Текст книги "Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

КОРАБЛИ ПЛЫВУТ. Ч. 1

«Можно ли назвать Перекрёстки мистическим временем? В деревенских поверьях Вольной Тильвии, Даматы, Вейгорда, Хартрата и прочих стран время Перекрестков предстаёт как некая расселина между годами, час неожиданных решений и случайных встреч…»

Тэртан Эввек, «Религии, поверья, традиции»

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

Женщина стоит на прихваченной инеем траве. Трава – новая поросль, которая обманулась тёплой осенью. Тёмно-зелёная с инеистой проседью. И она пахнет водой и ранним утром, и подступающей зимой, и шлёт женщине едва заметные блики-знаки. Давай же, нашёптывает скованная инеем трава, давай, вдохни полной грудью, распрямись и поведи по мне ладонью, и простись с тяжкой памятью, потому что нынче мы отпускаем её по воде…

Но в руке у женщины – кнут, и она не слышит.

Женщина стоит на тёмной, предрассветной траве, чуть согнув колени и отведя руку с кнутом.

Перед двумя хищниками.

Алапард скользит и дразнится в сиянии инея, красуется медовой шкурой, и наслаждается тем, как под шерстью перекатываются мускулы, и вздергивает верхнюю губу в лукавой усмешке.

Рихард Нэйш тихо перетекает с места на место, движения вкрадчивы и осторожны, ладонь вытянута вперед, и на ладони – предостерегающий серебряный блик.

Они все трое слишком увлечены своей непонятной игрой – а потому не замечают меня, прислонившегося к стволу верного дуба-старика, неподалеку от густых зарослей ивняка. Дуб и заросли уже оголились перед зимой, но всё равно скрывают надежно, и я не так близко, чтобы слышать, но достаточно близко – чтобы видеть…

Кнутовище в пальцах Арделл тихо подрагивает – заставляя кожу скортокса струиться и рисовать фигуры в воздухе. Морвил, кружащий на полусогнутых лапах по поляне, тоже чертит в воздухе хвостом. На лице Рихарда Нэйша цветет неизменная безмятежная улыбочка.

Свист кнута и дарта сливаются в одно. Серебристое лезвие быстрее арбалетного болта срывается с ладони своего господина, но там, где была Гриз – теперь уже пустое место, только чёрная петля летит, грозясь захлестнуть устранителя за талию.

Нэйш уклоняется – и, проскальзывая под самым кончиком кнута, выбрасывает вперед ладонь с серебристой стрелкой – и теперь уже варгиня ныряет вниз. Уходит в траву, будто в воду, из лежачего положения делая попытку захлестнуть лодыжки противника парализующим хлыстом. Молниеносно перекатывается – и выныривает в другом месте, в искрах инея, уклоняясь от серебристого лезвия.

Волосы у неё собраны в плотный пучок, и мне жаль, что они несвободны.

А щёки горят, и губы приоткрыты, и эта безумная, безукоризненная грация движений, когда она в очередной раз пропускает палладарт мимо себя, и краткие передышки, когда они идут по кругу, по кругу, не теряя контакта взгляда, и музыка утра – первые робкие приветствия птиц в птичьих вольерах…

И я не знаю, зачем смотрю на это – может, затем, чтобы представить её в танце. Лёгкую и воздушную, взлетающую не над травой – над безупречным зеркальным паркетом, и не в клетчатой рубашке с подвернутыми рукавами – в платье цвета весны, которое так пошло бы ее глазам. И… не с ним.

На Нэйше костюм вроде тех, в которых он совершает пробежки по закрытой зоне питомника. Непритязательная рубаха и штаны, которые делают его ещё более хищным – потому что очевидно не идут к зачёсанным назад волосам, к холодной улыбочке коллекционера, к лезвию палладарта, на котором теперь пляшут рассветные отблески.

Он развлекается, и кажется, что движения его лениво-плавны, даже небрежны – в противоположность собранной и серьёзной Гриз. Но дарт устрашающе точен, и он не пропускает ни одной оплошности противницы, не даёт ей даже отдышаться. Свист лезвия, свист кнута, и откаты, и переходы, и по губам можно прочитать насмешливое: «Неплохо, аталия», и я знаю этот взгляд, от него утро вокруг меня вскипает алым.

