Текст книги "Великий магистр (СИ)"

Автор книги: Елена Грушковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 49 страниц)

12.10. Святая

Когда я приземлилась на замковом дворе, выбравшаяся из-под одеяла рука Юли бессознательно обнимала меня за шею.

Охрана заинтересованно проводила глазами свёрток в моих объятиях, из которого виднелась только рука и стриженая голова; любопытные взгляды сопровождали меня всюду, где я проходила, вплоть до самой моей комнаты.

Там я уложила Юлю на кровать и растопила камин. Был уже конец ноября, и, несмотря на мягкость европейского климата, стояла пронзительная прохлада, которая для ослабленного организма Юли была весьма ощутима. Спирт повышал чувствительность к окружающей температуре – я помнила это по своему опыту, когда мне делали операцию по восстановлению крыльев во время первой войны. Наркоз был спиртовой, и после него мне некоторое время было зябко.

Раздался тихий стук в дверь, и я с беспокойством глянула на Юлю: не разбудило ли её это? Нет, она по-прежнему спала.

– Войдите, – ответила я вполголоса.

Вошла Карина. Подойдя, она сразу обняла меня.

– Мам, я рада, что ты вернулась… Я беспокоилась.

Чмокнув её в нос, я сказала:

– Ещё не хватало тебе за меня беспокоиться… У тебя и без меня есть за кого.

Карина посмотрела на меня укоризненно. Что тут скажешь… Покуда я жива, она будет за меня переживать.

Она между тем с любопытством взглянула в сторону кровати.

– Это Юля? Я её не узнала, – прошептала она. – Ты забрала её из центра?

– Да. Её бы там залечили.

– В смысле?

– Альварес приставил к ней не врача, а какого-то живодёра. Мой старый знакомый, кстати… Бывший тюремный доктор. Доктор Каннибал… тьфу, то есть, Ганнибал Электра.

– Ничего себе… И что теперь?

– Пока не знаю. Буду пытаться привести её в себя. Там ей нельзя было оставаться.

Карина робко подошла и всмотрелась в лицо спящей Юли.

– Бедная… Знаешь, несмотря на все её выходки, мне её жалко. А ты, мама… Ты, наверно, святая.

– Да брось… Тоже мне, святую нашла, – хмыкнула я. – Я стольких убила… И людей, и собратьев.

– Ты воин, мама, – сказала Карина серьёзно. – А воинам время от времени приходится убивать. Но воины тоже бывают святыми.

– Хищник не может быть святым, это однозначно, – заключила я, обнимая её.

Огонь в камине разгорелся, весело треща. Устала я что-то, сильно устала… Надо где-то взять надувную кровать, пусть уж Юля спит на моей.

12.11. Рассвет

Юля чихнула и проснулась. Приподнявшись на локте и сев, она тёрла слипающиеся глаза, и её нога в белом носке высунулась из-под одеяла. Потом она принялась чесать всклокоченную голову, широко зевая, а я, сидя на своей надувной кровати, с улыбкой наблюдала. Она была по-детски непосредственна – не заботилась ни о том, как она выглядит, ни что о ней подумают другие. Ей хотелось зевать, и она зевала во весь рот.

Потом она обвела недоуменным взглядом комнату: это была явно не палата. А увидев меня, она радостно закричала и чуть не сшибла меня на пол, с наскоку стиснув в объятиях.

– Маа… ма… – гортанно и чуть гнусаво протянула она.

Я гладила и ворошила её волосы, а она уткнулась мне в шею и урчала.

– Да, малыш, мама с тобой… Ты дома.

Она снова обвела комнату взглядом.

– До… до-мА? – повторила она с ударением почему-то на втором слоге.

– Дома, Юленька, дома.

– До-ма…

Радовалась она тоже с детской непосредственностью, глядя вокруг широко распахнутыми, удивлённо сияющими глазами. Её восхищало всё: серенькое осеннее утро за окном, широкая кровать с резным изголовьем, мечи на подставке…

– Ай!

Схватив меч и достав его из ножен, она порезалась. Отбирая у неё оружие, я сказала строго:

– Юля, это нельзя трогать! Острый! Больно!

Она уже поняла это. Потешно приподняв брови домиком, она сосала порезанный палец, и я чуть не рассмеялась над ней. Порезалась, маленькая…

– Дай пальчик, фокус покажу.

