Текст книги "Великий магистр (СИ)"

Автор книги: Елена Грушковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 49 страниц)

14.13. До кондиции

– Ну что, ниточка, будем кушать?

Надо мной склоняется знакомая клыкасто улыбающаяся физиономия. И чего он такой радостный, будто поздравляет меня с днём рождения? И что за очередную кличку он мне придумал? Ниточка какая-то… Однако, внутри у меня жуткая пустота, которая, если её не заполнить, всосёт и меня саму, и всю нашу планету, как чёрная дыра. Это даже не голод, это какая-то глобальная катастрофа в масштабах отдельно взятого организма… Если такое бывает, конечно.

В руках у рыжего хищника – пакет с кровью. Он расстёгивает мой спальный мешок и кладёт его внутрь, прямо к моему телу… Бррр!

– Ты что? Убери это от меня, – гадливо содрогаюсь я.

– ЭТО? – усмехается он. – Это теперь твоя еда. Хорошо, что мешок с подогревом, а то, понимаешь ли, в холодном виде она не очень. Ничего, через полчасика станет гораздо приятнее для употребления.

От мысли, что мне придётся это пить, к пустоте добавляется тошнота. Гадость такая, что кишки норовят вывалиться наружу через горло…

– Я не буду это пить…

Рыжий с ухмылкой говорит:

– Это ты пока её аромата не чуяла. А как только почуешь – за милую душу выпьешь… Ещё добавки просить будешь. Так… Себе что ли, тоже достать?

И он заворачивает в свой спальный мешок второй пакет, включает подогрев, а потом, подумав, забирается в мешок сам.

– Погреюсь… А то с голодухи начинаю подмерзать.

Мир изменился. Или моё восприятие? Я слышу столько звуков, что просто с ума сойти можно, но что или кто производит большинство из них, я даже не знаю. Какие-то стуки, трески, шорохи… Будто я попала в чужую страну, не зная языка. А что с моим сердцем? Оно что, стоит?

– Эй…

Рыжий молчит, прикрыв глаза. Я с тревогой прислушиваюсь… Тишина в груди. Нет, стукнуло. Ещё раз. Но – ужасающе медленно.

– Эй, – снова окликаю я рыжего.

– Я не «эй», – отвечает он наконец. – У меня, в конце концов, имя есть. И ты его знаешь.

– Ну, Дэн…

– Чего?

– Сердце.

Дэн, пошевелившись в мешке, отвечает спокойно:

– Это нормально. Оно бьётся, только редко. С дыханием – то же самое. Не дрейфь, так и должно быть.

Мы лежим, и я с ужасом понимаю, что так оно и есть. А ещё мне совсем не холодно, и «плющить» меня уже перестало, только слабость и эта жуткая пустота внутри. Слышится вжиканье молнии: это Дэн достаёт свой пакет, высвобождает руки из мешка, открывает и пробует.

– Ммм… Ничего, уже почти дошла до нужной кондиции, – одобрительно причмокивает он.

Что это за вкусный запах? Я есть хочу! Я голодная, как зверюга! Во рту – море слюны, а кишки устраивают у меня в животе возню, как клубок змей. Этот запах… Я хочу это! Прямо сейчас!

– О, как глазки-то заблестели, – посмеивается Дэн. – А говорила – «не буду»!

14.14. Конец передышки

Ну, вот моя нитка и превратилась из доходяги в настоящего хищника. Выдержала, не загнулась, хотя была пара моментов, когда я всерьёз опасался за её жизнь. Как только она отведала крови, к ней вернулась её молочно-шоколадная красота, а глаза зажглись красноватым огнём. Оскалив розовые от крови клыки, она испустила долгий утробный рык и выгнулась змеёй – похоже, «вставило» её знатно. Я был рад за неё: ей повезло. А вот моя первая кровь чуть не угробила меня: люди не знали всех нюансов метаморфозы, в том числе и того, что, пока она не закончится, кровь давать нельзя. Хорошо, хоть те доктора догадались дать на первый раз совсем немножко – только поэтому я и не окочурился.

От крови поначалу всегда чуть-чуть хмелеешь – это я по своему опыту говорю, но, видимо, не у одного меня так. Злата была сначала под лёгким кайфом, а потом ей захотелось спать. Пошёл снег, начала сгущаться сумеречная синь, и мне тоже захотелось вздремнуть. Свернувшись в мешке, я закрыл глаза…

– Ишь ты… Спят, сладкая парочка.

От звука незнакомого голоса я вздрогнул и схватился за пистолет.

– Отбой, свои, – сказал голос.

