Текст книги "Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Огненные линии чертят вывернутое нутро мира, рисуют сущность йоссов, тех, кто припал к снегу, или бросился в атаку, или замер, подгадывая момент: каждая вена и каждая слабая точка, каждое сердце, слабые сосуды, в глубине каждого спит бездумная, душная ярость хищника: крови, крови, терзать, убивать, крови…

Отвернуться и не видеть, отойти и не приказывать – сосуды в сердцах расколются, и йоссы кинутся вперёд, обуянные десятикратной яростью, рядом с которой их обычная жажда крови – ничто. Сметут всех, кроме того-кто-над-ними, кто пролил свою кровь на снег – и потому имеет высшее право приказа.

Но она протягивает разрезанную ладонь, из которой вырастают одна за другой горячие огненные нити, нити распускаются, разветвляются, будто вены, и становятся диковинной паутиной, которая оплетает одного йосса за другим – сковывает приказом воли не Пастуха, но Хозяина, и они останавливаются, ибо ничто не говорит для зверей громче голоса крови, а Гриз теперь говорит её голосом:

– Замрите.

Нити растут и растут, и паутина превращает зверей в коконы, неподвижные жертвы, внимающие воле варга. Жаждущие приказа так же сильно, как крови, тоскующие по нему сильнее, чем по пище и сну.

Огонь течёт по венам, занимается пламенем снег под ногами, и остаётся она да лёгкий путь под ногами: шаг за шагом – в огненную бездну. Бешенство алых нитей налетает и глушит хохотом: давай же, рвани как следует, поведи их за собой или закончи всё единым словом. Ты сейчас – их кровь и их сердце, и ты стоишь на белой площади, испачканной алым, и ты знаешь слово, одно слово, закончи всё сразу, они только жертвы…

Пламя пожирает небеса и по крупице выпаливает мысли, и чувства, и память, и даже боль. Огонь вздымается торжествующим вихрем, хлопает в ладошки и вот-вот поглотит мир совсем, обратит его в пустошь…

Но среди огненной пустоши воздвиглась крепость. Город с крепкими, обожжёнными за годы стенами – пламя опаляет их, но не в силах перехлестнуть. Отскакивает и обиженно скребёт по стенам старушечьими когтистыми пальцами, всхлипывает жалобно, точно мальчишка-нищий: открой мне, открой же мне, шагни же в меня, погрузись…

Мы будем – вместе, нашёптывает пламя – прими меня, растворись во мне – и я перестану обжигать тебя, я буду в тебе, о мой сосуд, так иди же, иди ко мне, иди по лёгкому пути, ты увидишь – как славно быть Хозяйкой, обретёшь невиданную мощь над всеми низкими тварями, только шагни в меня, отдай истинный приказ – и позволь огненным нитям окутать и тебя тоже…

И сгори, чтобы восстать из пепла – иной, прекраснее любых фениксов.

Но опалённые губы складываются в усмешку: лишь чистые ходят в пламени. И я не тот, на Площади Энкера, а потому – «Замрите», не «Умрите», и теперь вот ещё – «Усните…»

Огненные нити вопят и рвутся из рук, но она тянет за них – осторожно, чтобы не причинить боли. Шепчет каждой: спать, спать, не слушайте, на самом деле крови нет, успокойтесь, всё сейчас кончится, а сейчас вы просто ляжете и уснёте, и будете спать крепко-крепко и видеть во сне вольные снега…

Наша, наша, наша – торжествуют нити на ладони и прорастают внутрь неё, вглубь неё, пытаются оплести и стиснуть сердце, опоясать хищным сознанием: смотри, звери уснули, смотри, они покорны, а значит, ты – наша теперь, так шагни же на лёгкие пути, уйди совсем и будь что будет, потому что важно – только кто жертва и кто хищник, кто раб и кто господин, и ты же знаешь – что из этого ты?

Знаю, кивает она, стоя в огненном вихре, с протянутой рукой, из которой тянутся пылающие нити. Я знаю, я помню.

Шерсть зверей под пальцами и весенние призывные песни, хлопоты питомника и свой Ковчег. Стены крепости обожжены, но сама она стоит – наполненная дорогими жильцами, и в бесконечных галереях памяти – молодая варгиня в общине терраантов, и юная ученица-варг с хлыстом скортокса, и девочка, кружащаяся в танце на льду.

