Текст книги "Все свободны!"
Автор книги: Екатерина Юрьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Вот телефончик дам точно, – выдавила из себя Вася. – Но позже. Давай потом все обсудим, я устала.
– Я тебя понимаю. Забегу на днях, ладно? Рюмашку нальешь?
Вася закрыла дверь. И набрала тот самый телефончик. И вместо гудков сразу же услышала хохот.
– Ты сошел с ума?
– Я думал, тебе это как раз и нравится.
Вася поняла, что не может больше бороться с сумасшедшими, засмеялась тоже и смахнула слезу.
В редакции Вася получила грустную Марусю, главного знатока всех самых светских сходок в столице. Воспитанная мамой, светской львицей тех годков, что уже далече, Маруся стала лишь светской кошкой – люди мельчают. И выражалось это в том, что у нее было куда меньше породистости и, соответственно, разборчивости. Поэтому и скакала Марусина жизнь по ухабам, чересполосицей. В деле она, однако, была сообразительна и отличалась хваткостью. Маруся никогда не скрывала своих побед и поражений, что придавало ее имиджу некоторый шарм в ее якобы респектабельном кругу. Вообще женщины с репутацией на многих производят сильное впечатление. Вася давно это заметила.
Сейчас Маруся опять попала в жопу. Она бросила последнего вполне приличного мужа ради сомнительного любовника, который бросил ее ради – смех, да и только – эффектного жеста. Марусин жест был, конечно, эффектнее, но ей было этого не понять. Об этом уже говорила вся редакция и все просвещенное сообщество под названием «светская тусовка».
Маруся вперлась в Васин кабинет, когда та договаривалась с Ольгой о встрече в доме кино – там давали импортную премьеру.
– Говно наверняка. Но надо посмотреть, чтобы было о чем разговаривать в обществе, – поддакивала Вася Ольге и показала Марусе на кресло. Та села, закурила. Выглядела она так себе – недельные мешки под глазами, впалые щеки и чуть дрожащая с сигареткой рука.
– Слушай, Вась, а возьмите меня тоже. Надо развеяться.
– Может, тебе лучше отдохнуть, но если хочешь, пойдем. – Васе совсем не хотелось брать Марусю, но еще больше не хотелось слушать жизнеутверждающую историю Марусиной любви. – Если не лень, быстренько собирайся. Мы с Ольгой уже договорились встретиться в буфете.
Они стартанули.
– Ольга, привет. Рада тебя видеть, – вымолвила безумная Маруся. – Но буфет, пожалуй, мне сейчас больше к лицу, чем кинематограф.
Вася радостно сдала Марусю к винному прилавку, подхватила Ольгу и отвела ее в рюмочную на другом этаже.
– Прости, не могла отбиться от Маруськи.
– Да, все говорят…
– Бог с ним, Ольга, как твои дела? Что нового-интересного? – Вася почувствовала вкус к милым сплетням, но частным и личным, например, к делишкам многомужки Ольги, которыми сроду не интересовалась.
– А что у меня? Сашка все на съемках. Приезжал на пару дней и опять – ту-ту. И с Валерой все по накатанной. – Лицо Ольги было кисловатым. – Знаешь, как-то все вроде и хорошо, но вяло.
– А тебе все перцу подавай? – Вася заржала. – Тебе же как раз все такое, вялотекущесемейное всегда и нравилось. Размеренность. Аккуратность.
– Нравилось, да разонравилось. Странные ощущения меня стали навещать. Старость, что ли, пришла? И страсть вроде есть, и куражу хватает, а…
– Помнишь, Ольга, мою любимую шутку от журнала «Красная бурда», мальчики такие в Екатеринбурге были. Может, и сейчас есть. Так вот, объявление в газете: «Внимание! В магазинах появились фальшивые елочные игрушки. Выглядят они совсем как настоящие, а радости от них – никакой». Так это про тебя.
– У тебя прямо про каждого свой анекдот имеется, – зло заметила Ольга. – Пойдем лучше в зал, а то еще и мест не будет.
В середине фильма все стало ясно и понятно. К этому времени актеры уже успели создать все образы, а режиссер их заснять и показать. Подружки, потолкав друг друга – для полного понимания, вышли из зала и поднялись в ресторан. Только они присели за столик, буквально им на руки упала уже совсем невменяемая Маруся с пол-литрой, зажатой под мышкой.
