Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Елена и Валерий Гордеевы
Не все мы умрем

Посвящается Александре

Пролог

В верховьях Волги стоит небольшой русский город Ржев. Неясно, откуда такое название. То ли от древнего слова «ржавец», что означает болото с ржавой водой, то ли от слова «ржавка» – так наши предки называли железную руду, и не только руду, но и кровь. Рудный – значит кровавый. Ржеву подходит и то и другое; вокруг города много болот, а по линии Вязьма-Ржев проходил первый рубеж обороны Москвы в сорок первом. Здесь полегли не дивизии – армии. Вся земля тут полита кровью. Но сейчас, спустя много лет, город дышит покоем. В начале мая цветут сады, по улицам плывет резкий дурманящий запах черемухи, а тротуары усыпаны белыми лепестками вишен. Над Волгой стоят в ряд купеческие особняки. Все двухэтажные, окна смотрят в воду. По реке тянет баржу буксир. Действительно, купцам очень удобно было подвозить товар, выгружать его на пристань и поднимать на горку. Среди обветшалых особняков с осыпавшейся штукатуркой выделяется ныне один – с мезонином. Дом отреставрирован, фасад выкрашен белой краской, но вход не с реки, а со двора. Дубовые двери покрыты лаком, медные ручки блестят на солнце. По фронтону широкая надпись: «Марина». А чуть ниже другая – «Коммерческий банк». Во Ржеве спроси любого: «Где банк «Марина»?» И тебя возьмут за руку, подведут и скажут: «Вот он. Любуйтесь!»

То же самое будет, если вы спросите: «Как мне найти Константина Буланова?»

Опять же укажут на дом с мезонином. Это не только потому, что во Ржеве всего один частный коммерческий банк и назван он в честь жены Буланова – Марины Петровны, но еще и потому, что Константин Буланов – самая яркая в городе личность. Он, можно сказать, прославил Ржев. Раньше он пел о нем, а теперь его кормит.

Две машины с московскими номерами свернули с федерального шоссе в город. Первым шел джип «Чероки» с закрытыми тонированными стеклами: в салоне работал кондиционер, а за ним белая «Нива». В той и другой машине сидело по четыре человека. Достопримечательности Ржева их не трогали, цветущие сады не останавливали взгляд, как найти банк, они не спрашивали. Въехав во двор, они заблокировали стоящую в углу «девятку» Буланова: белая «Нива» пристроилась сбоку, а большой черный джип встал перед капотом.

Из «Чероки» вылез здоровый детина и оглядел двор – по случаю раннего утра кроме «девятки» там стояла только еще одна пустая «Волга», – потом детина оглядел особняк, вплоть до крыши. Не обнаружив ничего подозрительного, он открыл заднюю дверцу джипа, и появился хозяин: среднего роста мужчина, плотный, в мешковатом сером костюме, черной рубахе и белом галстуке, в руках папка. Мясистое лицо его было рябовато: то ли изъедено прыщами, то ли изрезано бритвой, то ли черти кололи на нем орехи – кто знает? Волосы жидкие, на макушке намечалась лысина. Но движения резкие, быстрые, идет к двери, как танк, дергает за медную ручку распахивая ее настежь – охранник едва успевает забежать в холл вперед батьки. Второй охранник, прежде чем войти в особняк, оборачивается на джип: хорошо ли они заслонили «девятку»? Не видно ли ее из окон? Заслонили хорошо, одна антенна на крыше торчит.

Дверца белой «Нивы» открывается, водитель подсовывает под днище «девятки» замотанный скотчем пакет, и тот прилипает к железу. Потом плоскогубцами перекусывает провод, идущий от антенны, зачищает его и присоединяет провод от пакета. Дверца «Нивы» захлопывается. Второй охранник входит в банк. Все в порядке.

Хозяин протягивает паспорт дежурному милиционеру.

Тот водит пальцем по списку:

– Мокрухтин Федор Степанович. Есть такой. Вы к Буланову? Второй этаж, четвертая дверь налево.

Мокрухтин забирает паспорт и начинает подниматься по лестнице. Охранники – за ним.

