Текст книги "Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

От зелий мне плохо не стало.

Плохо мне стало от следующего визитёра.

– Боженьки, – выдохнул я, – только не говори, что ты до боли соскучился, изглодал себя зверской тревогой, а вот пришел пожелать мне скорейшего выздоровления.

Нэйш не обратил внимания. Ни на слова, ни на меня в принципе. Он неторопливо проплыл через лекарскую, изучил оба стула, выбрал один, тщательно установил его, исходя из каких-то ведомых лишь ему параметров, уселся (безупречный белый костюм, бабочка на лацкане, до неприличия официальный вид) и адресовал куда-то в потолок:

– Привет, Лайл.

– И тебе тоже здравствуй, – от титулов типа «великодушный мой спаситель» или «король заноз пониже пояса» удалось удержаться волевым усилием. – Дай-ка я угадаю, чего тебе вздумалось посетить лекарскую. Ты наконец осознал, что с тобой не все в порядке, и пришел получить свой курс лечения? Арделл махнула на тебя рукой и сдала Аманде на компоненты? Скрываешься от Мел, которая объявила тебе кровную месть до конца жизни и теперь подстерегает по темным углам?

Я ещё малость поизвращался в догадках – лишь бы не играть по его правилам. Сидеть в жутковатой тишине и кожей чувствовать, как длится и длится пауза – слуга покорный, всегда проигрывал в «кто кого перемолчит».

Нэйш терпеливо подождал, пока варианты во мне закончатся, а начнётся кашель. И когда умолкнет и кашель.

– Арделл считает, я должен извиниться.

На сей раз ему пришлось подождать подольше.

Отличная вещь всё же кашель. Очень помогает скрыть, когда ты внезапно давишься одновременно воздухом и истерическим смешком. Поскольку картина «Нэйш извиняющийся» никак не может уместиться в твоем усталом разуме – и непонятно, как она могла прийти на ум Гриз.

– Лучше бы она прислала мне ещё одну пурру. Ладно. За что будешь извиняться для начала? И поосторожнее с земными поклонами – можно нахватать заноз на полу.

Теперь Нэйш обращался к пузырькам на столике у моего изголовья. Судя по чуть приподнятым бровям – при этом крайне удивлялся их тупости.

– Я шёл старшим группы. Как наиболее опытный. После того, как мы нашли тело – должен был отвернуть группу от клеток и пресечь попытки углубиться на опасную территорию.

– А ты не этого не сделал, потому что тебе на группу глубоко наплевать. Черти водные, да ты поразил меня в самое сердце.

Не надо забывать, что он был еще и самым защищённым из нас. И опытный боец, в отличие от меня или Яниста. Так что ему-то прогулка ничем особенным не грозила – пока он сам не влез в бой с колонией йосс. Нам с парнем неплохо было бы думать своими головами, кто бы ни шёл старшим группы.

– Госпожа Арделл… выказала мне своё недовольство, – уклончивая ухмылочка. Чхал он на любое недовольство, само собой. – Можно сказать, что я… получил выговор. И я приношу извинения. Надеюсь, ты удовлетворён?

– Сказал тоже – да ты осчастливил меня до конца дней моих. Лет в восемьдесят девять, когда на меня нахлынет хандра, вспомню этот момент – и жизнь вновь засияет красками.

Жаль только – он не принёс мне извинения в письменном виде – чтобы можно было закатать в рамочку под стекло и отправить в невозмутимую физиономию «клыка». Которому, к слову, пора бы уже восвояси – что еще он забыл в лекарской?

– Аманда говорила, что переохлаждение было слишком сильным. А значит, ты пытался воззвать к Печати. Так? Я впечатлён. Такая жертвенность.

– Так это мой дурной пример тебя вдохновил на самоубийство? – к чёрту, я не спросил его об этом во владениях Аргаста, так теперь есть шанс. – Зачем?

«Клык» наконец почтил меня взглядом – замечательно стеклянным. Посильнее приподнял брови.

– «Зачем?»

