Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Разрешите и нам взглянуть, – поворачивается от компьютера боевой слон Барсукова. И, протянув руку, бесцеремонно вытягивает договор из пальцев петушков. Те от такого пренебрежения аж вскинулись. Их честь наконец задели. Но боевой слон в расстегнутом пиджаке, повернувшись, открывает под ребрами отнюдь не кобуру с пистолетом, как у них, а короткоствольный автомат, благо что размеры грудной клетки позволяют, и петушки разом сникают. Боевые слоны, внимательно прочитав, возвращают документ Евгении.

– Ну и какие у вас претензии, господа? – обращаются они к гостям. – Пожертвовали? Спасибо. Чего же вам еще надо?

Сморчков аж взвизгивает:

– Когда я давал деньги, они намекали совсем на другое!

– На что же, позвольте узнать? – понизив голос, удивляется Барсуков. – Евгения Юрьевна, вы на что-нибудь намекали?

Евгения Юрьевна из той же папочки наманикюренными пальчиками достает аудиокассету и вставляет ее в стереосистему. На ней записан первый акт драмы со Сморчковым в главной роли. Повторять текст произведения у нас нет никакой надобности, ибо вы уже слышали его в исполнении дуэта: Евгения – Мокрухтин.

Те же, кто присутствует на спектакле впервые – то есть «крыша» барыги, – прослушивают запись с большим интересом. Петушки смотрят на своего шефа насмешливо. Тот ерзает в кресле, запись превращения его в идиота не доставляет ему радости. А боевые слоны издают хрюкающие звуки, как будто в жаркий день купаются в водах Ганга. Щелчок – и кассета закончилась.

И вдруг глава плодоовощной базы господин Сморчков находит решение. Глупо отрицать очевидное.

– Да, я согласен. Я жертвовал. Но я хочу знать теперь, куда пошли мои пожертвования!

Барсуков вальяжно обращается к своему директору:

– Евгения Юрьевна, покажите, пожалуйста, Николаю Гавриловичу соответствующие документы.

Евгения достает из папки целую пачку:

– Вот договоры с подрядной организацией, вот копии платежек, вот расчеты фонда заработной платы, вот ГСМ…

– Какие еще ГСМ? – взвиваются петушки.

– Горюче-смазочные материалы, – поясняет спокойно Евгения. – Чернозем возить надо? Надо. Щебенку надо? Надо. Саженцы надо? Все надо! За просто так вам никто ничего не сделает. Вот документы об оплате.

Документы ходят по кругу: от Евгении к Барсукову, от Барсукова к Сморчкову, от Сморчкова – к петушкам, которые уже услужливо передают их боевым слонам. А те возвращают Евгении – в папочку. Перпетуум-мобиле первого рода.

Глава плодоовощной базы опять задумывается. Где же их можно прищучить?

– Хорошо, я согласен. Документы у вас в порядке. А теперь мне хотелось бы посмотреть своими глазами, на что пошли мои пожертвования.

– No problem! – весело разводит руками Барсуков и встает. – Поехали.

Поднимаются и остальные. Дружной гурьбой они покидают кабинет. Но Барсуков не может не порезвиться, иначе он не Барсуков:

– Таечка, если будут звонить из мэрии, я на объекте.

Занавес.

Акт второй, сцена вторая.

Те же актеры, но теперь на пленэре. Окраина Кузьминского парка в районе Люблино. Три машины подъезжают к шлагбауму, закрывающему въезд в парк. По ту сторону шлагбаума два милиционера в тенечке под деревом пьют за столиком чай. Рядом пасется лошадь.

– Здравствуйте, товарищи, – говорит Барсуков, солидно вылезая из своей «Волги».

– Кто это? – тихо спрашивает один мильтон другого.

– Не знаю. Может, из префектуры?

А Барсуков продолжает играть.