– Нет, нет, ждите здесь, – останавливает их милиционер.

Хозяин оборачивается:

– Идите. В машину.

В кабинете навстречу ему поднимается Константин Буланов: румяный, лет сорока пяти, с широкой шкиперской бородой, он приветлив, улыбчив, глаза его сияют. Он тянет Мокрухтину руку:

– Константин Александрович.

– Хведор Степанович, – говорит с придыханием гость.

У Мокрухтина манера: схватить руку и сжать ее так, чтобы у человека пальцы хрустнули. Этакое крепкое мужское рукопожатие, если не знать, что под этим скрывается обыкновенный садизм. Он и женщинам так руку жмет, те аж вскрикивают. А Мокрухтин довольно улыбается. Вот и получается, будто он рад встрече. Но Буланов тоже мужик не промах: он напряг свою руку, и Мокрухтин схватил твердую как деревяшка ладонь. Кто говорил, что может человека узнать по рукопожатию? Кажется, Александр Грин. Грина Мокрухтин точно не читал, а Буланову и Грин был не нужен: перед ним стоял обыкновенный уголовник, но с большими деньгами.

– Прошу садиться, – широко улыбаясь, указал он на кресло перед рабочим столом.

Федор Степанович сел и подтянул брюки так, что открылись аж ноги. Они были обвиты синими змеями. Наколки были и под носками, Буланов не видел, а мы прочтем: «Они устали».

– Устали? – спросил Буланов. – За сколько дошли от Москвы?

– За час.

– Да что вы! Вот это скорость! Я на своей «девятке» так не рискую.

«Рискуешь, – думал Мокрухтин. – Жизнью».

– Так что же вас к нам привело?

Как учил Отец народов, единица речевого общения между людьми называется предложением. Бывают предложения простые. Бывают простые осложненные. Бывают сложные, но про такие Мокрухтин не слышал. Словарный запас его был невелик, говорил он совсем просто.

– Забота, – помедлив, ответил Федор Степанович. Но он умел еще складывать отдельные слова, получалось коротенькое предложение. Вот и сейчас сложил: – Я. Приехал. Предложить. Защиту. – Простое предложение: подлежащее, сказуемое и дополнение.

– От кого? – удивился Буланов. А про себя подумал: разве только от самого Хведора Степановича?

– От бандитов. Время. Знаете сами. Сейчас. Неспокойно. Мало ли. Что. – Шесть предложений. Это уже целая речь!

– Что? – переспросил Буланов, так и не поняв.

Вместо ответа Мокрухтин вынул из папки листок и пододвинул его Буланову:

– Вот. Список.

Действительно список. Колонкой перечислены предприятия, в которых Буланов имел долевое участие, в том числе и с иностранным капиталом: кожевенный завод во Ржеве совместно с итальянцами, кондитерская фабрика в Твери – с немцами, один теплоход на Волге под названием «Золотое кольцо» на паях с финнами.

Буланов являлся также и акционером завода запчастей, где стартеры для отечественных автомобилей делали. Дальше по списку шел молочный комбинат, снабжавший продукцией даже Москву, особенно хорошо продавался бифидок, москвичи с ума сошли на почве сохранения здоровья, что отражалось в бумажке Мокрухтина во второй колонке, показывавшей прибыль. А прибыль у Буланова была везде. Ни одного убыточного предприятия! Винно-водочный завод под Ржевом чего стоил! А свинокомплекс в поселке Московский! Оттуда прямиком везли туши на мясокомбинаты в Тверь, в родной Ржев и в Москву. Свинина-то отечественная, без антибиотиков, без гормонов, и цена сходная. Потому что у Константина Александровича имелась собственная кормовая база; поля засевались не только рожью, но и капустой, морковью, кукурузой, маленькие молочные початочки которой Буланов консервировал и пускал в продажу. Ну а остальное коровам и свиньям. Заканчивалась вторая колонка жирной чертой, под чертой была проставлена цифра, означавшая, сколько предприниматель Буланов должен отстегивать от своей прибыли защитнику Мокрухтину ежемесячно.

– Ну? – садистски улыбаясь, спросил гость. – Правильно?

