскому. Тот пришел через полчаса. Рассказал о происшествии на совете, где обсуждали неудачную вылазку. Полковник Лесли собственноручно застрелил другого командира, полковника Сандерсона, объявив того причиной срыва попытки прорыва и в покушении на князя. Шеин даже пикнуть не посмел. Прозоровский попросил Михаила остаться у него в палатке, что бы экономить отопление. Дров в лагере было совсем мало. К тому же так безопаснее. Михаил согласился и поблагодарил. Сожалел о сорванном прорыве, но от предательства никто не гарантирован. Он предположил, что после такого вопиющего безобразия Шеин прекратит слушать предателей-иностранцев. Но ничего больше сделать было нельзя. Он надолго выбыл из строя, а через две недели, когда он встанет на ноги и будет в силах вновь поддержать войска, будет уже поздно. Сил у истощенных голодом и холодом солдат на прорыв не останется. Оставалось только тихо лежать и поправляться.

Глава 43

Поправлялся Михаил на удивление медленнее обычного. Ранее, под Псковом, через семь дней бегал уже, списал бы все на возраст, но летом, в момент атаки татар на Бобрики, зацепило стрелой, так поднялся на третий день. А сын, Миша, умер. Прямо в сердце попали басурманы. Так что сказалась тяжесть ранения и скудный рацион. У Прозоровского сохранилось немного солонины и пшена, так что была похлебка с мясом, и все. Недостаточно для питания после тяжелого ранения. Голод в лагере все усиливался. Лошадей Михаилова эскорта приходилось кормить мелко рубленными ветками и прятать в палатке. Хотя башкирские коньки, специально взятые Михаилом, могли прокормить себя сами, приученные выкапывать скудную сухую траву из-под снега. Но отпускать их было нельзя. Голод в лагере все усиливался. А кони требовались для того, что бы вывезти раненого Михаила. Конюхи Прозоровского и то удивлялись, как на таком скудном корме башкирцы умудрялись оставаться в теле. Поняв, наконец, что большая часть войска просто умрет от голода и холода, воины уже варили кожаную конскую сбрую, а жгли древки от копий и выдирали колья частокола, Шеин решился на переговоры. Но тянул, и дотянул. Предложение сдаться поступило от польского короля.

Положение поляков было получше, но тоже сложное. Подвоз припасов был редок и нерегулярен. Паны не умели жить в палатках и греться у костров, так что мерзли в своих золотых шубах на козьем меху. Роптали. Обозы из Москвы прекратились, сказались письма Михаила и Прозоровского. Три голубя все же долетело, два царских и один князя, так что царь Михаил запретил слать обозы, кормившие поляков. Перешедшие на сторону поляков наемники и иностранцы роптали, не получая жалования. Денег у короля не было. В тылу разбойничали отряды Бутурлина, разорявшие уезды рядом с Путивлем, отрезая от войска хлебные южные земли, Одоевского, Нагого, Волконского и других, более мелких воевод, препятствуя подвозу пороха и продуктов. Осажденный гарнизон крепость Белой продолжал отбивать атаки поляков, связывая их силы, а сформированные резервы пришлось опять бросить в Валахию, где снова появились турки. И это были уже не войска степных, вассальных улусов, но янычары, которых денежными посулами отступить не уговоришь. Султан все же оторвал несколько отрядов от войска, выступившего на персов, и бросил на ненавистных ему развратных польских католиков. Так что помочь Владиславу было некому, и в январе он предложил Шеину переговоры о сдаче. Переговоры прошли на Жаворонковой горе. Узнав, на какие условия иностранные советники подбивают Шеина, Михаил с трудом, но поднялся с постели и потребовал от воеводы на следующий раунд взять только его и русских полковников. Из иностранцев разрешил только Лесли. Запас зелья взял с собой, наказав Прозоровскому следить, и как только он начнет слабеть, подсовывать ему флягу. Недовольных полковников просто арестовали в лагере. Их охраняли доверенные люди Семена Прозоровского и Михаила. Так что вредить советами они не могли. Перед началом переговоров Михаил имел беседу с Шеиным.

– Значит так, тезка, говорить буду жестко. Стараниями твоих дружков меня вывели из строя, но кое-какая сила еще осталась. Сегодня рискну, попробую заставить короля пойти на более почетные условия, чем та гадость, что предлагали тебе. Сил потрачу немерено, а их у меня сейчас мало. Поэтому, как только Владислав предлагает почетные условия сдачи, вот здесь записано, что он предложит, соглашаешься и подписываешь! Понял? Никакой самодеятельности. Условия до выхода из лагеря переписать начисто, в двух экземплярах, что бы осталось только подписать. Большего я сделать не смогу. И так здоровьем и силой рискую, что бы твою задницу из позора вытянуть! Не послушаешься, предупреждаю, у меня указ о твоем смещении, пущу в ход, смещу и сам все на своих условиях подпишу, и поедешь ты на Москву как вор и предатель. Значит еще раз. Никакого ползанья на коленях перед поляком. Никаких ему знамен. Армия, все, кто могут, выходят с честью, с оружием, в лагере остаются только раненые и больные, которых поляки тоже возвращают беспрепятственно. Большие пушки и обоз оставляем, люди важнее, пусть подавятся. В залог уводим пленных поляков, что идти смогут.