– Мы сейчас в парк не пойдем, – обращается он к мильтонам, – а проверим пока работу здесь. – Мильтоны, услышав «проверим», пытаются встать, но Барсуков жестом белой и пухлой руки останавливает их. – Сидите, товарищи. – И поворачивается к Сморчкову: – Вот здесь начинается наш объект. Проезд автомобильного транспорта запрещен. Видите – «кирпич», – и показывает на знак. Под знаком вывеска: «Историко-рекреационный комплекс Кузьминки-Люблино». – Люди должны отдыхать, наслаждаться тишиной, чистым воздухом, природой. Даже милиция у нас не на колесах, а на экологически чистом транспорте. – Он обращает внимание гостей на лошадь.

Та поднимает голову и утвердительно трясет головой, звякая сбруей. Все же говорят про нее.

– Умное животное, – заключает Барсуков. – Поэтому машины мы оставим здесь, не волнуйтесь, они под надежной охраной, – многозначительно смотрит он на все еще слегка встревоженных мильтонов. – Пойдемте, господа.

Один из мильтонов спрашивает по-простому у боевого слона, лицо которого ему кажется подобрее:

– Слышь, мужик? Откуда вы?

Тот сверху смотрит на шмакодявку:

– Оттуда.

Мильтон отходит к напарнику и шепотом докладывает:

– Они оттуда, – и показывает головой в сторону центра Москвы.

Группа подходит к распахнутым настежь железным воротам, за которыми виден обширный двор, заставленный вагончиками и разными машинами.

– Вот это наше хозяйство, – дает пояснение Барсуков. – Видите: грейдеры, трактора, самосвалы. Евгения Юрьевна, пригласите сюда кого-нибудь из начальства.

Евгения раз в месяц бывает здесь, поэтому смело подходит к одному из вагончиков и стучит в окно. На крыльцо вылезает мужик, вытирающий ладонью жирные губы. Он в пластмассовой каске и брезентовой робе. Прораб Василий Семенович.

– А? – с трудом узнает он Евгению, потому что все еще находится под впечатлением котлет. – Чего?

– Приехали посмотреть, как идет работа.

– Откуда торф? – кричит Барсуков прорабу, присаживаясь на корточки перед черной горой.

– Это не торф. По документам значится воронежский чернозем, – поправляет Евгения, хотя прекрасно знает, что это и в самом деле торф с ближайших подмосковных торфяников.

– Вы посмотрите, какой жирный, – щупает Барсуков горсть земли и передает ее Сморчкову. Что остается делать Сморчкову? Тоже с многозначительным видом щупать.

А Барсуков разливается соловьем под аккомпанемент настоящих соловьев, ибо дело происходит в начале лета:

– Между прочим, вот этот воронежский чернозем фашисты во время войны увозили эшелонами в Германию. Представляете, на какую сумму они нас ограбили? Это же очень дорогая вещь.

Сморчков стоит рядом, смотрит на черную кучу и думает: «Вот мои денежки».

Барсуков отряхивает ладони и тяжело поднимается с корточек:

– Евгения Юрьевна, где у нас саженцы?

Евгения вопросительно смотрит на прораба. Тот поворачивает голову. Там навес.

– Вон, под навесом, – переводит Евгения с языка жестов.

Группа тянется к навесу. Действительно саженцы. Барсуков подходит к кустам, корни которых обернуты полиэтиленом, и читает бирочку:

– Саженцы облепихи. Мытищинский питомник декоративного садоводства. Цена тридцать рублей. Да, дороговато. Но это же облепиха! – и переходит к другим кустам. – Саженцы яблони. Сорт «антоновка». Акционерное общество Ильинское-Усово. Евгения Юрьевна, у нас есть документы на антоновку?

– Да, конечно. Я в офисе господам показывала. Пожалуйста, можете еще раз посмотреть. – И она с готовностью протягивает листок.

Николай Гаврилович с досадой отмахивается. Он уже понял, что тут ничего не докажешь. Сколько ее, этой антоновки? Тысяча или две? Не станет же он считать. А если недосчитается, скажут: остальное посадили. И поведут тебя на место, и покажут – вот вам, посадили. А что вырастет из этого, никто ведь не знает. Иди доказывай, что ты не верблюд. Эх, Николай Гаврилович, Николай Гаврилович! Лучше бы эти саженцы ты у себя на даче посадил!

Барсуков как слышит его тайные думы:

– Теперь, Николай Гаврилович, я думаю, нам следует пройти и посмотреть, как их сажают, как они растут, как цветут. С рабочими побеседуем, с дизайнерами.