И, потянувшись через стол, бесцеремонно выдернул листок из рук Буланова.

– Правильно. Но с этого я уже плачу.

– Кому?

– Государству. Как видите, я не скрываю свои доходы. Они даже вам известны. Поэтому платить еще кому-то я не намерен.

Мокрухтин осклабился. Встал.

Встал и Буланов.

– Думай! – сказал Мокрухтин и потянул через стол руку, но Буланов как стоял, опершись руками о стол, так и остался стоять, руки не подал.

Гость зло сузил глаза и пошел к выходу. У двери обернулся.

– Урою! – пообещал он и вышел.

Говорил гость медленно, а действовал быстро.

Не успели две машины отъехать от купеческого особняка, как во дворе его раздался взрыв. Крыша «девятки» улетела на соседнюю улицу, а в особняке выдавило стекла. В центре города машины разошлись. Джип поехал в Москву, а белая «Нива» остановилась неподалеку от пятиэтажки, где жил Буланов.

В провинции люди простые, бесхитростные, поэтому, когда девочку попросили позвать сына Буланова, она с радостью помчалась выполнять поручение взрослого дяди. Когда девочка выскочила из подъезда, два взрослых дяди вошли в подъезд. Сын Константина Буланова сбегал вниз через две ступеньки. На площадке второго этажа ему сделали подсечку. Он упал, тут же вскочил и принял боевую стойку. Прыжок, мгновенный удар ногой – и взрослый дядя свалился. Парень занимался карате.

– Ах ты, сучонок! – второй вытащил из-под мышки пистолет с глушителем. Пуля прошила парню плечо. Он упал, зажимая рукой рану. Его ударили каблуком по голове, обыскали карманы, достали ключи и поволокли в двенадцатую квартиру на третьем этаже.

Марина Петровна была на кухне. Сына бросили в прихожей, а женщину избили так, что свернули челюсть.

В общем. Буланова. Предупредили. Чтоб. Хорошо. Подумал.

Буланов действительно хорошо подумал; пока сын и жена лежали в больнице, он переехал в загородный дом. Километрах в тридцати от Ржева, в селе Борок он строил мужской монастырь. Здесь, под защитой монахов, ему было спокойней. Монахи-то не простые: бывшие заключенные ИТК общего режима Тверской области. И с такими, как Мокрухтин, общаться умели, вместе сидели, гуторили с ним на одном языке, но преданы были Буланову, и он это прекрасно знал. Кроме того, в тот же день Буланов связался с ГМН, что делал только в исключительных случаях. Кто такой ГМН, он не знал. Он только знал, как, включив компьютер, с ним связаться: кнопочка здесь, кнопочка там, клавиша тоже там. И на следующий день в кабинете, где у Буланова стоит компьютер, сидит в кресле какой-то рыжий, худой, веснушчатый дядя и ждет хозяина с работы.

Гость поднялся и протянул руку.

– Рассказывайте.

Буланов, пока рассказывал, все хотел дернуть его за волосы: он подозревал, что это парик. Но у гостя были такие страшные глаза, что лучше с ним не связываться: холодные, стальные – не глаза, а льдинки. Буланов сразу подумал: этот тоже «уроет», но не его, а Мокрухтина.

С кем только не сталкивала его судьба! Он, конечно, догадывался, что в спецслужбах должны быть люди, которые выполняют деликатные поручения, но от одного взгляда на этого рыжего Буланова продирал такой жуткий мороз, что ему казалось, будто он покрывается инеем.

Хозяин подробно описывал, что произошло за последние дни, гость внимательно слушал, ни разу не перебив.

– Накануне визита этого уголовника меня посетил депутат Государственной думы Орехов. Я не знаю, есть ли какая-нибудь связь между этими двумя визитами, подозреваю, что есть. С Ореховым дружим давно – с тех самых пор, когда он был первым секретарем Калининского обкома.

Гость никак не отреагировал, но у Буланова появилось однозначное ощущение, что рыжий мужик про Орехова знает.

– Орехов приехал как обычно: отдохнуть, порыбачить, лесом подышать. Только охранники были у него другие. И впервые он спросил про мой бизнес. Раньше никогда не интересовался.