Я Гриз. Гриз Арделл. И мне пора.

Стиснуть пальцы, обрывая огненные, наполненные хохотом и зовом нити.

И отсечь воззвание к крови, вернувшись в свой мир.

В лучший из миров, лишь слегка окрашенный багрянцем.

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

– Замрите, – сказала она. Не голосом невыносимой варгини, главы питомника.

Резким и жёстким, вспарывающим, как кинжал – зловещим голосом крови. Она раскрыла пальцы навстречу йоссам, повела ладонью с алым знаком на ней – и они замерли мгновенно, все. Даже тот, который пытался броситься на Нэйша слева и почти встретился с кинжалом устранителя. Перекувыркнулся в воздухе, упал в снег, и остался лежать без движения, и я так и не понял, что его остановило – клинок или приказ.

– Варг крови, – презрительно кривя губы, сказал Петэйр, и я отмахнулся мысленно: кто угодно, но не она, это уж точно не про неё…

Среди белого и алого плавала теперь тишина: они все смолкли, будто хозяйская рука рванула за ошейник. И смотрели на неё, опускаясь в снег, и на миг мне показалось: сейчас они поползут. Прижимаясь брюхами, пачкая шубы – поползут ей навстречу, чтобы лечь у её ног и показать, что она их божество.

Но она не стала ждать этого. Потому они просто осели в снег. Послушными, одинаковыми движениями, будто их разом охватил невиданный мор. И в разрытой снежной постели, усеянной алыми пятнами – остались неподвижными. Такими же, как их собратья, проигравшие в схватке с устранителем.

Конь подо мной всхрапывал и пятился – я натягивал поводья, чтобы его удержать, и в мыслях шелестели страницы, и скрипучий голос Филора Крайторианца словно процарапывал в памяти: «Что же касается варгов крови – сие есть наиболее зловещие и опасные из порочного племени, ибо даже иные варги изгоняют их и полагают проклятыми…»

– Олкест, – позвала Арделл. Не оборачиваясь, так что я не мог видеть её лица – но в её фигуре и голосе больше не было прежней властности и непоколебимости. Сила словно утекла вместе с кровью: варгиня перетягивала ладонь бинтом, и плечи у неё были опущены, и лицо тоже.

– Олкест… там, в сумке у меня снотворное – толстая синяя бутыль. Пройдите по тем, кто жив, по семь капель в угол пасти или на веки. Справитесь?

Варг крови. Единый, она варг крови…

– Что? Д-да…

Она уже направлялась к Лайлу Гроски – всё так же, даже не взглянув. Шагая между телами йоссов… мёртвых? Спящих?

«Морковка, ты идиот, – вклинился в мысли отрезвляющий голос Мел. – Трупам-то снотворное на что?!»

Голос подействовал как пощёчина.

Коня пришлось отвести по тропе подальше и надёжно привязать. После я занялся сумкой варгини: мотки бинта и склянки, сахар и сухари, два или три артефакта, огонь, воздух, вода… вот и синяя бутыль. Пальцы двигались медленно – оказывается, они застыли, даже в перчатках. И уже потом, когда я поковылял давать снотворное йоссам – я понял, что мне холодно. И ещё колет в груди и кружится голова.

Двигался я словно во сне: подойти, пощупать… живой? Пипетка, синяя жидкость. Семь капель. И ещё я считал йосс – живых, раненых и мёртвых, и всё сбивался. А холод всё креп, но был совсем неважным, только голос Филора Крайторианца не удавалось отогнать: «Зловещие… опасные… порочное племя… прокляты…»

– Олкест, дайте бинты! А лучше прямо мою сумку.

«Варг крови», – я мотнул головой, отгоняя приставучий голос. Подошёл, протянул сумку и посмотрел в лицо Лайла: бледное, неподвижное, неживое.

– Он…

– Жив, плох, есть время, об остальном потом, – Арделл говорила, сжав зубы, а пальцы проворно вынимали из сумки – бинт, и одну бутылочку, вторую, третью… – Закончите с йоссами. И набросьте что-нибудь. Простудитесь.