– Снова здорово! Догадались сюда прийти. А что, кино уже закончилось? И отлично. Сейчас будем выпивать.
Судя по всему, со всеми остальными в ресторане Маруся уже выпила. Вечер терял всякий смысл. Решили как-то транспортировать Марусю домой к Васе, чтоб она проспалась наконец. К себе домой ехать та категорически отказалась. Не устраивала ее, видишь ли, обстановка воспоминаний. В таком виде бросать Марусю тоже не хотелось. Она точно попадет в какую-нибудь дурацкую историю или заснет на улице, что тоже с ней уже случалось. И не то чтобы Марусина судьба их очень беспокоила, но ее было жаль. Уговаривать Марусю не пришлось, ее душа требовала движений – любых и в большей степени бессмысленных. В такси загрузились довольно быстро. И вот уже Вася крутила ключом в замочной скважине, левым глазом заметив тень, скользнувшую на следующий этаж.
– Не пугайся, – предупредила она Ольгу, – не успела тебе сказать в этой суете… Там у меня небольшая перестановка… Ну сама увидишь.
Войдя в коридор, Ольга обомлела. Вася обомлела тоже – она увидела свет в дальней комнате. Хорошо чувствовала себя только пьяная Маруся. Она как будто прожила у Васи всю жизнь, без спроса ломанулась на кухню и тут же залезла в холодильник – вообще-то закусить ей было бы нелишне.
– Там кто-то есть, – зашептала Ольга, тоже заметив наконец свет.
– И я даже догадываюсь – кто, – шепотом же ответила Вася.
Ольга быстро отступила в кухню к Марусе. Сама Вася уже твердым шагом шла на заклание. Теперь она ясно поняла, почему не любила всего этого долгосрочного совместного проживания. Придешь вот домой в полном непотребстве, а тут такая засада – встретишь неожиданно кого-нибудь. Близкого. И огорчишься. Расстроишься.
Тихо войдя в комнату, Вася увидела, что и ожидала: за столиком у компьютера Юрия Николаевича. Он был без пиджака, в рубашке навыпуск. Так распущенно себе сидел. Заколка и запонки аккуратно лежали на галстуке у клавиатуры. И Вася опять подумала, что все-таки любит запонки.
– Прости, Васечка, не стал звонить и беспокоить. Я тут покопался в компьютере немного, чтоб не скучать, пока тебя не было. Ты где задержалась?
– Юрочка, прости, но я не одна.
– Надеюсь, не с мужчиной?
Вася облегченно выдохнула.
– Нет. О чем ты? С подружками. Одна еще и не в кондиции…
– Ну и хорошо. Ты же свободный человек. А заодно и подружкам меня покажешь. Когда-нибудь это должно было произойти. Я тут, Вась, еще привез пару костюмов, рубашки, чтобы были на всякий случай. Скажешь потом, куда повесить. Я понимаю, должен был предупредить…
Вася была в таком состоянии, что даже не могла анализировать такое важное событие, как приезд чужих вещей в ее дом. Скворцов же был абсолютно спокоен. Он демонстрировал удивительную терпимость даже в этой ситуации, которую сама Вася уже терпела с трудом.
– Ну пойдем на кухню. Давай, давай, Вася, бери себя в руки. Ничего страшного.
В руки надо было брать себя не только Васе. Ольга практически свалилась в обморок, увидев Васину «перестановку», намека на которую не было буквально неделю назад. А теперь она узрела заходящего в кухню живого Скворцова. Он вышел, так рубашку свою и не заправив.
– Привет, девчонки. Юра меня зовут. – Он поцеловал дамам ручки. Дамы представились. В отличие от выпучившей глаза Ольги, Маруся чувствовала себя вполне комфортно, и Вася заметила, что на самом деле она не так пьяна, как представлялась раньше. – Ольга, Маруся, дорогая Вася, давайте выпьем за знакомство. Васечка, там в холодильнике посмотри, я привез чего-то закусить. Простите, что бог послал. Гостей не ждали. – Вася напряглась: «Кто это они такие, которые не ждали каких-то гостей?» Обсасывать эту мысль не было времени.
В ситуацию вмешалась Маруся:
– Очень-очень приятно. Скажите, Юра, а лицо у вас такое знакомое. – Юрий Николаевич подумал, что тоже где-то ее видел. – Вы, случайно, не артист? Вася у нас любительница артистов.