«Уголовник хоть что-то говорил, а этот вообще молчит», – подумал Буланов. И вынужден был продолжить:

– Когда Мокрухтин протянул мне этот список, он силился сказать, что мне никто не поможет, даже мой друг Орехов, который у Мокрухтина в кулаке. И мне показал кулак: ты у меня тоже вот здесь! Такое впечатление, что Мокрухтин говорил о каком-то компромате. На кого – на меня? на Орехова? – понять невозможно.

Гость еще помолчал, потом поднялся, пожал руку и уехал. Долго смотрел ему вслед Буланов. Человек, ты зачем приходил?

Этот риторический вопрос был снят, когда через несколько дней по телевизору показали сюжет криминальной хроники: Мокрухтин лежал в свой кровати с двадцатью ножевыми ранами. Да еще и с пулей в груди.

Буланов подумал, что его гость явно перестарался.

Часть I
Евгения Юрьевна

Глава первая

Майским теплым утром Евгения ехала в свой офис на Гоголевском бульваре. Вышла на Кропоткинской, вдохнула пахнущий весной воздух, зажмурилась от солнца, игравшего на позолоте куполов храма Христа Спасителя – он стоял тогда в лесах, – и перешла улицу.

Офис располагался на четвертом этаже здания, которое занимало АО «Внешторгобъединение». Евгения подозревала, что АО и «объединение» это такая же фикция, как и ее контора, только большая фикция, а у них маленькая. Ее офис состоял из пяти человек: президент, генеральный директор, главный бухгалтер, секретарша – по совместительству массажистка и любовница по первому требованию, личный шофер президента, он же менеджер, он же грубая мужская сила, то есть и вышибала и грузчик в зависимости от обстоятельств. Народу, как видите, в конторе было немного, функций значительно больше, отсюда всеохватность деятельности такой организации.

Евгения не знала, чем торговало «Внешторгобъединение», и торговало ли вообще, но их контора торговала всем, особенно хорошо шел «воздух». Так в разговоре президент называл сделки, которые она как генеральный директор проводила. В обществе с очень ограниченной ответственностью, каким являлся их «Экотранс», в наличии не было ничего, кроме набора офисной мебели, пары компьютеров с периферией, факса и мини-АТС на четыре номера. Один номер в кабинете президента, второй в кабинете генерального, третий у бухгалтера, а четвертый в подвальчике, где коротал время в ожидании вызова шофер.

Подойдя к дому, на котором не красовалось медных, начищенных до блеска табличек с названиями организаций, размещавшихся внутри, Евгения потянулась к сумочке в поисках пропуска. Поскольку пропускная система внушает уважение к организации, ее имеющей, такой деталью не пренебрегали. Она достала пропуск, как и положено, с фотографией, открыла входную дверь, над которой располагалась следящая камера, толкнула дверь в вестибюль и шагнула навстречу здоровенному лбу, расплывшемуся в улыбке при ее появлении; на пропуск он даже не посмотрел, да и зачем смотреть, если все ее знали и так.

Но из каморки охранников на его приветствие выскочил напарник, недавно принятый на работу и в лицо всех сотрудников не знавший – именно для него и приготовила пропуск Евгения, – и ринулся сверять документы с ее личностью. Она не злилась. За шесть лет, что она проработала здесь, охранников сменилось множество. Были и совсем молодые ребята, такие, как этот, выпускавшиеся в ускоренном порядке курсами охранников, и постарше, отставные военные скорее всего, был даже один дед, ветеран первой империалистической, как его в шутку называли, но в форменной ливрее он смотрелся бесподобно, и каждый раз, как приезжал кто-нибудь из сильных мира сего, его выпускали на авансцену. Крепкий старик, совсем не согбенный, с отменной выправкой, белой окладистой бородой почти до груди, с двумя Георгиями на ливрее (кресты – театральный реквизит, конечно), открывающий дверцу лимузина, приводил и, нуворишей, и власти предержащие в священный трепет. И те и другие трепетали долго, находясь под впечатлением от героя чуть ли не Крымской войны, а может, и восемьсот двенадцатого года. По мнению Евгении, не раз наблюдавшей подобный спектакль, на ум им приходило скорее всего Бородино, потому что про Прейсиш-Эйлау или Ульм они слыхом не слыхивали.