Что? Ты опять про пушки? Ради них можешь и в ногах у поляка валяться? О чести думаешь? Честь не в чугуне. Честь в людях. А валяние на коленях перед Владиславом, то убыток не тебе, то бесчестие державе Российской и Государю. Что есть предательство. Понял? Так что и не пытайся! Мозги сварю! Будешь до смерти только мычать и кашку с ложечки есть! Раз говорю, значит смогу! Вспомни поляков на обмене вас с Михаилом! Так вот, то я им приказывал. Они выполняли, а потом сами удивлялись. Так что шаг в сторону и я из тебя идиота сделаю. Медики скажут – удар у старика приключился! Уяснил себе? Тогда пошли. Что бурчишь? Да, я моложе, но уважения к старым дуракам не питаю. К тому же, знатней тебя. И меня Государь любит, а тебя нет. Уяснил? Будешь вести себя правильно? Тогда пошли. Небось Владислав заждался. И еще. Ксендзов потребуй с переговоров убрать. Негоже православным католиков лицезреть. Помешать они мне могут, ясно? Сил у меня после ранения меньше, чем обычно, не хочу на них тратиться!

На переговоры прибыли в новом составе. Впереди Шеин, за ним Михаил, за Михаилом Прозоровский и Лесли, причем последний тащил небольшую корзинку. За ними остальные воеводы помладше.

Владислав чувствовал себя хозяином положения, однако удивился, не увидев знакомых немцев, да и Шеин выглядел каким-то помятым и боязливо оглядывающимся. Король осмотрел новую свиту воеводы, и тут его под руку толкнул, совершенно непочтительно, пан Госневский. Заслуженный старик, но старик. И разрешения таких вольностей он ему не давал!

– Что тебе?

– Ваше Величество! Потребуйте убрать того боярина, что за Шеиным стоит!

– Какого? Помоложе, что ли?

– Да, того, бледного! И не смотрите ему в глаза, Христа ради!

– Что ты несешь, пан⁈ Горилки перепил вчера?

Владислав посмотрел на стоящего сзади Шеина боярина. Ничего такого. Русский, как русский. Глаза серые. Но глядит твердо. А вот Шеин постарел, сдал, жалко старика! Царь ему и так за его деяния отплатит! Сошлет в Сибирь, там старик и помрет. Не буду я его на старости лет позорить. Проявлю великодушие. Пусть по Европе обо мне слава пойдет, как о великодушном, но справедливом монархе. Пусть уходит со знаменами оружием и мелкими пушками. Победа все равно моя! Но осадные пушки пусть оставит. Надо же хоть какой-то трофей иметь. А я прикажу картину написать, как я капитуляцию русского войска принимаю, со славой. Стоп, какая картина? Пленных, пленных вернуть надо! Что? Согласен? С тем, что бы я потом его больных вернул в Россию? Хорошо! Где подписать? Красиво написали, грамотно, подготовились! Готово! Печать давайте! Все, сдались русские упрямцы! А что это с тем боярином, что за Шеиным стоял? Он что, совсем больной на переговоры явился? Вон, сознание потерял! Как бы не заразно. Поеду-ка я в свою ставку, надо вина для профилактики выпить!

Прозоровский едва успел подхватить Михаила как-то резко побледневшего и начавшего сползать на землю. Лесли подсунул ему под руку флакон с каким-то пойлом. Семен, сраженный сговорчивостью поляков, совсем забыл о просьбе князя. Михаил присосался к горлышку флакона, как к живительной влаге. Выпил до дна.

– Быстрей, уходим и выступаем из лагеря, пока они не очнулись и Владиславу не рассказали, что он подписал! Больше, чем на полчаса внушения не хватит! – Хрипло прошептал Михаил. Александр Лесли подозвал двух воевод помоложе, приказал помочь Михаилу, Отнести его в лагерь на прихваченных с собой носилках. Прозоровский с ужасом смотрел на струйку крови, стекающую из носа чародея. Вернулись, срочно стали готовиться к отступлению. Немецкие полковники пробовали поскандалить, но Прозоровский грубо предложил им или заткнуться, или оставаться в лагере и самим сдаться полякам на их, поляков, условиях. Вернувшись в свою палатку, Семен застал Михаила жадно доедающего еле теплую похлебку. Дров не было совсем.