Метрах в пятнадцати от них – не разберешь, рабочий ли, дизайнер ли – стоит парень в одних плавках перед открытым водопроводным люком и трет себя мочалкой. Вода наполняет колодец почти вровень с откинутой чугунной крышкой. Намылившись, «дизайнер» прыгает в шахту, как в прорубь. Вынырнул, отфыркивается.

– Вот наши рабочие, – представляет Барсуков. – У них обеденный перерыв. Вы откуда, товарищ? – обращается он к торчащей из люка голове.

– А с Житомира, – мылит голову «дизайнер».

– Значит, с братской самостийной Украины. – Барсуков отходит. – И таких здесь очень много. Рабочая сила у нас – дешевая. Украина, Молдавия, Казахстан. Одним словом – беженцы. Мы деньги на ветер не бросаем.

Николай Гаврилович чувствует, что над ним глумятся, но возразить ничего не может. Сам смотреть требовал, вот теперь и любуйся.

И он любуется, во что превратились его кровные. А превратились они в клумбы цветов над линией люблинской ветки метро, работы велись здесь открытым способом, потом сверху все засыпали и разровняли, а сейчас компания «Экотранс» территорию облагораживает. А вот и яблоньки в цвету – какое чудо! И еще узнает Николай Гаврилович, что, кроме облагораживания территории над метро, было вычищено русло реки Пономарки, по этой реке любил бродить сам Федор Михайлович Достоевский во время работы над своим знаменитым романом «Преступление и наказание», который писал он как раз в Люблино летом 1866 года. Представляете? Как много интересного узнал в этот день Николай Гаврилович!

Делегация подходит к люблинским родникам. Старушки с пластмассовыми канистрами набирают холодную ключевую воду.

– Между прочим, этот источник – святой, – обращает внимание делегации Барсуков. – Известен народу с середины семнадцатого века. Спросите любую старушку. Бабуль, вода хорошая?

– Хорошая, – с готовностью соглашается старушка с бутылками из-под кока-колы. – Огурцы на ней солить – никогда не зацветут. И ядреные такие, аж хрустят!

– Спасибо, бабушка. Вы нам очень помогли, – отходит Барсуков, увлекая делегацию на деревянный мост через Пономарку. И поясняет Сморчкову: – Вот этот участок в честь Федора Михайловича мы будем благоустраивать. Он любил ходить на источник и заваривать этой целебной водой себе чай. Деревянный мост мы, конечно, снесем. А взамен воздвигнем каменный, горбатый.

Слушают Барсукова с интересом, хотя чувствуют – врет мужик, врет! Но как увлекательно врет! На мосту останавливаются даже прохожие – лектор, что ли? И тоже хотят послушать.

– А на мосту мы решили поставить великому писателю памятник. Он будет выглядеть так: задумчивый Федор Михайлович, опершись о перила, смотрит в воду Пономарки, как в вечность.

Все тоже смотрят в воду. Где там вечность? Радужные нефтяные разводы да зеленые нити водорослей вьются по течению.

Один из охранников смотрел-смотрел – и сплюнул в вечность.

– Проект памятника уже одобрен мэрией. Наш знаменитый скульптор Бивнев, которому близки такие темы, создал замечательный образ Федора Михайловича наедине с вечностью, но пока еще в глине.

Евгения, которая вначале оторопело слушала шефа, неожиданно подхватила:

– К сожалению, у нас пока на этот проект нет средств. Ищем спонсора, – и выжидательно смотрит на Николая Гавриловича. – У вас нет никого на примете?

Барсуков тоже смотрит на Николая Гавриловича.

– Ну что ж? На нет и суда нет. Идем дальше. Перед вами знаменитые кузьминские пруды.

В середине водной глади на якоре стоит плот, на плоту – теремок, в теремке живут лебеди. Как раз в это время из теремка показался один, жирный, с выгнутой, как лира, шеей, прошлепал к краю плота и тяжело плюхнулся в воду.

Николай Гаврилович почувствовал к нему необъяснимую ненависть: «Сволочь этакая! Разъелся на мои деньги!»