От ветерана особо важные гости переходили в руки Евгении. Она лично провожала их наверх, по пути объясняя, какой особняк старинный, когда построен, кем и для кого, извиняясь таким образом за отсутствие лифта, – при реставрации не хотелось портить замысел архитектора, под этим подразумевалось, что реставрацию проводила именно их организация, – гости слушали, разинув рты и вперив взгляд в стройные ножки молодой женщины, мелькавшие перед ними в расходящейся при каждом шаге шлице юбки, и продолжали трепетать.

Поднимаясь по ступенькам на четвертый этаж, Евгения вспоминала, как учил ее президент компании, что трепет – самая полезная вещь на свете. Пока человек трепещет – он твой. Чувства его расстроены, мысли рассредоточены – в таком состоянии он, родимый, тебе все что хочешь подпишет. И подписывали, подтверждая его правоту.

Половину четвертого этажа отгораживала железная дверь с переговорным устройством, создавая впечатление сверхсекретного объекта за ней.

Евгения нажала на кнопку звонка, и голос секретарши спросил:

– Вы к кому?

– Здравствуй, Таечка.

Щелкнул замок, дверь начала открываться, пропуская генерального директора компании, которую про себя Евгения называла просто трансом в прямом смысле этого слова, потому что от деятельности их конторы нормальные люди впадали в состояние, характеризуемое как раз этим определением.

Сразу за дверью в холле за огромным столом, заставленным всевозможной оргтехникой, крутилась девушка лет двадцати двух. Вращающееся кресло поворачивалось то в одну сторону, то в другую. Если звонили два телефона сразу, как сейчас, Тая снимала две трубки, прикладывала их к миниатюрным ушкам и говорила:

– Компания «Экотранс».

В двух трубках что-то говорили одновременно.

Увидев Евгению, Таисия сложила губки бантиком и чмокнула воздух в качестве приветствия, взмахнула накрашенными ресницами в сторону кабинета, что означало – президент ждет, и ответила в одну трубку, прижав вторую к груди, чтобы не слышали:

– Евгения Юрьевна сейчас на совещании у президента. Я обязательно передам, – и положила эту трубку, а во вторую прошипела: – Президента нет и сегодня не будет. Он в мэрии на совещании. – Тая сморщила носик от досады на очередного кредитора и положила вторую трубку.

– Какой-то Толстолобик вам звонил. Может, я фамилию не расслышала? Сказал – из Министерства чрезвычайных происшествий.

– Все правильно, – подтвердила Евгения. – После «совещания» соедини меня с ним. – И направилась через холл к двери с табличкой «Президент компании «Экотранс» Барсуков Сергей Павлович».

Не успела она постучать, как вновь зазвонил телефон. Таечка ласково протянула:

– Соединяю…

А из кабинета президента раздался знакомый рык:

– Я вас давно жду.

Относиться это приветствие могло только к ней. Евгения толкнула дверь, и Сергей Павлович замахал рукой: быстрее входи. Повинуясь жесту большой, белой, пухлой руки, никогда не знавшей загара, она удобно устроилась в массивном кресле, обитом черным винилом, в котором всегда сидела только она. Кресло напротив было кожаное и предназначалось для посетителей, во время переговоров нервно теребящих обивку, то поглаживающих ее, то пощипывающих, но к концу визита точно определяющих, что это натуральная кожа. Далее их умозаключение плавно переходило от частного к общему, то есть с одного кресла оно распространялось на все, имевшееся в кабинете, и клиент начинал подозревать фирму в надежности. Вот такое это было волшебное кресло.

К мыслям о надежности фирмы подводили посетителей и широкая открытая улыбка на лице президента, и глаза, смотрящие прямо в их глаза, а не бегающие по сторонам, и, конечно, дородность человека, сидящего перед ними. Сергей Павлович, даже разговаривая по телефону, улыбался нужному человеку, и Евгения, глядя на шефа, была убеждена, что на другом конце провода чувствовали эту улыбку, и откликались, и шли навстречу пожеланиям президента «Экотранса».