Скворцов не обратил внимания на это хамство.
– Именно артист, – подхватил он. – Как телевизор включаете, так я все время там торчу. Почти что в каждом сериале. Тяжелая работа, я вам скажу. – Юрий Николаевич поставил пустую рюмку на стол. – Ну ладно, Ольга, Маруся, – и он каждой заглянул в глаза, – я вас покину – дела. Надо репетировать. Приятно было с вами выпить. Не то что одному. – И ушел.
– Я понимаю, нам надо вытряхиваться? – первой сообразила Маруся. – Пойду умоюсь перед дальней дорогой.
– Давай быстро выпьем еще по одной, – предложила Вася, – мы ж сегодня явно недопили, а день удался…
Они налили, зацепили ложками икру из банки. Выдохнули. К Ольге только возвращалось сознание. Она перевела дух.
– Сильно. – Ольга выдохнула. – Ну и взглядик у него. Как ты выдерживаешь? Вася, он же убивает все вокруг, как удав кролика.
– Спокойно, Ольга. Спокойно.
Уже в шубе ввалилась Маруся.
– Ольгусик, давай-давай, – абсолютно трезво организовывала она процесс выхода. – Дай людям пожить личной жизнью. А ведь у нас были такие планы – напиться, проспаться. Все в тартарары. Ну ладно, в другой раз. Пошли давай.
Они вышли, но Ольга вернулась уже с лестницы, быстро налила себе еще рюмку, залпом выпила, даже не закусив.
– Сильно, – выдохнула снова.
…Скворцова Маруся узнала мгновенно – таких не забывают. Их родители когда-то работали вместе. И детишки частенько встречались – либо под столом, за которым пьянствовали взрослые, либо на новогодней елке в зимние каникулы, куда ее отправляли с Юрой Скворцовым, который был постарше и за ней приглядывал. Маруся помнила и красавицу Лену, ставшую скворцовской женой. Ручки Марусины сами собой мерзко потирались друг о друга, и потирались они все время, что она ехала до дома на такси.
Маруся была не только светским репортером и пьяницей, она была любимой дочкой своей матери, которая в свое время была главной интриганкой в высших эшелонах. Ее молитвами строились и рушились судьбы и репутации. И Маруся чему-то у нее все-таки научилась. Судьбами она не вершила – пришли другие времена, но нагадить иной раз себе позволяла, чтоб не утратить семейную традицию. Это было Марусино наследственное. Чтоб навести тень на плетень, ей не требовалось подключать СМИ. Она знала более верные ходы. Маруся понимала, куда отстучать, чтобы вызвать эффект покруче любого телевидения. И неблагодарно было перетерпеть все сегодня увиденное – Скворцова и его официальную любовницу, свою коллегу Васю. Это было для Маруси сделать просто невозможно.
Вся мозаика сложилась в ее голове.
– Смешные у тебя подружки, Васька. Интересно, Максим их там на лестнице не заарестует?
– На какой лестнице?
– На твоей.
– На моей? Почему Максим на лестнице?
– Максим на лестнице? Почему? – передразнил он ее.
– Юра, не придуривайся.
– А я и не придуриваюсь. Ты же прекрасно знаешь, что у меня возникли некоторые осложнения, поэтому Максим, а это его работа, предпринимает дополнительные меры.
– Он что, всю ночь будет курить на лестнице? Позови его сюда. Пусть на кухне чай пьет.
– Как ты себе это представляешь? Все мы вместе тут, в твоей квартире? Мы в комнате е…ся, а Максим на кухне. Чай, блин, пьет. Вася! Никогда не сажай за хозяйский стол обслугу, я тебя уже учил.
– Максим тебе не обслуга! И ты знаешь это лучше меня. Он на лестнице будет околачиваться – на смех всему подъезду. Всем алкашам, которые по ночам сползаются домой. Да? И потом – что такого? Не хоромы тут, конечно, но комнатка для Максима найдется. Пусть поспит, даже лучше, чем чай пить. Ты его и так замордовал, он же тоже человек.
– Вася, ты бредишь. Как это все будет выглядеть? Я, ты, Максим… Херня.