Я включил фонарь, и заглянувшая в палатку хищница зажмурилась от яркого света. Похоже, она была одной из «девичьей банды», которая на нас напала на дороге. Злата тоже проснулась и вся поджалась, угрожающе зарычав. Гостья усмехнулась.

– У, какая злюка… С днём рождения, лапушка.

– У меня день рождения не сегодня, – враждебно хмурясь, ответила моя напарница.

– Это человеческий – не сегодня, – сказала хищница. – А теперь своим днём рождения считай день, когда ты стала хищником. Такой у нас обычай. – И, переведя взгляд на меня, спросила: – Ну что, готовы? Машина вас ждёт.

Наша небольшая передышка закончилась. Я вылез из мешка.

– Да, мы готовы.

– Так, подождите, – напряглась Злата. – Я не поняла. К чему мы готовы?

– Продолжать выполнять задание центра, товарищ Юстас, – усмехнулся я. – Пошли. Нашу машину отремонтировали.

Под встревоженное кудахтанье Златы я сворачивал палатку и собирал вещи. Она обрушивала на меня град вопросов: кто, что, куда, зачем, почему? Я не спешил отвечать, и она нервничала всё больше. Вместе с хорошим самочувствием к ней вернулся и её невыносимый вздорный нрав. Про себя я подосадовал: гораздо спокойнее было, когда она лежала пластом в палатке. Вот уж когда было тихо…

– Началось в колхозе утро, – проворчал я под нос.

– Так! В конце концов, я твой куратор! – выдала она последний аргумент. – Я требую объяснений! В чём дело? Тут какой-то подвох?

Я выпрямился, поставив сумки на снег.

– Во-первых, ты уже больше не мой куратор: ошейник не работает. И тебя саму уже пора курировать, новоиспечённая кровососка. А во-вторых…

Я хотел сказать, что обращена она была моей кровью, так что я теперь прихожусь ей как бы наставником, но прикусил язык. Нападения на дороге она почти не помнит и думает, что заражение произошло случайно в пылу схватки. Так я ей сказал. Пусть так и думает. Да и я… тот ещё наставник. У самого даже крыльев нет.

– Что – во-вторых? – спросила она, стоя с грозно упёртыми в бока руками. Ни дать ни взять – жёнушка, встречающая вернувшегося среди ночи мужика: «Ну и где ты был, дорогой?»

– Во-вторых, успокойся, – сказал я. – Мы продолжаем делать то, что делали. Детали потом объясню. Сейчас нужно добраться до машины.

За нами пришли трое хищниц. Пандоры среди них, кажется, не было: её мальчишеский голос и стриженую голову я узнал бы даже в темноте.

– А где ваша предводительница? – спросил я. – Которая Пандора?

Хищницы помолчали. Невесёлое было это молчание…

– Пандоры больше нет. Она погибла.

В лесном морозном сумраке запахло горечью. Вот так… Ещё недавно я разговаривал с ней, она скалила в ухмылке свои здоровенные клыки и в одну секунду взлетела на дерево, а сейчас её уже нет.

– Вот оно что, – пробормотал я.

– Она была убита сегодня утром в стычке с людьми, – сказала одна из хищниц.

Сказать тут было нечего, Злата тоже притихла. Одна хищница взяла наши вещи, вторая подошла ко мне сзади и крепко обхватила моё туловище, сцепив руки под грудью, а третья подхватила Злату. Нас поднял в воздух чёрный вихрь.

Глава 15. Встреча с прошлым
15.1. Из палаты в камеру

Ад закончился, остались слабость и безразличие. Аквариумная зелень стен и воздуха разбавлялась перламутровым прямоугольным пятном окна с решёткой, а жёсткий и тонкий, как чёрствая лепёшка, матрас впитывал солёную тоску из-под моих рёбер. Зимний день порхал серым голубем где-то среди падающих с неба снежных хлопьев, и мир, суетливая ярмарка на борту огромного авиалайнера, летел в лихо закрученном штопоре вниз, чтобы разбиться вдребезги о землю. Не снижая градуса веселья и не сбавляя роковых оборотов, он летел в пропасть вместе со всеми своими скоморохами, торговыми рядами, пёстрой толпой и яркими огнями, а также горами мусора, подзаборной пьянью, грязными трущобами и душными от чада кухнями. Помахивая на прощание развешенными на верёвках простынями и дымя горящими двигателями, он летел в бездну.

И на его борту был я, издыхающий, как недобитый пёс, на чёрствой лепёшке матраса. Всё началось с того, когда та хищница в хранилище схватилась окровавленной рукой за моё раненное плечо. Случайно она это сделала или намеренно? Теперь это неважно. Я уже два дня был в госпитале со своим ранением, когда почувствовал странное недомогание. Я сказал об этом врачу, и у меня взяли кровь и мочу на анализ – как обычно.