Она доверчиво протянула мне руку. Я провела пальцем по порезу, а потом дунула. Ранка тут же затянулась, вызвав у Юли крик изумления. Смотреть на неё было одновременно и забавно, и жутковато – такое вот странное сочетание чувств. Жутковато было оттого, что она, взрослая, вела себя как несмышлёное дитя, ничуть при этом не притворяясь: она чувствовала себя ребёнком и мыслила, как ребёнок.

Однако, надо было решать, что делать с моим взрослым ребёнком. По утрам я проводила тренировки с достойными в деревне – с девяти до часу, потом был отдых и обед, с двух до восьми я занималась различными другими делами Ордена, с восьми до одиннадцати – тренировка со старшей группой достойных. Тех, что жили в деревне, я условно называла младшими. И лишь с одиннадцати было моё личное время, которое я могла потратить на познание себя и мира посредством паутины. Спать я шла в час – в два, но иногда паутина затягивала и до трёх… А иногда и до утра. Как в таком расписании найти время для Юли? Прямо сейчас мне было пора отправляться в деревню, но на кого оставить её? Видимо, придётся брать её с собой. Но как она поведёт себя там? Не придётся ли её ежеминутно успокаивать? В общем… Для начала её нужно было одеть.

Размер у нас с ней был почти одинаковый. Я открыла шкаф и окинула содержимое взглядом. Так уж получилось, что в моём гардеробе не было ни одной юбки и ни одного платья. Но это так – мимоходом. Юля же в свою бытность у руля «Авроры» носила и юбки, и платья, одеваясь элегантно и со вкусом, но на данный момент я могла предложить ей камуфляжные брюки, серую футболку, куртку и армейские ботинки.

– Юленька, пойдём гулять, – сказала я. – Давай оденемся.

С моей помощью она сумела одеться, а вот с завязыванием шнурков возникла проблема: они Юлю не слушались, не хотели завязываться. Это так расстроило её, что она чуть не заплакала.

– Ничего, Юля, скоро ты снова научишься их завязывать, – вздохнула я. – А сейчас мама тебе поможет… Смотри, как это делается.

Когда со шнурками было покончено, я причесала её взлохмаченные волосы, отметив про себя, что ей уже пора бы помыть голову. Взяв её за руку, я сказала:

– Ну, пойдём.

Теперь в замке было поменьше народу: детей было решено временно отпустить по домам, но всё равно в коридорах нам кто-нибудь да встречался, и от каждого «доброе утро, Аврора» Юля вздрагивала и сжималась.

– Юля, ты что? Не надо никого бояться. Тебя здесь никто не обидит, – сказала я, заметив её нервозность. – Привет, Вика.

– Аврора, я хотела… – начала та, но, увидев со мной Юлю, озадаченно умолкла.

Юля же явно пыталась спрятаться за моей спиной и выказывала признаки беспокойства. Я сказала:

– Попозже, Вика, ладно? Я сейчас в деревню.

Когда мы вышли на замковый двор, обнаружилась ещё одна проблема: у Юли не получалось воспользоваться крыльями. Перенеся её через стену, я положила руки ей на плечи и слегка размяла их.

– Юленька, вспоминай давай. Это же просто, как ходить.

Но оказалось – не так просто. Впрочем, после шнурков я не удивлялась. Солнце поднималось в туманной дымке, багровое, но не греющее, а ветер носил по лугу, ещё хранившему следы штурма, сырую зябкость. Это место показалось Юле смутно знакомым… Она с болезненным стоном уткнулась мне в куртку.

– Что? Что такое?

Юля только мычала, мотая головой, а потом бросилась бежать. Бежала она неуклюже, спотыкаясь и едва не падая. Я быстро настигла её, обняла и погладила, а потом игриво предложила:

– А ну-ка, догони! Догони маму!

И я побежала в направлении деревни. На крыльях на максимальной скорости от замка до неё было минут пять, так я обычно туда и добиралась, но сегодня из-за Юли пришлось использовать ноги. Оглядываясь на неё, я постепенно прибавляла скорость: Юля бежала всё увереннее, больше не спотыкаясь, и ей это явно нравилось.

Багровое солнце уже встало в холодной серой дымке и ослепительно горело на новенькой металлочерепице недавно перекрытых крыш, когда мы вбежали на луг, где обычно проходили занятия с достойными. Все были уже в сборе. Согнувшись и опираясь на колени, я проговорила, отдуваясь:

– Простите, ребята, за задержку… У меня сегодня была незапланированная утренняя пробежка! Фух…

Юля, тоже время от времени хватая ртом воздух – при физических нагрузках потребность в дыхании возрастала, – уселась прямо на пожухшую влажную траву. Я сказала:

– Юленька, не сиди прямо на земле, она сырая! Попку намочишь. – Сбросив куртку, я постелила её на землю. – Вот сюда пересядь.