– Тогда вытряхивайся. Я не шучу. Продукты, кстати, можешь и оставить. В твоем доме такого все равно не едят, да нынче и некому. Я не шучу, ты понял? Собирай манатки. Быстро. – Вася входила в раж. – И Максим заодно выспится на своей кроватке, она же у тебя для него есть? На лестнице он будет стоять. С ума сойти! Что ты развалился? Поднимайся. И вали!
Юрий Николаевич ловко поймал Васю за ногу, когда она в ажитации пробегала мимо дивана. Он вообще был ловким.
– А знаешь, что-то в этом есть. Максим! Максим! Пожар, горит! Не начать ли мне тебя ревновать к Максиму? Это будет заводно. – Он ухмыльнулся, дергая ее ногу и наблюдая, как Вася неловко подпрыгивает на другой. – Но знай, у Максима жена на мою совсем не похожа. Она тебе быстро глазенки-то повыцарапывает. – Он оскалился. – И понимай, что это – его работа! – Скворцов наконец выпустил ее и вскочил: – Работа – стеречь меня в каждой дыре, куда я попадаю. Понимай это! – он тоже уже орал.
– А ты понимай, что он шатается под моей дверью по твоей нужде!
Юрий Николаевич резко шагнул в коридор и широко открыл входную дверь:
– Максим! – гаркнул он. Темная фигура замаячила на лестнице. – Заходи!
Максим неловко протискивался по узкому Васиному коридору.
– Ты разговариваешь прямо как боевой генерал. Привет, Максим, раздевайся. На кухне можешь сделать чай. А хочешь, поспи. Постелить тебе? – Вася неловко улыбалась. Прикурила. Руки ее тряслись.
Бедный Максим выпучил глаза и не понимал, чего ему еще ждать.
– Максим, не волнуйся, – Юрий Николаевич уже смеялся. – Проходи, наше семейное положение еще более усложнилось. Теперь мы живем еще и вместе с тобой. Вася так захотела.
– Надеюсь, хотя бы в разных комнатах, – ворчал Максим по пути на кухню. Он осваивался.
Глава 3
Маруся сработала быстро и выше всяких похвал. Она вдула все сногсшибательные новости в нужные уши. И пошел такой шорох орехов! Все семьи, чьи успехи и благосостояние начинались еще в советские времена, закреплялись в постсоветские, зиждились на родительских авторитетах и деньгах, просто захлопали в ладоши. От Скворцова никто не ожидал столь очевидной глупости. И такого наплевательства на корпоративные вкусы и интересы. Мнение старших по-прежнему имело значение в этом кругу – большее или меньшее, даже в делах, а в частной жизни – первостепенное. Любовные проколы любили и в былые годы – как не порадоваться чужой неудаче или бестолковости. А сейчас тем более такие истории развлекали. И не то чтобы мораль требовала своего места в их душах. Они и сами многого добивались через постель, и даже чаще, чем за рабочим столом. Но никто как будто бы об этом не знал, хотя все были якобы в курсе. Они были виртуозами, их было не поймать за руку. В таком деле ценилось отдельное мастерство. А тут – не последние люди страны. И такой конфуз! Смех, да и только. Во всех загородных поместьях раскалились телефоны. Скандал вышел не публичный, а кулуарный, а кулуары Маруся ценила выше всего.
Причем события развернулись так быстро, что даже проницательный Юрий Николаевич не заподозрил ничего дурного, когда ему позвонил отец и приказал срочно явиться на родительскую дачу. И хотя тон его был странен, Скворцов решил, что тот просто неважно себя чувствует. К тому же он вспомнил, что и так давненько не навещал стариков.
Старшие Скворцовы жили за городом в ныне ставшем совсем модным поселке. Жили на своей старой даче, выстроенной еще в конце пятидесятых. Участок был немаленький, в те годы землю не экономили. Позади дома наблюдался лес, а перед ним – сад. Вишня и слива красиво цвели по весне. Летом в лесу водились грибы, которые, им повезло, не переводились и нынче на их гектарном пятачке. Старички часто прогуливались там, собирали урожай. Как-то Юрию Николаевичу, который застал родителей за этим занятием, показалось, что они совершенно впали в детство и что это два одуванчика, которые только на то и способны, чтобы получать удовольствие… И слава богу. Еще создавалось впечатление, что все здесь, на этой родительской даче, было вечным. Рождались мысли о бессмертии.