– Извини, сосед, тебе ничего не оставил. Но надо силы хоть как-то вернуть, что бы обузой вам не быть. Оставлять меня нельзя. Слишком хорошо меня Госневский узнал. Понял, что я с Владиславом сделал. Я его так же Филарета заставил насильно обменять в свое время. А не привезти в Москву хоть мое тело, чревато гневом Михаила. Если он и пропустит, то Анна, моя жена ему покоя не даст. Так что сейчас полежу полчаса и надо как-то на коня влезть. Хорошо, что башкирцев сохранили. Одного Шеину дайте. Хоть и дурак, а все же старик! Давай еще фляжку зелья!

– Что за гадость ты пьешь? Не хмельное, но горькое, жуть!

– Восстанавливает оно силу при перерасходе. Ментальный контроль уйму силы забирает. Даже не смог воспрепятствовать решению о выдаче пленных поляков. Черт с ними. Сил совсем не было.

Колонна капитулировавших войск медленно потянулась по Смоленской дороге к Дорогобужу. Ослабевшие воины еле ползли, а части из них приходилось еще вручную тянуть пушки. Бросать их Шеин запретил под страхом смерти. Послушав старого дурака Прозоровский сообразил быстро. Оставив Михаила под наблюдением Лесли, который долго не думал, а позвал пару своих соотечественников, шотландских горцев, которые мигом привязали князя к седлу, и лошадиной шее так, что упасть он не мог, Семен с тремя дружинниками поскакал в Дорогобуж. Там с передовым отрядом сидел взявший его воевода Федор Сухотин. Мигом сообразив, что требуется, опытный воин организовал крестьян с розвальнями, бабам приказал наварить жидкого овсяного киселя побольше, сотне всадников взять заводных лошадей и выехать навстречу измученным людям. Сотнику приказал взять одни сани и, оставив коней офицерам следовать за медленно плетущейся колонной, подбирая упавших от истощения людей, спасая их от гибели. А так же наблюдать за поляками, которые вполне могли самостийно, не подчиняясь королю напасть на колонну с целью поживиться. Однако все было спокойно. Прозоровский, выпив чашку куриной ухи с травками, поспешил обратно. Сухотин отправил с ним свои санки с легкой кибиткой для Михаила. Вручив своему ближнему холопу Ваське чугунок с куриной ухой и мелко нарубленной курятиной, наказав беречь пуще глаза, Прозоровский вернулся к войску. Увидев прикрученного к седлу князя уже хотел ругаться, но Лесли успокоил его, что это давний способ перевозки тяжелораненых при набеге в Шотландских нагорьях, где нет дорог, а только горные тропы. Михаила отвязали, перенесли в санки, дали куриной ухи с кусочками мяса. Остаток разделил со своими офицерами Лесли. Князь был в полузабытьи, но поел и снова заснул. Полковой батюшка полка Прозоровского, обладавший слабым даром, объяснил Семену, что при перерасходе дара такое состояние нормально, и продлится дня два, не меньше.

До Дорогобужа до темноты, естественно не дошли. Уже при свете факелов передовые воины доползли до переправы через Днепр, давно покрытым льдом у деревни Соловьево. Там их ожидали крестьянские розвальни и горячая еда, а так же возможность погреться у костров. Наутро, к возмущению народа Шеин приказал погрузить на розвальни пушки, заставив измотанных солдат идти пешком. Но сердобольные крестьяне в нарушение приказа положили всего по одной пушке на сани и посадили еще по два-три человека из самых ослабевших. Прозоровский поехал вместе с Михаилом, а спасших им жизнь башкирских коньков приказал накормить и гнать табуном, без поклажи, что бы сохранить. На следующий день доплелись до Дорогобужа там остановились на дневку. Прозоровский и Сухотин настояли на том, что бы часть пушек оставить в крепости, а на розвальни поместить совсем ослабленных людей. Передохнув, утром Прозоровский известил Шеина, что он едет вперед, увозит Михаила Муромского в Москву, и не дождавшись реакции воеводы умчался в сторону Вязьмы. Предварительно имел разговор с Сухотиным, приказал ему при появлении поляков срочно известить Пожарского и Черкасского и поступить под их командование. И не слушать дурака Шеина, требовавшего не сдавать Дорогобуж до последнего. В Вязьме, Семен доложился князьям, объяснил ситуацию, получил сменных лошадей и заверение, что остатки его полка примет под свою руку Черкасский, а так же пожелание довезти Михаила живым, умчался в Москву. Довез. Передал на руки жене и поехал доложиться царю Михаилу.