Это было последнее, что происходило в моей жизни в обычном порядке.

После этих анализов я попал из палаты в камеру – не долеченный, слабый, с нарастающим недомоганием. Никто даже не потрудился объяснить мне, в чём дело.

Мне думалось, что в камере со мной забавлялась смерть, меняя обличья: сначала она, в красно-рыжем наряде и огненном гриме, прижигала моё нутро раскалёнными добела пальцами, потом, обернувшись Снежной Королевой, пронизывала меня ледяными иглами и одним дуновением превращала мой пот в иней. Так она играла со мной и издевалась, но не брала окончательно, лишь доводя до грани, до тонкой, хрустально-прозрачной кромки, за которой раскинулось её царство. Чёрным скользким угрём она обвивалась вокруг меня, щекоча подреберье тошнотой, вгрызалась в пупок и выедала кишки, потом тучей мелкой мошкары пробиралась в лёгкие и пожирала их, но всякий раз оставляла меня живым, держа на тонкой нитке над пропастью.

Видно, взять меня к себе не входило в её планы, потому что, несмотря на все муки, я всё-таки чувствовал под собой матрас, а временами видел окно с расплывающимися прутьями решётки. Оно покачивалось надо мной, как пятно солнечного света на поверхности воды, а я лежал на дне. Временами тяжёлая дверь открывалась, и вплывали какие-то фигуры, толпились вокруг меня и бормотали, бормотали булькающими голосами. Я ненавидел их за это бульканье и однажды попытался ударить, но на меня акулой налетела фигура в форме и двинула прикладом автомата между глаз. Я перестал видеть окно.

Когда я снова его увидел, смерть со всем её маскарадом была уже далеко, и вода из камеры ушла. Окно висело неподвижно, чёткое и холодно-серое, с безжалостно пересекавшими его прутьями, а под ним, озарённая его мертвенным светом, стояла она – девчонка с молниями в глазах. Та, что ступала пыльными босоножками по траве, когда я с пацанами гонял мяч во дворе. Из чёрного репродуктора – радиопозывные «Широка страна моя родная» и голос: «Внимание, говорит Москва! …и гражданки Советского Союза… сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны… напали на нашу страну… границы во многих местах… бомбардировке города… Великая Отечественная война… против немецко-фашистских захватчиков…»

И мы застыли: я с мячом, а она – с мороженым.

«Наше дело правое. Победа будет за нами!» – сказал Левитан. Её рука сжала мою.

Так вот когда это было. Моя прошлая жизнь, что ли?

Видение, блеснув напоследок голубыми молниями глаз, исчезло: его прогнало громыхание открывающегося окошечка в двери.

– На, пей, кровосос!

Мои дрожащие руки еле сумели схватить алюминиевую миску, в которой колыхалось то, что мне было нужно. Граммов триста… Мало, впроголодь, но всё же лучше, чем страшная пустота внутри. Я приник к краю миски ртом. Клыки стукнули о металл.

Вы когда-нибудь пили водку на голодный желудок и без закуски? Примерно так и «пошла» в меня эта кровь. Хмель мягко качнул камеру и превратил койку в колыбель.

15.2. Три секунды

Комната с серыми стенами, стул посередине, а на стуле – я. Руки были скованы за спиной, а предплечье ещё зудело от укола. Запах спирта преследовал меня и вызывал головокружение.

– Итак, значит, ваш ответ – нет? – сказал голос из динамика под потолком.

Я отрицательно мотнул головой.

– Голосом, голосом отвечайте! – резко и раздражённо каркнул динамик.

– Уверен, вы меня и так видите, – сказал я. То и дело комната начинала плыть, и только встряхивание головой немного помогало не уплывать вместе с ней.

– Дудник, вы понимаете, что это нарушение присяги?

– Я теперь всё равно подлежу уничтожению. Что мне терять? – Во рту пересохло, в груди чувствовалось жжение. От укола, конечно, от чего же ещё? Точно рассчитанная доза – чтобы я не дёргался, но мог говорить.

– Если вы будете сотрудничать, к вам отнесутся, как к человеку. Происшествие, конечно, беспрецедентное, но в случае добросовестного продолжения вами службы для вас может быть сделано исключение.

– Почему беспрецедентное? А Дэн? Он ведь тоже обратился, так? – Я напряг мускулы и попытался разорвать наручники. Интересно, у меня хватит сил?

Нет… Не получилось.

