Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Здравствуйте, милый вы мой Александр Петрович! – стал кланяться Барсуков. – Как мы рады вас видеть в добром здравии! Не иначе как наш пенициллин помог. Инъекции в задницу делали?

За спиной Евгении возник Малиныч и протянул ей накладные.

– Не хотите ли вы, – пел Барсуков директору, – достать ваши накладные на пенициллин и сверить их с нашими? Нет ли каких разночтений? Евгения Юрьевна, помогите директору.

Евгения встала и подошла к шкафу. Дверцы были закрыты на ключ. Она оглянулась на одного из бугаев, и тот в мгновение ока обыскал карманы директора. Ключи были в связке.

– Какой? – прорычал бугай.

Директор дрожащим пальцем показал, Евгения открыла шкаф. В рядах корешков она безошибочно нашла нужный. Они не держали подобную документацию в папках с названием фирм, с которыми работали, ибо бумаги после окончания сделки подлежали уничтожению.

– Вот его экземпляр. – Евгения положила на полированный стол перед Барсуковым папку. – А вот наш. – И рядом появилась накладная, только что подписанная завскладом.

Из внутреннего кармана пиджака Барсуков неторопливо достал очки, водрузил их на кончик носа и зацокал языком:

– Ай-я-яй! Нехорошо. Целый месяц прошел после последней инъекции. Пенициллин уже должен рассосаться! А у вас все еще на ягодицах шишки. Совсем вы себя, Александр Петрович, не бережете.

На столе у директора стоял калькулятор. Барсуков бесцеремонно развернул его к себе.

– Итак, что мы имеем? Пятьдесят миллионов флаконов по цене пятьдесят копеек. Заметьте: цена бросовая. А что получилось? О! Двадцать пять миллионов рублей. Это уже кое-что. Но позвольте! – вдруг спохватился он, разыграв испуг. – Двадцать пять миллионов было месяц назад. А сейчас на дворе цветущий май. Чувствуете, как пахнет в воздухе зеленью? Посмотрим, насколько она распустилась за последний месяц? Евгения Юрьевна, – всем своим массивным корпусом он повернулся к женщине, – какой у нас процент штрафа по договору?

– Одна десятая процента за день просрочки.

– И здесь одна десятая процента, – взглянув на бумагу, как бы удивился Барсуков. И опять защелкал на калькуляторе. – Что у нас в результате? Двадцать пять тысяч рублей за один день просрочки. А за тридцать? Аж семьсот пятьдесят тысяч! Ладно уж, моральный ущерб мы учитывать не будем. Итак, двадцать пять миллионов семьсот пятьдесят тысяч. Отдай, Александр Петрович, и не греши!

И Барсуков откинулся на спинку стула, не сводя своих серых нахальных глаз с директора.

– Ключ! – прорычал бугай.

Директор снял с себя ключ. Он висел у него на шее вместо крестика.

– Значит, в доллары веруете, Александр Петрович, – покачал головой Барсуков. – Заметьте, Евгения Юрьевна, как низко пал моральный облик нашего народа. Раньше верили в коммунизм, еще раньше – в Бога, а сейчас верят в ключи от зеленого рая. Наивные люди! Ведь их там никто не ждет. Все места давно уже заняты. А они в тщетной надежде цепляются ручками за белое облачко, пытаясь на нем удержаться. А их пинком – раз! – и полетели! И – шмяк о русскую грешную землю! Бо-о-ольно! – юродствовал Барсуков.

Евгения брезгливо смотрела на расстегнутый ворот рубашки директора с капельками пота на волосах и влажный от тела ключ с цепочкой. Ей не хотелось прикасаться к нему руками. Выручил ее Малиныч, который страсть как любил считать деньги – не важно, свои или чужие. Жилистой лапкой он цапнул теплый ключик и стал возиться с сейфом. Распахнул. Пачками лежали доллары, пачками и родные «деревянные». Естественно, Малиныч набросился на доллары, стал сортировать их по стопочкам. Вытянув шеи, все смотрели, как он священнодействовал. Франклин – к Франклину, Грант – к Гранту, потом пошли Джексоны, Гамильтоны, Линкольны и совсем уже незначительные Джефферсоны и Вашингтоны. В кабинете стояла гнетущая тишина, слышался только шелест купюр и царапанье по столу, как будто в комнате скреблась гигантская мышь. Мышь подняла голову и человеческим голосом произнесла:

– Не хватает.

