Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Пойдем. – Евгения легко встала, выключила в кухне свет и вышла с мужем на балкон, прихватив два раскладных стульчика по дороге. «Если он будет еще медлить, значит, дело серьезное».

Михаил затянулся, выдохнул струю дыма и произнес первую фразу:

– Это его рабыня.

«Очень серьезно», – подумала Евгения. Но ничего не сказала. Ждала.

– Она чуть помладше тебя.

«Сравнивает», – отметила Евгения.

– Кончила педагогический институт, – осторожно ронял Михаил. Но чувствовалось – боялся оступиться. Добавил: – Она физик.

Михаил Анатольевич как бы делился с самым близким человеком своей тайной. Евгения незаметно улыбнулась. Все-таки ее муж – прелесть. Настоящий интеллигент. Добрый, отзывчивый, доверчивый, слабый, нуждающийся в сильной женской руке – в качестве опоры. Михаила Анатольевича тянет к женщинам определенного типа. Впрочем, это не странно, а закономерно. Физика, философия – области, нехарактерные для женского ума.

Михаил все молчал.

«Это связано с недостаточно организованным мышлением самого Михаила, со слабой волей и недостатком мужественности. Но зато какой интеллигент!» – Она вздохнула. И зачем Евгении Юрьевне томограф?

А мужа вдруг прорвало:

– У нее вся семья физиков. И мать физик, и отец работал в научно-исследовательском институте.

– Закрыли? – с сочувствием спросила Евгения.

Михаил взглянул на нее с благодарностью:

– Да, с этого дня все и началось. Он ударил «Мерседес» Мокрухтина своей «копейкой».

– Ну, дальше можешь не рассказывать. Мокрухтин явился со своими головорезами к ним домой, а потом увидел там красивую дочку – она красивая?

– Красивая, – прошептал Михаил.

– И сделал ее своей любовницей Ты сказал, что капитан Завадский к ней бегал. Она живет поблизости?

– Этажом выше, – обреченно вздохнул Михаил.

– Квартиру купил Мокрухтин, – констатировала Евгения.

– Женька, я иногда тебя боюсь. Нельзя быть такой беспощадной.

– Не бойся. Тебя я убивать не стану.

Михаил, который смотрел во время всего разговора мимо жены, услышав последнюю фразу, повернулся с вытаращенными глазами.

Евгения засмеялась:

– Я хотела сгладить возникшее напряжение. Не рассказывай мне подробно, чем занималась эта женщина. Я догадываюсь.

– Ну и как ты к этому относишься?

– Мне ее жалко, – просто сказала Евгения.

Михаил испытал облегчение. Все же жена у него – редкое золото.

– От нее, – продолжал Михаил, – мне удалось узнать, что Мокрухтин занимался нефтью.

– Бензоколонки? – уточнила Евгения. Про это она и без него знала.

– Нет. Он ждал танкер в Новороссийске.

– Какой танкер? – быстро спросила Евгения.

– Представляешь – либерийский.

Евгения встала:

– Я могу дать совет старшему следователю прокуратуры?

Михаил кивнул.

– Расследуй убийство Мокрухтина, занимайся Огарковым, охранниками, этой женщиной, но обещай мне одно: к трубе ты приближаться не будешь. Тебя убьют, и не только тебя, – Евгения выразительно посмотрела на мужа, – но и весь наш дом. Шарахнут пару раз из подствольника, и ты испаришься вместе с эркером. Пойдем спать, уже поздно.

Она зашла в комнату, а Михаил остался сидеть, пораженный не опасностью, подстерегающей его, не предупреждением, исходившим из уст жены, а тем, как привычно она назвала подствольный гранатомет подствольником. Если бы это сказала его мать, смотревшая по телевизору боевики, фильмы ужасов, чтобы потом было что ругать, он бы так не удивился. Жена же из фильмов крутила по видику только один «Кабинет доктора Калигари», черно-белый немой немецкий фильм двадцатых годов. То, что называется профессиональными критиками паралитературой, Евгения никогда не читала. Последнее, что он видел в ее руках, – «Единственный и его собственность» Штирнера. Да еще на немецком! При чем здесь гранатомет?