– Лебеди тоже на пожертвования куплены? – сквозь зубы процедил он.

– Нет, – возразила Евгения. – Лебеди здесь давно. Их разводили князья Голицыны.

– Но зато мы прикупили уточек, – заглядывая в лицо Сморчкова, радостно сообщил Барсуков.

А Евгения тут же показала накладную:

– Вот, пожалуйста. Документы на уточек.

Уточки неожиданно поднимаются на крыло и в ряд, как ассигнации, улетают прочь.

Где-то за деревьями ударил колокол невидимой церкви.

– Да, здесь у нас храм Влахернской Божьей Матери. Хотите посмотреть?

– Ко мне это какое-нибудь отношение имеет? – угрюмо спросил Сморчков.

– Нет. Просто для общего развития.

– Не хочу. – Сморчков повернулся к своим охранникам. – Поехали домой.

До машин все шли быстро и молча. Сморчков был мрачен, как воронежский чернозем. Никогда еще его так нагло не кидали. Что делать?

Они миновали шлагбаум, милиционеры взяли под козырек, а лошадь все так же паслась и паслась, как прежде.

И тут пошел занавес. Конец второго акта.

Что делать, Сморчков придумал по дороге на базу.

И наступил акт третий, последний, решающий.

Не успели Барсуков с Евгенией вернуться в офис, как раздался телефонный звонок. Трубку подняла Таечка:

– Алле? Компания «Экотранс». Кто его спрашивает? Сморчков? К сожалению, его нет. Он в мэрии. С кем? Соединяю.

– Добрый вечер, Евгения Юрьевна! Это Сморчков.

– А, добрый-добрый. Как поживаете?

– Вы искали спонсора на памятник? Я его нашел.

– Что вы говорите! Как любопытно. И кто же это?

– Мой лучший друг. К вам придет человек по фамилии Кошкин из Минфина. Примите его как можно любезней. Запишите телефон: 298-90-10. Да, рабочий. Не забудьте сказать – от меня.

– А чем он занимается, ваш друг? – ошалела Евгения.

– Всем понемножку. В основном – деньгами. Часто посещает нашу базу. Повторяю: это мой лучший друг. Только не забудьте сказать – от меня.

– Все ясно, – заулыбалась Евгения. – Мы обязательно ему позвоним. Всего вам доброго.

Конец пьесы, занавес.

Она положила трубку. Ай да Николай Гаврилович! Не ожидала от хозяина плодоовощной базы такого изящного и быстрого решения. И она широко улыбнулась прямо в пустой зрительный зал:

– Вы-то, наверно, думали – стрельба будет? Ничего подобного. Конец счастливый.

Затратные проекты типа «озеленение» – любимое детище Евгении. Удивляетесь, как можно на них делать деньги? Ну, это ее маленький секрет. И стрельба в таких «негоциях» никак не предусмотрена. Евгения начисто отвергает драматургию Чехова. Если во втором акте под мышкой висит автомат, то это не значит, что в третьем акте он обязательно выстрелит. Скорее наоборот. Николай Гаврилович найдет еще одного дурака и поставит его на свое место, лишь бы пьеса окончилась не на нем. Вот и вся драматургия. А вы что подумали?

Рабочий день Евгении кончился поздно, и она возвращалась домой как обычно – в десятом часу. Михаил уже был доведен до нужной кондиции. Сказка о новой воде произвела на дочь такое впечатление, что теперь все, что она не только пила, но и ела, сводило ее с ума.

– Пап, а сосиски тоже сумасшедшие?

– Как сумасшедшие? Ты чего болтаешь?

– Ну как же? Сосиски делают из мяса. Мясо делают из коровы. Корова ест траву. А траву поливает отравленный дождь, от которого все сходят с ума. Значит, сосиски тоже сходят с ума?

– Господи, еще один философ растет на мою голову, – схватился за голову отец, вспомнив о притче, которую любила Евгения. – Скоро не сосиски, а я от вас сойду с ума.

– Значит, мы действуем на тебя как отравленный дождь? Так?

– Сашка, перестань! Спятишь действительно.

