Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Я пенсию за него повышенную получаю, – сказала старушка.

– Ну вот видите!

– Сослуживцы его иногда приходят, продукты приносят.

– Ну вот видите, – повторила, как эхо, Евгения, – говорю вам, он жив.

– Спасибо тебе, доченька, на добром слове.

– Вспоминайте, что он жив, и вам станет легче. До свидания.

Евгения пошла прочь, исподлобья глядя по сторонам. Очень уж это было рискованно с ее стороны.

Сидя в машине и двигаясь в толчее города по переполненному шоссе Энтузиастов, Евгения уже знала, как Мокрухтин вышел на двойную жизнь Соколова – случайно. Так же проходил по кладбищу от могилы своей матери, из любопытства глазел по сторонам и увидел на памятнике знакомое лицо или старушку с фотографией в целлофане. И мигом сопоставил обстоятельства. А дальше – досье на Соколова. Если Иван – кагэбэшник из «альфа-бета-гаммы», то кто же такой Соколов? Ответ на этот вопрос должен быть в ненайденном тайнике. Не найден он потому, что не хватает деталей, мельчайших подробностей, о которых Михаил не упомянул в силу их незначимости (по его мнению) для дела.

Она свернула на Гоголевский бульвар. Заехала во двор особняка, закрыла машину, скрылась в здании.

Минуту спустя мимо ее офиса проехал Герман на «копейке», озадаченный тем: что делала на Калитниковском кладбище эта странная женщина?

Он чувствовал: опять она его опережает. Только в чем опережает, он не знал.

Войдя в офис, Евгения увидела женскую сумку, валяющуюся на столе рядом с компьютером, компьютер выключен, а под столом кто-то возится. Евгения перегнулась через стол:

– Что с тобой?

– Потеряла, – из-под стола появилось раскрасневшееся лицо Таечки. – Он подарил мне помаду, которую по телевизору рекламируют и которая не оставляет следов, а она прыг – и укатилась!

– Звонил?

– Все нормально, договорился. – Таечка растянула губы и провела по ним ярко-красной помадой – и Таечка исчезла, остались одни губы, губы шевелились, произнося слова, но девушки заметно не было. – Завтра вечером в Ульяновске они встретятся с Малинычем. Барсуков сегодня уже не вернется…

Это Евгения понимала и без слов: раз Таечка красит губы помадой ядовитого цвета, то он точно не вернется.

– …И если я тебе не нужна, то я отчаливаю. – Губы Таечки сложились бантиком, потом расплылись в улыбке, и, даже когда она ушла, Евгения еще некоторое время видела перед собой красные гроздья рябины.

Женщине, оказывается, так легко отвлечь от себя внимание, достаточно изменить привычный спокойный цвет помады на вызывающий, как все будут вспоминать лишь то, на чем задержался их взгляд. А если к тому же женщина незнакомая, то черты лица незнакомки могут вообще нивелироваться из-за одного яркого пятна вместо губ. «Надо взять на вооружение», – подумала Евгения, открывая дверь в свой кабинет.

Первым делом она позвонила домой, к телефону никто не подошел – уехали, потом на вахту:

– Матвей Иванович, в котором часу вы уходите домой?

– В восемь, Евгения Юрьевна.

Она посмотрела на часы – семь.

– У меня к вам будет огромная просьба.

– С превеликим удовольствием.

– Я постараюсь успеть до восьми, но если не успею…

– Я подожду, – охотно согласился георгиевский кавалер, даже не вникая в суть дела. Действительно кавалер! Какое старое и забытое слово! Сейчас так ни одного мужчину не назовешь – кавалеры выродились. Есть мужья, любовники, следователи, прокуроры, космонавты, а кавалеров нет. А жаль!

– Спасибо, Матвей Иванович.

Теперь – к делу. Видеокассета – вещь неудобная, и не только потому, что достаточно объемный предмет, а потому, что с нее никак не сделаешь качественный снимок. В принципе сделать можно: либо с экрана телевизора, либо с Магнитки запись перевести на оптическую пленку – и печатай фотографии. Но в том и другом случае – очень низкое качество. Евгения выбрала третий вариант – перевести на CD. Это тоже время, зато печать снимка на лазерном принтере – секундное дело.