Римляне говорили: «Nil fit ad nihilum» – ничто не превращается в ничто. Во времена Капитолийской волчицы, возможно, так оно и было. Но в наш виртуальный век компьютеров и спутниковых телефонов, сверхзвуковых самолетов и ветеринарных лечебниц все по-другому. Нынче по Марксовой формуле товар – деньги – товар или деньги – товар – деньги прибыль делают только Малинычи. А вот из ничего, из воздуха, из телефонных децибел умеют делать деньги либо доктора физико-математических наук, подавшиеся в коммерцию, либо философы. О чем мы вам и рассказываем.

Получив факс из Ульяновска, что спирт к отправке готов, Евгения засела за компьютер. Прежде всего надо было выработать маршрут.

В эвклидовом пространстве кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. В пространстве же коммерции все по-другому. И рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся, и прямой угол не девяносто градусов, а девяносто шесть, и кратчайшее расстояние между двумя точками не прямая линия, а такая, понимаешь, фуга Баха. В общем, как в геометрии Лобачевского.

Диспетчер файлов. Чего здесь у Евгении только не было! Как у всех: договоры, бланки платежек и накладных, телефонный справочник Москвы, адреса фирм. Но были и файлы необычные. Например, карты. Схемы нефтепроводов, карта единой энергосистемы, морские карты, авиационные, железнодорожные. Сейчас ей потребовалась железнодорожная.

На экране компьютера территория СНГ была испещрена сеткой железных дорог с точным расстоянием между городами. Все дороги имели свою цену. Она пробежала их глазами: Московская, Западно-Сибирская, Уральская, Закавказская… К примеру, Закавказская железная дорога в наше беспокойное время была насколько опасна, настолько и дешева. Переправлять по ней грузы не имело никакого смысла. Даже автоматчики не помогали. Зато дешево в части тарифа. Но зачем этот тариф, если груз бесследно исчезает в горах Кавказа? А ей надо было переправить не просто груз, а спирт. Что такое спирт? Химическое вещество? C₂H₅OH? Но это лишь формула. А на самом деле стратегическое сырье, вызывающее необратимые изменения в умах и сердцах соотечественников. Именно изменения в умах и сердцах сеют смуту, сметают правительства, ввергают державу в хаос. Пробовали с химической формулой бороться – ничего не вышло. Вырубили виноградники – и коммунисты вместе с Горбачевым канули в Лету. Хотели ввести государственную монополию – и Примаков не усидел. Вот и получается: кто контролирует спирт, тот контролирует и страну.

Евгении не нужно было контролировать страну, ей нужно было проследить за движением всего двадцати цистерн со спиртом. Поэтому она и звонила Ивану, назвав ему несколько областей и возможные пути транзита. А тот сообщил, где у него есть связи и где он спокойно проведет груз.

Евгения пометила стеклографом на мониторе города, через которые можно перегнать цистерны. Получилась не совсем чтобы прямая, а такая, понимаешь, загогулина. По этой загогулине ульяновские фээсбэшники (бывшие, конечно; хотя такие люди бывшими не бывают) доведут состав до границы области, а дальше передадут его по эстафете той организации, которая эти цистерны закупила. То есть людям Ивана.

На границе Ульяновской области со спиртом должны произойти чудесные превращения. На цистернах появится надпись: «Опасно! Серная кислота». Железнодорожники будут удивляться: почему серную кислоту надо охранять автоматчикам? Им ответят просто: сама по себе концентрированная серная кислота, или купоросное масло, не опасна, но, разбавленная водой, превращается в страшный окислитель аж с четырьмя атомами кислорода. Вы хоть понимаете, что это значит?

Железнодорожники не понимают.

– Ах нет! – И глава конвоя выдает тираду: – А вы помните, что случилось на энском переезде энской железной дороги по вине путевых обходчиков? Они вручную перевели автоматическую стрелку на заброшенную ветку, цистерны перевернулись, серная кислота вступила в незапланированное взаимодействие с ближайшим населенным пунктом и выжгла его дотла! Железнодорожников судили. И станционное начальство начинает вспоминать, что когда-то по телевизору они что-то подобное видели, какой-то гневный репортаж в программе «Время». Чур меня, чур! Нехай охраняют.