Я попытался перехватить хотя бы её взгляд – как будто взгляд бы всё объяснил бы, но она уже опять занялась Гроски, сооружала компресс, поливая его какими-то зельями. Лицо у неё заострилось, и там было неуловимое какое-то выражение, отголосок, словно отзвук чего-то – за упрямством и тревогой.

«Варг крови, – твердил голос, пока я плыл по обжигающе холодному, плотному воздуху к тому месту, где бросил куртку. – Она варг крови».

Куртка была разорвана на шесть частей – я бездумно поднял голубой кристалл сквозника, выпавший из кармана, повертел в пальцах...

– Алое на белом.

Я забыл об устранителе, а может, не хотел помнить. Нэйш стоял совсем рядом, за стволом дерева: брызги чужой крови прочертили дорожки по щекам, костюм похож на здешний снег. Серебристая бабочка тускло посвёркивала с ворота рубахи. Разорванный рукав костюма – и всё, не считая этого, «клык» был совершенно невредим, разве что дышал чаще обычного и выглядел задумчивым.

Он протирал платком кинжал и не мог оторваться от россыпи ярких капель на снегу, у своих ног.

– С чем бы вы сравнили это, господин Олкест? Ягоды кровяницы? Алые чернила или что-то другое? Мне почему-то кажется похожим на коралловые бусы. Снег – и рассыпанные бусины…

У него тоже было непривычное выражение лица – то ли узнавание, то ли попытка вспомнить. И он вёл пальцами по коре сосны, к которой прислонился – но не лаская дерево, а словно пытаясь найти знакомые зарубки или открыть тайник.

– Я думал, вы коллекционер, а не поэт.

Нэйш моргнул, словно очнувшись. Послал мне усмешку, вдвойне безумно выглядящую на лице, забрызганном кровью.

– Смерть тоже своего рода поэзия. Просто рассмотреть её бывает несколько сложнее: не всем удаётся уйти с грани. Лайл вот, например, может и не оценить, когда выберется.

Теперь он увлечённо следил за тем, как хлопочет над раной Лайла Гроски Гриз Арделл. А мне нужно было идти к оставшимся йоссам – но будто корни сосны заплели ноги.

– Думаете, он выживет?

– Буду очень удивлён, если случится иначе. Это то, что он умеет лучше всего. Талант, основное качество, как для меня устранение.

Он вернул кинжал в ножны, оглядел платок, набрал горсть снега и протёр лицо.

– Не сказал бы я, что у вас плохо получается выживать.

Не понимаю – как у Нэйша получилось выстоять положенное время. Если он был в кольце, и они бросались на него одновременно – неужели он вёл и вёл с ними бой, не останавливаясь, и не попал ни под один удар?

Устранитель пожал плечами и будто ненарочно продемонстрировал щит на ладони.

– Маленькое преимущество Дара… и повезло, что это были йоссы, а не игольчатники или морозные гиены. Медленно думают и бросаются поодиночке. Внезапные и точные атаки их очень сбивают, так что это достаточно лёгкий противник: неповоротливый, глупый… Пожалуй, лишь с двумя раздражающими качествами: бесстрашность и настойчивость.

В последних фразах таилась насмешка, но я не успел спросить, что «клык» имел в виду на самом деле. Нэйш прибавил размеренно:

– Хотя они обучаемы, надо признать. Уже почти перестали отвлекаться на трупы сородичей и начали действовать сообща, – он ухмыльнулся так, будто успехи йоссов его чрезвычайно радовали. – Вы с госпожой Арделл успели вовремя.

Теперь он смотрел на Гриз, и во взгляде появилась мечтательность – словно смакование необычного зрелища, которое видел недавно и ещё долго будешь вспоминать.

Она варг крови, – и пришло вслед за этим: он знал. Поэтому отправил меня за ней.

Арделл обернулась прежде, чем я успел ответить. Махнула, подзывая ближе.

– Лайла нужно доставить в «Ковчежец» сейчас же. Пристань далеко, так что, господин Олкест, берите лошадь и – к Тёплому Озеру. Через сквозник вызовите Фрезу, пусть подводит туда «поплавок». Я и Нэйш сейчас развернём артефакт-носилки и будем вслед за вами, пешком, а то Лайла нельзя сильно трясти. Да, а потом вызовите Аманду, ей всё расскажите, пусть нас встретит. Справитесь? – я кивнул, мучительно пытаясь понять – что за выражение отпечаталось в её чертах, застыло в глазах. Но она уже опять отвернулась. – Нэйш, плащ у тебя цел? Укутай пока Лайла, я артефакт разверну. Господин Олкест, вы без куртки? Ладно, в «поплавке» согреетесь, давайте живо! Йоссами займётся Мел.