Юля перебралась на куртку, а достойные приблизились и обступили нас.

– Госпожа президент?

Юле явно стало не по себе от стольких устремлённых на неё взглядов, и она занервничала, закрывая лицо руками и сжимаясь. Присев возле неё на корточки, я успокоительно погладила её по голове и обняла за плечи.

– Нет, такие слова мы ещё не выговариваем. Так что, пожалуйста, просто Юля – прошу любить и жаловать. Юленька, не бойся, никто тебя не обидит.

Она вела себя беспокойно: вскакивала, начинала расхаживать, подвывая, а иногда опускалась на четвереньки и ползала. Мне несколько раз пришлось отвлекаться на неё, и достойные поглядывали на неё с недоумением.

– Что с президентом? – спрашивали они.

– Она немного не в себе, ребята, – сказала я. – Я забрала её из медицинского центра. Там новый руководитель. И у него явно задание от Альвареса сжить Юлю со света.

Юля между тем нервничала всё сильнее. Ей хотелось куда-то бежать. Что делать? И я придумала.

– Ребята, как насчёт пробежки вокруг деревни?

Это было забавно: колонна достойных бежала трусцой, а я – сбоку, как инструктор по физподготовке, да ещё и с песней! Пела я по принципу «что вижу – то пою», всё, что придёт в голову, а колонна весело подтягивала. Сначала Юля наблюдала с напряжённым любопытством, а потом вскочила и побежала рядом со мной, как умея, подхватывая слова «песни». Потом я скомандовала:

– Рука – на плечо соседу!

Теперь все бежали, соединённые друг с другом – чем не упражнение «единство»? Немного видоизменённое по форме, но суть – та же. Я передавала на бегу сгусток чувства «любовь-единение», и оно распространялось по колонне, и Юле, державшейся за мою руку, тоже перепадал кусочек, хоть она и не была достойной.

Слушать паутину нужно было в неподвижности, и мы уселись на лугу, подстелив куртки: я – в центре, остальные – как бы в форме расходящихся от меня лучей, вдоль невидимых нитей паутины. Уставшая после пробежки Юля устроилась рядом со мной, положив голову мне на колени. Пока мы учились прощупывать паутину, она задремала.

Пошёл дождь. Занятие закончилось, и мы с Юлей побежали домой. Бегать ей очень понравилось, и мы даже сделали несколько кругов возле замка, вызвав немалое удивление у его обитателей. Набегавшись всласть, Юля проголодалась и досуха высосала полуторалитровый пакет. Нужно было принять душ, и я, опасаясь оставлять её одну хотя бы на минуту, взяла её с собой в ванную комнату. Я тёрла её мочалкой и мыла ей голову, а потом она, закутанная в большую махровую простыню, сидела на кровати, а я подрезала ей волосы покороче на висках и затылке, чтобы придать её стрижке хоть какую-то приличную форму. Потом я сделала ей массаж плеч, шеи и головы, и это усыпило её, а у меня появилась возможность заняться делами.

– Ну, и что мы теперь будем делать, госпожа? – спросил Оскар. – Я уже получил от Альвареса требование вернуть президента. В противном случае, как он сказал, военные действия будут возобновлены.

– Угу, – усмехнулась я. – Последнее китайское предупреждение. Что он нам может сделать без «демонов»? Что-то мне подсказывает, что он не будет нападать на нас всерьёз: он сейчас занят кое-чем другим.

– И чем же, госпожа?

– Пока не могу точно сказать. Что-то связанное с властью, с Юлей.

– Снова интриги?

– Ну, а чем же он ещё может заниматься?

– Может, стоит попытаться вмешаться?

– Можно, конечно, но… – Я положила руку на плечо Оскара. – Вот что я тебе скажу, друг. Для «Авроры» настают последние дни… И Юле там делать нечего.

Оскар встревоженно нахмурился и навалился локтями на стол.

– Вот так новости!.. То есть, как это – последние дни?

– Сама ещё толком не знаю, дружище, – вздохнула я. – Просто чувствую. А ты разве не ощущаешь в паутине что-то грозное?

Оскар задумался.

– Сказать по правде, мне тоже как-то не по себе. Только ничего определённого я не могу вычленить из этих ощущений. Может, я ещё не так хорошо умею пользоваться паутиной, как ты?