– С чего тебе вздумалось поиграть с этими тварями в «вершину пищевой цепи»? Нравится рисковать своей шкуркой? Или у тебя были ещё причины – помимо внезапно воспылавшей ко мне нежности? Ну там… «Я взбешу Арделл, я взбешу Мел, я смогу грохнуть пару-тройку йосс, пока четвёртая не перегрызёт мне горло…»

– Шесть.

– Что?

– Устранить пришлось шесть. Не считая нескольких ударов вскользь. Повезло, что они слегка растерялись: им явно не приходилось встречаться с серьёзным противником до этого. Но всё же некоторые моменты были… захватывающими.

Представилось: белый снег, красные брызги, и серебристое лезвие летит, выбирает новую жертву, и клубы пара изо ртов, и серебряный мех, на котором тоже кровь…

Прикрыл глаза, сглотнул тягучую, горькую слюну.

– Зачем?

– Ты был в моей группе.

Изнутри поднимался жар, а голова тяжелела – наверное, время принимать зелье.

– Что?

– В моей группе. Ах да, ты же не знаешь. Видишь ли, это что-то вроде привычки. Если я иду с группой на выезд – группа возвращается в полном составе. Могут быть ранения, но, – смешок, – все выживают. В паре мест, где я работал до «Ковчежца», меня особенно ценили за это моё правило. Даже считали чем-то вроде талисмана. Это своего рода коллекция, если хочешь.

Боженьки, да он весь увешан коллекциями, будто старая нойя – украшениями. Бабочки, смерти, теперь вот еще эти самые группы в полном составе, и не хочется воображать, какие коллекции он у себя в башке таскает.

– Так. Коллекция, – добро пожаловать на стеночку, Гроски. «Грызунус вреднус», отборный экземпляр, содержать серую шкурку с особой осторожностью, коснёшься – в труху, чего доброго, превратит… – Надеюсь, ты не собираешься тыкать в меня иголками и искать в моем организме что-нибудь неожиданное, типа благодарности.

– А у меня есть шанс найти что-нибудь неожиданное? – «Клык» наклонил голову, и прошёлся по мне внимательным взглядом. – Впрочем, может и есть. Некоторые экземпляры при подробном изучении оказываются занимательнее, чем могло показаться.

– Полон сюрпризов. Да, – сказал я и поморгал, чтобы Нэйш перестал расплываться перед глазами. Внутри чувствовался уже серьёзный жар, и дышать стало тяжелее, и в груди выясняли между собой отношения бешеные кошки. – Надеюсь, ты явился сюда не для подробного изучения: я, видишь, малость не в форме, и вообще, меня лучше изучать в естественных условиях: с кружкой пива, например.

«Клык» никак не показал, что слышал этот прозрачный намёк пойти и потрепать нервы кому другому. Я потянулся к столику, к первому из двух оставленных Амандой пузырьков (как она там называла это зелье? Заживляющее и жаропонижающее, налить до первого деления, долить водой до края).

Стакан оказался пуст – я выхлестал всё в прошлый прием зелья, а кувшин мне в руках не удержать. Мысленно выругался, глотнул неразбавленного.

Нэйш наблюдал за моими манипуляциями с умеренным интересом. Осведомился даже – с тщательно выверенными нотками фальшивой заботы:

– Позвать Аманду?

– Лучше скажи, какого чёрта водного ты тут делаешь, – отозвался я, ставя стакан на столик. Просто удивительно, до чего ж рука потяжелела – еще и мушки перед глазами разлетались… алые с белым, будь они неладны. – Арделл приставила тебя ко мне сиделкой в наказание за грехи? За мои грехи, конечно. Кончились бабочки? Никто не сдох из животных, так что и вскрывать тоже некого?

Я почти даже вообразил эту мину – приподнятые брови и слегка оскорбленное выражение. Мол, я тут пришел свой экземпляр проверить и попутно принести извинения по распоряжению начальства. Постигаю азы трудовой дисциплины.

Но Нэйш смотрел неожиданно прямо, и об ухмылочке напоминали только полукруги у губ.

– Один вопрос, Лайл. Как это было?

– Как было что?

– Умирать. Осознавать, что перестаёшь существовать. Ощущать, что превращаешься в ничто, что твоя личность… всё, чем ты стал за годы… пропадает, изглаживается. Как это – знать, что еще немного – и тебя не будет. Совсем не будет.