Мелони, – вспомнилось будто бы даже с изумлением, пока я шёл к лошади. – Скоро будет здесь. Займётся йоссами. Наверное, будет обрабатывать раны. И давать снотворное тем, с кем не успел я. И плакать над мёртвыми.

А ещё есть выжившие, и где-то здесь ведь Аграст… о Единый, и нужно будет сообщить родне тех охотников, которые погибли, связаться с законниками или с сыскарями Крайтоса, а Лайл ранен, и я виноват в этом, и что же со всем этим делать…

Змеёй вилась под ногами тропа, мелькали мимо сосны, и между ними – зловещими знаками – кусты кровяницы. Теплое озеро вывернулось навстречу слишком скоро, приветливо поманило дымками над водой.

Когда я спешивался – позади отдался, ввинтился в небо короткий вопль. Оборвался и утих, но я узнал голос Мелони. Представил, какую картину ей довелось увидеть – и в глазах помутнело.

Тогда я склонился к ласковой тёплой воде, зачерпнул её и омыл лицо. По губам скользнули струйки – я думал напиться, но вода почему-то показалась горько-солёной…

И в тот миг я понял – что за выражение застыло на лице Гризельды Арделл, варга крови.

Боль.

АЛОЕ НА БЕЛОМ. Ч. 4

ЛАЙЛ ГРОСКИ

Кошмар был старым – до медной оскомины во рту, до зверской скукотищи. В нём трещали и ломались доски, и утробно ухала «костоломка» впереди, и шипели безумные волны, смешиваясь с дождём.

В нем я метался по палубе тонущего корабля – и не решался спрыгнуть за борт.

А по самой качающейся палубе разгуливали мертвецы. Голосили и вздымали руки, захлебывались ругательствами и проклинали меня. И повторяли, что здесь не пройти, не пройти, не пройти…

– Нужно повернуть! – надсадно орал кто-то. – Назад, к Рифам!

И крик его заглушался медленным, зловещим треском перемалываемых, перегрызаемых зачарованными зубцами металла досок.

Двое валялись на палубе – вцепившись друг другу в глотки, перекатываясь и время от времени ударяясь о борт. Я перескочил их – привычно, в сотый раз зная, что вот сейчас мне нужно бежать на нос, слушая злобный скрежет «костоломки», которой на время заткнули рот, которая нетерпеливо впивается в дно судна снизу.

Потому что там, на носу, есть верёвка.

«Из-за тебя, крыса, – прошипел в ухо голос мертвеца, и костяные пальцы стиснули плечо. – Из-за тебя…»

Может, стоило побарахтаться в ледяных объятиях рыжебородого Твилла, только я-то пробовал – и знал, что сон тогда не закончится. Потому привычно двинул его в челюсть и понесся дальше.

Полыхали паруса. Чей-то голос – уж и не поймёшь, чей, слишком искажен страхом – требовал отыскать меня – чтобы я всем сказал, что сделать дальше…

Вот только когда это крысы рулили кораблями? Я уже стоял на носу – и знал, что нипочём не спрыгну, потому что и во всех прошлых снах я не прыгал. Так и буду перебегать туда-сюда, бестолково ища то ли веревку, то ли якорную цепь, а они не будут попадаться под руки. И я буду в бессилии, замирая, смотреть, как приближается шипящая клубком гадюк вода. И осознавать, что внизу, всё ближе, рокочет «костоломка»: чавк, чавк, чавк. И что у меня не хватит смелости прыгнуть с пылающего корабля.

«Из-за тебя, крыса, – выдохнул в ухо полный ненависти голос. – Крысссссссса…»

И внутри оказалась сталь.

На самом-то деле обычно во сне я тонул – или меня поглощала чавкающая пасть «костоломки». Или я сгорал с кораблём.

Но тут, видно, так уж просто совпало.