И работа пошла. Неправда, что все женщины с техникой на «вы». Евгения общалась с ней свободно. Без пятнадцати восемь из принтера выскочил листок формата А4 с изображением превосходного качества, которого любителю не достигнуть, если только у него не «NICON»-aвтомат. А без десяти она сканировала могильный обелиск самому себе господина Соколова, увеличила изображение и распечатала.

На чистом конверте без обратного адреса, позаимствованном у секретарши, Евгения на принтере напечатала адрес Банка развития столицы, вложила в конверт два приготовленных листка и заклеила его. Ровно двадцать ноль-ноль.

Весь архив Мокрухтина Евгения сунула в целлофановый пакет и обмотала его скотчем. Закрыла свой кабинет, закрыла офис и с очаровательной улыбкой на губах появилась перед георгиевским кавалером.

– А где смена?

– Переодевается.

Матвей Иванович тоже переоделся, в сером костюме и без орденов, с белой окладистой бородой, он был похож на швейцара дорогого отеля.

– Мне не к кому больше обратиться, – сказала Евгения, глядя прямо в глаза старика. – Этот пакет я не могу оставить в офисе и не могу его взять домой. Но завтра он мне понадобится.

Старик открыл портфель, в котором стоял термос и лежали газеты:

– Кладите. Завтра принесу.

– Спасибо. И еще: опустите, пожалуйста, конверт в почтовый ящик где-нибудь около вашего дома.

– Рад служить. – Кавалер склонил седую голову в почтении.

Евгения возвращалась домой пешком, а за ней по пятам следовал Герман, фиксируя все отклонения от маршрута: мороженое, булочная, молочный магазин, парфюмерия…

За машинами «скорой помощи», в которых везли Завадского и Ивана, ехал синий «Форд-скорпио».

Пока Ивана оперировали, двое из «Форда» бродили в сквере за оградой Склифосовского, ожидая результат. Иван умер.

Сторожем в морге института Склифосовского служил узбек, точнее, каракалпак по имени Джерабай. Название всем известной травы «зверобой» произошло именно от искаженного «джерабай», что значит по-тюркски – «целитель ран». После завоевания Сибири Ермаком зверобой собирали, сушили, терли в муку и присылали в Москву «по пуду на всякий год». Здесь считали его травой от девяноста девяти болезней. Вот кто таков был Джерабай, который приехал в Москву двадцать лет назад.

Когда двое из «Форда» позвонили ему в дверь, было уже темно.

Из морга раздался певучий голос кочевника:

– И кто там?

Один юркнул в сторону, лицо второго округлилось, сплющилось и заблестело, как у Джерабая, глаза превратились в щелочки, и он ответил так же певуче:

– И твой брат.

Братьев у Джерабая было много – половина Каракалпакии, вторая половина – сестры, и, приезжая Москву, все они коротали ночи в морге НИИ Скорой помощи. Поэтому маленькое окошечко в двери тут же открылось. Древняя Русь и Великая степь смотрели друг на друга сквозь мглу веков.

– И не узнаешь? Я от Батыя.

– От какого Батыя? Из Тактакупыр?

Сложная задача встала перед новоявленным братом – повторить Тактакупыр он бы не смог, поэтому только кивнул. Но и этого было достаточно, чтобы двери морга гостеприимно распахнулись. «Степное уложение» Чингисхана сработало и здесь.

– И это кто? – спросил, слегка опешив, Джерабай, отступая и указывая на второго.

Второй поднял баллончик и прыснул «целителю ран» прямо в лицо. Джерабай повалился как куль.

– Готов!

Братья-каракалпаки тут же подхватили сторожа и потащили в зал ожидания, где на оцинкованных столах лежали трупы. Ивана нашли сразу же, потому что он был даже не укрыт. С Джерабая стянули брюки, пиджак, рубашку, голого положили на стол и прикрепили бирочку с номером, под которым значился неизвестный с огнестрельными ранами. А Ивана одели в одежду сторожа, зажали с обеих сторон, и втроем, как подгулявшие друзья-хирурги, качаясь, прошли через проходную Склифа, ворча для правдоподобия:

– Эх ты, Вася! Пить не умеешь!