– Боюсь, дело тут не в тебе, – сказала я. – У меня тоже всё очень смутно. Такая неопределённость в паутине – недобрый знак…

– Мрак какой-то, – проговорил Оскар.

– Нет, старина. Эра мрака как раз закончилась, и настаёт рассвет, который выгонит хищников из тени. Только не все мы его переживём.

– Не пугай меня, госпожа.

– Я не пугаю. Просто хочу, чтобы ты был готов.

12.12. Реабилитация

Мы с Юлей вставали в пять утра – ещё засветло, и отправлялись на утреннюю пробежку от замка до леса и обратно. Это занимало около полутора часов. Юля уже начинала пробовать пользоваться крыльями, но пока у неё ещё получалось неуверенно и неуклюже. За две недели в замке в её состоянии наметилось улучшение: речь к ней постепенно возвращалась, приступов возбуждения за все эти дни случилось только два, хотя плакала она ещё часто. Я регулярно делала ей массаж, который вызывал у неё двух-трёхчасовой сон, а доктор Гермиона посоветовала для скорейшего восстановления речи разрабатывать мелкую моторику рук. Юля уже не дичилась всех подряд, приняла Карину и Вику, не боялась Конрада и Алекса, хотя на Каспара ещё посматривала исподлобья. Я надеялась, что собратья осознают, что сейчас не время припоминать Юле все её прошлые дела, и, кажется, они это осознавали. Никто не говорил ей плохого слова, все обращались с ней мягко и бережно, а также по моей просьбе старались не навязываться: Юля не любила больших скоплений народа, кроме, пожалуй, пробежек с достойными вокруг деревни. Это было её любимым развлечением, и если в какой-то день мы не бегали, она была угрюмой и плаксивой.

Вика здорово помогала мне с Юлей, беря на себя заботу о ней, пока я была занята. Педагогический талант у неё я заметила ещё в то время, когда в замке укрывались дети, а Юля во многом была сейчас как ребёнок. Следуя рекомендации Гермионы работать над мелкой моторикой рук, Вика часами занималась с Юлей лепкой, вырезанием из бумаги узоров, рисованием. Конрад тоже подключился к делу, только с другой стороны: он взял на себя физическую активность Юли. Максимум, что я успевала с ней делать – это массаж, а Конрад занимался с ней гимнастикой у-шу, теннисом и плаванием. Да, они ходили на озеро и плавали в ледяной воде, после чего бежали десять-пятнадцать километров, а потом ещё и летали. Надо сказать, со всем этим аппетит у Юли стал отменный, а сон – пушками не разбудишь. И хоть Конрад много занимался с ней, Юля не пропускала утренних тренировок в деревне, а я ради неё видоизменила упражнение «единство», которое выполнялось теперь исключительно на бегу и с песней. Впрочем, достойным этот вариант нравился:

– Как в армии, – смеялись они.

Хоть Юля оставалась замкнутой, как я уже сказала, дичиться окружающих и прятаться за мою спину она перестала, только при виде Каспара она каменела и уходила в себя. Сколько я её ни расспрашивала, она молчала, как партизанка. Я обратилась к Каспару, и он сказал:

– Не знаю, почему она так себя ведёт. Как будто я её обидел… А ведь вообще-то, я её спас тогда, во время штурма. Она попала под выстрел, ей всю грудную клетку разворотило… Я исцелил ей рану и отпустил.

Помнила ли об этом Юля? Или, может быть, ей казалось, что Каспар в чём-то виноват? Вечером я растопила в комнате камин, усадила Юлю у огня, а сама присела на скамеечку у её ног и взяла за руки, давая понять, что разговора не избежать. Она долго молчала, глядя на пламя. Я сказала:

– Да, Юля, смотри на огонь. Пусть он вытопит всё плохое, всё грустное, всю боль и злость, всю печаль. Пусть сожжёт все преграды.

Огонь трещал, Юля молчала. Я сказала:

– Каспар спас тебя, ты помнишь? Во время штурма тебя ранили, и он исцелил тебя.

На её окаменевшем лице ничто не дрогнуло, только шевельнулись губы, проронив:

– Лучше бы не спасал.

– Юля, да ты что! – Я обняла её, поглаживая и растапливая в ней эту обледенелость. – Не говори так.

Следовало срочно что-то делать с этим – как-то вызвать слёзы, потому что эта каменная скорбь была гораздо хуже. Через пять минут на моём месте сидел угрюмовато-смущённый Каспар, тревожно поглядывая то на меня, то на неподвижную Юлю и не зная, что сказать или сделать.