– Ну, мы не гордые, – сказал Барсуков, – возьмем и рублями.

Российские деньги лежали в банковских упаковках, но Малиныч не верил даже Госбанку. Он разрывал упаковки, переламывал их пополам и быстро-быстро перебирал купюры пальцами. Барсуков смотрел на него с восхищением:

– Ну, Малиныч, ты профессионал! И зачем люди выдумали счетчик купюр? Я буду сдавать тебя в аренду.

– Вот наша доля, – сгреб к себе деньги Владимир Дмитриевич.

Барсуков поднялся.

– Ну что ж, – сказал он, – ложь их в кошелку. У вас есть к нам какие-нибудь претензии? – обратился он к директору. – Если есть, прошу только в письменном виде. Зарегистрируйте внизу в канцелярии, а мы в порядке очередности их рассмотрим.

Евгения взяла пепельницу, стоящую на столе, попросила у Малиныча зажигалку и подожгла накладные и договор. Держа их на весу и поворачивая так, чтобы пламя съело бумаги целиком, она дождалась, когда они сгорели. Потом в пепельнице растолкла золу.

– Теперь в бухгалтерию.

В соседней комнате главный бухгалтер, держась за сердце, уступила ей компьютер. Сеть позволяла Евгении уничтожить все следы сделки на всех компьютерах фирмы «Неофарм».

– На склад, – поднялась Евгения.

На складе та же мизансцена, какой мы ее оставили. Грузчики стоят лицом к стене и поплевывают, узбечки с тоской вспоминают родной махалля, завскладом сидит на стуле и держится за поясницу. Поведя дулом автомата, «негр» приказывает ему встать.

– Карточки складского учета, – требует Евгения.

– А у нас их нет, – пугается завскладом.

– Давайте что есть.

В конурке под лестницей Евгения обнаруживает канцелярские книги с записями о поступлении пенициллина и вырывает листы.

– Все. Можно ехать, – поворачивается она к молча стоящему Барсукову.

И кортеж покидает завод. Отъехав от Преображенки с километр, белая «Волга» впереди крытого грузовика останавливается. Малиныч выскакивает из легковушки и залезает в кузов, где на скамейках рядами, как оловянные солдатики, пристроив автоматы между ног, сидят чернолицые бойцы. Он отдает пакет старшему:

– Молодцы, хорошо поработали.

Тот кивает.

Грузовик, обогнув припаркованную «Волгу», уезжает, а Барсуков связывается по мобильному телефону с генералом от МЧП:

– Мы едем!

 
Мы едем, едем, едем в далекие края,
Веселые соседи, счастливые друзья! —
 

поет Барсуков во все горло. На светофоре они останавливаются. Май, тепло, окна машины открыты, и прохожие с улыбкой оборачиваются на белую «Волгу», в которой ликуют трое.

– Ну-с, господа, сегодня у нас ресторан! Сейчас отстегнем старому хрычу его долю, и гуляй, Вася, – в Пекин! Жень, как? Ласточкины гнезда пробовала когда-нибудь?

Евгения качает головой:

– Я сегодня не могу. Меня дома ждут.

– Ну, тогда мы с Малинычем в азербайджанское постпредство, пардон, в посольство завалимся.

Набирает номер по мобильному:

– Хелло, рестронт? Гив ми плиз мистер Октай! Октайчик, ты? Я тебя не узнал! Богатым будешь. Самолет из Баку пришел? Что привезли? Бараньи яйца? Осетрина тоже есть? Тогда весь самолет на наш стол. Зеленью посыпь, наршарабом облей, будем кушать его с хвоста. Часа через три мы у тебя. Давай!