Дача была генеральской еще до того, как они туда въехали. Отец получил ее в наследство от своего начальника, тоже генерала, убежденного коммуниста и холостяка. Поэтому наследников на горизонте не наблюдалось. Так вот повезло. И сразу же после новоселья Николай Николаевич и Светлана Петровна нашли в этой загородной жизни необыкновенную прелесть. Более того, сейчас они как будто законсервировались в ней и жили точно так же, как много лет назад.
Первый хозяин, хотя и был одиноким, дом размахнул по своим средствам – были гостиная, гостевые и детские. Дом получился в русском стиле (в те годы не знали других фасонов), поэтому был рубленым и пах деревом. Здание было очень большим, грамотно организованным – сначала архитектором (зря думают, что все строительство было типовым), а впоследствии и усилиями Светланы Петровны. Здесь заключалась вся ее жизнь, вернее, вся лучшая половина ее жизни.
Так вот, у дома было дивное резное крыльцо, веранда, сплетенная из коры и прутьев. Розовый мраморный пол в кухне, который потом сделали теплым. Гостиная с персидским ковром и камином с коваными старинными причиндалами типа совка и кочерги. И когда камин протапливали, легкий деревенский дымок расплывался по гостиной, порой залетая и в спальни. Он напоминал жильцам о далеком прошлом, тех самых приятных годах, когда они еще были маленькими и жили в постоянной гари, дыму и копоти, источаемых плохо сложенными в бараках печами. И именно этот запах детства навеки заволок сознание, а с годами становился, может, даже самым приятным воспоминанием.
Наверное, поэтому Светлана Петровна категорически запрещала курить в доме, даже себе – случалось, и она баловалась папироской. Все здесь делалось, чтоб не заглушить ароматы памяти. Фантазии хозяйки со временем нагромождались, она заполонила весь дом душными травами и сухими цветами, которые, как шутя подозревал Юрий Николаевич, возвращали ей вкус луга или сена, где она впервые валялась с каким-нибудь мальчишкой.
Несколько лет назад Скворцов-младший придумал застеклить веранду и устроить там зимний сад. Сделал он это, правда, скорее от собственной нужды – уж очень противно стало курить на морозе. Вот так красиво ему удалось единожды обмануть родную мать. А больше он и не пытался.
Юрий Николаевич взошел на крыльцо, потрепал по ушам Котю, русскую борзую, которая целыми днями гоняла по участку, абсолютно счастливая в своей бессмысленности. Поцеловал родителей. Мама пошла на кухню налить воду в вазу, чтобы поставить цветы, а он уже понял – они были чем-то очень недовольны. Напряженность буквально висела в воздухе, переплетясь с неловкостью. Все сели. Налили чай. Обсудили здоровье, перепады давления и никчемную экономическую политику нового кабинета министров. Гроза все не разражалась, хотя Юрию Николаевичу было очевидно, что она грянет вот-вот. Только никак он не мог понять, откуда и какой ветер надул ее в эту тихую заводь. Разные мыслишки крутились в его голове, но ни одна не могла стать главной претенденткой на правду.
Разборки в семье, независимо от их порядка, обычно начинал папа. Он, генерал, серьезно и конструктивно докладывал диспозицию. Если не следовало объяснений, а того хуже раскаяний, истеричную ноту включала мама.
– Итак, что мы имеем? – отец наконец приступил к делу.
– В каком смысле? – Юрий Николаевич по-прежнему ничего не понимал.
– А я скажу, мы имеем скандал и любовницу. Скандал страшный, Юра. Догадываешься?
Скворцова осенило, он понял, кто такая Маруся, а также почему она показалась ему знакомой. И вся выложенная ею мозаика мгновенно отразилась в его голове. Но даже если бы он вспомнил эту гадость тогда, проблему бы это уже не решило. Комар подточил-таки свой нос. «Какая глупость! И старики, конечно, страшно расстроились. А главное, ведь им ничего не объяснишь, они не увидят ничего, кроме измены родине и мезальянса». Он искренне огорчился.
– Догадываюсь, па. Страшный скандал – на всю вашу деревню. – И демонстративно замолчал.
– Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь.
– А я никак не могу понять, что вы хотите услышать?
– Правду. Хотим услышать правду! – в разговор включилась мама. Это означало, что беседа уже входила в кульминацию – ведь папа не добился подробного отчета.
