Текст книги "Не все мы умрем"

Автор книги: Елена Гордеева

Соавторы: Валерий Гордеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Они вам представлялись?

– Нет, конечно. – Женщина смутилась.

– Тогда как вы узнали их фамилии?

Завьялова опустила голову:

– Когда они были в ванной, я карманы проверяла.

– Зачем? – удивился следователь.

– Чтобы знать, с кем имею дело, и запомнить.

Это Смолянинову было непонятно. Запоминают всегда с какой-то целью, чтобы, к примеру шантажировать или отомстить. Зачем она по карманам шарила? Мокрухтин явно не заставлял ее делать такое, он все прекрасно знал и без нее, сама делала. Отомстить? Кому? Кошкину, Юдиным, Полозкову? Сколько еще таких полозковых в ее послужном списке? Бред! Мокрухтину? Да он ее по стенке размажет! Но что-то в нем зашевелилось. «Она давно его знает. Приходит к нему домой. Он открывает», – вспомнились слова Евгении.

– Как вы познакомились с Мокрухтиным?

– Да не по доброй воле уж! – Глаза женщины наполнились влагой, она шмыгнула носом, потом быстро закрыла лицо ладонями, всхлипнула и приглушенно зашептала: – Я сейчас, я сейчас. – Она сделала несколько глубоких вдохов и пришла в себя. – Это было четыре года назад. Отца сократили на работе. Институт в принципе и так давно числился лишь на бумаге – кому теперь нужны специалисты по рентгеноструктурному анализу! – сотрудники не получали зарплату больше года, но каждый день приходили в лаборатории и что-то пытались делать, хотя финансирования никакого не было. Я училась на последнем курсе педагогического, а мама преподавала физику в школе. Денег, естественно, не хватало, и отец вечерами иногда подрабатывал извозом, нечасто и немного, потому что «копейка» была чересчур старая и вся разваливалась.

Так вот в тот день институт отца закрыли, а сотрудников уволили с выходным пособием, на которое только до дому доехать можно. В городской службе занятости заявок на таких специалистов не было и не предвиделось. Отцу предложили переучиться на повара. В каком он находился состоянии, говорить не нужно. На своей «копейке» он врезался в «Мерседес» Мокрухтина. Вот, собственно, и все.

У матери, когда она узнала, случился инфаркт. А отец через день будто умом тронулся. Мокрухтин с телохранителями – не с теми, которые сейчас, эти поприличней, из охранного агентства, а раньше жуткие уголовные морды его сопровождали – заявился к нам домой осматривать квартиру на предмет возможности компенсации понесенного им материального ущерба. Что дальше, вы сами представляете: или отправляться жить на вокзал, или… – Женщина не договорила.

– Как ваши родители сейчас?

– Мама уже на пенсии, а отец как отошел от происшедшего, так сидит дома, клеит какие-то коробочки – надомная работа. На улицу выходить боится.

Смолянинов молчал. Сочувствовал ли он ей? Сочувствовал. Но мотив налицо. За такие мытарства просто убить – мало покажется! Изрезать всего на кусочки захочется! Но нет в ней признаков убийцы, нет комплекса Раскольникова. Что сострадания нет – понятно, но нет в ней маеты. Маяться должна, маяться! А Зинаида Ивановна спокойна; плачет, но спокойна. Про подробности убийства не спрашивает. Своих версий не выдвигает. Не суетится. Глаза не блестят. Ничто не шевелится в ее душе. Нет, нет! Но! «Она приходит к нему домой. Он открывает…»

– Вы к Мокрухтину приходили или он к вам?

– Я.

– Всегда?

– Всегда.

– А кто у него убирал?

– Я. Он уезжал обычно рано утром, а я приходила днем. Не каждый день, а через день.

– А в понедельник?

– Тоже убирала.

– В какое время?

– С двенадцати до часу.

– И полы мыли?

– Мыла.

Ну мерзавец! Ну корабельная крыса! Людоед! Смолянинов потирал ладонью лоб, голова отчетливо начинала болеть. Ему казалось, что вещество головного Мозга волновалось, извилины колебались в широком диапазоне частот. Когда амплитуда зашкаливала, затылок простреливало, и в глазах следователя появлялись искорки.

– Он вам оставлял ключи?

– У меня есть ключи от его квартиры.

