Текст книги "Все свободны!"
Автор книги: Екатерина Юрьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Лена была так увлечена своей радостью, что мысль – почему вдруг, ни с того ни с сего, ее возлюбленный супруг вполне спешно отправляет (или отпускает) их отсюда, не посетила ее светлую голову. Она с таким азартом взялась за сборы, что опять не заметила спешки, с которой Юра уже устроил им дом рядом со Шварцами, а Лизу определил в школу, хотя это сделать собиралась она сама.
Лена принялась названивать зарубежным клиентам и партнерам, друзьям, которые в одночасье сделались ее соседями. Она снова и снова планировала поездки, и так у нее расписанные на год вперед. Только ездить теперь ей будет ближе и, как она себе внушала, комфортнее. Интересовалась погодой и всякими другими глупыми мелочами, которые ей были отлично известны.
В душевной суете и радостных размышлениях миновала та неделя, что была положена на сборы, и в результате Лена решила вообще не брать с собой никаких вещей. Зачем надрываться, когда там можно без проблем купить все? Все новое, как новая жизнь. Юра обещал приезжать почаще, и она была уверена, он сдержит слово, потому что очень любит Лизоньку, да и их собственная связь в последнее время тоже обострилась в сторону первородного напряжения. Лена знала, что причина – в появлении Васи в их жизни и даже семье. Оно и придало такой странный эффект влюбленности и даже страсти их устоявшимся добрым и нежным отношениям.
Буквально накануне отъезда Юра рассказал о разговоре, который состоялся у него с родителями. Лена немного расстроилась. Не понравилась ей и история с Марусей, которую она тоже припомнила. Лена была вполне скрытной и не радовалась лишней осведомленности даже близких людей. Все свое она оставляла в себе и для себя.
– Знаешь, я подумала, что мои, если б были живы, вряд ли бы так вяло, как твои, отреагировали на всю эту нашу ерунду. – Она засмеялась. – Они бы всего этого просто не пережили. Смешные…
Юра понимал, что это правда. Пожалуй, Ленин папа гонялся бы за ним, собственным зятем, а потом за ней, собственной дочерью, по поселку с обрезом, страшно матерясь и даже постреливая в воздух. А Ленина мама от ужаса, наверное, захлебнулась бы в собственной ванной, из которой эта любительница чистоты в последние годы на сушу выходила крайне редко. Он представил себе это настолько живо, что понял – Ганнушкина, пожалуй, и вправду пришлось бы вызывать.
– Надеюсь, мои старички не устроят тебе такой разборки, когда вы с Лизонькой поедете к ним прощаться? – Он улыбался, лаская любимую жену. – Хватило с них и нашего мордобоя. – Они целовались. – Леночка, прости, я, конечно, понимаю весь идиотизм ситуации, которую создал…
– Не бери в голову. Я и так знаю, что меня ты никогда не обидишь. Живи и радуйся. – Волнуясь в Юриных руках, Лена сама себе удивлялась. Раньше такого благородства она, пожалуй, себе бы не позволила. А сейчас эта странная свобода ей стала даже симпатична. И почему-то вовсе не коробила ставшая такой необычной ее личная жизнь. Этого ведь и не придумаешь, пока оно само собой не выпадает из колоды.
Лена собрала себя в дорогу и, к собственному удивлению, была спокойна и счастлива. Неожиданно оказалось, что в этом городе даже попрощаться ей было особенно не с кем, что ее не расстроило нисколько. Потому что здесь она любила только своего Юру.
Они присели на дорожку, как положено по местному обычаю, и Лена, вздохнув, поднялась и направилась к двери. Максим уже перетащил пару сумок, что все-таки сложились в путь, в машину и ждал, прогревая двигатель. Было очень холодно. Лена опять порадовалась, что буквально через несколько часов сменит колючий холод родных пенатов на тепло близких ее душе краев. И надеялась, что надолго.