– Опуская мелкие частные подробности, – Юрий Николаевич попытался отшутиться, хотя понимал всю бессмысленность этого действия, – есть все-таки понятие приватной жизни, так вот у меня действительно есть любимая женщина, и это моя жена. Вы ее хорошо знаете. Есть теперь и другая, которая мне не меньше дорога. К этому нечего добавить.
– Да, какая-то сомнительная женщина, к которой ты официально таскаешься домой. Официально, – папа попытался вернуть себе инициативу. – Не будет преувеличением, если скажу, даже официально живешь. Содержишь. Но дело здесь не в деньгах, как ты понимаешь.
– В репутации. Я понимаю. В вашей репутации. Мне жалко, что так все получилось, па, ма. Честно говоря, я не собирался объявлять об этом на всю округу и не стану демонстрировать наших отношений впредь, но и скрывать их не намерен. По крайней мере, от вас. Тем более что вы и сами уже оказались в центре событий.
– Что он говорит? Я не слышу никакого раскаяния, – заливалась Светлана Петровна. – Хотя бы объяснений.
– А я и не раскаиваюсь. Я счастлив. Говорю это открыто. И буду так жить дальше и делать все, чтобы сохранить этот хрупкий мир, возникший в моей душе и моей семье.
– В твоей семье – скандал!
– Значит, это в вашей семье – скандал, а в моей семье, повторяю, – мир, лад и отличное настроение. И этого я никому не позволю испортить.
Серьезных бесед по семейному строительству у них не случалось с тех самых пор, как Юра с Леной женились. Тогда состоялась последняя, которая заключалась лишь в напутственном слове – все были счастливы и довольны выбором. И тут такое…
– Как это все выглядит, ты хотя бы подумал?
– А мне плевать. – Юрий Николаевич по обыкновению двинулся напролом. – Все вы небезгрешны, посмотрите в свои собственные глаза.
Николай Николаевич тут же спрятал взгляд за очками. Было понятно, что он хочет дистанцироваться от этой щекотливой темы. Юрий Николаевич и раньше предполагал, что карьеру отцу и всю их непрерывную заграницу сделала именно мать, но не позволял обсуждать эту идею даже самому себе с самим собой. Потому что способы, какими родители окрепли в номенклатуре, когда дедушка уже вышел на покой, были хорошо известны в узких кругах. Пожалуй, он был прав в своих догадках и сейчас почувствовал это. Она – блестящая переводчица со своим папой, стремглав летящим вверх по партийной линии, и он – простой офицер, специалист по маскировке из провинциального полка. «Кстати, папу как главного маскировщика в семье я для себя никогда не позиционировал. Замаскировались хорошо». Эта простая до глупости мысль вдруг и совсем не вовремя посетила его и показалась забавной. Он улыбнулся.
– Коля, смотри, он смеется, он над нами издевается. – Мама начала заламывать руки.
– Да, ма, твой сын вовсе не ангел с рождественской елки. Так получилось, извини. Сами могли бы догадаться и раньше. Мне сорок три года, и я давно уже не маленький мальчик. И строю свою собственную жизнь.
– Хорошо, – Николай Николаевич сделал еще одну попытку ввести беседу в конструктивное русло. – У тебя прекрасная семья. Чудесная жена, которую – я не ослышался? – ты только что сам сказал, ты любишь. Как все это может быть, или я чего-то не понимаю? Как ты, – он выделил это слово, – ты посмотришь ей в глаза и что скажешь?
– А я смотрел ей в глаза, она все знает. Лена удивительная женщина и поняла меня.
– Что она поняла?! – хором выкрикнули старики.
– Она поняла, что теперь мы будем так жить – я в двух домах. С ней и с другой женщиной. Скажу больше, они встречались, и это решили сами. Так мы все решили. Да. – Юрий Николаевич бил правдой наотмашь. Он добивал этой правдой и понимал это, но другого пути уже не было.
Светлана Петровна была близка к обмороку.