Смолянинов вытаращил глаза:

– И вы молчали!

– Я не убивала его. Но ведь вы подумали именно это, – всхлипнула женщина. – Поэтому я и молчала. – Она склонила голову. – Я не убивала, – бормотала она себе под нос.

– Почему я должен ей верить? – незаметно для себя вслух рассуждал Смолянинов, пожимая плечами. – Мотив налицо, в квартиру она могла проникнуть без взлома, застала спящего – и привет. Почему мне в это не поверить? Но ведь что-то не сходится!

Женщина смотрела на следователя широко открытыми глазами. Слезы не капали, а застыли от удивления, сконцентрировавшись в уголках глаз, готовые в любой момент политься с новой силой. Смолянинов спохватился и снова ушел в себя.

«Какое-то противоречие во всем есть. – Обхватив голову руками, Михаил массировал ее, пытаясь таким образом снять спазм сосудов. – Да, противоречие. Так, желательно – доказательно. – Он на мгновение прекратил массаж, закрыв лицо руками. – Полозков! – мысленно воскликнул он. – Полозков!» – И голова в момент перестала болеть. Вот он, ключик!

– Если Полозкова вам представил Мокрухтин, то какой резон после смерти последнего обслуживать работника Минтопэнерго? Квартира – ваша, Мокрухина нет, и пошлите всех куда подальше!

Зинаида Ивановна явно растерялась:

– Я не знаю, как вам объяснить, чтобы вы поверили мне. Мокрухтин… он не один. Он не сам по себе…

– Что вы имеете в виду?

– Еще один был, – вдруг сказала она. – Как его фамилия – не знаю. Зовут то ли Леший, то ли Леха – я не разобрала. Он даже кричал на Мокрухтина.

– Из-за чего они повздорили?

– Этот Леха позвонил, когда я убиралась у Мокрухтина. И так орал в трубку, что даже мне слышно было. Кричал, что Мокрухтин залез не туда. Этот мужик всю колонию держит. Если Мокрухтин не повернет оглобли, то братва его обует в ящик.

– Что ответил Мокрухтин?

– Мокрухтин вообще говорил очень мало и односложно, поэтому понять у него что-либо трудно. Он сказал: «Я… Его…» – и показал кулак. Кому он его показал – мне, Лехе или этому мужику? – не поняла. Это было как раз за две недели до убийства Мокрухтина. Да, еще этот Леха, или как его там, сказал, что приедет.

– Приезжал?

– Приезжал.

– Когда?

– В субботу. А в понедельник…

– Этот Леха приходил к вам в субботу?

– Нет. Я его никогда не видела.

– А как вы узнали о его приезде?

– В субботу где-то в одиннадцать мне позвонил Мокрухтин и сказал не убирать сегодня, а поздно вечером позвал меня к себе, был очень нетерпелив и настойчив, объясняя это тем, что ему надо снять стресс после Лехи.

– Давайте ключи от квартиры Мокрухтина.

Растерев руками слезы, женщина встала с дивана и подошла к серванту в стенке, из вазочки достала связку ключей и протянула их следователю:

– Вы меня арестуете?

Дверь в комнату открылась, и улыбающийся Завадский изрек:

– Наручники забыли.

Оказалось, он стоял под дверью. Зинаида Ивановна смотрела на него, не мигая, боясь поверить в то, что услышала, или боясь неправильно понять услышанное. Но капитан, все так же улыбаясь, сунул руки в карманы пиджака, вывернул их, показав, что там ничего нет, никаких наручников, покрутил ладонями перед собой, и женщина поверила, улыбнувшись в ответ сквозь слезы. Смолянинов встал.

– Но забрать мы вас все-таки заберем, – сказал он. – Есть у вас место, где вы могли бы пока пожить? Подруга или дальняя родственница, к примеру? Подумайте. К родителям нельзя, на них эта банда выйдет. Вечером отвезем вас, куда скажете. А сейчас закройте за нами дверь и никому не открывайте. Мы пока в этом доме. Пойдем, Сергей.

Они спустились на четвертый этаж.

– Ну что там про Либерию? – спросил Завадский.