Юра летел с ними. Ему хотелось как-то хотя бы начать обустраивать своих девочек. Взрослые были возбуждены, и только Лиза немного грустила. Она совсем не понимала родительских настроений. Потому что, в отличие от них, не делала разницы – здесь или там. Для нее это было единое пространство ее жизни. Она спокойно устраивалась и существовала в разных мирах, куда помещали ее мама с папой вместе или каждый в отдельности, и никогда не думала, что миры эти такие разные – как понимали это ее родители. Лиза грустила, потому что ей показались странными баба с дедой, которые почему-то чуть не плакали, провожая ее с дачи, хотя ведь до того она с мамой – часто, реже – с папой, уезжала, и в этом не было ни новости, ни расставания. Теперь втроем они гуляли по лесочку, где в снегу были расчищены тропинки, и деда вспоминал, какой огромный белый они нашли под елкой прошлым летом. А баба все утирала глаза платочком, комкая его в нервных руках, и причитала почему-то: бедная девочка. Светлана Петровна думала, что, бог даст, также ее внучка будет когда-нибудь здесь прогуливаться уже со своими внуками и рассказывать им о том, как когда-то выносили стол к сиреневым кустам и пили чай с клубничным вареньем, которое ее бабушка варила по старинному, еще своей бабушки рецепту. И в этой затянувшейся прогулке была странная тоска, которую их маленькая внучка пока не понимала.
Лизонька грустила еще и потому, что, как и папа, любила зиму, мороз, ранние сумерки и не очень рвалась уезжать от сугробов и снеговиков, которые и так скоро растают. Она не понимала, почему их так спешно и бессмысленно надо бросать именно сейчас. Но девочке, как и ее маме, нравились теплое море, сладкие фрукты, цветы, пальмы и разные ракушки, которые горами валялись потом у нее в детской.
Она чувствовала мамино эйфорическое волнение и возбужденное папино беспокойство. Лиза, ребенок впечатлительный и тонкий, ощущала уже новую нить, которую начала выплетать ее жизнь. И это будоражило детские чувства. Она смотрела в иллюминатор, и когда самолет оторвался от земли, улыбнулась уходящему от нее снегу.
Шварцы встречали Скворцовых в аэропорту. И ожидание их было лихорадочным. Аркаша, Юрин старый приятель, понимал, как и его жена Ксения, что теперь на их хрупкие плечики, которые они еле спасли, убежав из нищей России в девяностых от страха расправы и прихватив с собой надерганное впопыхах и разборках состояние, взвалена новая ноша и ответственность. Они были рады принять Лену и Лизу. С удовольствием хотели повидать и Юру, который, ссылаясь на дела, редко заглядывал к ним. Шварцы не сомневались, что этот переезд – такой мгновенный – не случаен. Что-то произошло или происходит у Юры весьма неприятное. Аркаша не припомнил, чтобы в те, самые тяжкие для него самого времена, когда он ломанулся из России не раздумывая, Скворцов так беспокоился о безопасности своей семьи. Чтобы вот так выслать жену и дочь оттуда практически в один день. Все эти несвязно и бессознательно бурлящие в голове соображения и рождали лишнее возбуждение.
Скворцовы тоже были взбудоражены, но оба по-разному. И поначалу Аркаша не обратил на это особого внимания – перелеты, даже частые, не приносят покоя. Из машины через стекло Лена радостно оглядывала улочки и уголки любимого ею городка. Юра тоже любил Каталанию. Он был уверен, что, пожалуй, только каталанцы более других похожи на русских. По лихости и залихватству. По умению видеть и слышать. Ими рулила та же художественная фантазия. Поэтому даже их архитектура и живопись были близки ему. Словом, каталанцев он понимал и даже чувствовал. И очевидно, что если уж куда-то когда-то поехал бы надолго, так только сюда. И сейчас был искренне рад, что снова попал в Каталанию, хотя действительно давненько уже не выбирался.
Сделав кружок по городу, они подкатили к небольшим пригородным особнячкам, запрятанным в садики. И вошли в другую жизнь.