Малиныч поворачивает от руля свое вытянутое к носу лицо и ощеривается, открыв шефу желтые прокуренные зубы. Усы у него шевелятся. Евгения с отвращением думает, что он и вправду похож на мышь. И цвет впалых щек серый, землистый. В Барсукове прогрыз дырку и в ней живет.

– Приехал Хрущев в Баку, – рассказывает Барсуков. – Белый царь, а с ним еще человек сто челяди. Подают Хрущеву бараньи яйца. «Попробуйте, Никита Сергеевич, это наш деликатес». Никита попробовал – вкусно. Посмотрел на министров своих – перед теми только плов. «Им тоже яйца дайте, чего они одну кашу едят?»

Малиныч захохотал так, что «Волга» чуть не запрыгала по асфальту. Евгения из вежливости поинтересовалась:

– Откуда вы знаете?

– Октайчик рассказал. Он не только Хрущева кормил, его Брежнев на бракосочетание дочери приглашал. Вот какие люди будут нас сегодня потчевать.

Машина с Волоколамского шоссе делает левый поворот и останавливается у стеклянного здания. За ним фармацевтический склад Министерства чрезвычайных происшествий. Там и обитает ныне бывший генерал от инфантерии Шишов Владимир Сергеевич. Славный боевой генерал прошел огонь, воду и медные трубы на учебных полигонах дальних гарнизонов, вышел в отставку и пристроился в МЧП. Вот когда звание пригодилось. Поднимает трубку и говорит:

– Генерал Шишов у аппарата.

Как, звучит? И разговаривают с ним уже совсем другим тоном. Просят.

– Здравствуйте, Владимир Сергеевич, – говорит Барсуков, входя и слегка кланяясь. Едва-едва, но проскальзывают в нем интонации от предыдущего эпизода, когда изымал он денежки. Но, конечно, сдержан и даже чуть подобострастен. Театр одного актера. Всего в нем намешано, но понемногу, чтобы не переиграть. Разница все же есть, здесь он просит, а там требовал. Хотя оба, конечно, жулики.

– Вот видите, как все хорошо обернулось! – поет Барсуков. – Мы говорили с вами о конце недели, а я решил вас сегодня порадовать.

На столе у генерала Шишова оказывается пластиковый пакет с «деревянными». Генерал встает из-за стола, вынимает из кармана ключ и идет к двери – щелк, щелк! – и опять к столу. А Барсуков вытряхивает из пакета содержимое:

– Как мы с вами и договаривались.

Генерал садится в кресло и толстыми пальцами начинает перебирать купюры. Руки не слушаются, суставы не гнутся, со счета он поминутно сбивается и начинает снова. Это тебе не учебный полигон, понимаешь, где попал не попал, все сойдет, где условный противник все выдержит. Тут денежки не условные, поэтому и ошибиться никак нельзя, надо точно в яблочко. Генерал бубнит и по тысяче раскладывает на столе. Барсуков смотрит и удивляется: чего считать-то, купюры пятисотрублевые. Двадцать вместе сложил, вот тебе и десять тысяч. Десять раз по десять – вот тебе и твоя доля.

А Евгения в это время занимается с Толстолобиком. Завотделом реализации деньги сосчитал в момент. В момент они и исчезли. Куда – неизвестно. Толстолобик поднял на Евгению улыбающееся довольное лицо.

– Ну что? – спросил он, потирая руки. – Другими бумажками займемся?

Евгения протянула ему документы на пенициллин. Процедура сожжения бумаг повторилась, только на этот раз в фаянсовой урне для окурков, где пепла было и без того достаточно. На компьютере Толстолобик нашел файл «пенициллин» и тоже уничтожил. Достал заготовленный бланк на списание просроченного лекарства и размашисто подписал документ. Поднял телефонную трубочку:

– Товарищ генерал, это Толстолобик. Можно к вам на подпись? Иду.