Эту притчу придумала тоже Евгения. Правда, не с Ульяновской веткой, а с Владикавказской. Тогда еще возили спирт из Осетии. Теперь ей предстояло перенести эту схему на новую почву. А это уже сложная задача с несколькими неизвестными. Она переключилась на нужный файл – «тарифы». В компьютер была заложена программа нахождения оптимального тарифа при заданных условиях: вес, километраж, расстояние, время. Есть три варианта, как провести спирт от Ульяновска до Москвы. Оптимальным получался горьковский маршрут. А теперь внимательно следите, за что Барсуков платил ей пятнадцать процентов.

– Таечка, соедини меня с Горьковской железной дорогой.

Через минуту Таечка выходит на Нижний Новгород:

– Алле! Здравствуйте. – И торжественно: – Говорит Москва! Генеральный директор компании «Экотранс» Евгения Юрьевна Смолянинова! Евгения Юрьевна, Нижний. На проводе Алексей Максимович. Соединяю.

– Добрый день, Алексей Максимович!

– Добрый, – отвечает несколько растерянный начальник Управления дороги. – Чем могу быть полезен?

– Вы помните нашу последнюю встречу в МПС? Вы говорили, что у вас проблемы с «Трансмонтажавтоматикой».

Бедный Алексей Максимович напрочь не помнил ни какую-то Евгению Юрьевну, ни как она выглядит, ни о чем они тогда беседовали. Но с «Трансмонтажавтоматикой» проблемы у него действительно были, как у всех нормальных железнодорожников, почти год назад, о чем он и сообщил собеседнице.

– Жаль, – вздохнула Москва. – А у меня как раз появилась возможность вам помочь.

Алексей Максимович прямо-таки вцепился в телефон.

– Подождите, не вешайте трубку! Евгения…

– Юрьевна! – подсказала Москва. – Я слушаю, слушаю.

– А не могли бы вы нам помочь насчет рельсов? У нас сейчас страшный дефицит.

– Да-да, конечно. Изложите ваши беды.

– Понимаете, мы всегда получали рельсы из Челябинска. Они соглашались на частичное погашение векселями. А теперь только деньги давай! Говорят, погасите свои старые долги, тогда обсудим новые контракты. Представляете?

– Представляю, – ответила Евгения. – А какую сумму вы задолжали Челябинску? Ах, сто миллионов. – Она вздохнула и помолчала. Алексей Максимович терпеливо ждал. Еще бы! А вдруг решится его судьба и он еще год просидит в этом кресле? А Евгения смотрела на секундную стрелку. Минута прошла. Достаточно. – Алексей Максимович! Я постараюсь вам помочь. Конечно, на все сто процентов я обещать не могу, но в Челябинске у меня есть свои интересы. Я вам перезвоню.

– Оставьте хоть ваш телефон! – заорал вдогонку Алексей Максимович. Но услышал голос Таечки, похожий на автоответчик:

– С вами говорит секретарь генерального директора компании «Экотранс». Наши телефоны: 925-00-90. И дальше: один, два, три, четыре, пять («вышел зайчик погулять», – Таечка добавляла про себя). Факс: 925-25-25. Москва, разумеется. Всего вам доброго. Пик-пик-пик… Отбой.

– Таечка, соедини меня с Челябинским металлургическим комбинатом. Отдел маркетинга.

– Это Челябинск? Здравствуйте. Меня интересуют долговые обязательства Горьковской железной дороги.

– Где же вы раньше были! – так и запела трубка. – Мы их полгода назад за пятьдесят процентов отдали нашей Южно-Уральской ГРЭС. В зачет погашения долгов по электроэнергии.

– Телефончик не подскажете? У кого, говорите, они сейчас в руках? При чем здесь Приморэнерго? – настала очередь удивляться Евгении.

– А у них свои перерасчеты, – отвечал Челябинск.

– Благодарю вас. – Евгения повесила трубку и задумалась. Владивосток, Владивосток. Приморэнерго. Что она недавно по телевизору слышала? Вспомнила! Во Владике веерное отключение электроэнергии. Потребители задолжали энергетикам деньги. А те, в свою очередь, не могут расплатиться с поставщиками топлива. Приморэнерго почти банкрот, дело передано в Арбитражный суд. Но это было зимой. А что сейчас? Надо звонить во Владивосток.

– Таечка, Приморэнерго. Владивосток.