На следующий день решили прогуляться и первым делом отправились к знаменитому собору, который не менее знаменитый архитектор построил как будто бы из песка. И весь мир расположился вокруг, словно та песочница. Сверху смешно было наблюдать, как внизу копошились человечки, как они кружили и, словно в воронку, затягивались внутрь. А потом, выбиваясь струйками, разливались в маленькие улочки и растекались по городку.
– Смотрите, смотрите, шарики к нам летят. – Лиза потянулась к вырвавшимся из рук неловкого продавца цветным гроздьям воздушных шаров. Поднятые ветром безумные зайчики и птички, абсолютно одинаковые хоть в Америке, хоть на Чукотке, миновали Лизины ручки, промелькнули мимо песочных башенок, откуда все так же тянулись к ним, и унеслись. Тянулись к шарикам и ручки от земли, и, хотя люди были далеко внизу, вздох восторга, радость общего движения передавались в воздухе и быстро набирали высоту. Когда шары, сделавшись крошечными, унеслись в самую высь, все восторженно замерли, как бы застыли в единой молитве, едином призыве, порыве к чуду. Скворцов, которому чудес хватало и в жизни, надел солнечные очки, но тоже следил за болтающимися в этом нестерпимом солнце шариками. Он обнял и прижал к себе свою любимую девочку. Лиза тоже обхватила его, а затылок засунула под мышку, по его телу почти что судорогой прошла теплота.
Они спустились и вышли в улицы, подхваченные туристическим потоком, двинулись навещать другие творения того же архитектора, на которые прибывают поглазеть со всего мира. В парке фантастические звери из цветной керамики купались в брызгах воды, рвущейся их омыть или напоить. Фантастические деревья, стволы которых были сложены из камешков, стояли, словно слоновьи ноги. Бесконечно спускаясь и поднимаясь по террасам парка, они блуждали в лабиринтах красоты, и не хотелось разговаривать, пока стояли вокруг это совершенство, покой и тишина. Скворцов понял, что именно этого покоя все недостает его организму, хотя он и стал заплывать туда изредка и даже потихоньку обустраиваться, вытесняя суетность. Но какой путь еще предстояло прошагать навстречу гармонии, не было известно никому. В том числе и самому Скворцову, который много чего уже познал и освоил в этой жизни.
Выходя из парка на площадь, они вдруг увидели шарики, наверное, те самые, что утром так легко пролетели у собора, – не могли же все продавцы шариков в городе вдруг стать такими неловкими. А сейчас ветреная судьба запутала их в деревьях, и они беспомощно болтались в цепких ветках. Шарики всё дергал и дергал принесший их сюда ветерок. И чуть дальше за рвущимися надувными игрушками, указующими направление взгляда, открылась им речка. А за речкой они увидели веранду и проследовали к ней. Хотя и было не совсем тепло, на огромной веранде по-над рекой, освещенной солнцем, расположились влюбленные парочки и мамы со своими детишками. Приметили и группу пап с малолетним потомством, они потягивали, развалясь, пивко или местную горькую наливку. Лена и Юра почувствовали себя вдруг теми влюбленными парочками, теми же мамами и папами с детишками, всеми сразу. Присели и, попивая винцо, принялись наблюдать за шумным течением реки, что клокотала под ногами, и солнечным светом, выпадавшим из зенита. Горластыми собаками, отстаивающими свои местечковые интересы, и возней голубей из-за хлебной крошки. Они будто впали в забытье и ничего не слышали, потому что все уже произошло.