– Ноги, ноги переставляй! – покрикивал второй.

Но «друг» был настолько пьян, что ноги волоклись, а голова свисала.

Синий «Форд-скорпио» дожидался их за углом.

А Джерабай провел ночь в степи под открытым небом. Ему снилось, что он перепил кумыса, а в юрте душно, кусают блохи и он вышел на свежий воздух подышать. Климат в степи резко континентальный – днем жара, ночью холод. Лежа на земле, Джерабай замерз так, что члены не слушались. А кругом тишина, темнота, звезд не видно. А запах! – так пахнет только степь. Под утро Джерабай совсем закоченел, посинел, как Арал, но от кумыса так и не очнулся.

Утром врач-патологоанатом не мог до сторожа достучаться. Ругаясь, он сходил за запасным ключом и открыл дверь. Джерабая нигде не было.

«Совсем оборзел. Напился и ушел». – Врач заглянул в книгу, – из новых поступлений был только один неизвестный, предстояло определить причину смерти, – потом натянул резиновые перчатки, надел передник, взял в руки скальпель и, примериваясь, кольнул синюю грудь острием.

К изумлению анатома, труп вскочил и побежал прочь, как от магистра черной магии.

Евгения покинула офис налегке. На плече у нее беззаботно болталась миниатюрная дамская сумочка. В такую сумочку даже видеокассета Е-300 не войдет. Стройная женщина в голубом костюме шла по Гоголевскому бульвару, заходя во все магазины по пути. Герман проводил ее до дому, оставил наружку и вернулся в офис.

Евгения поднялась в квартиру, включила свет, переоделась в какой-то немыслимый балахон, ярко, как Таечка, накрасила губы, натянула на голову седой парик свекрови и стала ждать на лестничной площадке между вторым и третьим этажом оказии. Оказия случилась скоро – в виде компьютерщика с четвертого этажа и овчарки, которую он вывел гулять. Евгения тут же вцепилась в него мертвой хваткой, повисла на руке и защебетала что-то там об интернете, о проблеме искусственного интеллекта, об апокалипсисе, который ожидает человечество, и прочей белиберде; компьютерщик только успевал ее успокаивать. Так они вывалились из подъезда.

Мужчина в «копейке» поднял глаза наверх – свет в квартире на шестом этаже горел. И вообще, это беременное пугало в балахоне никак не напоминало ему объект наблюдения.

Во дворе дома Евгения незаметно рассталась с компьютерщиком и вдоль темной замшелой стены Зачатьевского монастыря вышла на набережную. Подняла руку.

– На Спортивную, – сказала она водителю, садясь в машину.

На метро «Спортивная» жил Матвей Иванович. Старик тут же вынес ей пакет и доложил, что письмо отправлено. От метро до дома Мокрухтина она шла пешком. Приложила магнит к сенсору подъезда, поднялась на пятый этаж, вынула ключи, открыла пустую квартиру за сейфовой дверью и вернула архив на место. Все! Теперь скорее домой.

Компьютерщик все еще гулял во дворе с собакой. Так же втроем они зашли в дом. Вот и вся проблема искусственного интеллекта.

А Герман в это время осваивался в кабинете Евгении. Все другие помещения он сразу отверг, потому что к архиву у нее должен быть свободный доступ. Но маленький сейф в углу был пуст, а в письменном столе масса бумаг со странными названиями. Он с удивлением рассматривал «Геополитические последствия стратегических интересов России в районе проливов Босфор и Дарданеллы». Бред какой-то! Но это был не бред, это была статья, предназначенная для журнала «Вопросы философии». Начиналась она с описания военных действий русской армии в этом регионе в период Первой мировой войны, а кончалась анализом косовских событий. Герман отложил статью.

Еще одна рукопись: «Апокалипсис нашего времени». И ниже название в скобочках: «После дождя». Над ней она работала.