– Западная Африка, побережье Атлантического океана. Территория сто одиннадцать тысяч квадратных километров, население чуть больше двух миллионов. Кофе, какао, каучук, золото, алмазы. Но это не главное. Главное – мощный торговый флот. По тоннажу судов занимает первое место в мире. Вопрос: откуда такой мощный флот у народа в два миллиона человек? Ответ: все дело в низких налогах. Суда, естественно, не либерийские. Немецкие, французские, российские, американские. Но ходят под либерийским флагом. Это все равно что компанию в офшоре зарегистрировать.

– Это что же, – соображал Завадский, – выходит, у Мокрухтина свой танкер?

– Танкер не танкер, а нефть точно есть.

Перед квартирой Мокрухтина под номером 35–36 готовилась к прорыву группа зрителей с испитыми физиономиями. Милиционер, сдерживая натиск, кричал:

– Разойдись! – и размахивал дубинкой.

Услышав шум, Завадский вышел из квартиры на лестничную площадку. Будучи роста небольшого, среднего женского, он засунул руки в карманы джинсов, привстал на носках, опустился, еще раз привстал-опустился, и кролики затихли, завороженные мерными покачиваниями удава.

– Ну? – строго спросил удав.

Толпа загудела.

– По одному! – приказал капитан.

Приказ был выполнен беспрекословно. Из человеческих тел высвободилось одно и заговорило:

– Гражданин начальник!

– Так! – констатировал Завадский. – Неумывайкин, короче.

Неумывайкин показал пальцем в пол:

– Мы про Огаркова. В магазине его не видели, соседи не слышали, стучим – не открывает.

Завадский обернулся к Смолянинову, показавшемуся на шум:

– Пойду стукну.

Квартира № 32. Звонок. Шевеления никакого. Стукнул кулаком. Тишина. Завадский нагнулся и глянул в замочную скважину. Ключ в замке. Закрыто изнутри. Еще раз для верности позвонил.

– Отойди! – гаркнул он на кроликов. Те врассыпную.

Капитан хоть роста был невысокого, но крепыш, мускулы где надо имеются, вот и вдарил! На оглушительный грохот падающей двери сбежал с лестницы Смолянинов. Кролики было ринулись в квартиру, но Завадский цыкнул:

– Стоп! – И те столпились на лестничной площадке, замерев, как перед пропастью.

В комнате, раскинувшись на диване, лежал Василий Дмитриевич Огарков по кличке Огарок.

– Полюбуйся, Михаил Анатольевич, – позвал Завадский. – Еще один труп. Отличие – не совсем голенький. Да и не свеженький.

Следователь шагнул в квартиру и брезгливо засопел. Отвратительный запах проник ему в ноздри и не давал вздохнуть. Только конец мая, а на улице теплынь, градусов двадцать пять. В таких условиях труп разлагается быстро. Вон какой грязно-зеленый цвет лица, рук, ног. Грудь закрыта майкой, которая натянулась из-за увеличения объема тела вследствие образования под кожей и во внутренних органах гнилостных газов. Шея толстая. Лицо раздуто. Губы вывернулись, как у негра.

– Дня три-четыре, – уверенно заключил Завадский. – Почил приблизительно в то же время, что и Мокрухтин. Что скажете? Убийство?

Смолянинов огляделся. Дверь на балкон была прикрыта, но не заперта.

– Если убийство – убийца проник в квартиру тем же способом: спустился с крыши на балкон.

– Да знаю я его! – цедил Завадский, глядя на раздутый труп. – Ни из прошлых его знакомых, ни из нынешних ни один с крыши не слезет. Они по ровной-то земле с трудом ходят. А то, что он с крыши спустился, – это очевидно: входная дверь заперта на ключ изнутри.

– Родственники у него есть? – спросил Смолянинов.

– Неумывайкин! – крикнул в коридор Завадский. – Родственники у него есть?

– Мать честная! – появился в комнате плюгавый старикашка и зажал пальцами нос, глядя на мертвого собутыльника.

– Стой там! Не топчись! Родственники, спрашиваю, у него есть?

– Говорил – сеструха, а где – леший ее знает, – отвечал Неумывайкин, отступая.

Завадский вопросительно посмотрел на Михаила, но тот махнул рукой: больше, мол, не нужен.

– Иди, Неумывайкин. Понадобится – позовем.

– Квартира здесь, думаю, ни при чем, – сказал Михаил.