Вечером отправились к Шварцам. Об этом договорились еще накануне. Идти в общественные питейные заведения никому не хотелось. К тому же Ксения обещала накрыть былой стол. Чтобы вспомнить, как все когда-то бывало. По пути супруги зашли купить что-нибудь к этому столу. И Скворцов окончательно понял, что, хоть и пытался захаживать в супермаркеты в последнее время, нигде не справлялся с этим хорошо, ну кроме покупки дорогих подарков в бутиках, конечно. Вася была права, в остальном Максим, несомненно, был надежней. Прогуливаясь теперь вдоль иностранных витрин, наполненных изысканной выпивкой, Юра все не мог сообразить, что бы такое купить, чтобы развлечься. И придумал абсент, никогда им не любимый. Он не понимал всей его прелести, про которую слышал и читал. Тот самый абсент, якобы взрастивший всю европейскую культуру первой трети прошлого века. В общем, с этим путаница, потому что легенды сочинили обитатели Канского приморского бассейна, вообще претендовавшие на культурное первенство. Но, по слухам, особо полюбила этот питательный продукт все-таки русская эмиграция. Как и сигареты «Житан». (Говорить надо в нос.) Потом, вероятно, с напитком – или с людским сознанием – что-то приключилось, и целебный нектар перестал производить впечатление на умы и души его почитателей. Но произошло это уже к концу века. Поэтому, наверное, у Скворцова, которому всегда требовалась немедленная отдача, мгновенный эффект, так сказать, и не прижился целебный абсент.
Возникшая перед ним Лена застала его с пустыми руками.
– Ты что, совсем разучился покупки делать самостоятельно? Хорошо еще с подарками кое-как справляешься, – засмеялась она. – Итак, пришла помощь, что ты надумал?
– Знаешь, проблема выбора меня погубит. Я хотел абсент купить. Это все-таки чисто их примочка.
– Была. Ты точно выпал из контекста. Здесь абсент давным-давно запрещен законом. В баре где-нибудь еще не попроси паче чаяния, попадешь в полицию.
– Почему?
– Признали наркотическим и галлюциногенным средством. Поэтому.
– А почему тогда у нас его навалом. Говорят.
– У нас же всегда всякого говна навалом. И потом, как я предполагаю, этот наш абсент – уже как бы облегченный вариант, хотя крутят его как питейную легенду. Все желают попробовать то, о чем можно потом, за отсутствием, с грустью вспомнить. Словом, глюков абсент уже тыщу лет не дает. Выхолощенный синтетический продукт. Поэтому тебе абсент и не понравился. Вот так, дорогой. Ты же предпочитаешь все натуральное.
– Слушай, а ты, оказывается, отлично разбираешься в крепких напитках. Не замечал за тобой этого раньше. А что тогда возьмем?
– Если ты хочешь удивить чем-то чисто местным людей, которые живут здесь сто лет как сомелье, рекомендую вспомнить, что здесь очень неплохой бренди. Помнишь черненьких бычков, что рекламируют его вдоль дорог? А также Ксения шампанское любит. В Каталании производят лучшее в Европе – ты же должен еще что-то помнить из далекой юности. Кстати, полетишь на родину, в дьюти-фри не забудь Ваське в подарок этот бренди купить. Она оценит.
– Ты очень заботлива.
Тут удалось поскандалить с Лизой, которая требовала себе каких-то кукол, наполненных дурацким мороженым, а потом еще пирожков и пирожных, понимая, что только расслабленных родителей можно смело брать в свои руки.
– И еще колы. Я хочу кока-колы, папа, – капризно голосила девочка.
Юрий Николаевич поморщился. Почитатель всего естественного и натурального, как метко заметила его жена, он был категорически против этих «новых» продуктов, тем более когда речь шла о привычках его дочери.
– Лизонька, – он присел перед ней на корточки, – слушай и запоминай. Если когда и пить колу, то только с ромом в коктейле. Лишь в таком виде я позволю тебе эту дрянь, когда вырастешь, девочка моя. Поняла? – Понурый ребенок потащился вслед за веселыми родителями.
Итак, выбор был сделан. Покупки оплачены. И вот Скворцовы уже вваливались к Шварцам. На столе наблюдалась рыба и всякая другая морская ерундистика, которая в изобилии водится в местных водах. У Шварцев было хобби. Они регулярно ездили на морской рынок, где ранним утром с корабликов и крошечных рыбацких шхун сгружали огромные открытые контейнеры, усыпанные льдом, со всяческой нечистью – тушками, телами и ракушками. Еще живая нечисть копошила загадочными частями своих тельцев, хватала воздух ротиками, жабрами и другими дырочками, выпучивала глазки, таращась, вероятно, в первый, и точно уж в последний, раз на солнечный свет и невиданных чудовищ – людей, что подняли ее из родных пучин. Шварцы все это обожали. Они обожали выбирать все это своими ручками, болтать с рыбаками, присоленными морем и тяжелой жизнью на этом море и слушать их завиральные рассказы о фантастическом улове или фантастической рыбине, попавшей в сеть, или фантастическом спасении во время шторма, а того хуже и интересней – кораблекрушении. Вот оно, настоящее море. Вот она, настоящая жизнь. Да и кому, скажите, такое не понравится?