Потому что он смеет смотреть на неё так. Как на собственность. На часть коллекции.

Может быть, я слежу отсюда, от зарослей, только чтобы увидеть, как его захлестнет наконец черная чешуйчатая петля из кожи скортокса.

С замиранием дыхания наблюдаю – как легко отпрыгивает в сторону Арделл, как кнутовище в её руках выписывает круги и восьмёрки, и гибкое тело кнута змеёй рассекает воздух, делается легче ленточки, вытягивается и взлетает – и как будто живёт…

Но в ответ – взвивается неумолимое серебристое легкое лезвие, в рассветных брызгах как в брызгах крови, и белая цепочка кромсает и режет предзимний день. Нэйш, рисуясь, ускользает от ударов кнута и сокращает дистанцию, и вот наконец Гриз оказывается прижатой к краю поляны, делает неудачный уклон, и лезвие мгновенно взвивается и стремится – ужалить…

Ноги делают короткий рывок – оттолкнуть, заслонить…

Поздно?

Не нужно.

Глаза полулежащей на земле Арделл наливаются зеленью – будто впитав в себя травы. И Нэйшу приходится в перекате уходить от Морвила.

Гризельда поднимается, отряхиваясь от росы – и смотрит на новый танец: алапард против человека. Морвил морщит нос и обворожительно, радостно улыбается – наверное, это не в первый раз. Улыбочка Нэйша становится напряженной и застывшей.

Атархэ в ладони сосредоточенно замирает.

А я слышу тихий вздох из кустов – и понимаю, что не один.

Уна спряталась куда лучше меня – её почти совсем не видно за ивняком. Она была там всё время – и я не заметил?! Единый в небесах… она могла подумать, что я пялюсь на главу «ковчежников», а между тем у меня, разумеется, есть причины здесь быть.

– Красиво, да?

Кажется, я раньше даже не слышал ее голоса: в лекарской она тут же пряталась под волосами, зыркала пугливо, кивала или мотала головой.

– Что?

– Я иногда хожу сюда смотреть, – голосок у нее – будто песня тенны, которая только-только подала голос. Трепетный и прерывистый. – Они тут… бывает, что тренируются. По утрам. Когда у неё есть время и если Рихард в питомнике. И я иногда тоже хожу. Просто это красиво, да?

Красиво – и жутко. Человек против алапарда. Грация прыжков, и скорости, и мягких лап – против стремительности и быстроты полета дарта. Захватывающе, и каждую секунду кажется – вот, сейчас всё… он коснётся лапой… Нет, дарт же был нацелен ему прямо в горло… вот, алапард упадет на Нэйша в прыжке… Нет, лезвие почти же горла коснулось!

Пока ты понимаешь, что это происходит не в первый раз, и человек и зверь только обозначают удары, не доводя их до конца. Намечают атаки – и проводят их не полностью. Игра? Тренировка? Небольшая схватка двух хищников?

И быстрота, и гибкость, и немигающие скрестившиеся взгляды, и Морвил делает вид, что разъярён, а губы Нэйша сошлись в узкую полоску, и ему приходится напрягаться – чтобы избежать взмахов немаленьких лап и опасных длинных прыжков.

А Гриз Арделл смотрит на этот непонятный танец внимательно и серьёзно – то ли прикидывая что-то, то ли оценивая, и рассветные лучи просачиваются через ветви ив и коронуют ее солнечными бликами…

– Да. Красиво.

Уна выступает из зарослей и немного приближается, не отрывая взгляда от поляны. Наконец-то могу рассмотреть её лицо – бледное, тонкое, с огромными голубыми глазами, нервными губами и сеточкой вен на висках. Взгляд наполнен болезненной жадностью, и смотрит она неотрывно…

Не на Морвила, конечно. На Нэйша, который ныряет под прыжок огромной кошки, перекатывается и встаёт, направив дарт алапарду в бок.

Единый в небесах… ну, вот что она в нём нашла. Что они в нём все нашли?