– Так что насчёт Дэна? Его вы тоже заставили… сотрудничать? Или уничтожили?

– Сейчас речь не о нём, а о вас. Вы всё ещё состоите на службе и обязаны выполнять приказы командования. Впрочем, кажется, бесполезно взывать к вашему чувству долга. – Голос в динамике прозвучал досадливо и презрительно. – Таким своим поведением вы только доказываете, что не достойны человеческого к себе отношения. Вы превратились в хищника.

– А кто вам сказал, что у них нет понятия долга и чести? – Во рту было так сухо и вязко, будто я наелся недозрелой хурмы. Язык стал шершавым и еле ворочался. – Кто вам сказал, что они не могут любить, прощать, жертвовать собой ради близких?

– Дудник, мы говорим не о них, а о ВАС! Вы намерены доказать, что имеете право считаться человеком, несмотря на произошедшее с вами изменение?

– Похоже, с вами тоже бесполезно говорить о чём бы то ни было, – сказал я. – Вы так ни хрена и не поняли.

А вот теперь у меня получилось: вделанная в пол цепь наручников лопнула, стул полетел в динамик. Зачем? Да достали они меня…

Свободой я наслаждался только три секунды: влетевшая в комнату охрана повалила меня на пол, и в плечо мне вонзилась игла.

15.3. Мама

– Никита… Сыночек…

Очнулся я в светлой и уютной палате, больше похожей на гостиничный номер класса «люкс». Обои приятного бежевого цвета, в стенах – декоративные ниши с подсветкой, гардины – из тюля и какой-то узорчатой шелковистой ткани, горшки с цветами, а кровать – с мягким изголовьем, похожим на спинку дивана. Ковёр, на тумбочке – лампа с причудливым полупрозрачным абажуром, картины, люстра… И среди этой незнакомой роскоши – мамины седые волосы и большие серые глаза. И прижатый к щеке скомканный, пропитанный слезами платочек.

– Ма…? – только и смог я выговорить.

Первым моим порывом было обнять её, но я не смог шевельнуться. Её ладонь погладила мой лоб и примяла ёжик волос на голове. Она пыталась улыбаться, а губы дрожали.

– Главное – живой… Всё будет хорошо, мой родной, ты поправишься, – сказала она.

Что за чёрт? Мало того, что я не мог двинуться – я вообще не чувствовал тела. Всё, что ниже шеи, было будто отсечено, жила только голова, да и та с трудом ворочала языком.

– Ма… Ты отку…? – вот всё, что у меня получилось.

– Из дома, конечно, откуда же ещё, – ответила она со смешком, а глаза были полны тревоги. Смотреть в них было невыносимо: сердце сжималось до боли. – На поезде доехала, в отдельном купе, представляешь? Такой шик! Даже не ожидала, что у вас всё так по-человечески устроено! И сюда билет оплатили, и обратный тоже, и номер в гостинице… Своих я ни копейки не потратила. И палата у тебя… – Она обвела взглядом вокруг. – Не палата, а хоромы! И доктора такие внимательные, приветливые, и сестрички не хамят… Чудеса прямо!

Что всё это значило? Эта шикарная палата, приезд мамы и паралич? Что за кнут и пряник? То камера, то дворец… Но почему я не мог шевельнуться? Что со мной сделали?

– Никитушка, а я тут тебе яблочки… апельсинчики… – Мама зашуршала пакетом, выкладывая фрукты. – Вот, тут ещё варенье черносмородиновое, твоё любимое.

Какое уж мне теперь варенье. Если бы она знала… С её-то больным сердцем.

– Сынок, а тебя эти твари… Не кусали? – спросила мама полушёпотом, глядя на меня с испугом.

Просто поразительно, какая она красивая – даже сейчас, с сединой. Волосы седые, а глаза – как у девушки. И что я должен был ей ответить? Что я сам – «эта тварь»?

– Нет, мам.

Она вздохнула с облегчением.

– Уф… Не дай Бог! Ужас, что в мире творится. Ты представляешь… у нас тоже логово этой «Авроры» разбомбили! На улице Грицевца. Как подумаю, что в двух кварталах от этих гадов жила… Дрожь пробирает.

– Ма… тебя они не тронули бы, – выдавил я.

– А ты откуда знаешь? – настороженно нахмурилась мама.

– Знаю… Воевал с ними. По… потому и знаю.

Она сидела рядом и минут сорок рассказывала домашние новости. У соседей квартиру обокрали, Любка Шувалова из соседнего подъезда с мужем развелась – со скандалом на весь дом и дележом имущества, Семён Семёныч с инфарктом в больнице, и так далее. Слушая её, я пытался проглотить ком в горле. Как будто я дома побывал. А мама вдруг спохватилась:

– Ой, что это я тут болтаю, балаболка старая! Никитушка, а яблочки-то? Может, хочешь? Или апельсинку?