Во Владивостоке ей сообщили, что дело о банкротстве Приморэнерго находится в Высшем арбитражном суде в Москве.

– А какова сумма долга? – спросила Евгения.

Сумма была огромной. Секунду Евгения думала. И созрело решение. Парадоксально, но то, что сумма огромная, ей было на руку!

– Я предлагаю вам следующую схему, – ринулась она в атаку. – Мы откладываем рассмотрение вашего дела в Высшем арбитражном суде. Взамен вы заключаете с нами договор о переуступке нам векселей Горьковской железной дороги за тридцать процентов их стоимости. Как? Идет?

В трубке недовольно заурчали. Это их, мол, не спасет.

Евгения вздохнула. Естественно, они не понимали. Естественно, в Приморэнерго сидят не Лобачевские. А то, что она предлагает им, это уже даже не Лобачевский, а виртуальное Гильбертово пространство.

– С первого раза вы, конечно, покроете лишь часть долга, – втолковывала Евгения. – Но у нас есть возможность работать с вами на долговременной основе. Если вы и впредь будете принимать векселя Горьковской железной дороги, мы их у вас будем и дальше выкупать. Вы, таким образом, сможете постепенно погасить свой долг перед поставщиками. Теперь понятно?

Лукавство, конечно, здесь было. Не успев расплатиться за один долг, Приморэнерго перманентно впадало в другой. И лукавство состояло в том, что, вытаскивая Приморэнерго из мата (мы, естественно, имеем в виду шахматы), она ввергала их в патовую ситуацию, из которой уже невозможно выбраться. В шахматах при этом заключают ничью. Но в жизни игра продолжается! Люди ходят на работу, вырабатывают киловатты-часы электроэнергии, получают зарплату, на нее кормят семью, играют свадьбы, рожают детей, но без компании «Экотранс» больше обойтись не могут. Они связаны с ней намертво. Только философ может правильно осмыслить экономическое положение в стране как систему, в которой материальные ценности вырабатывают одни, а деньги за это получают другие, оставляя производителю ровно столько, чтобы он не умер с голоду. Вот мы и говорим вам: патовая ситуация. Ну как, теперь поняли, почему Барсуков платил Евгении пятнадцать процентов от сделки?

– Поняли, – ответил Владивосток.

Смотри-ка: даже на таком расстоянии доходит!

– Тогда к вам сегодня вылетит наш человек с подписанным договором. Текст договора мы согласуем с вами по факсу. По этому договору вы передаете ему по доверенности все векселя Горьковской железной дороги под обязательство нашей фирмы. Мы рассчитаемся с вами в течение десяти банковских дней. Устраивает?

– Нам нужно посоветоваться, – вдруг заупрямился осторожный Владивосток. – Мы вам перезвоним.

Евгения поняла, что стоит за словом «посоветоваться». Они надеются сначала получить деньги, а потом отдать векселя.

Нетушки! Она знала, как действовать. Быстро составила договор, распечатала и отправила Таечку с ним к юрисконсульту во «Внешторгобъединение». Когда из Минздрава вернулся Барсуков, договор был готов.

Барсуков вошел радостный:

– Ну, как дела? Сертификат у меня на мази. А как спирт?

– У вас кто-нибудь на Дальнем Востоке есть? – спросила Евгения.

– Есть, – откинувшись в кресле, расслабился радостный Барсуков. – Гусь лапчатый.

– Но это же Сибирь, а не Дальний Восток! – растерялась Евгения.

– А что тебе надо?

– Чтобы Гусь лапчатый позвонил Назаренко. Можно?

– Если ему дать телефон Назаренко, то можно.

– Тогда звоните своему лапчатому. Пусть Назаренко надавит на Приморэнерго и хорошенько постращает их. И тогда мы перевезем наш спирт бесплатно.

Через час Приморэнерго разговаривал с Евгенией как шелковый.

– Где Малиныч? – положила Евгения трубку.

– Малиныч сегодня с собакой. В ветеринарной лечебнице.

– Не вовремя! Опять ваш Рекс паспорт съел? Он мне нужен.

– Зачем? Хочешь послать его еще подальше?

– В Приморэнерго.

Барсуков присвистнул, а Евгения уже говорила с вошедшей в кабинет Таечкой:

– Закажи на Малинина авиабилет на ближайший рейс до Владивостока и обратно. Где он сейчас? – повернулась она к шефу.