Паскудно. На миг дёрнулась, взвилась в вопле крыса внутри, обдало волной запоздалого, грызуньего страха – жить, жить, жить, во что бы то ни стало… Вспомнился отчаянно жуткий миг, когда понял: иного выхода нет, нужно взывать к Печати, и от обиды захотелось в голос заорать, и потом – навалившаяся ознобная темнота…

– Тебе, стало быть, интересно – как оно там на том свете? Встречают ли слуги Перекрестницы, куда ведут за ручку, есть ли свет в конце омута?

«Клык» был задумчив. Нехорошо, почти фанатично задумчив.

– Скорее уж, миг перед этим. Неуловимая грань, за которой бытие переходит в небытие, как… – он слегка повел рукой, – бабочка, когда она вспыхивает от лампы: за секунду до – жива, через секунду – пепел, и в настоящем – огонь и грань. Мгновение, когда ты стоишь на пороге, за которым тебя самого уже не существует. Знаешь, я столько раз видел смерть – больше, чем приносил её, но приносил тоже довольно часто… Столько вариантов – агония, угасание, мгновенный уход… И каждый раз эта грань представляет собой нечто непостижимое. Неуловимое. Было бы слишком расточительно ничего не спросить у того, кто смог с неё вернуться. Так что там было, Лайл? Как это – ощущать, что ещё вот-вот, и тебя не станет?

«Знаешь, Лайл, думаю, тебе лучше поспать»…

И теплые пальцы смыкаются на шее, и миг отвратительного удушья, и истошный вопль крысы, и ужас и обида переплелись в темноте: я же не успел! Не додумал! Недовспомнил! Алое и белое смыкаются в водоворот и стирают и топят Лайла Гроски, и остается только немо вопящий грызун, а скоро и его не станет…

– Как это? До черта это погано, вот это как, – кажись, я всё-таки принял зелье неправильно, потому что в груди опять разрезвились бешеные кошаки, и слова выпихивались тяжко – со свистящим дыханием. – Не пробовал тонуть в ледяной воде, красавчик, а? Тебе заливает глотку и нос, а ты всё пытаешься вцепиться в дерево, обламываешь ногти, скользишь и захлебываешься и готов душу продать за кусок веревки, который хотя бы позволит поднять голову над водой. Только вот ты понимаешь, что никто ее тебе не бросит. Ну? Полегчало тебе от моих откровений, пополнил коллекцию?

– Довольно… познавательно, во всяком случае.

От светлой улыбочки местного коллекционера меня едва не вывернуло наизнанку.

– Да, увлекательный опыт. Почему бы тебе самому не попробовать, а? Выбери что-нибудь такое… на что твой Дар не действует. Пожри отравленных пирожков или скажи Фрезе, что её муж был слабаком. Окунись в исключительные ощущения – глядишь, незачем у других спрашивать будет.

– Мы все однажды станем на эту грань, Лайл, – философски отозвался «клык». – Просто иным отмерено много, а иным… Но готовым нужно быть в любой момент, не находишь?

Смех у меня получился порядком похожим на скрип несмазанных петель.

– Похоже, что ты дойдёшь до этой самой грани с таким багажом знаний, что тебе прямо у входа выдадут орден «За лучшую подготовку».

Понятия не имею, собирался он отвечать или решил вконец заморить меня жутковатым молчанием, но тут дверь решительно протаранила собой Аманда со словами:

– Сладенький, кажется, кто-то забыл принять лекарство, да-да-да?

– У меня были причины, – сказал я, принимая помирающий вид. Вид принялся подозрительно легко. – Кое-кто два часа валялся у меня в ногах, умоляя простить.

После чего ухмыльнулся в лицо Нэйшу и преспокойно отплыл в мир лихорадки и смутных снов.

Маленьким утешением перед тем, как я отчалил, был ядовитый голос Аманды: «Медовый… ты что, решил уморить моего больного?!»

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

«Нужно извиниться», – твержу я себе, пока поднимаюсь по певучей лестнице бывшей таверны. Это ведь моя неосмотрительность привела к таким ужасным последствиям, пусть даже Мелони не думает так.