– Я тоже так думаю, – кивнул Завадский. – Если бы родственнички на квартиру позарились и заказали бы Огаркова, то не таким головоломным способом. Ночью, по веревке, с крыши на третий этаж? – маловероятно.

– С крыши на третий этаж! – хмыкнул Михаил. – А обратно с третьего на крышу? Веревки-то нет. Значит, он ее снял! И дверь изнутри закрыта. Представьте себе его физическую подготовку. Это тебе не алкаш: пришел с бутылкой, напились – и подушкой задушил. Нет, квартирка здесь ни при чем.

– Значит, при чем Мокрухтин! – уверенно стукнул ладонью по косяку Завадский.

– Не вижу связи.

В квартире Мокрухтина сидели эксперты и, закончив работу, уже пили на кухне чай, но Смолянинов не дал допить, пригласил их спуститься на этаж ниже. Люди привычные, пошли прямо с кружками чая. Тошнотворный запах на них никак не действовал. Прихлебывая чай, они смотрели на лежащего на диване Огаркова, прикидывая, где могут остаться следы, и заедали беседу печеньем.

Смолянинов сел писать протокол осмотра места происшествия.

«27 мая 1999 г. Старший следователь Фрунзенской межрайонной прокуратуры г. Москвы Смолянинов М.А. в соответствии со статьями…»

Номера статей УПК Михаил Анатольевич дописать не успел, так как раздался грохот. Неумывайкин шлепнулся на пол, распластавшись около дивана в позе, повторявшей позу убитого. К нему кинулся судмедэксперт Дмитрий Сергеевич, похлестал по щекам, и глаза у понятого чуть приоткрылись, но свет разума в них так и не зажегся. Неумывайкина оттащили от мертвого собутыльника и посадили на стул, голову прислонили к стене, чтобы не съезжала набок.

– Окна откройте! – крикнул Дмитрий Сергеевич другим экспертам, возившимся с отпечатками пальцев.

Открыли все окна, потянуло легким сквознячком. Дышать стало легче.

Смолянинов продолжил составлять протокол:

«Прибыв на место обнаружения трупа по адресу: г. Москва, Второй Тружеников пер., д. 2/3, кв. № 32, в присутствии понятых Неумывайкина…»

– Ваше имя, отчество? – обернулся следователь к понятому.

Глаза Неумывайкина сначала открылись, потом округлились, и он со стула опрокинулся на пол.

– Лазарь Моисеевич, – подсказал Завадский, вернув его тело на стул, и обратился к врачу: – Дмитрий Сергеевич, спирт есть?

– В чемоданчике.

– Лазарь Моисеевич, – пробормотал Михаил и тихо спросил Завадского: – Еврей?

– Он самый. Колено Виниаминово. Когда трезвый, всегда так представляется: Неумывайкин Лазарь Моисеевич из колена Виниаминова. От слова «вино», а не «Вениамин».

Капитан Завадский намочил ватку спиртом и сунул под нос Неумывайкину.

– И пьет? – дивился следователь.

– В России все пьют: и евреи, и немцы, и чукчи. Все! Одно слово: россияне.

Лазарь Моисеевич вдохнул спирт и пришел в себя.

– Держи! – Капитан поднял руку несчастного понятого, вложил в нее тампон и поднес к лицу.

Неумывайкин еще пару раз глубоко затянулся, и девяносто шесть градусов сделали свое дело. С этого момента он смотрел на все происходящее, не отрывая вату от носа, как бы через легкий флер.

– Адрес? – спросил капитан, хотя и так прекрасно этот адрес знал; спросил, чтобы убедиться – очухался тот или нет? – Второй Тружеников переулок, дом 2/3, квартира… Не расслышал, – наклонился к понятому Завадский, переводивший его невнятное приглушенное бу-бу-бу. Неумывайкин опять что-то буркнул. – Квартира 8. Молодец! В обморок больше не падать! Подпись под протоколом потребуется. Понял?

Неумывайкин кивнул: понял.

– Следующий! – закончил писать Смолянинов.

Капитан выглянул на лестничную площадку:

– Антипкин! Ко мне!

В квартиру протиснулся высокого роста субъект, прихрамывающий на правую ногу из-за ее укорочения, и с дебильным выражением лица.

– Антипкин Анатолий Петрович, – отрекомендовал Завадский.