– Ветеринарная клиника Российского общества покровительства животным. В Неопалимовском.

Евгения – Таечке:

– Вылови его. С паспортом. И составь доверенность на получение векселей Горьковской железной дороги от Приморэнерго. И тут же пускай улетает!

– А меня ты куда пошлешь? – хохотнул Барсуков, подмигнув Таечке.

– В Высший арбитражный суд. Вы говорили, у вас есть там свой человечек? С ним обязательно нужно договориться.

Глава вторая

А что в это время делал муж Евгении? Звонил в дверь коммунальной квартиры № 34 прямо напротив Мокрухтина. Дверь распахивает старик в валенках. На валенки натянуты еще полиэтиленовые пакеты, схваченные у щиколоток резинками. Пока Смолянинов разглядывал небритого старика с одним выпученным глазом (другой был стеклянный), Завадский уставился на полиэтиленовые пакеты. И пол в коридоре вымыт каким-то странным образом: посередине дорожка чистая, а у стен грязь. Причем старая, засохшая, заскорузлая. Похожим образом выглядел пол в квартире убитого Мокрухтина. Но, конечно, по бокам такого безобразия не было.

– Вам кого? – грозно спросил одноглазый старик, подозрительно оглядывая капитана и следователя в партикулярном.

– Цецулин Михаил Иванович? – заглянув в книжку, широко улыбнулся Завадский, сразу став похожим на хомячка. – Мы из милиции. – И локтем легонько толкнул Смолянинова в бок. Мол, смотри, что сейчас будет!

– Вот и заберите его! – обрадовался одноглазый старик, показав на дверь справа. И пнул в нее валенком: – Выходи, гад, за тобой пришли!

Дверь осторожно приоткрылась. Высунулось лицо другого старика на морщинистой шее, готовою при малейшей опасности втянуть лысую голову вновь под панцирь.

«Тортила», – подумал Смолянинов.

Вдруг старая мудрая черепаха открывает беззубый рот и хрипит одноглазому:

– Пшел вон, камбала-гигант!

Цецулин моргает растерянно одним глазом и внезапно, шурша целлофановыми пакетами, убегает в свою комнату.

– Вы же интеллигентный человек, – качает головой Завадский. – Радиоинженер, конструктор. Сколько вам лет?

– Восемьдесят пять.

– А соседу?

– Восемьдесят один.

– Ну, вот видите. Вы старше его на четыре года. Вы должны быть умнее.

– Товарищи милиционеры, – начинает Самсонов, – в том, что мне восемьдесят пять лет, я не виноват. И вы такими будете. Зачем же отправлять меня в сумасшедший дом?

– Да с чего вы решили? – пожимает плечами Завадский, входя в комнату и садясь на диван. – Мы не за этим пришли.

– Тогда зачем?

– Чтобы вы рассказали нам о Мокрухтине. Да вы присаживайтесь.

Самсонов тяжело опускается на негнущихся ногах на единственный стул и долго молчит, видно, что-то обдумывая. Гости его разглядывают. Голова совершенно лысая, одни брови остались.

– Милиционеры, которые сразу после убийства приходили, тоже просили меня рассказать, что я про него знаю, – старик показывает за спину, на стену квартиры Мокрухтина, – а потом пообещали отправить меня в сумасшедший дом.

Пауза. Следователь и капитан переглядываются.

Самсонов подумал еще немножко, вздохнул и решился:

– Ну хорошо. Вы производите впечатление порядочного человека, – обратился он к Смолянинову. – У вас внимательные глаза. Я видел, вы заметили микроволновую печь. И подумали, наверно, откуда она у меня, старика-пенсионера. Мокрухтин подарил.

Старик улыбнулся беззубым ртом, как улыбаются младенцы.

– Я, конечно, взял. Купил курочку. И в печь. Курица-то в момент сготовилась. А у меня пошла горлом кровь.

Смолянинов качает головой.

Старик внимательно смотрит на него, но следователь серьезен. А качал головой потому, что был не в силах поверить.