– Генерал от инфантерии звонил. – Шеф все еще продолжал улыбаться, улыбка постепенно сходила, оставляя после себя гримасу от сведенных лицевых мышц, и, чтобы освободиться от неприятного ощущения, Сергей Павлович несколько раз судорожно открыл и закрыл рот, словно ему дышать было нечем.

Евгения не спросила, какой такой генерал. Без всяких слов понятно. Если звонил Толстолобик, то генерал – не кто иной, как начальник центрального фармацевтического склада МЧП.

– Уломал его подождать до конца недели. Черт бы его побрал, хрена старого! Женя, ничего, что я так выражаюсь? Довел! Где мои лекарства, где мои лекарства?! Хрыч жадный! И трусливый! Трясся: я вам отпустил препараты… Какие препараты?! Слезы одни. Все с просроченными сроками годности, под списание. Сам пристроить не может, а денег хочется, ручки чешутся.

Евгения не перебивала, давала выговориться. Ее шеф всегда так успокаивался. Наговорит, наговорит – и остынет, откинется в кресле, сложит руки на пузе, выступающем из расстегнутого пиджака, сцепит пальцы – значит, готов слушать.

– Я только что со склада на Преображенке. Все продано.

Президент облегченно вздохнул и заулыбался вполне естественной улыбкой:

– Это точно?

– Вне всякого сомнения. Малиныча я взяла для отвлечения внимания, потому что чувствовала – нам морочат голову. Он их там уговаривал, совестил, угрожать пробовал. Но они его знают – ни рыба ни мясо, – поэтому не испугались. Он ныть начал, под его нытье я незаметно прошла на территорию склада. Завскладом на месте не было, что очень удачно, а грузчики народ сговорчивый. Они-то и сказали, что наш пенициллин давно продан узбекским курьерам. Я и склад осмотрела.

Сергей Павлович сунул руку в карман брюк, пошелестел там купюрами, на ощупь определяя достоинство, и протянул Евгении стольник:

– Столько?

– Шестьдесят, – ответила она, имея в виду сумму, потраченную на бутылку грузчикам.

– Имманентное свойство денег – увеличение, – философски заметил шеф. – Ты не представляешь себе, как я рад, что ты меня порадовала. Через час намечается одна встреча, а настроение у меня до твоего прихода было поганое.

«Одна встреча» на языке президента означало, что посетитель будет не совсем обычный, скорее даже совсем необычный, незнакомый, денежный, и, как дело обернется, Барсуков не знал, поэтому предлагал Евгении присмотреться к нему.

– Мне присутствовать на встрече? – уточнила она.

Барсуков осмотрел Евгению с ног до головы, от стрижки типа каре, до стройных ног в тонких колготках, положенных одна на другую.

– Веди его сначала к себе в кабинет. Там посмотрим.

В то время как она будет изучать клиента, клиент будет пялиться на нее, вернее, любоваться и трепетать – и выбалтывать все, что у него на уме, а шеф будет слушать эту болтовню по селектору у себя в кабинете и прикидывать, сколько из него можно выжать и можно ли вообще.

Это была давно разработанная до мельчайших подробностей пьеса, строго расписанная по минутам, по репликам главных героев, по вводу их в действие и счастливому для актеров финалу.

Как театр начинается с вешалки, так и этот спектакль начинался внизу, с охранников. Для претендентов на раскошеливание секретарша выписывала пропуск и спускала его к «вратарям», то бишь на проходную. В сопровождении «лба» клиент поднимается в офис. Звонок в дверь – и секретарша собственноручно ее открывает, вся сияя от удовольствия лицезреть перед собой такую хорошую дойную корову, которую только что привели. Корова приветливо помахивает хвостиком, но пока не мычит и не телится. Тогда ее за рога вводят в кабинет генерального директора и сажают в кресло, корова удивленно озирается – а ведь кабинет совсем не таков, какой она ожидала увидеть. И доярка ласковая и симпатичная, и дойка пройдет безболезненно… Впрочем, что это мы забегаем вперед? Ай, торопимся!