– Никто так не может, – тихонько говорит Уна, не отводя взгляда от зрелища. – Против алапарда один на один. Это никто и никогда так не мог.

Не разочаровываю ее тем, что были Мечники, которые в одиночку выходили на алапарда, тоже с атархэ. И даже маги Воды.

И что если бы Морвил ударил бы в полную силу – Рихард Нэйш был бы уже минут пять как мёртв.

Эта пляска с алапардом – выматывающая, жестокая, но всё-таки тренировка, на грани напряжения всех сил и всей быстроты, но закончиться она может только одним.

Морвил ускоряется – и на миг я перестаю понимать, что происходит. Вижу только растянувшегося на траве Нэйша и алапарда, который на нем разлегся. Клыки Морвила нежно сжимают запястье устранителя. Предупредительно.

Вечерней печальной птицей вскрикивает Уна рядом.

А мне становится холодно. Не потому, что я только что воочию видел скорость алапарда.

Возле виска зверя вкрадчиво маячит неизменный серебристый блик.

Все силы неба – он все-таки успел.

Звонко поет кнут – и поперек палладарта ложится черная кожа скортокса. Рука у Арделл прямая и напряженная – готова рвануть кнутовище на себя.

– Так… нечестно, – шепчет Уна. – Она это… нечестно. Двое на одного! Она иногда бывает такой подлой!

Она готова заплакать. А я не могу оторваться от сцены на выбеленной инеем лужайке. Где Гризельда Арделл замерла и чего-то ждет. Хода противника?

Спутанный кнутом дарт падает на землю – атархэ услышал волю хозяина. Хозяин лежит на траве, под придавившим его обширным гладким телом. Внушительная пасть – и предплечье в ней, между желтоватых клыков.

Дрожащее дыхание Уны. Пристальный взгляд Арделл. Весёлое, озорное подрагивание кончика хвоста алапарда.

…и тонкая стальная игла охотничьего ножа, которая прижимается к шее зверя. Откуда нож? И главное – в какой момент он успел его достать?

Арделл машет рукой – кажется, разочарованно. Морвил освобождает руку Нэйша и отходит – тот прячет нож и встаёт. Подбирает дарт из травы и что-то насмешливо говорит Гриз.

– Нечестно, – упрямо шепчет Уна.

– М-м-м, – вспоминаю, что так и не ответил. – Весьма… несуразное создание.

Морвил, изнывая от свободы и игры, валяется по хрусткой траве. Арделл что-то доказывает Нэйшу, сворачивая скользкие от воды кольца кнута. Устранитель отвечает, стоя чересчур близко от неё. Потом оборачивается в нашу сторону и делает приветственный жест.

Уна с испуганным писком кидается поглубже в заросли, а я осознаю, что торчу чуть ли не на виду – слишком увлекся зрелищем.

– На что уставился? – голос Мелони позади окончательно рушит очарование утра. – Грызи выгуливает своих питомцев. Монстра и алапарда. Ха. Эй, Грызи! Эй! Там вызов!

Машет Арделл и бормочет под нос:

– Ну надо ж, Морвил ему опять ничего не откусил. Морковка, а тебе тут чего? Про эту не спрашиваю, – указывает в заросли, откуда звучит новый испуганный писк, – ее дом целебня, это все знают. А ты чего тут хотел узреть?

– Как Морвил ему что-нибудь да откусит, – даю я почти что честный ответ.

Мелони удовлетворенно кивает. Говорит: «Да, тебе там письмо. У Фрезы заберёшь». И направляется к вольерам, и я гляжу ей вслед, пытаясь выкорчевать из себя чувство вины. Потому что ведь даже мысленно теперь я не имею права звать её наречённой или невестой – после того, как позволил себе поколебаться в чувствах. Как ей сказать об этом? И на какой корабль, уходящий в Незримые Дали, возложить этот груз?

– Янист, Тодд приехал, Тодд приехал!

Маленькая Йолла – оживлённый вихрь с белым корабликом в руках. Кораблик к вечерней церемонии Провожания ей делала Фреза (а я помогал с мачтами и парусами) – но у торговца Тодда девочка разжилась маленьким медным фонариком на мачту.