– Кас… Не нужно ничего делать. Да и говорить, может быть, не придётся, – сказала я ему. – Просто… Побудьте вместе.

Я оставила их наедине. Когда я через пятнадцать минут вернулась, по щекам Юли катились слёзы, а Каспар, по-прежнему смущённый, неуклюже держал её за руку. Положив руки им на головы, я почувствовала: что-то изменилось. В лучшую сторону… Ощущая под правой ладонью колючую щетинистую макушку Каспара, а под левой – Юлин мягкий, аккуратный газончик, я сказала:

– Всё хорошо, ребята. Я люблю вас.

12.13. Бумажные лебеди

Новость о том, что в «Авроре» назначены выборы нового президента, ничуть меня не удивила. Альварес предоставил собранию руководства Общества медицинские документы, согласно которым Юля страдала психическим расстройством и не могла больше занимать пост президента по состоянию здоровья. Оскар даже раздобыл и предоставил мне копию этих документов, подписанных врачебной комиссией во главе с руководителем авроровского медицинского центра доктором Ганнибалом Электрой. В документах значилось, что Юля с такого-то по такое-то число находилась в медицинском центре, где ей был поставлен такой-то диагноз, а дальше следовало подробное описание симптомов и заключение о её нетрудоспособности. Доктор Отто Береш участвовать в этом отказался, и наш небольшой центр принял нового сотрудника.

Шелестел прибой, покачивались пальмы, Юля сидела на горячем песке, обхватив колени руками и глядя в морскую даль. Это был тот самый островок, на котором мы с ней отдыхали… уже очень давно. Как и энное количество лет назад, я перенесла её сюда на руках: такой длинный перелёт она сама ещё не могла осилить. Хотя Юля разговаривала уже почти нормально, приступы прекратились, и называть она меня снова стала Авророй, было ясно, что прежней она уже не станет. Она была молчаливой и задумчивой, отвечала односложно, хотя речь к ней вернулась почти в полном объёме; создавалось впечатление, что ей просто не хотелось говорить. Часто она уходила в себя, да так глубоко, что не сразу удавалось до неё достучаться. Когда я сегодня утром осторожно заговорила с ней об «Авроре», она даже не проявила интереса, а вот на предложение слетать на островок откликнулась с энтузиазмом – впрочем, слово «энтузиазм» для описания её эмоциональных проявлений будет, пожалуй, слишком сильным. Задумчивое согласие – наверно, так более точно…

Ветер трепал её просторную белую рубашку, закатанные до колен брюки открывали босые ноги, а ботинки с вложенными в них носками стояли в тени пальмы. Сев рядом, я достала из кармана сложенный листок – один из копии тех самых документов, на котором было заключение о нетрудоспособности.

– Юль, тут написано, что ты больше не можешь занимать пост президента «Авроры», – на всякий случай пояснила я.

Юля не особенно долго всматривалась в текст, задумчиво щурясь. Дочитав, она подержала листок, а потом начала складывать из него лебедя: тренируя мелкую моторику кистей рук под руководством Вики, она обучалась искусству оригами и складывала из бумаги множество фигурок. Это переросло у неё в хобби, и она могла часами этим увлечённо заниматься, а когда её от этого отрывали, проявляла недовольство, хмурясь и забавно двигая губами. Сложив лебедя, она вручила его мне, сопроводив подарок лёгким поцелуем в щёку, встала и пошла по влажному песку вдоль линии прибоя.

Поздно вечером, завершив все дела, я сидела у камина. Каминная полка и прикроватная тумбочка были полны бумажных фигурок – лебедей, лягушек, птеродактилей, свиней, кошек, цветов. Юля спала, а вот ко мне сон не шёл. Побаливала голова. Звенящее молчание паутины и треск огня.

Раньше я не писала стихов, а тут… Из ноющей головы родились строчки.

На каменной глыбе в траве придорожной я знак оставляю: найди.

Кровавой слезой из глазниц опустевших я пыль прибиваю в пути.

Багровый небесный пожар этим утром мне душу обжёг, ослепил.

Ползу я на ощупь по выжженным землям и чувствую: нет больше сил.

Тебя не увижу, но всё же узнаю – лишь сердце сожмётся в груди.

Кровавой слезой тебе знак оставляю. Прошу, умоляю: найди!

Я скомкала листок и бросила в огонь.