– А мама говорит, что надо учиться думать. Самостоятельно, без помощи взрослых. А ты говоришь, что не надо думать. Парадокс? Парадокс!

Евгения слушала беседу отца и дочери с улыбкой. Она тихо вошла и не спешила пройти на кухню. Сняла туфли на каблуках, сунула усталые ноги в мягкие тапочки.

– Ма, – встретила ее падчерица, – у нас с папой противоречие.

– Отцы и дети, – кивнула Евгения, целуя мужа в темечко.

– Тургенев, – тут же подсказала Саша.

– Я тебе сейчас такого Достоевского покажу! – пригрозил отец, стуча пальцем по столу.

– Преступление и наказание?

– Ты посмотри! Ее отсюда не выгонишь. Иди спать!

– Зачем кричать? Сосиску доем – и пойду.

Евгения почувствовала, что Михаил ждал ее, чтобы поделиться событиями на работе. Он был весь переполнен впечатлениями. Поэтому и раздражен.

– А где бабушка?

– У нее голова от меня болит. – Падчерица забилась в угол и сидела там тихо как мышь. Черта с два они ее отправят спать. Как же она умнеть-то будет? Нет, надо остаться. Дети так и растут. Нет другого способа научиться думать, как тихо сидя в углу и слушая, о чем говорят взрослые.

Евгения налила себе стакан кефира, присела к столу и, мельком глянув на Сашку, спросила:

– Нашли?

Михаил тоже взглянул на дочь и постарался ответить так, чтобы ребенок не понял:

– Ничего не нашли.

– Это означает, мое предположение неверно? – спросила Евгения.

– Нет, оно верно. Но мы не нашли.

– Место не нашли? Или оно пустое?

– Место, – вздохнул Михаил, посмотрев на дочь.

– А как другие предположения?

– Врач есть. Вполне реальная личность. Твоя догадка верна. И был он не только там, но и напротив, в квартире стариков. Можно предположить, что на его совести одно совершенное дело и одно неудавшееся.

Евгения нахмурилась, силясь понять: ей не хватало подробностей. Видя, что мачеха задумалась, Саша встала и на цыпочках прошла из кухни в ванную комнату, оставив открытой дверь. Там она села на коврик под раковиной и затихла. Родители были так поглощены беседой, что не заметили, как она вышла и куда. Значит, можно еще послушать, ума набраться.

Евгения очнулась от задумчивости, и уставилась в угол, где совсем недавно маячила падчерица. Отец тоже не заметил исчезновения дочери – он смотрел на жену. А сейчас на месте дочери пустая табуретка.

– Слава богу, ушла, – облегченно вздохнул отец. – Напротив Мокрухтина в двухкомнатной квартире живут два старика. Так вот этот доктор убил жену одного из стариков. А другого старика пробовал убить сам Мокрухтин с помощью микроволновой печи.

– Как это? Только подробней.

Михаил стал рассказывать. Евгения слушала не перебивая.

– Как любит повторять твоя дочь, в этой истории есть противоречие. Мокрухтин не мог не знать, что старик – радиоинженер и тут же поймет, что печь неисправна. Из этого следует, что печь предназначалась не Самсонову. Вопрос – кому? Разумней предположить, что Цецулину.

– Почему Цецулину?

– Не самому Цецулину. Кто готовит? Жена. Значит, печка предназначалась ей. Как она оказалась у Самсонова? – вопрос пока без ответа. Но не Мокрухтин же лично приносил печку, скорее его охранники. Может, они перепутали стариков? А когда сорвалось, к ней пришел доктор. Результат – налицо. Надо искать связь между женой Цецулина и Огарковым.

– К Самсонову тоже этот врач приходил.

– Значит, их всех что-то связывало с Мокрухтиным. Ищи что.

– А тайник? – вспомнил Михаил.

– Я так понимаю, тайник тоже есть. И вы и они искали в одном и том же месте. А может, он не там? Например, в церкви Всех Святых на Кулишках. Нет! За Мокрухтиным следили и пришли к нему домой. Тайник у Мокрухтина под рукой. Я не допускаю, что твои эксперты не профессионалы. Но ведь и следившие за Мокрухтиным тоже ничего не нашли.