Я повалился вперёд, на скользкую палубу, зажимая рану – и стал терпеливо ждать, пока нудный сон кончится. Внутри пекло болью, рокотала «костоломка», и слышались вопли других рифцев, и бесилось море, и я знал, что потом веки отяжелеют, и выход из сна – через смерть…

Только вот шороха юбок в моих снах обычно не было. И теплых рук, и успокаивающего шёпота: «Тише, пряничный, тише, всё у тебя будет хорошо». И еще резких команд – какие-то названия трав, проявилка, «кровохлёбка», бинты…

И не веяло на скользкой палубе теплом, и ванилью, и травами.

Второй сон мне определённо нравился больше. Хотя бы потому, что был ни разу не сном.

– Знаешь, пряничный, – сказала нойя, приподнимая мне голову, – когда я приглашала тебя заходить почаще, я совсем не это имела в виду.

Голова шла кругом – то ли от запаха ее кожи, то ли оттого, что не так давно меня пырнули кинжалом, так что мне полагалось быть мертвым, по хорошему-то. Неплохо было бы разжиться хоть какой-то информацией – где я, сколько тут пробыл, что с остальными, только вот мысли ползли вялые, неохотные, голову к подушке как гвоздями прибили, а язык так и вовсе не желает поворачиваться.

– Спи, сладенький, тебе нужно набраться сил.

Да уж, кукукнутый тоже сказал насчёт «поспать» – неудивительно, что у меня после этого кошмары. Я глотнул из чашки, которую нойя прижимала к моим губам – что-то терпкое и кислое – и уснул заново, и снов больше не видел.

А когда очнулся во второй раз – Аманда, напевая что-то утреннее, раздвигала шторы в лекарской и постукивала окнами, впуская в комнату свежий воздух. Голове полегчало, только тело чувствовалось тяжёлым и неверным. Главное – язык поворачивался на заглядение.

– Если в Водной Бездони для меня определили эту форму посмертия – так и передайте Девятерым, что я не против.

Нойя отвернулась от окна – сменила один потрясающий вид на другой, не менее выразительный. Обогрела теплейшей улыбкой.

– Как славно, что ты очнулся, сладенький! Что это тебе вздумалось – угодить в мою лекарскую?

– Так ведь соскучился же – мочи нет, – она подошла и коснулась лба мягкой, пахнущей травами ладонью. – Вот и выбрал самый короткий путь. Да и вообще – это можно считать одним из моих особенно коварных способов привлечения женского внимания. Как только мне не дают покоя чьи-нибудь жгучие глаза – так и лезу ловить кинжальчики в живот! Нет лучшего способа сблизиться, чем если ты лежишь раненый, а кому-то приходится сидеть у твоего изголовья.

– До чего же это изобретательно, – пропела Аманда и сунула мне под руку что-то холодное. При попытке посмотреть – что там такое, меня начал лупить кашель – густой, из груди. Внутри опять резануло болью. – До чего же изобретательно, пряничный… И сколько раз ты пользовался этим способом? Получал кинжальные раны?

– С кинжалом – впервые, – грудь так и раздирало изнутри, да еще ломило шею. – Видать, до такой степени меня еще никто не очаровывал.

Нойя рассмеялась – зазвонили полные колокольцы – и принялась деятельно выдвигать вперед какие-то баночки-склянки-пузырьки – из того, что в изобилии скопилось на столике рядом с моим скорбным одром.

– О, твой способ безупречен, пряничный. Ты хорошо привлёк моё внимание. Так хорошо, что должен мне ночь – ту, которую я и впрямь провела у твоего изголовья. Но на будущее – вспомни другие способы. Беседа. Прогулка. Подарок. Может, они не так удивительны – зато и не могут кончиться так печально.

Я уж было совсем расплылся в счастливой улыбочке и собирался пообещать, что могу отдать не только ночь, но и вообще все ночи – скопом, сколько угодно, забирай, красавица… И тут пискнул грызун. Слабо, по-больному.

Край был близко – вот, что обозначал писк.