Следователь склонился над протоколом:

– …и Антипкина А.П., проживающего по адресу… – Не поднимая головы, Михаил ждал, что второй понятой подаст голос.

Гражданин Антипкин молчал, во все глаза разглядывая мертвое тело.

Михаил вскинул на него глаза:

– Антипкин! Адрес!

– А? – встрепенулся тот. И опять уставился на Огаркова. – Рекламная пауза! – вдруг гаркнул он и судорожно открыл рот.

Глаза Анатолия Петровича затуманились, заволоклись прозрачной дымкой, и он начал терять сознание, которого у него и без того было немного.

– Стоп! – подпер его капитан. – Так и дыши пока. – Опять оторвал кусочек ваты, намочил его в спирте и протянул хромоногому, удостоверившись в который раз, что чистый спирт – самое чудодейственное средство на свете. Только нюхнул – и смерть не страшна! Но на всякий случай под понятого Антипкина стул все же подставил. И пригрозил: – Ватку не сосать! Спирт древесный.

Михаил смотрел с сомнением на Анатолия Петровича. Капитан это сомнение по поводу умственных способностей понятого уловил и заверил следователя:

– Дееспособный малый.

Михаил хмыкнул, но продолжил писать:

«…с участием судебно-медицинского эксперта – врача Фролова Д.С. произвел осмотр трупа и места происшествия.

Осмотром установлено: труп мужчины находится в комнате 22 кв. м. Лежит на диване, слева от входа против балконной двери на спине. Голова лицом повернута влево, к стене. Обе руки вытянуты вдоль туловища. Ноги вытянуты. На трупе трикотажная майка белого цвета…»

– Гляньте-ка! – Завадский присел на корточки. К нему подошел эксперт и тоже присел. Из-под тумбочки они вытащили пачку сигарет «Мальборо». – Ничего себе! Огарков – и «Мальборо»! Ну, – повернулся он к двум полуживым кроликам на стульях, – что курил покойный?

– «Бэломоркэнал», – прохрипел Лазарь Моисеевич.

– Стоп! – Завадский ринулся из квартиры.

– Вы куда? – спросил его в спину Михаил, но капитан даже не обернулся. Смолянинов прикинул на глаз расстояние и записал:

«В двух метрах справа от трупа под тумбочкой для постельного белья обнаружена пачка сигарет «Мальборо».

Эксперт пинцетом осторожно открыл пачку:

– В коробке находятся три сигареты «Мальборо». Здесь же три окурка от вышеупомянутых сигарет, один из них выкурен на одну треть, две другие целиком. И зачем он сюда их складывал?

– А как фантики от конфет. Записано. Что еще?

– На стуле рядом с кроватью половина стакана с прозрачной жидкостью. – Эксперт в перчатках взял стакан и понюхал. – Без запаха, возможно, с водой, и упаковка с лекарством, на этикетке надпись: «Антимицин». Упаковка кассетная. В кассете в наличии восемь таблеток. Две ячейки пустые…

Вернулся Завадский, наклонился к уху следователя и зашептал:

– Мокрухтин курил «Мальборо». Только «Мальборо».

Смолянинов догадался, куда бегал капитан. К Зинаиде Ивановне. Она-то уж привычки Мокрухтина знала досконально.

– Дмитрий Сергеевич, – обратился он к врачу, – приступим?

Тот как ждал приглашения: вытянув впереди себя руки в резиновых перчатках, эксперт пошевелил пальцами – и перед понятыми поплыла комната. Даже древесный спирт не помог.

Глава пятая

В вестибюле особняка в кресле перед помещением охраны вновь сидел георгиевский кавалер и редким гребнем расчесывал белую бороду.

Евгения вошла и остановилась от неожиданности. Неужели кто-то из представителей власти почтит их сегодня своим вниманием? Вчера Барсуков не заикался об этом. Значит, маловероятно. О подобных визитах бывает известно заранее.

Дед встал, отложил гребень, склонил седую голову в приветствии и по-военному четко и громко сказал:

– Здравия желаю, Евгения Юрьевна!

– Рада вас видеть, Матвей Иванович, – откликнулась Евгения. – Вы только на сегодня?

– На неделю, а там – в зависимости от диспозиции.