Словом, когда явились Скворцовы, все приобретенные Шварцами морские глупости, в том числе и рассказы, были уже готовы. Дети шуршали в детской, Лиза рассказывала Женьке, младшему Шварцу, про его родину, которую тот видел только на фотках и видео. Она выливала, а он впитывал все ее хоть и детские, но настоящие живые впечатления.
Его родители в силу обстоятельств давно забыли дорогу назад и даже на экскурсию не желали отвезти туда сына. Он получал письма и картинки от братьев – троюродных и четвероюродных, с которыми был не только знаком, но и подружился, потому что те регулярно прибывали к ним на каникулы. Ему нравились и их рассказы, и фотографии, но он никак не понимал, не видел всей прелести и очарования той страны, родины, которыми наполнялись, сильно напившись, даже его родители. Они хоть и боялись далекой и брошенной впопыхах земли, но хотели ее и ее настроения. Видимо, что-то тянуло туда, как тот незапамятный доисторический интерес, что подогнал Адама к Еве, а писателя к бумаге. И большой уже Женька смотрел в рот маленькой Лизе, пытаясь найти разгадку, наполняясь странным возбуждением, которое все шло из нее до раннего утра, потому что их развеселые родители совершенно о них забыли.
Взрослые так же щебетали, как и их чада, вдохновляясь друг другом. Так щебетали, как бывало в их доперестроечных квартирках. Для этого и собрались эти русские в этих особняках в таком ожиданном месте.
– Слушай, Юр, а что ты так быстро сваливаешь? Побыл бы недельку-другую, – предложил Аркаша. – У тебя же там, в общем, все налажено. Не зря же столько лет вкалывал.
– Аркаш, все не так просто.
– Тогда и правда, вали быстрее. Быстрее соскучишься.
– Скучать он там будет. Смешной ты, Аркаша. У него там женский тыл. Васечка. Эмигрирует с ней в свою загорную ссылку или чатскую – я запамятовала. Ты, Юрочка, про нас только там не забывай. Мы ведь тоже скучаем. – Лена засмеялась. Шварцы переглянулись.
Запасшись выпивкой, мужчины удалились в кабинет. Скворцов, не скрывая, пересказал Аркаше без утайки все перипетии с Сеней. Юра очень доверял Аркашиной интуиции, хотя в последние годы как-то успешно обходился и без нее. Аркаша не был доволен услышанным. Он знал, что в запале Сеня способен на многое и впопыхах может натворить всяческих чудес. Он понимал, что высокая волна, если погонят, может докатиться и сюда. Хотя пока общая канва этого не диктовала. Поэтому и до полных чудес, он надеялся, еще может быть далеко. Словом, все сказанное ему не понравилось. Аркаша отмахнулся от дурных мыслей.
– Бог с ними уже с делами. Разделаются как-нибудь. А что, скажи, за женщина у тебя? – любопытствующий Аркаша поправил очки. – На что вы там так активно намекали?