– Глянь, как горит, как настоящий, а? Тодд мне ужо и приделать помог. А на палубу я во, сластей у него купила – это для братьев, а батя сладкого не любил, так Тодд сказал, что вот табачок этот прямо вот про каждого мужика делан, пусть даже и для мёртвого, да! А ты ещё не запас? Совсем не запас?! Так беги, а то ж уедет совсем, а как ты вечером?!

Киваю и спешу к воротам питомника, где уже мило щебечет со старым Тоддом Аманда. Перебирает корабли, рядами выложенные в его тележке, цокает языком: «О, тропы Перекрестницы, груз чьих вин потащит на себе эта шхуна? Эвальда Шеннетского? Впрочем, у меня есть тут на примете один устранитель…»

В присутствии светозарной нойя сморщенный Тодд самую малость разглаживается, жмурится и кивает мне даже с какой-то долей благосклонности. Показывает на корабли – я качаю головой. Мне не нужен корабль для Провожания: мёртвые там, с Единым, предстают перед Справедливейшим Судиёй, который определит каждому Лучший из Миров. Хотя и велико искушение – провести пальцами по гладкоструганным палубам, перебрать медные и бронзовые фонарики в коробке… вернуться памятью в детство, когда традиция ещё что-то значила.

Но я роюсь в коробах Старого Тодда в поисках подарков: я давно запас защитный артефакт для Мелони, нитки для вышивания с серебром для нойя, новый водный амулет – для Лайла… А что может понравиться Арделл? Я всё тянул и тянул, заказал вот для Йоллы отличный атлас с картами Кайетты – девочка очень хочет учиться… А тут не решился.

Так что я перебираю ленты, гребни, артефакты – мелкий подарочный хлам, в котором нет-нет да попадётся сокровище. И не могу отвязаться от старой песни, слышанной ещё в детстве:

Корабли плывут, корабли плывут –

На себе они что несут?

Это тем дары, это тем дары,

У кого под водой пиры.

Корабли плывут по ночной воде,

Где их пристань, скажи мне, где?

Где бурлит вода, где бурлит вода,

Где ушедшие навсегда.

День Памяти на то так и называется, чтобы тебя одолевала память.

Откладываю со вздохом какую-то женскую надушенную шляпку – откуда она у Тодда?

Перчатки – тонкие, прочные, искусно выделанные из кожи. Пропитаны огнестойким составом – коричневая кожа чуть-чуть отливает бирюзой. А у неё иногда краснеют и замерзают пальцы, и перчатки скроют шрамы поперёк ладони…

Аманда цокает языком, поглядывает лукаво:

– Ай-яй-яй, сладенький, какая вещица. Только вот Мел они будут велики, а мне маловаты. Ну, разве что Гриз – в самый раз, представляешь? Тодд, дорогуша, скидочку в честь праздника?

Они торгуются за корабль, взахлёб, с красочными оскорблениями и перечислением достоинств и недостатков товара – пока я прячу перчатки и тихонько сую старому Тодду две золотницы – без торга.

И память не оставляет, купает в своих волнах. Вспоминается отец – он не любил Корабельные Дни, даже храмы не посещал. И мой опекун – господин Драккант учил нас с Мелони делать кораблики и украшать их, водил вечером к речке и хохотал: ну вот, устроили году проводы, расплевались с прошлым? Завтра будем встречать новое?

Аманда идёт рядом, прижав к груди резную шхуну с красными бортами. Понимающе кивает в ответ на мой взгляд.

– Память, сладенький?

Память… о девочке, с сосредоточенно нахмуренными бровями опускающей свой кораблик в воду. Подталкивающей меня локтем: эй, эй, валяй, Морковка, давай уже свой корабль-провожатый. О девочке, которая никогда не окажется в трюме – где груз боли и памяти, и никогда – я клянусь! – не будет забыта и мною оставлена, но что мне делать и как сказать ей о том, что я забыл о своём слове?

Аманда мурлычет песню – на своём языке, но мотив тот же:

Корабли плывут, свет в ночи дрожит –

Что же в трюмах у них лежит?

Это прошлый год, это груз невзгод,

Груз обид, боли и забот.