Из сумочки Евгения достала косметичку, вытряхнула содержимое на стол и принялась наводить марафет. Нет, ее макияж не напоминал боевой раскрас индейцев из племени ирокезов, он был легким, пастельных тонов, поэтому казался вполне естественным, – лишь слегка подчеркнутый контур губ да удлиненные ресницы выдавали присутствие косметики на нежном женском лице. Лицо без единой морщинки – ни на лбу, ни вокруг глаз, – а ей уже скоро тридцать. Вздохнула. Ее возраст не выдавали даже глаза. Выражение безмятежности, покоя и какой-то благодати жило в них и скрадывало возраст. Именно это разглядел в ней шесть лет назад Барсуков и сказал, что согласен за это платить. Так прямо и сказал:

– Вашему лицу, Евгения Юрьевна, цены нет. А диплом – это ерунда. Забудьте про него, спрячьте куда-нибудь подальше и никому не показывайте, пока не скажу.

Вот так. Почему припомнился этот разговор, состоявшийся при приеме ее на работу? Потому что она готовилась продавать свое лицо, на котором было написано: более честного человека вам не найти, имейте дело только со мной. Это все равно как в советское время плакаты призывали: «Храните деньги в сберегательной кассе». Люди верили и хранили. Пока их не обобрали до нитки.

Евгения внимательно осмотрела себя в зеркальце пудреницы, побросала все обратно в косметичку, кинула взгляд на маленький циферблат наручных часов. Нечто подобное должно было произойти и сейчас.

Первый звонок. В зале привычный гул. Усаживаются зрители. В буфете допивают пиво.

Ее рука потянулась к селектору.

– Тая, подскажи мне, пожалуйста, на кого ты выписала пропуск на двенадцать часов?

– Сейчас, – отозвалась секретарша. – Мокрухин или Мокрутин. Непонятно написано.

– Так ведь тобой написано.

– Мной, – созналась Таечка. – Я записала, как он говорил, а говорил он через пень колоду. Сам не мог выговорить свою фамилию.

– А имя и отчество у него есть?

– Есть, – обрадовалась девушка. – Хведор Степанович, – передразнила она клиента.

– А почему Хведор? – заинтересовалась Евгения.

– Потому что он – лапоть необразованный, – выдала секретарша. – Шепелявит, гундосит и противно хрюкает.

Евгения не сказала «спасибо», а молча отключила связь, спохватилась и опять включила:

– Федора Степановича проводишь ко мне в кабинет. С Толстолобиком соединишь позже, я скажу.

«Мокрухин, Мокрутин… Федор Степанович…» – Она сидела глубоко задумавшись. Что-то было тревожащее в этом словосочетании. То ли фамилия, то ли имя с придыханием на «х», то ли все в целом. И еще было предчувствие грядущих перемен, таких, что подобны природным катаклизмам типа землетрясения, когда все рушится, дома складываются, как карточные домики, реки текут вспять, а люди гибнут в таком количестве, что точное число жертв никому даже не известно.

Ощущением катастрофы повеяло на Евгению, стоило ей поднять глаза на репродукцию картины Пикассо. Постер висел на стене справа от нее, напротив кресла для посетителя. Девочка на шаре, казалось, еле удерживалась на нем. Еще мгновение – и она соскользнет, упадет, разобьется. И деревянная рамка, обрамляющая его, вот-вот превратится в черную, траурную. Евгения сморгнула и перевела глаза на другую стену – прекрасный букет георгин показался ей сплошным кровавым месивом. «Поменять надо постеры, – сделала вывод Евгения. – Что-нибудь абстрактное повесить, как у шефа. Мазок, плевок, палочка, точечка – и никаких ассоциаций. Черный квадрат».