Когда Евгения вошла к генералу, тот сидел потный и красный, но денег на столе уже не было. Улыбающийся Барсуков развалился в кресле. Без лишних слов, не глядя, Шишов подмахнул бумажку, и в сознании участников акции лекарства мгновенно были уничтожены в огне за складами МЧП.

Барсуков засопел:

– Владимир Сергеевич, мы пойдем обсудим наши следующие негоции, но чтобы, конечно, они не противоречили дальнейшим видам России.

Генерал ничего не понял, но согласно кивнул: «Толстолобик мужик ушлый, нашего не упустит. Нехай обсуждает идет».

Втроем они возвратились в кабинет завотделом.

– Семен Семенович, что у вас есть хорошенького?

– Канамицина сульфат. Ампулы по 0,5 грамма.

– А это что такое? – поинтересовался Барсуков.

– Хронические формы туберкулеза лечит. Сроки его на излете, но он японский.

Барсуков сидел неподвижно и соображал. Вдруг спросил:

– А когда истекает срок?

– В августе.

– А по сколько уступите?

Толстолобик боялся, что он с ходу откажется. Слишком уж долго думает. Как бы не пришлось действительно сжигать. И тогда ни себе ни людям.

– Упаковка стоит сто рублей, а я уступлю вам за тридцать, – промямлил он. – Пойдет?

– Евгения Юрьевна, что вы об этом думаете? – спросил Барсуков.

– Упаковочку покажите, – попросила Евгения.

На столе появилась красивая пластмассовая коробка в виде «дипломатика».

– Умеют, сволочи, делать. Приятно вещь в руки взять, – сказал Барсуков, протягивая руку к столу. И открыл «дипломатик». Внутри двадцать ампул. Резачок, как положено, и инструкция на японском, английском и русском.

– Евгения Юрьевна, я свои очки забыл, – соврал Барсуков, – прочтите, пожалуйста, нам.

Евгения тут же сообразила, чего хочет от нее шеф. Чтобы она прикинула приблизительные объемы.

– По 0,5 грамма два раза в день в мышцу в течение первого месяца с перерывом каждый седьмой день. Затем по одному грамму два раза в день каждый третий день на протяжении одного – трех месяцев.

Итого – лечение минимум два месяца. Про разведение препарата дистиллированной водой, физиологическим раствором и новокаином она читать не стала. Это не имело никакого значения. Она быстро прикинула в уме. Один месяц 48 ампул по 0,5, следующий месяц – десять по грамму дважды – 40 ампул по 0,5, и это, как минимум, 88 ампул на человека. В нашей стране в местах заключения находится около одного миллиона человек. По статистике каждый десятый болен туберкулезом. Значит, нужно восемь миллионов восемьсот тысяч ампул. А скорее – в два раза больше. И Евгения тут же спросила:

– А сколько у вас в наличии?

Толстолобик глянул в компьютер:

– Девятьсот тысяч упаковок. Восемнадцать миллионов ампул.

Евгения выразительно посмотрела на Барсукова. Они работали уже не первый год вместе, и шеф понял: надо брать, и брать надо все.

– А если мы возьмем у вас триста тысяч упаковок? – спросил Барсуков. – Вы нам снизите цену?

Глаза Толстолобика загорелись, как костер на пустыре за МЧП, и тут же погасли. Надо соглашаться, а то вообще все сгорит.

– Отдам за двадцать пять.

– Ну, это много.

– А что я буду делать с остальными? – заскулил Толстолобик.

«Сжигать», – подумал про себя Барсуков, а вслух сказал:

– А если возьмем половину? Уступите?

– До двадцати.

Евгения с Барсуковым переглянулись.

– Видите ли, в чем дело, Семен Семенович. – Евгения положила на стол кошелку с частью долларов, которые они вынесли с фирмы «Неофарм». – У нас в наличии есть как раз сумма, за которую мы согласны взять всю партию канамицина, но по десять.