– А что, этот портняжкин сын пырнул меня слишком серьезно, и теперь мир женщин и пива для меня потерян? Тогда уж лучше на месте меня отравить, что ли…

Аманда улыбалась ласково, и речь у нее журчала – весенними ручьями, пока она приподнимала на мне одеяло, снимала повязку, накладывала на рану что-то пахучее, потом опять перевязывала…

Нет, сладенький, дела не настолько плохи. Да и рана не настолько опасная – глубокая, да, но если бы Олкест вылил на нее только заживляющее – было бы все в порядке. Не нужно было пить кроветвор: при ранах в живот вообще пить не слишком-то надо. А еще больше ты навредил себе сам, золотенький, когда пытался себя заморозить («Я сложу об этом песни – нойя любят геройства… даже если это глупые геройства»). От внутреннего холода заживляющее частично сошло на нет, да и выброс магии очень тебя ослабил. А потом еще пришлось поваляться в снегу…

Всё это я впитывал, пока пытался помочь в собственной перевязке. Не слишком толково, но нойя отказываться не стала: «Держи бинты, сладенький», «Теперь на другой бок», «Тут прижми». Попутно досадовал, что вряд ли представляю собой что-то, подобное статуе Стрелка, и поражать объект своей страсти рельефными мускулами не могу. Так что, как мог, пытался кутаться в одеяло, пока нойя не повела бровями со значительным: «Ох, мой медовый, не пытайся скрываться, я всё уже оценила».

После перевязки пришлось выкушать ещё пару мерных стаканчиков с лекарствами. Аманда щебетала и показывала: вот от кашля, солоденький, а вот восполняющее кровь, их пить можно, сами всасываются. Это надо принимать постоянно, вот тебе дозировка, вот тебе схема приема, буду следить! А в обед и вечером будут еще другие зелья, этим займусь сама. Судно под кроватью, сегодня вставать еще нельзя, а завтра будет можно, но тихонько, не унывай, медовый!

Получалось, что провалялся я без сознания меньше суток, а на ноги Аманда меня обещала поднять дней за пять. Не так плохо – учитывая, чем могло кончиться. С долей наивности я еще полагал, что мне положен душевный покой – и тут сокрушительно просчитался.

Аманда, промурлыкала:

– Мне нужно лечить оставшихся йосс, так что нам придется пережить разлуку. Это же ничего? Остальные, конечно, навестят тебя и постараются развеять ожидание.

Меня в пот бросило при мысли о посетителях типа Лортена или Мел, но я только и успел отшутиться: «Ну, говорят, что разлука подогревает чувства»… как хлопнула дверь, и мы остались на двоих с внутренним грызуном (судно под кроватью я не включал в нашу маленькую компанию).

Пора было готовиться к королевским визитам.

Визит Арделл на таковой и не тянул: она заявилась усталая, с кнутом на поясе, и первым делом плюхнула мне на живот лёгкий клок светло-серого меха.

– Уип, – заявил мех и поморгал на меня парой золотистых глаз.

– Пурра, – пояснила Арделл и придвинула стул поближе. – Снимают боль. Редкие и нежные существа: их в южных землях используют для медицины, вот почти всех и истребили.

– Только не говори мне, как его назвала Мел – сам догадаюсь. Что-нибудь вроде Тергерн Храбрый?

– Уип, – воспротивился мех и переполз туда, где болело сильнее. Боль и впрямь начала понемногу утихать, и поплыло приятное тепло. Арделл слегка улыбнулась.

– Промах. Зовут его…

– Уип, – сообщил мех на случай, если до тупого меня не дошло.

– Очень приятно, – я осторожно скосился на начальство и припомнил: – Аманда говорила – ей нужно лечить оставшихся йосс…

Варгиня кивнула. Потерла красные с недосыпу глаза – странно, повязка на руке… поцарапалась, что ли, о какого йосса?

– Да, раненых нам позволили забрать. Пришлось сдать Аргаста сыскарям, они на животных и наложили конфискацию. Что будет дальше – решат чиновники Природного ведомства Крайтоса, но с ними… – она поморщилась и показала, что с этими общаться бесполезно. – Может быть, хотя бы несколько пар распределят по питомникам, но какие-то попадут в королевский зверинец, а какие-то…

А какие-то – на воротнички к женам чиновников из этого самого Природного ведомства. Или в частные зверинцы.