Корабли плывут, корабли плывут –

За собой они год зовут.

Корабли плывут и уходят вдаль –

Ты прими их к себе, вода.

Машет от общей кухни Фреза, показывает жестом: зайди. Киваю – и слышу, как откликается под утренним небом серебристый зов колокольчика-артефакта.

– Общая встряска, – мурлычет Аманда, – сегодня рано, но это понятно – первый день Перекрёстков… Ты будешь праздновать в питомнике, пряничный? Здесь бывает хлопотно, но уютно, и я пеку свой фирменный пирог со сливками.

Праздновать в питомнике Перекрёстки? Провожать старый год и становиться на порог нового? Звучит как зловещая шутка. Но Мелони останется – а значит, мне придётся тоже.

– Церемонию Провожания мы проводим прямо тут, у пристани, да-да-да. И вечером поём и рассказываем истории – не могу дождаться, что же в этот раз вспомнит Фреза? И у нас ещё новички – о, это будут самые интересные Перекрестки за последние годы! Конечно, встреча года немного задерживается – ты же понимаешь, животные, их Мел и Гриз тоже угощают. Но потом обязательно случается что-нибудь захватывающее: один раз Фреза подралась с грабителями, а как-то раз компания Лортена подожгла его особняк… И ещё один раз они почти утопили самого Лортена, когда решили омыть его от прошлого года – ах, Гриз пришлось прыгать за ним в речку! Просто восхитительно, уверяю тебя, есть, что вспомнить, взять хоть того «клыка», который посреди праздничного ужина забыл что-то в вольере у виверния…

Я резко останавливаюсь, и нойя уточняет со смехом:

– Не Рихард, конечно, тот, что был до него. Нэйш здесь не празднует. Может, он считает, что его истории принесут слишком мало радости, а может, его не забавляют игры – но он проходит Перекрёстки неведомо где и как, в его стиле, да-да-да?

Вот уж точно, – киваю я с некоторым облегчением. Вслед за Амандой поднимаюсь на крыльцо бывшей таверны и спешу на утреннюю «встряску»-совет. Внутри какое-то странное ощущение.

Словно бы Поминальный День (Вспоминальный, как мы шутя называли его с Мелони в детстве) начинается для меня с чего-то важного, о чём я забыл.

ЛАЙЛ ГРОСКИ

Вдохновенная рука того, кто создавал календарь Кайетты, покромсала год на одиннадцать месяцев по тридцать три дня. Каждый месяц получил посвящение в честь божества – а поскольку Девятеро это вам не Одиннадцатеро (про Керрента-Первоварга, вечно забывают) – то ещё два месяца ушли на Предвечного Дикта и Всесозидательницу-Аканту. После такого разделения остался куцый хвостик, не принадлежащий ни старому году, ни новому. Перекрёстки – промежуток в два дня, когда нужно как следует отчиститься от того, что было и подготовиться к тому, что на тебя неизменно свалится.

Проводы и Встреча, Очищение и Обновление, Корабельный день и День свежих вод, Поминание и Веселье – словом, так и так получается, что два дня Перекрёстков содержат в себе противоположное.

В Поминальный день полагается поминать и вспоминать. Ходить по храмам и просить прощения, у кого попросится. Помогать сирым разной степени убогости и печаловаться о своём несовершенстве. Заканчивается день Корабельными проводами, когда все от мала до велика идут к ближайшему водоёму и нагружают его маленькими кораблями – покупными и самодельными, с белыми парусами, исписанными именами, с изукрашенными бортами – в общем, в меру фантазии. На палубу кладут небольшие передачки тем, кто ушёл в Водную Бездну – приветы и память от живых. На мачту вешают фонарики – чтобы все нашли верный путь во тьме.

Трюм положено нагружать всем тяжким, что случилось в прошлом году: расставаниями, болезнями, нуждой, склоками.

На Встречальный день всюду царствуют радость и надежда – следующий год уже на пороге и вдруг он каким-то чудом да будет хорошим. Народ выходит гадать и увеселяться, идет обмен подарками и сладостями, обливание водой, которая уже обновилась, и теперь нужно смыть с себя год и породниться со следующим. Фейерверки в городах, песни, пляски, ярмарки.