Он читал о Всемирном потопе, который помутил разум людей, о Ное, который собрал всякой твари по паре и наивно решил, что спасет таким образом старый мир, но уже его сыновья Сим, Хам и Иафет выбрали каждый свою дорогу и презрели волю отца. Читая, Герман думал, что это еще дальше от Мокрухтина, чем геополитические последствия. Разглядывая пометки на полях, сделанные ее рукой, он видел зеленые безмятежные глаза, и опять ему закрадывалась в голову мысль, что Евгения Юрьевна Смолянинова стоит за его спиной и смеется, как тогда в букинистическом.

«Ну не могли, не могли эти зеленые безмятежные глаза совершить такое банальное преступление! Ну никак не укладывается это в голове! – Герман чувствовал, что он уговаривает сам себя. – Ну если она даже и не убивала, то архив изъяла точно она. Больше некому. Где архив?»

Без особой надежды Герман включил компьютер. Ему почему-то стало интересно все, что с ней связано. Экран загорелся, Герман вошел в «диспетчер файлов». Все рабочие материалы были строго систематизированы. Он заинтересовался теми, с которыми она работала последнее время. Болванка договора о переуступке долговых обязательств, о предоставлении железнодорожного тарифа в обмен на векселя, – с его точки зрения ничего интересного. Герман вернулся в «диспетчер файлов». Где архив?

Евгения тоже сидела за компьютером, но у себя дома, когда вдруг заработал факс. Из аппарата поползла бумага. На ней крупными буквами было написано: «ГДЕ АРХИВ?»

Евгения обомлела. От страха ей показалось, что она слышит из факса грозный окрик:

– Где архив? – так рычит лев, подняв окровавленную морду над разодранной жертвой. И луна светит.

Трясясь, она оторвала бумагу и прочла маленькую шапочку вверху листа: 23.06.99, 22.14, 925-00-89, – это был ее служебный телефон-факс, прямо в кабинете, минуя секретаршу. Она посмотрела на часы: 22.15. И двадцать третье июня! Факс послали только что из ее кабинета.

С гулко бьющимся сердцем она позвонила на вахту:

– Проверьте наш офис, пожалуйста!

Положила трубку и тут же спохватилась: он же сейчас их убьет! – И перезвонила их остановить.

Но охранников уже не было. Они сняли ключи с доски, вооружились пистолетами и поднялись на четвертый этаж. В предбаннике пусто, в кабинете генерального директора тоже пусто. Подергали ящики письменного стола – закрыты. Сейф закрыт. Факс на автомате, как и всегда ночью, работает. Открыли бухгалтерию и кабинет Барсукова. Снова вернулись к Евгении. В это время раздался звонок, и один из охранников поднял трубку.

– Никого, Евгения Юрьевна!

– На кухне смотрели?

– И на кухне смотрели, и туалет проверили – никого.

– Факс работает?

– Работает.

– Нажмите, пожалуйста, кнопку последнего сообщения. Что на экране?

Все сходилось. Звонили из ее кабинета ей домой ровно десять минут назад. Охранник, просмотрев сообщение, пожал плечами:

– Ничего не понимаю.

– Большое спасибо, – поблагодарила Евгения. – Ради бога, извините. Все закройте и отдыхайте. До свидания.

Мелко трясясь, она сидела перед компьютером и смотрела на экран. Она даже забыла, зачем она включила его. Что-то она хотела делать? Руки дрожали. Опять заработал факс. Евгения посмотрела на часы: 22 часа 41 минута. Вылезала та же шапочка: 23.06.99, 22.41, 925-00-89. И крупными буквами рык: «ГДЕ АРХИВ?»

Ей устроили психическую атаку, и зубы ее застучали. Нет больше смысла посылать туда охранников. Все равно они там никого не найдут.

Дрожащие пальцы Евгении сами потянулись к клавишам. И ошарашенный Герман получил набранный такими же крупными буквами ласковый ответ: «НА МЕСТЕ».

На месте? На каком месте? Герман знал только одно место: в двери, – но в этом месте ничего не было.

Теперь отправился к дому Мокрухтина Герман. Только он открыл дверь, как почувствовал: она была здесь только что. Запах духов сразил его наповал. Глупо улыбаясь, он сунул руку в торец двери и нащупал кассеты, бумаги в полиэтиленовом пакете. Действительно на месте. Заполучив архив, Герман на время забыл про Евгению Юрьевну.