– Коля! Коля! Ты слышишь, что он говорит? – Коля слышал. – Коля! Звони Ганнушкину. Вызывай перевозку. Юра сошел с ума. Он спятил, Коля. Надо сказать, чтобы захватили смирительную рубашку. Он опасен. И его замечательную, хорошую Лену, нашу дорогую Лену, туда же следует отправить, если все это правда, что он сказал. Счастье еще, что Лениных родителей бог уже забрал к себе и они не видят этого ужаса. Кто бы знал, что на старости лет нас застанет такое несчастье… сумасшедшие дети… – Светлана Петровна возвела руки к небу и зарыдала. Между ними по гостиной от одного к другому, заливисто лая, металась Котя, что делало драму нестерпимой. «Правду говорят, что русские борзые самые глупые собаки, хоть ноги у них длинные. И зачем завели такую дуру?» – Скворцов представил себе того беднягу, у которого такая же, как Котя, жена или хотя бы любовница. Это соображение его чуть; развлекло и придало сил.
Крупно Скворцовы ссорились, в общем, редко. Но, как в каждой семье, у них был свой сценарий. К финалу мама обычно кричала, плакала и размахивала ручками, сжатыми в кулачки, а также топала ножками. Папа сидел тихо, он опасался таких сцен. Юру все эти сюжеты не то чтобы не волновали, просто, на его вкус, все это не имело жизненного значения. Драмы их были не так уж и велики. Не трагедии. Он сам даже потакал порой небольшим маминым истерикам – нужно же было родителям общение, участие в жизни детей. К тому же следовало соблюдать традиции. Но если уж доходило до рыданий, сцену такого класса следовало заканчивать так – под мамины вопли выбежать за дверь и ею как следует хлопнуть. Обстановка сразу разряжалась. Правда, в последние годы Юрий Николаевич выбегал вон, а возвращался обратно только через несколько дней. Но это получалось не из-за неуважения к родителям, а от его чрезмерной занятости. Некогда было выслушивать упреки и раскаяния, лившиеся потом рекой несколько часов кряду, и выдерживать трогательное, но очень долгое поглаживание по голове. На все это уже совсем недоставало времени. Родители тоже перестали обижаться – то ли устали, то ли привыкли.
Сейчас же был нестандартный случай. И Юрий Николаевич уже побежал было к двери, чтобы потом ею хлопнуть. Но вернулся.
– Па, у нас есть выпить?
Николай Николаевич бодро вскочил и побежал к бару. Он нашел себе занятие. Мама рыдала и требовала Ганнушкина уже для себя. Отец принес виски и три стакана.
– Ма, приехало лекарство. Выпей. Травки успокаивают.
– Какие травки… Это ж натуральный самогон. – Светлана Петровна опять всхлипнула, подходил отходняк. Она взяла стакан с виски и отхлебнула, зубы застучали по стеклу.
– Ма, можно мы здесь покурим? – Это был, пожалуй, точный тактический ход.
– Делайте что хотите. – Светлана Петровна махнула рукой, и сама налила себе еще. – И мне уже давайте. У тебя что? – Она потянулась к сыновней пачке.
Тем временем Николай Николаевич радостно побежал на веранду. Там на подоконнике он оставил припасенные сигары, которыми иногда баловался. Он был почему-то уверен, что сигары лучше сохранялись на свежем воздухе. Вскоре он прибежал, причитая. Оказалось, что сумасшедшая Котя в приступе истерики, которую считала самым важным в жизни семьи, набрасывалась на что попало, а сейчас это были папины сигары, и рвала на мелкие кусочки. Николай Николаевич, чуть не плача, держал в руках обрывки табачных листьев.
– Па, совсем забыл, вы на меня так набросились, – Юрий Николаевич опять выкрутил так, что виноваты все, кроме него, а прав он один, хотя этого никто и не понимает, – я же привез тебе подарок. – Он достал коробку с сигарами. Видишь, как вышло кстати. Только не клади больше их на веранду. В коробке надежнее, и сохраняются они лучше.
Николай Николаевич достал одну понюхал, помял в руках, отрезал кончик и сладостно затянулся.
– И правда хорошие. Светочка, а как замечательно все-таки курить дома на диване. Скажи?
Светлана Петровна только отмахнулась. Юрий Николаевич взял инициативу в свои руки.
– Лена задерживается в Берлинске – по делам. И потом я хочу их с Лизой быстро отправить за границу – подальше и на подольше. Так складываются мои обстоятельства, уж не стану вас, извините, посвящать. По-моему, я поступаю правильно и разумно.