– Вы думаете, это брак? – усмехается Самсонов. – Я, молодой человек, в электромагнитных волнах, слава богу кое-что смыслю. Там не брак, там переделка. И на этом осциллографе, – повернулся он всем корпусом и показал на прибор, – Мокрухтин был мне виден, как на рентгене. Микроволновую печь я, конечно, разобрал. Сходил в магазин, где они продаются, схемку посмотрел. Знаете, что он изменил в ней? Защитный экран убрал. Чтобы тот, кто стоит рядом, жарился, как цыпленок.

Завадский откинулся на диване – подальше от печки.

Старик довольно засмеялся:

– Да вы не бойтесь! Во-первых, она не включена. А во-вторых, генератор-то я экранировал. Мокрухтин все ждал, когда я помру. Даже врача присылал осматривать.

– Как вы с ним познакомились? – перебил старика Завадский.

– С Мокрухтиным-то? Я с ним не знакомился. Это камбала-гигант ходил к нему. У него и спросите.

«Товарищи милиционеры» разом поднялись.

Дверь Цецулин открыл мгновенно. Видно, стоял на стреме.

– Заходите. – И, как только гости вошли, плотно закрыл ее за ними.

– Как вы познакомились с Мокрухтиным? – спросил Смолянинов.

– Это которого убили? Я ему свой топор продавал. Хороший топор, николаевский. Купи, прошу. Да зачем он мне? Ну, убьешь кого-нибудь, говорю. Он и купил. А убил он кого или нет этим топором, я не знаю. Хотя лично мне он ничего плохого не сделал. Только хорошее. Врача для жены приводил.

Топор Завадский пропустил мимо ушей, а вот на «жене» остановился. Заглянул в записную книжку. Да, действительно, в квартире еще прописана Марья Дмитриевна Волкова, жена Цецулина.

– А где жена? – заинтересовался капитан.

– Умерла. – Глаза Цецулина мгновенно наполнились слезами.

– Давно?

– После врача. – Из глаз закапало.

Смолянинов и Завадский дружно пошли к Самсонову.

А Цецулин уже с высохшими глазами кричал им вслед:

– Передайте этому гаду, я в санинспекцию буду жаловаться. Пускай бутылки с помоек на кухне не моет!

Самсонов сидел за столом и ел апельсины.

– И что этот верблюд вам наплел? – спросил он, вытирая о тряпочку руки.

– Что Мокрухтин хорошо к нему относился. Марье Дмитриевне даже врача присылал.

Самсонов горько усмехнулся:

– После которого она умерла?

– Сергей Васильевич! – развел руками Смолянинов. – Но это же похоже на…

– Бред? – закончил за следователя Самсонов. – Хорошая женщина была. Камбале этой не пара. Она меня любила.

– Отчего она умерла?

– Холецистит. Вы знаете, что это такое?

– Воспаление желчного пузыря, – кивнул Смолянинов.

– Правильно. И еще пониженный гемоглобин, – продолжал старик. – Так вот этот врач от Мокрухтина посоветовал ей поднимать гемоглобин яичницей с салом. Как вам это нравится?

– Откуда вы знаете?

– Захожу на следующий день на кухню, а она себе глазунью жарит. На сале! Марья Дмитриевна, что вы делаете? Вам нельзя! У вас печень! А она: врач мне, Сереженька, посоветовал! Так вот после этой яичницы она и умерла. Что ж вы теперь не смеетесь, молодой человек? Это тоже, по-вашему, бред?

Следователи поднялись и пошли к Цецулину.

Михаил Иванович в это время на кухне мелко крошил лук, наклонив голову и развернув ее так, что здоровый глаз смотрел на лук, а стеклянный – на следователей.

– Приятного аппетита, Михаил Иванович, – пожелал старику Завадский, доставая записную книжку. – Назовите мне фамилию врача, который осматривал Марью Дмитриевну.

– Сейчас, – забегал одним глазом по кухне Михаил Иванович. Завадский с ручкой стоял наготове. – Как же его фамилия? Его еще по телевизору показывают…

Капитан и Смолянинов насторожились.

– А, вспомнил! – воскликнул Цецулин. – Доктор Мом!

– Понятно, – опустил руки Завадский.

– Молодой? – не сдавался Смолянинов.

– Молодой. Лет пятьдесят. Седой. Волосы прилизанные. Хороший костюм, галстучек. Когда стал осматривать Машу, мы с Мокрухтиным вышли, а он белый халат надел. Давление мерил. Сердце слушал. А потом вот здесь надавил, – показал он как-то неопределенно, – она закричала. Я прибежал – что такое?