«Что-то случилось!» – пронеслось в ее голове. Пока поднималась на четвертый этаж, перебирала в уме возможные варианты, а перебрав, пришла к заключению, что раз заменили все смены охранников, то дело в них самих. Восемь человек одновременно плохо работать не могут. Дело тут не в работе. Нет, в работе! Находясь на работе, они видели что-то такое, что видеть не должны. Все восемь видели? Может, и не все. А убрали всех. Очень серьезно.

Позвонить она не успела, как металлическая дверь в офис начала открываться.

«Георгиевский кавалер предупредил, – промелькнуло в сознании Евгении. – Его просил Барсуков. Раз ее ждут – проблемы у них».

Таечка молотила по клавишам компьютера и только кивком показала на кабинет президента.

Евгения постучала.

Барсуков открыл сам, секретарше бросил:

– Нас нет. – И дверь за Евгенией закрылась.

Она стояла и глядела на «Черный квадрат» Малевича: все правильно – никаких гостей. Барсуков наедине со своими думами, раз даже не предложил ей сесть, что тоже было нехорошим признаком. Евгения не стала ждать, когда шеф очухается, и направилась к креслу.

– Мокрухтина убили, – прозвучало ей в спину.

Евгения застыла. Барсуков подошел к ней и, заискивающе глядя в глаза, спросил:

– Ты, надеюсь, не думаешь, что убил я?

– Нет, не думаю, – мгновенно ответила Евгения, и Барсуков несколько успокоился, завернул за стол и плюхнулся в кресло.

Отдельные элементы мозаики начинали складываться, Евгении не хватало лишь деталей для полной картины.

– Как вы узнали?

Барсуков ответил без обиняков:

– По своим каналам. Мне позвонил человек, который должен был организовать нашу встречу, и сообщил, что все отменяется. Я так понял, он не знает, что встреча состоялась без его участия. Мокрухтин, видать, решил действовать сам. Я совсем не ожидал, что он придет с деньгами. Чистая импровизация с его стороны. Ну а кто ж от денег откажется? Теперь не знаю, как быть?

– А что вас, собственно, волнует? Судьба Мокрухтина?

– Да черт с ним, с Мокрухтиным! – взвился Барсуков. – Мокрухтин не сам по себе. Ты уверена, что это его деньги? Правильно головой мотаешь – не уверена.

– А чьи? – поинтересовалась Евгения.

Вопрос остался без ответа. Маленькие карие глазки сузились еще больше и впились в молодую женщину. Страх читался в них, животный страх.

– Если деньги не его – вернем, – невозмутимо сказала Евгения, и улыбка едва-едва тронула ее губы.

Барсуков поразился спокойствию своего директора. Ни один мускул не дрогнул на женском лице. Неужели не боится? Он всю ночь не спал и жене спать не давал. А ей хоть бы хны! Не осознает опасности? Такое невозможно. Вообще он заметил, как она изменилась за последнее время. Он и раньше ее не всегда понимал, а сейчас совсем не понимает. Все осталось прежним: лицо, глаза, улыбка, манера говорить. И все изменилось. Изменилось выражение лица. Проскальзывает другое, незнакомое ему. Моментами ребенок исчезает, и на его месте появляется кто-то, кого Барсуков не знает.

Ему до сих пор казалось, что это он вылепил из вчерашней студентки с лицом ангела человека, как он его понимает. Но на него в данный момент смотрел не ангел, не человек, а нечто запредельное. И это нечто не боялось ни его, ни Мокрухтина, ни тех, кто за ним стоит.

«Какая женщина! – восхитился Барсуков. – Плевать она на всех хотела! В том числе и на меня. И не потому, что неадекватно оценивает ситуацию, а потому, что перешагнет – и дальше пойдет. Мне кажется, я ее боюсь!»

Вдруг зеленые глаза потеплели, в них заплясали солнечные блики, и Барсуков решил: «Показалось».

– Вы не пустили деньги в оборот? – перед ним была прежняя Евгения.

– Нет! Как чувствовал. Только конвертировал. В депозитарии Банка развития столицы лежат.

– Тогда какие проблемы, Сергей Павлович?

Барсуков раздумывал и барабанил толстыми пальцами по брюху, как по барабану: бум, бум, бум-бум, бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум. Шопен. Похоронный марш. Думы невеселые.