А та тряслась и тряслась от страха. Потому что вернула-то она не весь архив – две фотографии с Соколовым Евгения Юрьевна оставила себе. Почему? Очень просто. Если вы знаете, что за архивом охотится не один человек, то как разделить этих людей и узнать, что им нужно? Ответа в телефонном справочнике на это нет. Половину ответа она, впрочем, знает: Соколов охотится за фотографиями. А за чем охотится второй, который следит за ней и посылает факсы? Тоже за фотографиями или нет? И какое отношение он имеет к Соколову? Вот она и решила узнать: изъяла фотографии. Посмотрим, что теперь будет? По ее разумению, второй претендент на архив должен быть в контрах с Соколовым. Но если она ошиблась и они заодно, то ей конец.

Евгения Юрьевна была личностью неординарной во всех отношениях: уж если умна – то очень, а уж если блажила… Но именно в этом и заключалась ее особенная прелесть, почувствовать которую дано немногим. Сейчас она побежала закрывать входную дверь на задвижку. Потом проверила все шпингалеты на окнах – утоплены ли? Захлопнула форточки – вдруг с крыши полезет? Она тогда будет кричать. Кому кричать? Милицию звать? Но тогда милиция ее и посадит. Посадить-то они, может, и посадят, но и тюрьма не спасет. Соколов ее и там достанет. Пошлет какого-нибудь Ивана, тот спустится с крыши и прямо в камере пристрелит. Пристрелит? – это еще хорошо отделалась! А если пытать будут? Перед Евгенией сразу же всплыли кадры криминальной хроники. Лежит бизнесмен, похожий на Барсукова, прикованный наручниками к батарее, а на голом животе его стоит включенный утюг, и дымит, и дымит. А бизнесмен орет, орет.

Евгения почувствовала вдруг запах горелого мяса и побежала на кухню. Обуглился там не Барсуков, а цыпленок табака. Она решила больше не искушать судьбу, отрезала кусочек хлеба, налила стакан кефира и залезла в ванну. Спряталась.

«Все. Я умерла». – Евгения лежала в теплой воде и представляла, как умрет. От жалости к себе из глаз ее полились слезы. Она вспомнила маму, которая лежала в гробу с накрашенными губами, и бабушку, с которой вместе они собирали желуди, и себя, как она ходит по Калитниковскому кладбищу и ищет не могилу Соколова, а уже свою могилу. «Бабушка, ты же обещала хранить меня! Почему ты меня оставила?» Ей стало невыразимо обидно, и слезы хлынули с новой силой.

«Ты сама, ты сама во всем виновата. Ты сама загнала себя в угол. Вот ты сейчас лежишь в ванной и, как Сашка, трясешься. Мало того что один тебя уже вычислил, так ты еще и Соколова шантажировала! Зачем ты послала ему письмо с фотографиями? Чтобы он сделал харакири Болотовой?»

«А что, я должна безучастно смотреть, как эта Гиена Борисовна отправила невинную Зинаиду Ивановну за решетку? Как она обвиняет мужа во взяточничестве? Как шестнадцать лет назад она шантажировала меня, довела до саркомы мать? Так же она действует и сейчас. Да, я хочу ей отомстить».

«Ну хорошо, Болотовой он харакири сделает. Но сделает и тебе, как только вычислит, откуда ветер дует, – один вычислил, вычислит и другой. Поэтому тебе надо со вторым определиться, кто он. Вот ты и затеяла эту рокировку с документами, чтобы расширить поле для маневра. И в случае угрозы от Соколова ты сможешь спрятаться за второго. Но если ты ошиблась, то тебе уже ничего не поможет».

Приятно поговорить с умным человеком, вдвойне приятно, если этот умный человек – ты сам. То ли от кефира с хлебом, то ли от горячей воды, то ли от беседы с самой собой, но страх постепенно оставлял Евгению, и к ней возвращалась способность мыслить: если он ее до сих пор не убил, то это не человек Соколова, а если это не человек Соколова, то есть надежда.

Даже очень умные люди совершают глупости и время от времени бывают похожи на дураков, но отличаются от последних тем, что из временного умопомрачения умеют извлекать пользу.