– Где именно? – уточнил Смолянинов. – Покажите на себе.

– Вот здесь. – Цецулин приложил ладонь к правому подреберью.

Все точно. Доктор Мом знал, что у нее холецистит.

– А какие лекарства он ей назначал, не помните?

– Он посоветовал делать яичницу с салом, какао со сливками пить и свиную печень жарить. Даже можно немножко водочки, – показал он пальцами размер дозы. – Для давления.

Следователи опять пошли к Самсонову. Тот уже что-то паял в разобранном радиоприемнике, в комнате пахло канифолью.

– Как врача звали?

– Не знаю. – Сергей Васильевич отложил паяльник на подставку. – Новый антибиотик от простуды мне дал. А зачем антибиотиками травиться? На окно положил – и забыл. А как Маша умерла, понял: опять Мокрухтин под меня копал.

Смолянинов взглянул на заросшее зеленью окно.

– У вас здесь целая дача, – сказал он.

– Вы лекарство ищете? – поднялся на больных ногах хозяин. – Где-то там в уголочке.

– Стоп! – остановил его Завадский.

Старик испуганно сел на стул.

Упаковка антимицина лежала на полке с кресс-салатом.

– Оформлю-ка я изъятие, – шептал себе под нос Михаил Анатольевич, пряча лекарство. – Черт его знает, что там за дрянь. – Поднял голову: – Что можете вспомнить еще, Сергей Васильевич?

Сергей Васильевич задумался. Брови поползли вверх, отчего пошла складками не только кожа на лбу, но и вся лысая голова старика вплоть до темечка. Завадский, который стоял за спиной Самсонова, удивился этому обстоятельству настолько, что машинально пощупал и свою голову: нет, у него все в порядке.

Самсонов вдруг застучал костяшками пальцев по столешнице, комментируя при этом:

– Точка-точка-точка-тире. Пауза. Точка-тире. Пауза. Тире-точка-точка-точка. Пауза. Точка-тире. Что получилось, товарищи милиционеры?

– Не знаем, – пожал плечами Смолянинов.

– Мне стучали: жаба.

– Кто стучал?

– Мокрухтин стучал. Вот в эту стену. Азбукой Морзе.

То, что Мокрухтин, просидев столько лет в колониях, в камерах перестукивался и мог знать азбуку Морзе, Михаил Анатольевич допускал. Но при чем здесь «жаба»? Зачем стучать это нелепое слово больному старику?

– Покажите, в какое место стучали.

Сергей Васильевич с трудом поднялся и, выбрасывая ноги в ортопедических ботинках, доковылял до стены и постучал.

Вдруг стена откликнулась.

– Вот! Слышите! – замер Самсонов. – Вот так и стучали.

Капитан выскочил. Смолянинов уговаривал старика.

– Сергей Васильевич! Успокойтесь. Никто через стену проникнуть не может. Чтобы попасть к вам, ее надо разрушить.

– Молодой человек, вы в этом уверены? А радиоволны, чтобы проникнуть сюда, тоже должны разрушить стену?

– Но Мокрухтин – это же не радиоволны!

– Кто знает? – философски заметил старик. – Вы «Жизнь после смерти» американского врача Моуди читали? Может, человек после смерти превращается в какие-нибудь стоячие радиоволны, а радиоприемники их ловят. Потому что на третий день и на девятый душа человека еще здесь, в этом мире, и лишь на сороковой улетает в космос. Вот и Мокрухтин на следующую ночь стучал. Значит, он все еще здесь.

– Как? На следующую ночь после того, как его убили, стучали? Я вас правильно понял?

– Вы меня поняли правильно, – склонил голову старик. – Только я не знаю, как это объяснить. И вы не знаете.

Вернулся Завадский:

– Я ему сделал втык.

– Кому? – испуганно втянул голову в плечи Самсонов.

– Дежурному милиционеру. Пойдем посмотрим.

В квартире Мокрухтина дежурный милиционер, услышав стуки, решил порезвиться.

– Вот за эту самодеятельность я постараюсь, чтобы вам вкатили как следует, – пообещал следователь. – Где вы стучали?

Смущенный дежурный подошел к бару:

– Вот здесь.