– Знаешь, как они рассуждают: кто шляпку спер, тот и старушку кокнул.

«Нет, Сергей Павлович, в тех кругах, из которых вышел господин Мокрухтин, так не говорят! Про Бернарда Шоу не слышали, о сленге английских кокни понятия не имеют, по телевизору смотрят лишь порно и боевики. Знакомо им совсем другое слово: замочить!»

– А вы не ждите, когда на вас выйдут, – сказала Евгения. – По своим каналам отыщите хозяина денег.

Шеф молчал, и молчание его было красноречивее всяких слов.

«Вот где камень преткновения, – поняла Евгения. – Боится, что засветится. Или не хочет отдавать? Надеется, что проскочит. Дурак! Не ожидала. Мало сам подставляется, так еще и меня подставляет».

– А зачем охранников сменили?

– Вдруг следствие заинтересуется – где он был перед убийством? И выйдут на наш след.

«Уже заинтересовалось, Сергей Павлович, уже заинтересовалось. Но дед в ливрее – это неплохо, совсем неплохо. Мокрухтина он знать не знает, слышать о таком не слышал».

– Да, вы правы. Георгиевский кавалер его не видел, – согласилась Евгения. – Еще какие-нибудь неприятности?

– Да вроде, кроме грядущего солнечного затмения, никаких.

– Тогда пора подумать о канамицине. Толстолобик наверняка успокоился по поводу поиска адресата его лекарства. А нам нечего тянуть. Сроки на исходе.

– Ты права. – Барсуков потянулся к записной книжке.

На память он не помнил ни одного номера. Книжку открыл – ничего не видит. Очки забыл. Полез в карман пиджака. В кармане нет. Оглядел массивный стол под дуб. Перед ним груда бумаг. Начал руками шарить под листочками. Наткнулся. Водрузил на нос, нашел в книжке номер и указательным пальцем, который был больше кнопки, начал нажимать цифры.

С первого раза набрать нужный номер у шефа никогда не получалось. Пальцы были слишком толстыми. Он нажимал не одну кнопку, а две зараз. Номера высвечивались на экране даже не десятизначные. Иногда экрана не хватало. Президенту надоело мучиться, он взял карандаш и только им смог правильно набрать номер.

Ему ответили:

– Приемная управделами мэрии.

Барсуков сначала надел на лицо улыбку и лишь после этого сказал:

– Здравствуйте, Любовь Аркадьевна. Президент компании «Экотранс» Барсуков вас беспокоит. Могу ли я переговорить с Анатолием Борисовичем?

Секретарша что-то заверещала.

– Я понимаю, понимаю. – Барсуков аж закрыл глаза от понимания момента. – Только два слова. Обещаю.

Поскольку шеф трубку не положил, то продолжение следовало.

– Анатолий Борисович, как здоровье? Это самое главное. Врачи что говорят? Не верите? Да, конечно, на них во всем полагаться нельзя. Если сам себе не поможешь, никто не поможет! Мне очень требуется ваш совет.

В дверь кабинета постучали. На пороге стояла Тая с факсом.

Евгения приложила палец к губам. Секретарша на цыпочках подошла к ней, отдала бумагу и тихонечко вышла.

– Буду, – обрадовался Барсуков и положил трубку прямого телефона. – Евгения Юрьевна, не в службу, а в дружбу, купите коробку конфет для секретарши и что-нибудь эдакое для ее начальника, а то Малиныч на задании. Что за факс?

– Ульяновск. Я звоню Ивану?

Барсуков довольно потирал руки:

– Звони, звони!

Номер пейджера Ивана она помнила наизусть. Казалось, разбуди ее ночью, и она безошибочно его назовет. Хотя, кроме этого номера и имени «Иван», больше о нем Евгения ничего не знала. Впрочем, и имя могло быть ненастоящим.

– Пожалуйста, для абонента 15620. Жду звонка. Евгения.