Евгения вылезла из ванной, накинула махровый халат и мокрая побежала к компьютеру. Надо быть последовательной. Уж если добивать гадину, то добивать ее до конца!

Она вставила в системный блок диск и копировала его. На диск была переведена пленка с Мокрухтиным и Болотовой, снятая в машине. Сюжет криминальный: дача взятки должностному лицу. Эти два диска пойдут на два адреса: в Генеральную прокуратуру и на работу Болотовой. Конечно, после того, как свершится то, что должно свершиться.

Последнее, что сделала Евгения, это сбросила факс себе в офис: «НАШЛИ?» – стараясь придать своему внутреннему голосу участливые интонации.

Но на ее заискивания никто не ответил.

Глава вторая

Ночь Евгения провела в страхе в пустой квартире. Периодически вставала, пила валерьянку, пустырник, чтобы заснуть, опять ложилась и с ужасом смотрела в окно. Вот-вот там появится лицо, прильнет к стеклу, расплющит нос, разглядит ее, лежащую на кровати, и будет потрясать неполным архивом. Забывалась и ненадолго засыпала. Вздрагивала во сне: ей чудилось, что на стуле перед кроватью кто-то сидит, какой-то темный силуэт в капюшоне, как у монаха, а на коленях монаха – неполный архив.

Под утро ее разбудили голуби на чердаке, застонали, захлопали крыльями, как будто их кто-то потревожил.

«Лезет!» – Евгения села в испуге на кровати. А потом спряталась под одеяло и скорчилась: «Если будет стрелять, может, промахнется? Я такая маленькая!»

Потом зашумел лифт.

«Это он едет!» – Босиком она вскочила, побежала в коридор и приложила ухо к входной двери. Из щели тянуло сквозняком. Лифт остановился на четвертом.

«Это он специально, вроде как не ко мне. А сам потихоньку крадется на шестой». – Она уже слышит его тяжелое дыхание на лестнице. Она метнулась на кухню и схватила топорик для отбивных. Пусть только откроет!

Если стукнуть хорошенько по голове, можно выиграть время, перешагнуть через него и бежать вниз, к дому напротив, там всегда охрана, которая бегает под дождем с зонтиками. Нет, я не достану ему до головы. Он чересчур высокий.

Ну хоть куда-нибудь бей! Бей, куда попадешь!»

Тут залаяла собака.

«Это не он. – Она опустила руку с топориком. – Это компьютерщик с четвертого». – Евгения вернулась на кухню, посидела, качаясь на стуле, достала из холодильника отбивные и стала с остервенением молотить по ним топориком. Ошметки полетели в разные стороны. Постепенно Евгения расправилась со своим преследователем. Вот тебе архив, вот, вот! Отбивные молчали и не сопротивлялись. А когда она бросила их на раскаленную тефалевую сковородку, они жалобно зашипели, скорчились и стали мучиться. Вот так она разберется со всеми, кто будет ей угрожать! Вам ясно?

Рассвело. Через силу Евгения позавтракала – надо есть, надо! – чтобы набраться сил, – выпила крепкого чая, оделась и выглянула за дверь. Никого. Пешком спустилась на первый этаж, выглянула из подъезда – никого. Дошла до угла Остоженки. Народу на улице было немного, но все прохожие были подозрительные. Так, короткими перебежками, от угла к углу, от киоска до киоска, от дерева до дерева добралась она до офиса.

Здесь ее встретила еще ночная смена охранников – та, которой она звонила.

– Евгения Юрьевна, мы все обыскали, – оправдывались охранники. – Никого!

– Да я знаю, это просто факс сломался! – успокоила их Евгения, поднимаясь по лестнице. Не успела войти в кабинет, как увидела свое сообщение на факсе: «НАШЛИ?» – оторвала листок, со злостью скомкала и бросила в корзину. Подергала ящики стола – закрыты, проверила сейф – то же самое. Никаких следов ночного посещения не было. Не успела сесть в кресло, как заработал факс. Евгения вскрикнула и с ужасом отпрянула. Из факса, как белая змея, выползал наружу листок: 24.06.99, 07.45, 203-19-25.