Но сейчас у него на стене не Малевич висит. Что-нибудь менее абстрактное. У шефа в шкафу, где, как все думали, лежали важные документы, на самом деле были спрятаны портреты в рамках. И Карл Маркс, и Фридрих Энгельс, и Ленин – только Розы Люксембург не хватало – предназначались для посетителей крайне левого толка; Горбачев и иже с ним – для почитателей чего-то «с человеческим лицом»; для «правого дела» – Ельцин и президенты США на выбор: от Авраама Линкольна до Клинтона; а для интеллектуалов шеф держал портрет Конфуция, подаренный Сергею Павловичу на заре его коммерческой деятельности китайскими товарищами в Шанхае; он вывозил оттуда ширпотреб вагонами и продавал через свои торговые точки. Когда же шеф был не уверен в политических пристрастиях клиента, он делал обманный ход. В Китае ему презентовали портрет Ленина на шелке с китайскими иероглифами понизу. В неопределенных ситуациях шеф его использовал, по реакции посетителя определяя ориентацию, что в бизнесе вещь немаловажная. Скажет клиент, нахмурясь: «Что это вы Ленина на стену повесили?», ага, значит, он на правом фланге политического спектра.

А Барсуков ему в ответ:

– Это не Ленин как таковой, а произведение искусства. Китайская акварель на шелке. Иероглифы внизу видите?

И посетитель успокаивался. Искусство – это такая вещь, против которой не попрешь.

– Евгения Юрьевна, Мокрутин поднимается, – прервал ее мысли голос секретарши. – Работаем как всегда?

– Да, Тая, как всегда… если не произойдет чего-нибудь неожиданного.

Второй звонок. В зале гаснет хрустальная люстра. Кашель. Почему она предчувствует неожиданности? Евгения не отдавала себе в этом отчета, но в том, что она ждет их, отдавала. Пора, однако. Начинать надо как всегда. Первым делом включить компьютер. Так, экран загорелся. Уже хорошо. Теперь достать из верхнего ящика стола письмо, на котором черным по белому написано: «Федеральное собрание – парламент Российской Федерации. Государственная дума. Москва, ул. Охотный ряд, д. 1. Правительственное. Президенту компании «Экотранс» г-ну Барсукову С.П.».

Евгения достала письмо с красным штемпелем почтового отделения по тому же Охотному ряду, д. 1 и положила его таким макаром, чтобы человек, сидящий по другую сторону стола, мог свободно прочитать, что на конверте написано, но одновременно письмо лежало не нарочито, а так, вроде она с ним работала перед приходом посетителя, а он ее отвлек, и она отложила. На самом деле конверт был пустой и г-ну Барсукову никто и ничего из здания на Охотном ряду не присылал. Все это чистая фикция, сочиненная лично Евгенией. Шеф, будучи в мэрии, выудил из мусорной корзины смятый конверт и принес его в офис, а она на компьютере подобрала необходимые шрифты и на обычном конверте такого же размера, купленном на обычной же почте, изобразила правительственное послание. Но на людей это действовало убийственно! Они с ходу начинали предлагать деньги. А то, что Евгения спокойно выслушивала их и не бросалась эти деньги сразу же отнимать, воспринималось людьми весьма и весьма положительно, как и лицо самой женщины, на котором застыло выражение четырнадцатилетнего подростка; заподозрить такого подростка ни в чем, кроме невинных шалостей, было нельзя.

Последнее, что приготовила Евгения к приходу клиента, – это бумага с заголовком: «Геополитические последствия стратегических интересов России в районе проливов Босфор и Дарданеллы». Заглавие набиралось большими буквами, а текст маленькими-маленькими, такими, что в лупу с трудом увидишь. А на полях пометки синим цветом как результат изнурительной умственной деятельности. Человек над статьей работает. Записку в правительство пишет. А вы тут ходите, отвлекаете.

И что в результате? Старинный особняк, отсутствие на фасаде названия организации, следящие камеры, охранники в военной форме, сейфовые двери на этажах, красные лампочки над ними гаснут-вспыхивают, сигнализируют открытие дверей, правительственные депеши, геополитические последствия, стратегические интересы, тишина в офисе, отсутствие лишних людей, привычной толчеи, и женщина, смотрящая на вас безмятежными глазами рафаэлевской мадонны, – и большинство посетителей решало, что здесь располагается какая-то секретная спецслужба или отдельные ее подразделения, скрывающиеся под названиями «Экотранса», «Внешторгобъединения» и филиала Банка развития столицы. Уран обогащают.