– Не намекали вовсе, а говорили прямо. Да ты не бери в свою голову, пока она у тебя еще одна. Вот мне Максимка – помнишь моего охранника? – сказал, что у меня уже два чердака под одной крышей. Смешно, правда? – И Скворцов в трех словах объяснил Аркаше свое новое положение. А также положение Лены и Васи. Аркаша, как и все немногие, знавшие историю скворцовской семьи вообще, был немало удивлен. Пожалуй, впечатление даже можно было назвать сильным – как все порой услышанное или случившееся под раннее и нетрезвое утро, когда особо обостряется восприятие. В какой-то момент Юриного повествования Аркаша даже подумал, что тот просто напился и не то что бредит, но гонит лишнего. Все было как-то невероятно. Вообще говоря, скворцовский семейный либерализм ему никогда не нравился. Он мог дать сам себе свободу, да и то не очень хотел, но чтобы его Ксения так же свободно, как скворцовская Лена, всю жизнь гуляла по окрестностям… Поэтому Ксения строго сидела дома под замком. Аркаша даже не успел представить себе, что такое – хотя такого-то никогда, но хоть подобное – могло бы произойти в их семье, потому что еще сильнее его изумила Ленина позиция, которая, по всему видно было, ей самой казалась здравой. Он, конечно, понял, увидел это, она чуть ревновала мужа, но ревновала как-то добродушно. Как будто это была не ее жизнь, а чужая игра. Колыхания благостного настроения шли от нее. Не было похоже, чтоб она смирилась, – Лена вообще была не из смиренных. Он заметил другое, и это теперь его потрясло, ей все это явно нравилось. Аркаша находился в полном смятении.
– Юр, слушай, и как ты сам-то себя чувствуешь? – Аркаша искренне не понимал Юриного состояния и сделал попытку вернуть друга к каким-то реалиям, по крайней мере, ему самому понятным.
– А представляешь, Аркашка, я чувствую себя отлично. И не очень помню, как жил раньше – буквально пару месяцев назад. Понимаешь меня? Нет?
– Тогда у тебя не только два чердака под крышей, у тебя еще и башня сверху была, но ее снесло. Вот что я тебе скажу. Впрочем, – заметил он, – о душе нам пора подумать.
– Вот-вот, и я об этом же.
Аркаша знал, что спорить, обсуждать с упертым Скворцовым – даже душевные смятения – не только бесполезно, но и бессмысленно, поэтому и не стал ставить ему никаких дополнительных вопросов.
– Пойдем спать. Утро вечера мудренее. Так говаривали на нашей родине.
– Теперь говорят – мудрёнее.
Они вышли в гостиную. Лена и Ксения сидели в креслах и курили.
– Дети спят?
– Только уложили. Заболтались и совершенно о них забыли, – женщины смеялись. – Еще родителями называемся. Если б они сами не пришли воды попросить… Тут-то мы и глянули на часы… Правда они и не сопротивлялись.
– Даже дети устают. А представляешь, дорогая, – Юра присел на ручку кресла, в котором помещалась Лена. – Аркаша предположил, что у меня снесло башню.
Аркаша насупился. Ему почему-то не хотелось сейчас обмусоливать все, что он сам сказал и что услышал от Юры. Тем более то, что касалось скворцовской новоприобретенной личной жизни, потому что у него не было позиции, которую Аркаша привык иметь как старый консерватор. Не очень ловко себя почувствовала и Ксения, которая тоже поняла, что что-то произошло, что-то изменилось, а она так и не узнала об этом, потому что Лена ничего не рассказала, даже не упомянула, даже не намекнула. Ксения решила было, что и рассказывать особо нечего – ну подумаешь, любовница появилась у мужа. Неприятно, наверное, сама она таких чувств не ведала, но не смертельно же. Мужей и жен все-таки скрепляют узы иного порядка. Но теперь, когда мужчины вышли из кабинета, по их лицам, и в частности по лицу собственного мужа, немного даже растерянному, Ксения увидела, что оказалась не в центре событий, где, в силу отсутствия экстравагантных происшествий в своей жизни вообще, ей вдруг оказаться захотелось.
– Башню? Не печалься, дорогой. Видимо, она не была твоим украшением. – Лена повернулась к Ксении: – Лизонька останется у вас, хорошо? Вы все мужские секреты обсудили? Надеюсь, Юра ничего не утаил? – Она игриво посмотрела на Аркашу. – Тогда пойдем, дорогой. До утра не так много времени, а я по тебе очень соскучилась.
Они вышли, оставив Шварцев в недоумении.