Это был номер ее домашнего телефона! Бумага ползла и ползла, змея извивалась и шипела, шипела и извивалась, а хвоста все не было. Она следила за ней, как загипнотизированный кролик. Это уже не кобра, а какая-то анаконда. И на самом конце анаконды, на хвостике, маленькое сообщение петитом: «Спасибо».

Евгения сбросила оцепенение, и все в ней запело. Эксперимент удался! Он не человек Соколова – про фотографии он не знает. Она набрала на компьютере: «Пожалуйста». Подумала и добавила: «В холодильнике отбивные, а на плите – чайник. Чувствуйте себя как дома», – и отправила послание по факс-модему. Сейчас он его получит, а потом найдет дискету.

Герман действительно находился в квартире Евгении. А что ему оставалось делать? Под самым его носом одна очаровательная леди заваливает Мокрухтина. Вы скажете – подумаешь, человека убили! В наше-то время, когда жизнь ничего не стоит, надо ли на это обращать внимание? Все дело в том, что Мокрухтин – это не человек, а вершина айсберга, его, так сказать, надводная часть. Поскольку убитый Мокрухтин теперь потихоньку таял, то айсберг в ближайшее время должен всплыть, и над поверхностью покажутся не видимые ранее части.

Уже начали показываться! Этой ночью из морга института Склифосовского исчез труп неизвестного. В эту же ночь она посетила дом Мокрухтина и положила архив на место. Что все это значит? Что леди идет впереди всех: и впереди следствия, и впереди него, – и после каждого ее шага на свет появляются все новые и новые части айсберга.

Шальная мысль мелькнула у Германа – проверить ее на принадлежность к спецслужбам.

Система ответила: не принадлежит.

Герман потерянно озирался. В квартире было очень много книг. Полки с ними висели везде, даже в коридоре. Проверить такое количество книг немыслимо. Но вот и старый знакомый – Иммануил Кант. Герман вынул тот самый третий том, и книга открылась как раз на вкладыше. Между страниц «Критики чистого разума» лежала дискета. Привет от Евгении Юрьевны.

Герман вставил ее в компьютер. Вот за кем охотилась леди – за прокурором Болотовой! И она мне об этом любезно сообщает.

Включился факс.

«Нашли?» – поинтересовалась Евгения Юрьевна.

Это с одинаковой вероятностью могло относиться и к отбивным, но Герман знал, что она спрашивает его о дискете. Она не оставила ее рядом с компьютером, она специально спрятала ее в Канта, где найти мог только он. Значит, за ней охотится не он один, но и те, которые послали неизвестного, а потом похитили его из морга. Неизвестного она знает – посылала ему сообщение на пейджер, а стоящих за ним – боится. Германа приглашает в союзники. Поэтому и архив отдала ему. Но только копии. Где подлинники? Значит, есть второй тайник? Где он?

«Где он?» – набрал Герман факс.

Евгения пыталась понять, что имеется в виду, когда в кабинет вошел Барсуков. Он увидел в руках Евгении факс, и ее волнение передалось ему.

– Мне охранники сказали – кто-то ночью из вашего кабинета посылал факсы.

Евгения протянула ему бумагу.

– Где он? – прочитал Барсуков и побледнел. – Это они про меня?

Евгения промолчала.

– Откуда факс?

– Из моего дома.

Барсуков рухнул в кресло.

Евгения внимательно посмотрела на шефа:

– Вы что, прячетесь?

Барсуков испугался еще больше. После убийства Мокрухтина он действительно не ночевал дома, а семью отправил в Англию.

– С чего ты взяла?

– Потому что они набросились на меня, а не на вас. Со вчерашнего дня они не отпускают меня ни на шаг. Ночью обыскали офис, теперь обыскивают мою квартиру.

– Откуда ты знаешь? – шепотом спросил Барсуков.

– Посмотрите внимательно факс. Он послан из моей квартиры.

Барсуков посмотрел и отбросил в сторону лист, вскочил и забегал по комнате.

– Женя, что делать? – Он вдруг остановился посредине как вкопанный.

– Вернуть деньги, – нашлась Евгения. – Иначе нам всем конец.