Она… наверное, в порядке – Мелони. Аманда тоже отпаивала её зельями, и она переживает из-за погибших йосс, но теперь она уже воркует над ранеными и ни разу не пригрозила метнуть в меня атархэ или дать по зубам. «Да что ты разнылся, будто ты их убивал, это всё Мясник. Чего? Ты куда-то там предложил пойти? Ну так он шёл за старшего, должен был включить мозги и завернуть вас от опасной местности, ос-с-столопы, куда попёрлись. Всё, сюда Конфетка идёт, не мельтеши».

Потом она надавала мне поручений: проведать грифонят, поторопить вольерных с кормежкой, посмотреть, как там яприли Хоррот и Пьянчужка... И я окунулся в бурный омут дел, вот только так и не мог забыть: книга о боли и смерти, написанная алым на белых страницах снега, и серебристые твари с перепачканными в кровь тяжелыми шкурами поворачиваются, словно на зов, покорно пригибаются, валятся одна за другой… А она стоит там, по колено в снегу, с алым знаком на ладони и властным приказом на устах.

И лицо её выражает боль, я уверен.

Отпечаток этой боли не сошёл, пока мы забирали Гроски и йосс в питомник, и пока она раздавала распоряжения вольерным, а потом объяснялась с сыскарями Крайтоса, с Аграстом, с родителями погибших и спасённых.

Прошли уже сутки – а он там есть, этот отпечаток, и мне жутко при мысли, что она никогда не избавится от него. Так и будет ходить с запечатлённым тайным страданием на лице и даже сделается менее невыносимой. А потому я скажу, что мне нужно извиниться. И извинюсь. Но ещё мне нужно сказать что-то такое, что сделало бы её боль меньше.

Я понятия не имею, что это может быть, и только мучительно боюсь сказать и сделать что-нибудь не то – пока отсчитываю ступеньки, а потом шаги по коридору. И стою напротив двери её спальни, не решаясь постучать. Может, лучше дождаться, пока она спустится в общую каминную? Она же часто там ночует. А если не спустится?

– Господин Олкест, входите, – усталый голос из-за двери.

Она сидит за столом, придвинутым к стене. На столе – Водная Чаша и дневник. Лёгкая тканевая ширма – огораживает кровать – светильник из желчи мантикоры, таз для воды… я ловлю себя на том, что рассматриваю чужую комнату, и вжимаюсь в дверь. Упираюсь глазами в носки новых сапог: в комнате слишком тесно, и мне кажется, что если я еще и посмотрю на неё, мы будем совсем уж лицом к лицу.

– Думала, вы раньше заглянете по поводу всего этого, – краем глаза замечаю, как она поворачивает перевязанную ладонь. – Прошу прощения, что держала вас в неведении. Мне показалось, что вы были самую малость предубеждены на мой счёт – когда вы только попали в питомник. Вы что-то узнали о моём прошлом, верно? Ездили в общину?

Киваю, сам не свой от стыда. Будто меня поймали за чем-то ужасным, неправильным. Арделл молчит, и в этом молчании, как соль в морской воде, растворен вопрос: почему же я сразу не обвинил её, если говорил с её родичами.

– Ваш отец… он отказался говорить о вас. И… остальные тоже. Сказали только, что вы изгнаны, но за что – не уточнили.

– Понятно.

Во мне поднимается злость. На варгов, с которыми я разговаривал – совсем непохожих на неё. На Джода Арделл – с его седеющей бородой и величественными манерами пророка. На остальных – которые кривили лица в отвращении, как только я назвал им её имя.

Так что я поднимаю глаза и выпаливаю то, что хотел сказать по-настоящему, уже не один день:

– Я хотел извиниться. Сначала за то, что я… ну, вы знаете, этот выезд. Но не только. Я хотел извиниться за всё. За своё поведение и за… если я был груб с вами. Вот. Я считал вас… я думал о вас неверно, и я обвинял вас в дурных умыслах и в делах тоже, и я надеюсь, что вы однажды сможете мне это простить. Не сегодня, а вообще когда-нибудь.