Лена вышла из душа и упала на кровать. Юра лежал тихо. Она взяла книжку, лениво полистала и отбросила в сторону. Откинулась на подушку.
– А знаешь, как-то мне все стали неинтересны.
– И давно?
– Не так давно. Я и тебя поэтому поняла лучше.
Юра живо повернулся и облокотился на заломленную руку.
– Да что ты? И как же тебе это открылось? И кто эти все? Ты меня интригуешь.
– Я провела маркетинг своего рынка. И рынок мне не понравился.
– Что так?
– Скушно. Я же говорю.
– Слушай, не пугай меня. Когда же ты успела обскакать пол-Европы с проверкой своих дивидендов? И я этого не заметил причем.
– А ты вообще мало что замечаешь. Но я ленива и никуда не скакала, а провела виртуальное исследование. Все так смешно, оказывается. И просто. Подивилась только, зачем напрягалась, ну не то чтобы напрягалась, но не сопротивлялась, не возражала, не воздерживалась… Лучше б энергию экономила, на твоем диване лежа.
– Ну как же ты не понимаешь зачем? Чтобы сейчас было что обсудить. – Он приподнялся на локте. – Очень интересно. Расскажи, пожалуйста, подробности своих изысканий. Полагаю, что я многого не знаю. Кто эти скучные люди и какие они? Почему? Мне тоже интересно, ведь я об этом никогда не думал, вернее – о тебе в этом ключе, дорогая.
– Скажи, ты с Васькой тоже подолгу беседуешь в постели?
– Ты думаешь, с ней не о чем поговорить?
– Я вовсе не это имела в виду.
– Ты ревнуешь.
– Нет, я радуюсь, что всегда имела лучшее. – И Лена сама, не дожидаясь его инициативы, уже накрыла любимое ею лицо своими разлетевшимися волосами, в которых Юра как-то быстро задохнулся, захлебнулся. Запутался в руках и ногах. А она не оставляла никакой возможности для маневра. Да, собственно, он и не маневрировал, а отдался естественному чувственному наплыву. И лежал потом наполненный простой нежностью собственной жены.
– Ты скоро вернешься? – Лена любовно отвела волосы с его лба.
– Хочу, чтобы ты поняла. Жить я буду там, а сюда – только приезжать. Поэтому вопрос некорректен. Приеду – при первой возможности. Я же очень скучаю и люблю вас.
И уже в тот же день Юрий Николаевич наблюдал из иллюминатора, как песчаные башни величественного собора буквально на его глазах рассыпались в облаках. «А не моя ли это, собственно, башня?»
Васина трудовая деятельность тем временем плавала и летала. В редакции по-прежнему все легко и быстро подписывались на ее глупости и не оспаривали ее подвиги, что было особенно удивительно. Но вероятно, для этого были определенные причины, о которых она и не догадывалась.
Теперь перед ней стояла очередная задача, которая также была не из простых. Вася должна была подговорить главного Абрамыча всей страны снова отпустить ее в стороны далекие, аж в сам Павлопетровск-Чатский. Она заготовила аргументы и факты… Но все они могли рассыпаться в ловких руках опытного кадрового руководителя. А Абрамыч был тоталитарным начальником. И исключительно он один знал всегда, что именно нужно дорогой редакции, когда, почем и сколько. Сотрудники злились, сплетничали, возмущались, но понимали, что только, пожалуй, его связями, нескончаемыми авантюрами, в том числе и финансовыми, беспрерывной говорильней с якобы великими мира сего, с которыми сначала учился, потом работал, а пьянствовал всю жизнь, они и получают в определенный день и час небольшую, но гарантированную зарплату в зеленых купюрах, аккуратно уложенных в белые конверты. Поэтому о политкорректности в редакционных отношениях не могло быть и речи. И многие подчинялись этому малоприятному правилу. Остальные, несдержанные, не только увольнялись, но вообще не попадали на работу на радио «Точка». Порой же Борис Абрамович проявлял немыслимое великодушие, причины которого были также неведомы никому. Вася понимала, что, в общем, он был неплохим главным редактором, но порой даже человеком работал.