Ком застрял, вонзаясь колючими боками в горло.

– Не… Не, спасиб… Потом.

– А варенье? Может, варенье хочешь?

Я поморщился и качнул головой, а мама нахмурилась.

– Как это так – не хочешь? Тебе поправляться надо, а как ты без витаминов поправишься?

Она точно накормила бы меня чем-нибудь, если бы не вошла медсестра и не объявила, что пациенту нужен покой.

15.4. Рычаг воздействия

– К чему это всё?

На стуле возле кровати сидел незнакомый полковник. Хоть его погоны были скрыты белым халатом, я каким-то чутьём определил его звание: на генерала он не тянул, да и генерал вряд ли бы лично снизошёл до меня, а для майора он был слишком важный. Ответственность – как раз по полковничьему плечу. Лет пятьдесят, тёмные волосы с проседью, залысины, длинное лицо, узкие холодные глаза… Кого-то он мне напоминал. Не вспомню сейчас, как звали актёра, сыгравшего в фильме про Штирлица генерала Кальтенбруннера, но именно на него этот полковник и походил. Просто одно лицо. И даже шрамик на щеке.

На мой вопрос он ответил вопросом:

– А вы как думаете?

– Понятия не имею, – сказал я.

Полковник задумчиво прищурил и без того небольшие глаза, отчего они стали совсем крошечными, поблёскивая на лице, как острия иголок. Поглаживая себя по колену, он со вздохом проговорил, как бы рассуждая сам с собой:

– Грустно всё это… И неприятно. Уффф… – Он выпустил воздух, слегка надув щёки и приподняв брови, будто то, что он намеревался сказать, неимоверно напрягало его. – Но ваша несговорчивость и упрямство вынуждают нас применять такие, я бы сказал, не совсем честные методы и искать рычаги воздействия.

Если бы я мог двигаться, я схватил бы этого «Кальтенбруннера» за грудки и швырнул об стену. Моё нутро словно кислотой окатило.

– Если вы тронете маму хоть пальцем… считайте, что вы – моя первая жертва, – процедил я.

Он поморщился.

– Ну что вы, в самом деле! Никто вашу маму не собирается трогать. Но вот узнать о том, кем вы стали, она может, и вряд ли это её обрадует. А если учитывать состояние её здоровья… Разумеется, оставить вас в живых мы не сможем. Это убьёт вашу маму. Подумайте о ней, вместо того чтобы упрямствовать.

– Ты… Оборотень в погонах! – зарычал я. Если бы не эта чёртова обездвиженность! – Чем вы отключили моё тело?!

«Кальтенбруннер» усмехнулся.

– Инъекция спиртом в спинной мозг на время сделала вас паралитиком. А насчёт оборотней и прочей нечисти… Это теперь вы у нас… хищник. Видели бы вы себя сейчас со стороны!

Возможно, в этот момент я и правда не был красавцем, но меня это заботило меньше всего. Вцепиться зубами и вырвать ему горло – вот чего я сейчас хотел.

– Впрочем, если вы всё же проявите сознательность, мы можем помочь вашей маме с поправкой здоровья. Она будет помещена на лечение в лучший из кардиологических центров, полностью за наш счёт. Вот вам и, так сказать, поощрение. Всё будет зависеть от вас и вашей любви к маме. Ну что ж… – Полковник поднялся со стула, придерживая сползающий с плеч халат. – Не буду вас больше утомлять, вам нужен покой. – При этих словах он криво усмехнулся.

Я провожал его взглядом, полным бессильной ярости. А он, остановившись в дверях, добавил:

– Кстати, вас, кажется, интересовала судьба вашего друга… Дэна. Так вот, он успешно работает на нас, выслеживает затаившихся хищников.

Значит, Дэн тоже обратился. Чем они его прижали? Может, сестрёнку в заложники взяли?

– Информация от него поступает верная, но такое ощущение, будто с запозданием, – задумчиво сказал полковник. – Хищники успевают спасать своих, как будто им кто-то сообщает точное время и место проведения зачистки. Всё это весьма странно. Неплохо было бы выяснить, каким образом они получают эту информацию.

Он вышел, а я закрыл глаза. Мама… Родное лицо с сияющим взглядом и серебристыми волосами встало передо мной. На тумбочке лежали фрукты и стояла баночка варенья.

Гады. Гады, сволочи.

Я не позволю никому тебя тронуть, мама.