Лицо у меня горит, и хочется приложить ладони к щекам. Гриз Арделл смотрит на меня от стола, и усталость на её лице мешается с удивлением.

– Вот сейчас? Вы пришли извиниться? После того, как вы узнали…

– Я не знаю, что такое – варг крови. Я читал об этом, но всюду упоминалось только мельком… и я слышал все эти намёки Петэйра на площади – о крови и варгах. И вы сказали, что они изгои. Но ещё я видел, что как вы спасли вчера их всех – Лайла, йосс… Нэйша, наверное, тоже. Поэтому, наверное, я знаю не всё. И книги и ваши родичи ошибаются, верно?

– Нет, – говорит она совсем тихо, – они не ошибаются.

Хорошо, что за спиной у меня – дверь. Такая твёрдая и надёжная. Прислоняюсь к ней, и она удерживает меня – от паденья в её голос, как в бездну боли.

– Варги не должны убивать – иначе они становятся «хищными пастырями». Варги не должны проливать кровь. Иначе возникает искушение пойти по лёгкому пути. Контроль на крови одновременно и проще, и сложнее: проще тем, что ты можешь контролировать многих животных, и тебе не нужно уговаривать их, чувствовать их боль, страх, неуверенность, сливаться разумом – ты просто подчиняешь их своей воле. Обращаешь в марионеток, забываешь об их чувствах, отсекаешь себя от них. Из равных и друзей делаешь – рабов. И в этом сложность. Потому что за это нужно платить. Не только тем, что ты испытываешь, когда применяешь Дар на крови – а это… сложно описать. Посмотрев единожды на живое сверху, как на раба – ты неминуемо переходишь в иное качество. Раньше или позже, но ты становишься тем же «хищным пастырем». Это слишком близко – смотреть на них как на жертвы или смотреть на них как на рабов. Ощущать себя убийцей или лишаться сочувствия, ощущая себя высшим. Слишком близко, понимаете?

Шёпот у неё торопливый и горячечный. Сухие губы и потускневшие глаза, и я почти не вижу зелени в них, словно то – алое на белом – забрало травы из её взгляда. Я стою, прижавшийся к двери, а она прибивает меня к древнему дереву колкими истинами из своего шёпота.

– Поэтому нам нельзя проливать крови. Мы вот с вами говорили о Постулатах Телесной Нечистоты… у варгов есть свои инструкции. Если случайно поранился – немедленно перевяжи с эликсиром, отбивающим запах. Если крови много – заглуши запах всеми способами. Если поранился рядом с животным, и оно потеряло рассудок – отвернись от зова крови и воззови к зверю, но как Пастырь, а не на крови. Если зверей рядом много – просто перетерпи их бешенство, потому что тебя они не тронут, они не могут переступить через запрет, даже когда рядом с ними пролита кровь варга. Вы сами видите, это не охватывает все случаи. Но этого хватает, чтобы оградить большинство. Потому что те, кто взывает к крови…

Я вдруг понимаю, что ей нужно выплеснуть это. Словно кровь из своих вен. Что она, может быть, не говорила об этом так с остальными. Конечно, Мелони знает, и Аманда, и проклятый господин Нэйш, и Фреза тоже – но они относятся к этому как к чему-то нормальному, и наверное – она им объясняла как-то иначе…

– Их изгоняют из общин, верно?

– Некоторые умирают. Когда у них не хватает сил справиться с контролем, – Откидывает со лба растрепавшиеся волосы. Перевязанная рука едва заметно подрагивает. – А тех, кто сумел справиться… да. Потому что рано или поздно – они перерождаются всё равно. Дар меняется, сочувствие к живому утрачивается – и они теряют настоящее единение с животными. Остаётся лишь Дар на крови … – она чуть морщится, машет рукой, как бы показывая, что конец одинаково печален, и дальше можно не продолжать.

Я торопливо киваю: мне совсем не интересно – что бывает со всякими там варгами крови. Которые – всё равно не она.

– Но от этого же можно как-то защититься? Да?

Тонкие пальцы рассеянно перебирают страницы дневника в кожаной оплётке.