– Хорошо, хорошо, я верну им деньги. Напиши им об этом. Через час деньги будут. Я уже пошел.

Но Барсуков никуда не пошел, а ждал, когда она наберет ответ на компьютере. Евгения подумала и набрала:

«В двенадцать ноль-ноль на третьей скамейке от памятника Гоголю вы получите ответ на ваш запрос».

Подняла голову на шефа:

– Отправляем?

– Отправляй, отправляй, отправляй! – Барсуков опять забегал по комнате, а Евгения нажала на клавишу и сбросила факс.

– Что же вы не идете? В двенадцать нас ждут. С ними шутки плохи.

А Барсуков не уходил, он ждал ответа. Заработал факс:

«Буду».

– Ну идите, идите! – встала Евгения. – Иначе нам не поздоровится.

Барсуков посмотрел еще раз на бумажку: число, время, номер телефона Евгении – и жалобно сказал:

– Постольку поскольку они начали общаться с тобой, тебе, наверное, лучше довести это дело до конца самой. А?

– Вы хотите, чтобы я передала им деньги? – невозмутимо спросила Евгения.

– Да, да, чтобы ты! Женечка, ты не бойся, я тебя прикрою.

Евгения подумала: «Настоящий герой! Интересно, как он меня прикроет? Разве что своей свиной тушей, больше нечем». – Она согласно кивнула.

Барсуков поехал в Банк развития столицы, чтобы из депозитария забрать дипломат с деньгами Мокрухтина.

Пока шеф отсутствовал, Евгения достала из сумочки экземпляр договора на озеленение – из архива Мокрухтина – и переложила в карман костюма.

Что подумает ее визави, когда она передаст ему дипломат с деньгами? И что она ему скажет: на сохранение? в подарок? или это аванс? Скорее всего он решит, что я ненормальная, возьмет денежки, и больше я его не увижу. Ну что ж, таким образом я от него избавлюсь. Это мой калым.

Барсуков вернулся с черным дипломатом, поглядывая на часы:

– Нам уже пора выходить.

– Я готова. – Она действительно была готова отдать сто тысяч долларов, лишь бы ее оставили в покое. Она была уверена, что никакой киллер такую сумму за убийство никому не известной Евгении Юрьевны никогда не получит. А то, что он киллер, у нее сомнений пока не было.

Они вышли из переулка на Гоголевский бульвар; здесь, увидев садовую скамейку, Барсуков остановился и протянул Евгении дипломат:

– Иди. Не бойся. Помни, что я с тобой. Подожди! – вдруг вскрикнул он ей вслед. – Мы же не сказали им, чтобы они вернули нам экземпляр договора.

– Я думаю, – обернулась Евгения, – они сами об этом догадаются.

– Если не вернут, деньги не отдавай!

– Я постараюсь, – сказала Евгения, про себя прыснув со смеху – как она будет стараться не отдавать деньги? Как тигрица бросится на киллера, вцепится ему в горло, а в это время подоспеет Барсуков, и все уладится?

Барсуков забрался в телефонную будку, снял трубку, как будто звонит; оттуда он мог все видеть, правда, в общих чертах, а не в деталях, потому что стоял на достаточно большом расстояния от места встречи, чтобы успеть убежать, ежели что. Евгения «по зебре» перешла на бульвар. Первая, вторая, третья скамейка. Она села спиной к Барсукову, положила ногу на ногу, сняла темные очки, сощурилась на яркое летнее солнце, висящее в листьях старой липы, и стала ждать.

На соседней скамейке сидела старушка, крошила батон, а у ног ее, воркуя, толкались голуби, выхватывая друг у друга белые комочки. Старушка иногда поворачивала голову и одобрительно поглядывала на молодую женщину в голубом костюме, вспоминая о том, как она сидела вот так же на этой самой скамейке и ждала своего будущего мужа. И еще она думала, что современные мужчины всегда опаздывают, а в ее время это было невозможно. Мужчина всегда должен приходить первым и ждать. Неужели современные женщины не понимают, что это неприлично – сидеть одной? Что это провоцирует других мужчин? Старушка взглянула еще раз на соседнюю скамейку. Нет, она все понимает, решила старушка, и нервничает.