– Будем надеяться, нам позволят оставить у себя хотя бы тех, кого мы выходим, – продолжила Арделл мягко. – Я сейчас пытаюсь договориться. С учетом того, что Аргаст, конечно, наотрез отказался нам выплачивать остаток денег…

Я издал приглушённый стон и закатил глаза.

– Он что же, и договориться не попытался?

– Ну, я пообещала, что переговоры будет вести Мел. Почему-то ему не захотелось продолжать, – Арделл тихонько вздохнула. – Даже если бы он согласился расстаться с прибыльным делом и передать нам всех йосс – люди ведь погибли, а он в первую очередь хотел это замять. Договариваться нам с ним было не о чем.

– Так. Что его сыночек?

– Похоже, не в своём уме. И ещё ему нужны новые зубы: он пытался ударить Мел ножом.

Я попытался было заржать, но только раскашлялся. Пурра тут же пополз на грудь, поудобнее обосновался там, где изнутри особенно рьяно царапался кашель. И добавил к беседе светское «уип».

– За его шутку с йоссами Аграсту-младшему придется отвечать. Может, он и вывернется: скажет, к примеру, что дверь открыл не он, что вышло всё случайно…

А отцовские денежки помогут господам из Сыскного Ведомства забыть о том, что существует такая вещь, как «Истина на ладони». Кивнул – понятное дело.

– … но с учетом того, что среди погибших есть сыновья достаточно важных персон – всякое может произойти. Да еще и твоё ранение.

Я сморщил нос. Последнее, чего бы мне хотелось – так это оказываться замешанным в судебный процесс, где обвиняемый – магнатский сынок, да и жертвы – тоже какие-то шишки, как на подбор. Это я и изложил начальству, дополнив своими соображениями:

– Поспорить могу, что если бы изложить Аргасту: так и так, откажемся от претензий, если вы нам дадите право на этих самых раненных йосс… сколько их там?

– Три самца и самка, – отозвалась Гриз, пристально рассматривая повязку на сжавшейся руке. – Во всяком случае, столько раз он… не успел довести дело до конца.

А сколько раз успел? Я вдруг понял, что не особенно хочу это знать. Куда интереснее было – каким способом они остановили оставшихся йосс. Понятно, что не нэйшевским – тогда бы некого было конфисковывать. А каким?!

– …стало быть, откажемся от претензий взамен на четырех раненых йосс, – подытожил я. – Можно было бы, конечно, еще и денег с него стрясти – первым делом займусь, как на ноги встану, обещаю.

Кажется, мне все-таки удалось ее малость ободрить. Мы еще чутка поболтали – в основном я выпытывал о том, что там с Аграстом и его сынулей.

Почему-то казалось – ей не особенно хочется живописать мне ту картину, которую они увидели, когда подоспели. Да и у меня в глазах при одном воспоминании начинало сплошь моросить белое с алым, и передергивало (пурра тут же издавал возмущенное «Уип»).

Напоследок я еще попытался повиниться.

– Всё-таки ошибкой было лезть к клеткам в составе неполной группы. Надо было бы получше поосмотреться…

Арделл пожала плечами.

– Мел говорит – Аргаст-младший время от времени выходил из клетки и шатался в окрестностях. Вы в любом случае могли на него наткнуться. Или на кого-то из йосс. И это уж точно была не твоя ошибка. Ты отлично держался, Лайл. И… хорошо, что выжил.

Да не усталая она, – запоздало дошло до моей персоны. Просто измучилась переживаниями – и за мою тушку тоже. Могу вообразить, что на нее свалилось: тут тебе йоссы, раненые и дохлые, истерика Мел при виде убитых зверушек, а на закуску еще и я – почиваю с дыркой в животе. Не вызов, а сказка.

– Хвала местной Премилосердной Целительнице – скоро на ноги встану. Помирать после боевого крещения кинжалом в пузико – не в моих, знаешь ли, правилах. Ну и, само собой, спасибо тебе, что успела. И быстрым ногам Яниста.

И тому, что я не успел довести начатое до конца. Скосился на Печать – покалывает. Нэйш вырубил меня вовремя.

Если я верно понял – он еще и спас мне жизнь в наипрямейшем и наипаскуднейшем смысле этого слова. Но у Арделл я этого спрашивать не буду – потому что слишком, слишком хочу понять неверно.