Толстолобик смотрел то на Евгению, то на Барсукова, то на грязную кошелку, из которой торчали доллары, и ему стало трудно дышать: «Неужели это все можно сейчас поиметь? Вот сволочи! Куда же они хотят этот канамицин сбыть? Вот бы узнать куда? Если берут за наличку, значит, минимум сто процентов сверху получат. Какой сто? Нет, двести! Тысячу сверху получат! Ведь продадут по нашей закупочной цене! Советоваться с инфантерией или нет? А хрен с ним, все равно ничего не понимает. Я ему доллары покажу – он зайдется».

Барсуков видел, что делается с Толстолобиком. Он трепещет на льду, бьет хвостом и хватает ртом воздух. Ай да Евгения, ай да молодец! Как она мигом сообразила, как его за жабры взять! И подсказывать не надо, и отмывать не надо!

– Ну как, вы согласны? – безмятежно спросил Барсуков.

И Толстолобик сломался. Закивал. Слов у него не было.

– Тогда – за дело, – сказал Барсуков. – Евгения Юрьевна, пригласите сюда Владимира Дмитриевича.

Малиныч прибежал. Он был незаменим, если требовалось срочно достать машину, уломать грузчиков, посчитать, погрузить, отправить, разгрузить, спрятать. То, что с трудом удалось бы целому штату сотрудников МЧП, сделал один Малиныч. Мгновенно он слетал на Волоколамское шоссе, перехватил за узду фуру и пригнал к МЧП; ровно через десять минут машина стояла под крышей склада, а вокруг бегал Толстолобик и хватал пьяных грузчиков за спецовки, а те отбивались, кивая на стенные часы – конец, мол, рабочего дня!

Малиныч подошел к делу с другой стороны. Открыл багажник «Волги» и пальцем поманил бригадира. Тот нехотя подошел, глянул – и вцепился ему в грудки:

– Стой, мужик! Мы сейчас! Сейчас все сделаем!

Малиныч вырвался и выразительно показал на наручные часы:

– Чтоб мигом!

А тот уже бежал собирать бригаду. Минута – и погрузка началась. Да как организованно! Как бережно передавали они коробки один другому, как аккуратно складывали рядочками, а Малиныч только покрикивал:

– Не так кладешь! Ровней, ровней! Мне считать надо!

И грузчики беспрекословно подчинялись, опасливо косясь на злого мужика, размахивающего руками.

Барсуков и Евгения наблюдали со стороны.

– Вот заметьте, Евгения Юрьевна, – философствовал Барсуков. – Кто я есть? Помните роман Чернышевского «Что делать?» Как там писатель говорит о Рахметове? Их мало, но они как теин в чаю, они как двигатели двигателей, они как соль соли земли. Или что-то в этом роде. Что бы стало с этим канамицином без нас? В августе его бы сожгли. И дело ведь отнюдь не в Толстолобике. Толстолобик тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо. И любимый цвет его – зеленый, а не красный, как у Маркса.

Евгения взглянула на него насмешливо, но Барсукову показалось, что улыбка была поощрительной.

– Но Толстолобик, – продолжал разглагольствовать шеф, – рыбка государственная, а нашему государству нет никакого дела до заключенных, каждый десятый из которых болен туберкулезом. Вот вы, Евгения Юрьевна, сразу об этом подумали, а правительство додуматься до таких простых вещей не в состоянии. МЧП ведь организация тоже государственная, как и вся пенитенциарная система. Вот где с людьми случаются чрезвычайные происшествия! И этих людей сто тысяч! Перевези эти лекарства в колонию, чтобы они не пропали, вколи канамицин туберкулезникам. Вот тебе сотни тысяч спасенных россиян.

Малиныч в это время дирижировал оркестром грузчиков. Правая рука его взлетела вверх. Стоп! Тут же подбежал Толстолобик, заглянул в кузов – в чем дело? Грузчики натягивают сетку, чтобы коробки не болтались при езде. Опять взмах рукой – и погрузка продолжилась. Бережлив Малиныч, бережлив.