После этого приходит первое число Луны Дикта, а Предвечный – парень суровый, так что чаще всего этот день носит горькое название Похмельный. Я бы мог назвать его ещё и Склочным – помнится, мы здорово зашивались в Корпусе из-за количества преступлений.

Нынче Склочным мне хотелось наименовать себя – причём, решительно непонятно, почему. Следы от пыряния кинжалом уже с девятницу как совсем затянулись, на нас неудержимо наступал год под номером тысяча пятьсот девяносто восьмой от Прихода Вод, Гильдия помалкивала во все свои несомненно чистые тряпочки, а я с чего-то вступил на Перекрёстки в настроении, которое примерно можно было выразить формулой «моя бывшая плюс Тербенно помножить на маразм королевы Ракканта».

Грызун – и тот не стал точить мою печень дурными предчувствиями. Разнообразия ради – он просто ныл, но делал это с утра и постоянно.

«Ы-ы-ы-ы, собрание, рано-то как, – отдавалось едко и желчно. – Небось, сейчас нас оповестят о том, как развешивать гирлянды по яприлям и кормить пудингом алапардов. У-у-у-у, Мел в хорошем настроении. Наверняка проломила своим корабликом голову какому-нибудь провинившемуся вольерному, хорошо б не Дерку – он мне две серебряных должен. Фу, а вот Нэйш».

Источающий бодрость Нэйш инстинкту не понравился настолько, что тот аж захлебнулся на пять минут: «В костюююююмчике, зараза. С улыыыыыбочкой, зараза. С блокнооооотиком, скотина, ща сядет, рисовать будет, убил бы, нетсилсмотреть!»

– Солоденький, что-то не так? – справилась Аманда, которая принесла в каминную легкий корабельный дух (шхуна в её руках была почти так же изумительна, как грудь, к которой она была притиснута). Я махнул рукой и заверил, что теперь-то всё так, раз она здесь.

Арделл сбежала по лестнице и с размаху запрыгнула в кресло за столом.

– Сегодня особая «встряска». Попытаемся обуздать тот идиотизм, в который обычно превращаются праздники в питомнике.

Внутренний грызун поражённо смолк, встретив кого-то с еще более непраздничным настроем.

– До новичков доношу, если ещё не знаете: все семейные вольерные празднуют с семьёй и уходят после полудня, так что у нас прибавляется работы. Если у кого-то есть уважительные причины, вроде похода в храм, посещения близких и прочего – говорите сразу и обозначайте время отсутствия. Нэйш, с тобой всё ясно, нужно будет – вызову.

Устранитель благодушно отсалютовал карандашом. Начальство подождало отпросов, не дождалось и продолжило:

– Церемония Проводов – как всегда, на пристани, по времени – как звери позволят. Дальше посиделки у камина под пироги с историями и песнями. Костры не жжём, поединков не устраиваем, если кто-нибудь склонен к утренним розыгрышам в день Вторых Перекрестков – советую передумать, и без того работы хватит.

«А на Рифах-то повеселее было», – вздумал высунуться внутренний голос.

– Закрываем питомник для посетителей – дня на три, всё равно трезвых не будет. Вход – через калитку, артефакты на засовах не забываем обновлять. Будут ломиться пьяные из деревни – просьба не калечить. Мел. Это. Касается. Тебя.

Последнее колено Драккантов фыркнуло носом и тоже отсалютовало. Ножом. Гриз пригвоздила её взглядом наподобие «Я за тобой слежу!» и продолжила расклад:

– Браконьеры в открытую часть питомника на праздник не сунутся, но деревенские вечно забредают. В патруле ночью я, Хаата, Нэйш, возражения? Возражений нет, хорошо, остальные – смотрите за Лортеном и его гостями, чуть что – вызывайте меня. И да, Мел…

– Не калечить, угу.

На этот раз Гриз посмотрела на Яниста. Взглядом, который напутствовал: «И ты за ней тоже следи!»