Долго задерживаться она не стала – пообещала зайти еще. Пурру прихватила с собой – тот на прощание одарил меня печальным «Уип» прямо из коридора.

Минут через десять, когда я уже начал было подумывать – а не стоит ли свести плотное знакомство с местным судном – заявился Янист. Его фальшивая бодрость убилась о его же собственную растерянность минуты через три, когда он просто замолк на полуфразе и принялся пялиться в пространство. Потом выдохнул:

– Это было мое предложение – пойти к клеткам.

– Мне прописали вон те два зелья, – сказал я на это. – Чужих самобичеваний Аманда мне не назначала. Может, конечно, они у нее запланированы на второй или третий день, но…

– Мое предложение, – упрямо повторил парень. – Из-за которого…

– Арделл что, тебе закатила из-за этого выговор?

Ясное дело, нет, а лучше б закатила. Ещё лучше – сняла бы с пояса кнут и как следует отходила кожей скортокса. Парень же прямо жаждет, чтобы его выпороли – сволочь этакую, осмелившуюся высказать свои догадки.

– Она… сказала, что это не моя ошибка.

И сказала, конечно, на бегу, пока ее мысли занимали йоссы, мое ранение, разборки с Аргастом и дела питомника. А парень уже нарисовал себе в уме картину «Она считает меня безмозглым сосунком и осознанно игнорирует». И собирается излить чувство вины на того, кто не может сбежать.

– Ну, может, она сказала это, потому что так оно и есть? Лучше расскажи мне, как она остановила этих тварей – вот что я хотел бы знать!

– Она… взрезала руку, – лицо у Яниста перекосило гримасой боли. – Когда мы успели туда… они уже начали брать вас в кольцо. Семь или восемь были мертвы, несколько раненых. Она достала нож… крикнула что-то… И они просто замерли. Все.

Я попытался присвистнуть, но получилось только позорное «Ф-фу». «Но варгам же нельзя», – чуть не добавил я, совершенно по-идиотски. Стало быть, когда-то да можно.

– Варг на крови, – загробным голосом добавил Олкест. – Я должен был догадаться.

Интересно бы знать – каким это образом. И что такое «варг на крови»? И чем эти варги отличаются от всех прочих? Снова недостаток информации. Жаль, из Яниста не удалось вытащить ничего путного: он на пару минут замкнулся в угрюмом молчании. А потом пришла Фреза и сообщила ему, чтобы он нашел себе дело, «потому что сейчас тут одного придурка будут кормить через клизму, ты же не хочешь это видеть?»

– Мы оба не хотим, – от души заверил я и приготовился дорого продать свою жизнь.

Фреза хрипло расхохоталась, поглядывая на закрывающуюся за Янистом дверь.

– Да это я так шуткую. Приободрить его малеха под хвост. Что-то квёлый он в последнее время. Чахнет и не жрёт, ходит, как трезвый Лортен – шатало неприкаянное! Небось, по Гриз теперь сохнет, а? Лови! Нойя сказала – тебе можно.

Кружку с бульоном я удержать худо-бедно сумел. Бульон был теплый, ароматный и пряный, каждый глоток отдавал в груди теплом, а пониже – тянущей болью, так что я потягивал его неторопливо, то и дело откидываясь на подушку.

– Я-то уж думала – с ложки кормить буду! – бодро гаркнула Фреза и ложку мне продемонстрировала. – Нет, молодцом. Крепкая порода – жаль, мозгов недовыдали. А правда, что ты, придурок, себя заморозить до смерти решил? Дурачина – ты с какого ляда жертвовать полез, кого спасал-то? Эхх, продать бы тебя, что ль, в цирк к Эрнсау – десяток золотых бы точно отвалили!

– А и дело бы. Прибыль пополам. Если правда то, что рассказывают об цирке Эрнсау – там животинки получше меня живут. Спокойнее – уж точно.

Фреза довольно ухнула, отбирая у меня кружку. Потом еще пообещала притащить бальзама, «каким на море лечились, проверено, а то что тебе тут эта нойя наварит». Я выразил на физиономии доступный мне экстаз.

Потом меня ненадолго оставили в покое, следом явилась пугающаяся каждого звука Уна – напомнить о приеме зелий, которые я должен был поглощать в таком количестве, что это наверняка доконало бы меня на следующий же день…