– Вот что значит – свое, – заметил Барсуков. – Да! На чем я остановился? На Министерстве чрезвычайных происшествий. Так вот, МЧП у нас вытащит одного из развалин, и телевидение, захлебываясь, кричит об этом на всех углах. Подвиг они совершили, подвиг! Подвиг должен быть незаметен, анонимен, как у нас с вами. Скольких несчастных мы спасем? Вы задумывались? Представьте, больной с открытой формой туберкулеза вышел на волю. Скольких людей он заразит? Пятьдесят! И вот вам уже не сто тысяч, а миллионы спасенных нами жизней. Какое там МЧП! Такое МЧП и не снились.

Но тише, подходит Толстолобик в тщетной надежде услышать, куда пойдет груз.

– Подходите, Семен Семенович, присоединяйтесь к нашей беседе. Мы тут как раз с Евгенией Юрьевной говорили, в какой замечательной организации вы работаете. Скольким людям вы спасли жизнь!

– Да, – согласился Толстолобик. – Вот недавно мы готовили самолет в Турцию. Там землетрясение было. Работали всю ночь в авральном режиме. Комплектовали заявку на медикаменты. Отбирали самое лучшее.

– Все понадобилось? – невинно спросил Барсуков.

– Да нет, конечно. Большую часть оставили в подарок турецкому народу. Не будешь же забирать назад, когда у людей такое горе!

– Да-да, горе-горе, – закачал головой Барсуков.

В это время погрузили канамицин с одного склада, и фура потянулась к другому. Толстолобик поспешил вслед.

– Перед турками им неудобно! О страна непуганых идиотов! За валюту закупаем импортные лекарства – и для кого? Для турок? Чтобы они проливы закрывали для наших кораблей? А нефтепровод в Джейхан? Женечка, вот вы философ, как вы думаете, патриот я или нет, судя по этой негоции?

– Как вам сказать? Количественно – это изобилие эпохи, а качественно стоит по ту сторону добра и зла.

Это была цитата из романа некоего Огнева «Дневник Кости Рябцева», растрепанную книжку которого она нашла на антресолях квартиры, где жил когда-то Чаянов, а теперь жили они. Забавная книжка. Там герой Костя Рябцев мучится проблемой: что есть танец с девушкой? Не есть ли это просто замаскированное половое трение? И бегает за разъяснениями к своему учителю, на что тот отвечает подобными сентенциями. Барсуков о таком писателе никогда не слышал, но цитата ему понравилась, и он захохотал.

– Сами сочинили?

– Гегель, – соврала Евгения.

Барсуков недоверчиво покосился на женщину, потому что не всегда понимал, когда она говорит серьезно, а когда шутит. Евгения отрешенно улыбалась.

Фуру загрузили, Малиныч сел как экспедитор в кабинку, Барсуков за руль «Волги», и процессия двинулась в путь. Только они выехали на Ленинградский проспект, Барсуков в стекло заднего обзора заметил приклеившуюся за ними «шестерку» и захохотал:

– Во дурак!

– Кто? – не поняла Евгения.

– Толстолобик. Оглянитесь: прилип. Следит, куда мы везем его канамицин.

С такими простачками они сталкивались неоднократно, поэтому разгружать фуру будут в цоколь здания на Гоголевском бульваре. Барсуков специально переоборудовал заброшенный подвал особняка под склад, чтобы поставщик проследить не мог, куда дальше пойдет его товар. Кроме склада в подвале находилась сауна, маленький бассейн, тренажерный зал, массажный кабинет и нечто вроде гостиной с удобными диванчиками и креслами у камина. Рядом с камином – огромный аквариум, где плавали любимейшие рыбки Барсукова – пираньи. Такие миленькие рыбки, но обглодать человека могут в момент. После финской сауны, купания в прохладной воде бассейна и массажа дорогие гости расслаблялись, развлекаясь тем, что пили чай с коньячком и кормили мясом пираний. Но это уже без Евгении.

У метро она попросила ее высадить.