– Парадокс, – сказал Михаил, улыбаясь.

– Тайник есть, – показала язык жена, – он где-то рядом, но не в квартире Мокрухтина.

– На чердаке? Мы там нашли следы. Кто-то над Ниной Ивановной топал.

– И будет тебе Мокрухтин лазать по чердакам! Окстись! И еще при этом топать.

– Тогда где?

– Из всех людей, – осторожно начала Евгения, – знающих Мокрухтина, у тебя есть только охранники и Зинаида Ивановна. Поскольку от охранников он прятался, то ответ надо искать у нее.

– Ты хочешь сказать – тайник у нее?

– Сомневаюсь. Но обстоятельства, связанные с Зинаидой Ивановной, наводят на мысль, что разгадка тайника у нее.

– Сделать обыск?

– Ты не знаешь, что искать. Может, разгадка лежит прямо на виду, может, ты ее видел, но не обратил внимания.

Михаил перебирал в уме, что он видел у Зинаиды Ивановны. Конечно, Евгении трудно ему помочь. Он ей почти ничего не рассказывал. Душа противилась. Он не хотел, чтобы Евгения знала, кого он застал с Зинаидой Ивановной. А почему он не хочет об этом рассказать? Евгения его жена, а кто ему Зинаида Ивановна? Евгения желает ему помочь, он сам просил ее об этом, даже упрекал в невнимании, устроил сцену с тамагочи. И вот теперь он в нерешительности. С чего бы это? Михаил Анатольевич запутался. А раз запутался, надо рассказать.

– Знаешь, кого мы у нее застали? Замминистра топлива и энергетики. И он у нее не один. Кроме этого Полозкова, еще ходил Кошкин из Минфина, братья Юдины – один из налоговой, другой из таможни, потом какой-то Леший, или Леха, который кричал на Мокрухтина, как на мальчишку.

– Кошкин, говоришь? – бормотала Евгения почти про себя. – А Лехи как фамилия?

– Она не знает. У тех она тихонько проверяла документы, а Леху не видела, слышала по телефону. – Михаил помолчал. – Зинаиду Ивановну мы спрятали у подруги.

– Скажи мне вот что: на пятом этаже ты описал три квартиры. А четвертая?

– В четвертой никто не живет. Она закрыта. Принадлежит риэлтерской фирме.

– И на четвертом этаже, кроме Мокрухтина и стариков, еще должна быть квартира.

– Да, есть однокомнатная. Тоже числится за риэлтерской фирмой, но сдана иностранцу. Он сейчас в Англии.

– А на третьем, где Огарков?

– В одной квартире – муж, жена и ребенок. Они сейчас в Анталье отдыхают. В другой – афганцы. Муж и жена, трое детей. Муж торгует в гостинице «Севастополь». Жена по-русски ни бе ни ме. Соседи утверждают, что у них регулярно ночуют еще семь афганцев. Как они там помещаются в однокомнатной квартире – одному Аллаху известно. Но тихие. Как тени. Поспят – и уходят. А эти соседи, которые про них рассказали, живут во второй двухкомнатной, снимают у той же риэлтерской фирмы.

– Обрати внимание, сколько квартир в этом подъезде принадлежат риэлтерской фирме. Вы ее проверяли?

– Завадский сказал – документы в порядке.

– Ну хорошо. – Евгения про себя уже все решила. – Сегодня у нас что – пятница? Пятница. Завтра с утра ты везешь Сашку и Антонину Васильевну на дачу.

– А ты? – удивился муж.

– У меня работа. Ты приедешь в воскресенье вечером, и к тому времени я твою задачку решу. – Она очнулась, встала. – Ложись. Я еще зубы почищу. – И пошла в ванную. – Ой! – вскрикнула она, наступив на что-то мягкое. – Миша, иди-ка сюда. Посмотри на эту ненормальную.

Михаил Анатольевич заглянул в ванную и увидел на коврике на полу спящую дочь. Она обнимала фаянсовый «тюльпан». Слушала взрослых, ума набиралась – и уснула.

– Сумасшедшая, – засмеялся отец, поднимая дочь на руки. – В следующий раз расскажи ей какую-нибудь безобидную сказку.