– Ко второй ночи Перекрестков они там все перепьются. Пожары тушим, пьяниц усыпляем, из вольеров идиотов достаём. Вяжем или отрезвляем, рассовываем подальше друг от друга – хоть в подсобки, хоть в сараи, главное – не к Лортену. Нэйш, и если ты ещё раз начнёшь вскрытие, когда из угла три аристократа глазами лупают…

– Насколько я помню, работа была срочной. И не я их туда поместил.

– И скажи спасибо, что он вскрывал не их, сладенькая, – ласково подхватила Аманда.

«Сладенькая» сверкнула гневной зеленью из взгляда и продолжила:

– Первое число как-нибудь переживём, разве что если какие-нибудь банды заявятся за подвигами…

– Мяснику своему говори, чтобы он их не калечил!! Можешь вон Конфетку попросить – пусть им печенек отсыплет!

– На самом деле, отличная идея. Немного яда – или хотя бы слабительного…

Арделл помассировала виски, явно приходя к мысли, что в «теле» нужен какой-нибудь новый орган. Например, отвечающий за затыкание ртов.

– Хватит. Дальше начинается самое паскудное, – Мел и Аманда поддержали дружным сочувственным стоном.

– Визиты благотворительниц, – пояснила красотка нойя и потрясла своей шхуной. – О, эта память может наполнить несколько таких трюмов. Клянусь тропами Перекрестницы: на этих дам нападает безумие, словно они грифонихи во время гона…

– Пвфхаа-а-а!!

– Лезут как шнырки в горох, – отчеканила Мелони и отоварила закашлявшегося женишка кулаком по спине. – Одна за другой, вир знает, куда засунутся. Всё им расскажи-покажи, бедные зверушки, а можно погладить, сю-сю-сю, вскую ли вы не в платье, ой, единорог навалил кучу, ой, у них из-под хвоста не радуга льётся… Морковка, завязывай кашлять, кулак отбила.

– А насчет них… тоже действуют предупреждения «не калечить»? – осведомился бедолага Янист, кое-как разогнувшись.

– А ты собирался? – хмыкнула Мел. – Грызи, кстати, он за «витрину» сойдёт.

– Ч-что?!

– Пожалуй, – отозвалась варгиня задумчиво. – Господин Олкест, нужен тот, кто бы встретил благотворительниц, побеседовал с ними, провёл по питомнику. Словом, кто-то с хорошими манерами. И желательно бы мужчина…

– Потому что эти курицы сплошь старые девы.

Янист под взглядом Арделл заалел и забормотал, что, конечно, любую помощь…

– Замечательно, а то в прошлый год Рихарда на всех не хватало, – после такого вердикта Янист стремительно спал с лица. – А у нас есть дела и без поединков между благотворительницами. Нэйш, Олкест, рассчитываю на вас, главное – не подпускайте их к опасным животным…

– Или ко мне.

– Или к Мел. И Фрезе. И к Изе. Нэйш, объяснишь человеку тонкости.

Янист продолжил спадать с лица. Гриз передохнула и опять оседлала начальственного конька:

– Вольерные к этому времени вернутся – Аманда, нужно отрезвляющее. Будем следить за чистотой клеток и вообще, территории. Мел, на нас с тобой – животные и их поведение, Лайл, если вдруг выжмешь из кого дополнительные средства – я не расстроюсь. Насчёт средств: если карманы пустые или какие-то сложности – говорите сразу, после праздников поджаться придётся. Да, и если приедет матушка Лортена…

– …то я спускаю с привязи мантикору!!

На этой реплике Мел предпраздничный совет можно было бы даже считать и законченным. Дальше пошла рутина, унылая до того, что крыса внутри начала позёвывать. Сирил-Сквор в клетке задумчиво поскрипывал, переваривая услышанное. Словом, всё шло очень даже заурядно – если бы в конце «встряски» в меня не прилетело заданием.

– Вызов не то чтобы срочный, – сказала Арделл, задумчиво комкая листок блокнота. – От знакомых нойя. Триграничье, бывший замок Шеу, возле городка Трестейя...

Ёкнуло внутри – и откликнулся тихий смешок из угла.

– В чем дело, Нэйш? Знакомые места?

– Для меня? Нет. Но может быть, для кого-нибудь…

Взгляда в мою сторону так и не последовало, но от улыбочки устранителя по коже пошёл холодок.