Знаменательным событием в Васином творческом становлении еще на самой заре ее службы в редакции стала поездка в загородный пансионат, где она неожиданно побраталась с главным. В пансионате этом оказалась небольшая группа сотрудников после празднования очередного редакционного юбилея. Борис Абрамович полулежал на диванчике в своем номере люкс, где пьянство уже завершалось. Почему-то кроме них в номере никого в тот момент не оказалось. На столе толпились полупустые бутылки разного формата и качества, недопитыми громоздились стаканы и фужеры (меньшими дозами редакционные праздники отмечать вообще не принято), остатки закуски, которые буквально через несколько минут, после полного заветривания, можно было бы назвать объедками. Абрамыч устало прикрыл глаза рукой. Васе хотелось спать, но было неправильно покинуть его, совсем грустного, в этот момент, когда из праздника возвращаешься не только к будням, и даже не к размышлениям о неправильно прожитой жизни, но в первую очередь о здоровье. Вася встала, захотелось как-то подвигаться, хотя бы подойти к окну, выглянуть – что там? Ничего там не увидев, она вдруг услышала:
– Не уходи, Елизарова. Посиди еще пять минут. Давай покурим.
– А я, Борис Абрамович, и не собираюсь. Только хотела смахнуть чуть-чуть со стола.
– Вот и правильно. Смахни. Тоже, Елизарова, любишь перемены блюд? Я там кое-чего заныкал, посмотри в холодильнике. Для почетных гостей. Так нам и накрывай.
Как сказано, так и сделано. Вася смахнула со стола все, что на нем стояло, прямо в мусорное ведро, которое обнаружилось в коридоре. В холодильнике она действительно нашла массу всяческого добра. В те годы она была вполне неумеха – с точки зрения накрывания стола, но именно тогда и поняла, что творить чудеса – если есть материальные возможности – может каждый: стать поваром, звездой, космонавтом. Космонавтом, пожалуй, сложнее. Надо еще немного здоровья иметь. А все остальное – с полпинка. Словом, Вася быстро справилась с задачей, разлила напитки и уже снова выпивала с Борисом Абрамовичем. Таким образом она произвела благоприятное впечатление на главное начальство, что, как известно, решает многое. Абрамыч запомнил Васю. Потом он помнил о ней, и не всегда только затем, чтобы обругать, иной раз умел и похвалить. И еще на работе и вне ее существовал он как два разных человека. Но, по сути своей, был Абрамыч все-таки тиран и деспот – по плоти и крови. А как же еще?
– Где твои ключи? – потянулся он в кресле.
– Какие?
– Ну твои ключи. От номера твоего. Да не бойся, что ты рожи строишь? Надо мне – глупостями болтать. Хочу выспаться. Пойду к тебе спать, а ты здесь перекантуешься. Кровать большая в спальне. Все же утром в люкс припрутся тусоваться, хозяйкой будешь. Закуска в холодильнике. Ну давай ключи быстро. Устал.
В то давнее утро первым тусоваться в люкс прибыл как раз сам Борис Абрамович – все остальные боялись по номерам. Потребовал себе кофе и внимания.
– Ну че Елизарова? Клево тебе? Только вот очереди из поклонников не вижу. Ну ладно-ладно, не грусти. Поехали прокатимся лучше по окрестностям – погода отличная. Я уже водителя вызвал. – Абрамыч все делал для себя любимого и собственного развлечения.
Погода и вправду была дивная. И между какими-то деревнями он приметил фанерный сарайчик-магазинчик, прибившийся к дороге. Тетка в грязном халатике подавала им какие-то банки с бычками в томате, которые Борис Абрамович заказывал для смеха. Шуток его тетка не понимала, но поддерживала. Как мошенник с колпачками, она будто все время путалась в банках, бутылках и купюрах, передавая их и недодавая. Когда наконец вышли из ларька, денег в руках у Абрамыча оказалось вдвое меньше, чем должно было оказаться. Вася, возмутившись, хотела вернуться в магазин скандалить с продавщицей. Но твердая рука остановила ее.