– Зовите экспертов, – сказал Завадскому Смолянинов.

Эксперты, во второй раз осматривая квартиру Мокрухтина, обнаружили вмятины не только за баром, но и по всем стенам помещения. Кто-то явно что-то искал. Скорее всего тайник.

Михаил Анатольевич думал о Евгении – все сходилось. Мужчина на веревке, слезающий с крыши в ночь после убийства Мокрухтина, как будто вымытый пол дорожкой, стуки в стену и, наконец, разгадка: никакого отношения к убийству Мокрухтина этот скалолаз не имеет. Иначе убил бы ночью. А убит-то бизнесмен днем.

Евгении звонил перепуганный георгиевский кавалер:

– К вам рвутся два битюга, я не могу их удержать. Что делать?

– Не волнуйтесь, Матвей Иванович, я в курсе. Пропустите.

Таечка заранее открыла дверь, и, сотрясая приемную, в офис вошли боевые слоны персидской армии. Те, что брали Вавилон, Индию и Египет. Прислал их Иван. Облик самого Ивана должного впечатления на окружающих не производил, – если не видеть его в деле, то впечатление обманчивое. Да, тренированный, да, атлет, да, дискобол, да, Пракситель, да, гибкий, как кошка, но вид чересчур уж интеллигентный. А эти еще с лестницы, подняв руки, трубно приветствовали женщин, да так, что отозвался стеклянный шатер, венчавший крышу особняка. Таечка боязливо подняла глаза – не посыплются ли на нее осколки?

Несмотря на жару, оба были в расстегнутых пиджаках, с чуть расставленными в стороны руками. Видно, под мышками им что-то мешало. Впрочем, сейчас вся молодежь так ходит. Руки и ноги растопырены. Что мешает их рукам – понятно, оружие под мышкой, но вот что мешает ногам?

Двое прошли в кабинет Барсукова. Тот был слегка оживлен, суетлив, взволнован, а увидев «крышу», даже просиял. По крайней мере если его убьют, то не сегодня.

Вскоре подъехали и оппоненты. Начинался второй акт драмы «Озеленение», до которого Мокрухтин просто не дошел в силу своей преждевременной кончины.

Итак, акт второй. Условно назовем его «Стрелка».

Сцена первая. Явление первое. Пошел занавес.

В кабинет Барсукова входят два молодых, наглых петушка и барыга, зажатый между ними. У барыги раздраженное лицо. Мизансцена такая: Барсуков, приветствуя гостей, грузно поднимается из-за массивного стола и, улыбаясь, с протянутой рукой идет навстречу посетителям. Боевые слоны в углу играют на компьютере. Оглядев вошедших, едва кивают и снова отворачиваются. Пришли цыплята желторотые, да еще перья топорщат.

Барсуков и барыга пожимают друг другу руки, хозяин указывает гостю на кожаное кресло, петушки садятся на стулья и поджимают лапки, как на насесте.

Сергей Павлович включает селектор:

– Евгения Юрьевна, принесите, пожалуйста, документы по фирме «Барин».

Но Евгения еще с минуту выжидает у себя в кабинете, как будто ищет. Наконец, прижимая папку к груди, входит к шефу.

Явление второе. Те же и генеральный директор.

– Здравствуйте, господа. – Евгения кладет папку на стол перед Барсуковым.

– Присаживайтесь, Евгения Юрьевна. Мне понадобится ваша помощь. У нас с Николаем Гавриловичем возникли некоторые шероховатости. Найдите, пожалуйста, договор.

Евгения опускается в дерматиновое кресло. Барсуков делает вид, что изучает документ. Окружающие слышат только обрывки фраз и огрызки слов.

– На основании барин сморчков пожертвование озеленение безвозмездно юго-восточный округ точка дата подпись сморчков пожертвование Николай Гаврилович два экземпляра печать пожертвование…

– Прошу вас, – Барсуков протягивает бумагу господину Сморчкову. – Я вас слушаю. Изложите ваши претензии.

Николай Гаврилович вертит договор в руках и, не говоря ни слова, передает его петушкам. Петушки любуются бумагой и друг другом. Вчитываются в текст и периодически поднимают глаза на Сморчкова. В голове у них та же каша: пожертвование озеленение безвозмездно подпись печать.