– Наверное. Тебе виднее. Привези только Лизоньку попрощаться. – Про Лену Светлана Петровна не понимала, что ей сейчас говорить. И ей действительно было уже все равно, если уж она сама курила в своем доме. Отец же взялся поддержать семейный разговор шуткой.
– Ходить налево, сынок, вообще нехорошо, но случаются необходимости. – Он почесал нос, но решил все-таки не посвящать сына в семейные тайны, поэтому только улыбнулся, – И когда ты все успеваешь?
Юрий Николаевич не воспринимал свою связь с Васей как поход налево, но спорить не стал.
– Выкраиваю время, па. Выкраиваю. Но тяжело-о-о…
– Я тебя понимаю. Но на важные дела всегда можно найти минутку-другую.
– Ну что ты, Юрочка, не мог ты как-нибудь – поаккуратней, что ли? Ведь большой, действительно, мальчик вырос. Как я теперь буду смотреть всем в глаза? – Присказка про глаза была любимой у родителей.
– А ты не смотри. Пусть они все тебе смотрят. Хотите, – он был потрясен своим благородством, – я познакомлю вас с Васей. Мы приедем и…
Мама в ужасе прикрыла рот ладошкой и закачала головой.
– С каким еще Васей? Юрочка, бог с тобой, ты что, живешь с мужчиной?
– Ма, дорогая, если такое когда-нибудь случится, ты узнаешь об этом первой. – Он понял, что полный напряг закончился. – Давайте еще выпьем. Я не прошу полного понимания, я прошу просто понимания. За ваше понимание. – Он поднял стакан.
После этого, сославшись на дела, Юрий Николаевич быстро уехал.
Светлана Петровна затушила очередную сигарету. Вообще она как-то расслабилась – выкурить подряд несколько штук, да еще («Боже!») в доме. Но сегодня все было можно. Она представила, что ее нелепая догадка о сыне, живущем с мужчиной, – правда. И это предположение мгновенно затмило его последнее любовное приключение, а оно было не первым, она это знала. Ужас воображенного вернул ее к реалиям, и весь его романчик с неведомой пока Васей («Назовут тоже родители»), казавшийся только что самым страшным в жизни, стал вполне симпатичным и приемлемым – у кого не бывает увлечений, в самом деле? Пустое. Она положила голову на плечо мужа:
– Коленька, скажи, ты что-то понял?
– Светочка, пусть живет как хочет.
– И я так думаю.
…Лена была счастлива. Наконец-то она вместе с дочерью поедет не на недельку-другую, а жить – в Европу. Долгие годы она уговаривала мужа отпустить ее отсюда, из этой России, где она все время мерзла, а также вынуждена была постоянно ходить по грязным улицам и смотреть на Кремль. Скворцов был непреклонен. И зачем-то все время настаивал, чтобы дочка Лиза знала какую-то там родину. Сама Лена, родившаяся и выросшая за ее рубежами, вовсе не считала себя обделенной. К счастью, волею судеб много времени ей приходилось проводить именно вне родины юридической на родине фактической. Юра же с маниакальной настойчивостью заставлял сначала ее одну, а потом и вместе с Лизой ездить то к отечественному морю, то к отечественным горам, что перетерпеть было тоже тяжело. Слава богу, такое случалось все реже. Когда Лиза подросла, он придумал девочке отечественное образование. Школа и вправду была неплохой, тут особо не поспоришь. Лиза там легко и с удовольствием, что особо радовало Лену, занималась на всех языках, с рождения обученная многоязычию мамой. Гувернантка им тоже досталась хорошая. Она перешла к ним в хозяйство от приятелей, чьи дети уже выросли. Лиза у Скворцовых была не ранним ребенком. В общем, со стороны все выглядело вполне респектабельно, и даже Лене особо не к чему было придраться. Кроме того, что все это раздражало и не нравилось ей лично. И теперь Юра пришел вдруг и приказал собираться и отъезжать в Каталанию к их старинным приятелям Шварцам, которых Лена очень любила и не чаяла уж, что упадет такая радость жить с ними на одной улице и пить кофе по утрам в одном кафе. Она уже представляла себе, как будет рисовать в знаменитом парке или на бульварах или просто гулять по кривеньким улочкам любимого ею каталанского городка. В школу Лиза будет ходить с младшим сыном Шварцев. Старший уже учился в университете.