Он же читал моё дело. Помнит через столько лет или всё-таки опять справки наводил?

– … у замка дурная репутация: во время войны Айлора и Вейгорда переходил из рук в руки, да и потом там кто только не ютился. Сейчас нойя хотели переждать в замке холода, но новые хозяева дали им отпор, очень жёсткий. Натравили керберов, игольчатников и гарпий. Но главное – люди из лейра успели заметить животных на территории. Покалеченных и изголодавшихся, в клетках. Вряд ли владелец сходу решил сотворить зверинец, да и вообще – вопрос, кто купил замок с такой репутацией. Вызов не оформлен, и нам за него не заплатят. К тому же, еще и праздник… Но там животные, и в лейре утверждают, что с новыми владельцами замка нечисто.

Нечисто на Триграничье. В местечке, где прижимаются друг к другу Вейгорд, Айлор и Дамата, где под землёй – бесконечные перехлёсты Кошачьих Ходов, извилистые лабиринты, обвалившиеся ходы, слепые тупики. И тайные метки, которые не каждый прочтёт…

– Хорошо бы присмотреться, – говорила Гриз. – Не в смысле – лезть прямиком в замок, конечно, а в смысле поспрашивать в окрестностях. Нэйш, если ты свободен…

Устранитель прикрыл блокнотик и поднял глаза на меня.

– Разумеется. Мне только хочется узнать, не возражает ли Лайл против твоего решения. Как думаешь, Лайл? Не стоит ли туда послать кого-то менее заметного, более свойского… лучше знающего местность?

Под вопросительным взглядом Арделл я выжал на физиономию максимум безмятежности:

– Само-то собой, возражаю – нынче праздник, а преумножать скорби местных как-то даже и немилосердно. И да, бывал я в этом городишке. Триграничье – местечко, где контрабанда цветет пышным цветом, так что могу месячное жалование поставить – дельце связано с этим. Думаю, пара-тройка знакомых у меня там осталась, можно управиться быстро – если, конечно, ты не навяжешь мне в напарники кого-нибудь в белом костюмчике, кем можно отряд морильщиков испугать.

«Кто-нибудь в белом костюмчике» поощрил улыбочкой – мол, неплохо Лайл, очень даже неплохо. Может, я даже не стану оглашать то, что помню о твоих делах в Триграничье.

Хотелось бы верить, что в моём ответном взгляде было предупреждение.

– Свидание с прошлым в Корабельный день? – осведомилась Арделл, которая поглядывала то на меня, то на Нэйша, и явственно пыталась понять, какие насекомые покусали нас разом. – Раз уж ты вызываешься сам – отправляйся, только не суй голову в пасть к мантикоре: расспросишь знакомых – и возвращайся, в питомнике и без того тысяча дел. Да, и раз уж ты идёшь на выезд… Сквор?

В последние пару девятниц «тело» ковчежников обзавелось новой традицией. Поскольку наш ручной горевестник в прошлый мой выезд уж слишком ко времени начал выкрикивать моё имя – Гриз сделала выводы, что с дрессурой она и Мел хоть как-то продвинулись. И Сквор-Сирил то ли уже может предвидеть – за кем скоро наведаются Провожатые – то ли вскоре это сможет. Потому теперь каждый, кто отправлялся на вызов, проходил нехитрую церемонию.

Я поднялся, прогулялся до клетки Сквора и сдёрнул с неё синий чехол с морскими волнами – работа Фрезы.

– Эй, дружище. Не сообщишь ли, кто нынче помрёт?

Дремавший горевестник встряхнул головой и неохотно приоткрыл черный глаз. С достоинством обозрел компанию: задумчивую Арделл, Нэйша с ухмылкой, мрачно глядящего на Нэйша Яниста, Аманду со шхуной и Мел с ножом. На закуску Сирил пристально изучил мою физиономию – полную, надо подумать, невыразимого счастья от предстоящего свидания с прошлым.

Горевестник поперхнулся. Издал пару звуков вроде «Ыхыхы, ыхыхы». После чего голову поднял и ёмко приложил:

– Праздник к нам приходит.