– Каждый ищет свои способы. Кто-то уходит в отшельники. Кто-то сторонится бестий, чтобы не было искушений. Знаете, в нашей общине до меня была пара случаев. И мне всё казалось – если бы мы не изгоняли их, если бы остались рядом, помогли хоть чем-то, показали бы, что они не одни – может, это помогло бы отдалить полное перерождение. Наверное, в этом я неисправимая идеалистка. Потому что пока что исключений нет. Как и лечения. В истории варгов не значатся случаи, когда кто-то использовал бы Дар на крови и остался собой.

Теперь мы молчим долго, и Гриз Арделл глядит на меня, словно обвиняемая на суде. Она, кажется, даже с радостью протягивает мне на ладонях возможность обвинить её.

Только вот я не желаю брать на себя роль судьи.

– Вы это сделали, чтобы спасти человека. В первый раз. Да?

– Верно.

– Сколько вам было тогда?

– Семнадцать.

Она не говорит о том – с каким животным этом было, кого она спасала… Откуда-то я знаю – она ответит, если я спрошу. Но я не спрошу, потому что ей и так очень больно, а то воспоминание сделает ей ещё больнее, хотя куда уж. Быть оторванным от родных, от животных и общины, с которыми прожила с детства, и уйти в неведомый мир – словно маленький корабль в бурю, это…

– Я и так собиралась уходить. Отец надеялся, что я стану новой наставницей варгов при общине. Но выхаживать раненых зверей и приглядывать за территорией на день пути вокруг… мне всегда казалось, что мы не для этого рождаемся. Глупо провозглашать, что ты – мост между людьми и животными, когда почти не видишь тех и других, а сидишь вместе с общиной в лесах. И я выбрала это, – она усмехается хрупкой, болезненной усмешкой. –Сначала пару лет поскиталась – была у терраантов, потом работала у других ковчежников. И потом вот этот питомник и моя группа. Здесь приходится чаще рисковать – вы же видели.

Взмах левой ладонью, туго замотанной белоснежным бинтом. Алое под белым там, на ладони… таится до времени, пока его не придётся выпустить в следующий раз.

– За последние годы я была на «лёгких путях» девятнадцать раз, и с каждым годом это происходит всё чаще. Может быть, возрастает искушение, а может, просто становится больше опасных вызовов. В любом случае, я не смогу отсиживаться в глуши. Если уж я такая – принесу как можно больше пользы, пока окончательно не уйду в перерождение. А может быть, те, кто здесь… может, они помогут мне продержаться подольше.

«Те, кто здесь…» – это Мелони, и Аманда, и Йолла, Фреза, конечно, тоже. Наверное, животные. Точно уж не проклятый господин устранитель. Может быть, ещё Лайл. И…

Ловлю своё отражение в оконном стекле.

– Я рада, что наконец рассказала вам, господин Олкест. Теперь вы наконец знаете, что я из себя представляю, – она захлопывает дневник и невесело улыбается – вязаная зеленая кофта накинута на плечи, каштановые волосы растрепались, и под темной медью ресниц – печаль. – Свои меня называют отступницей и изгоем, прогрессисты полагают, что мы до одного – преступники и предатели рода человеческого, а другие варги крови – чего уж там, чокнутой считают за мои убеждения. Потому что идти в ковчежники, будучи при этом варгом крови – это как-то… несовместимо, как считается. Или позорит общее дело – тут я еще не разобралась.

Да. Теперь я понимаю. Что она представляет из себя. И от этого больно в груди, потому что в ней теснится море, столько слов, что можно исписать сотни книг, они толкутся, и сцепляются буквами, эти слова, комкаются в горле и не дают вам заговорить.

– Знаете, если… какой-нибудь прогрессист, или ваши родичи… или, к примеру, законник обвинит вас в том, что вы преступница, отступница и изгой…

– Что тогда, господин Олкест?

– Ну… они все будут иметь дело со мной, – я краснею и жду, что вот сейчас она рассмеётся.

Но она и не думает – и когда я осмеливаюсь поднять на неё глаза, то вижу, что боль медленно уходит из черт её лица. И в глубине её глаз, там, где таится зелень, просыпается что-то тёплое и прекрасное – словно улыбка или весна.