Через час после короткого телефонного разговора с Иваном в супермаркете на Новом Арбате Евгения выбирала «эдакое» в винно-водочном отделе. Управделами мэрии Анатолий Борисович Брахин потреблял два вида лекарств. Когда доверял врачам – сердечные, а когда не доверял – спиртное. И то и другое ему регулярно поставлял Барсуков. Сердечное – американские таблетки, очень дорогие, поэтому сам управделами на них свои кровные не тратил. Барсуков же имел их про запас, в шкафу вместе с портретами они лежали на полочке и ждали своего часа. Сейчас их час не пробил. Врачи, очевидно, в очередной раз предлагали управделами мэрии «шунтирование сердца вследствие его коронарной недостаточности», а Анатолий Борисович противился, не будучи уверен в результате операции. Выжить-то он выживет, но на кого похож станет? Ни бе ни ме, ни встать ни сесть! Такая перспектива его не устраивала, и он прибегал к испытанному средству.

Евгения познакомилась с ним по воле случая. Случай тривиальный – Барсуков заболел. Шеф лежал дома с температурой под сорок, с ангиной, и жалобно скулил в телефонную трубку, что если она не провернет одну операцию, то сделка сорвется. Евгения провернула с помощью Анатолия Борисовича.

А Барсуков сошелся близко с управделами, потому что сам был не дурак выпить. Но перепить бывшего кагэбэшника ему не удалось. После первой попойки в азербайджанском посольстве Барсуков в офис не явился. И на следующий день не пришел, по телефону промычал нечто невразумительное. Лишь на третий день опухшая физиономия шефа показалась на работе. Но работать он не мог. Евгения непрерывно поила его зеленым чаем для промывания внутренностей, а Таечка пичкала пенталгином от головной боли. Барсуков стонал при каждом резком движении и причитал:

– Чертов кагэбэшник! Бездонная бочка! Он мне хвастался, уговорив две бутылки водки, что в КГБ их учили правильно пить, не хмелея. Ой! Ноги не слушаются, а он все заливает внутрь. Я думал, что больше меня никто выпить не сможет. Какая наивность! У! Представляешь. – Барсуков повернул голову к Евгении и застонал: – Мууууу! Я назавтра в руинах лежу, а этот субчик как ни в чем не бывало в мэрии сидит. Смеется, мерзавец. Хочешь, говорит, я тебе повторю, что ты вчера говорил? Повтори, говорю. И он выдал. Чуть ли не слово в слово. Вот сволочь!

С того дня Барсуков хоть и пил с ним регулярно, но больше не разглагольствовал по поводу жизни, политики и миропорядка. Только водка и женщины – вот две темы, достойные внимания.

Когда Евгения попросила самую большую бутылку водки «Смирнов» размером с бочонок, продавщица растерялась, не зная, как ее поднять, извинилась и пошла за подсобным рабочим. В сопровождении работяги в зеленом фирменном комбинезоне, тащившего покупку, Евгения возвратилась к своей «Оке», отблагодарила грузчика десяткой, тот был премного благодарен, и вернулась в офис.

«Волга» Барсукова въехала во двор мэрии и припарковалась у чугунной решетки особняка градоначальника. Шеф, пыхтя, вылез, захватил коробку шоколадных конфет в пластиковом пакете и вошел, отдуваясь, в подъезд.

– Паспорт, – потребовал охранник, отрываясь от экрана монитора. Не только парадный вход, но и весь двор просматривался.

Барсуков достал потрепанную книжицу уже далеко не красного цвета с обгрызанными углами. Охранник брезгливо начал листать. Фотография была только на первом листе, снятая еще в студенческие годы. Эх, какое было счастливое времечко, когда он учился в инязе на Остоженке! В молодом человеке с эспаньолкой с трудом угадывался разжиревший Сергей Павлович. Листы паспорта пожелтели и были залиты какой-то дрянью. Чернила расползлись, а там, где должна была быть подпись владельца, красовалась большая клякса в виде инфузории-туфельки с ножками. Ножки Барсуков пририсовал уже сам, развлекаясь. Охранник, в надежде обнаружить более позднее изображение хозяина документа, листал странички, которые из паспорта свободно выпадали.

– Паспорт надо менять, – внушительно произнес охранник.

– Меняю, – с готовностью откликнулся владелец. – В понедельник в милицию иду.

Сколько Евгения Барсукова знала, столько он его и менял. Иногда говорил, что уже сфотографировался. Другой раз – завтра идет в паспортный стол за новым. Однажды он попросил Таечку проклеить ему странички, но та это сделала так неумело, что Барсуков разнервничался, раскричался: такой хороший паспорт взяла и испортила! Он его из пасти Рекса вырвал!