Текст книги "Крик души (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)
Из дневника Олега Вересова. Запись от 16 июля 2001 года
Я так и не простил себе того, что оставил ее одну. В ту холодную весну, в те томительно длинные дни и дикие ночи, на те ужасающе долгие и томительные недели, когда больше всего был ей нужен.
Два месяца. Два утомительных, мучительных, ужасающих звучной тишиной без ее голоса месяца.
Два месяца… Обманул. Не сдержал обещание. Предал.
Как я отчаялся на это? Как посмел обмануть ее доверие?
Едва не опоздал… Едва не опоздал, чтобы спасти ее, мою маленькую девочку, мою крошку, Дашеньку…
Я корил себя за то, что сделал, в течение этих долгих лет, не позволяя себе забыть о произошедшем ни на минуту. Ведь если бы я задержался хоть на день, хоть на несколько часов… Боже!
Что было бы тогда с моей крошкой? Что стало бы с моей девочкой без меня?! Где бы я искал ее?!
Я не простил себя. Сейчас, как и почти три года назад, я по-прежнему чувствовал себя виноватым.
А она простила. Боже, какая ирония судьбы.
ОНА – простила!
Я знал это, я чувствовал. Она смотрела иначе, она улыбалась более искренне, она позволяла себе прижиматься ко мне всем телом, когда ей было холодно, или как тогда, когда мы оказались на улице застигнутые внезапным ливнем. И она тогда, сжимая мой локоть, все отчаяннее теснилась ко мне, цепляясь за мое тепло, и я рад был отдавать ей его, втайне радуясь тому, что у нас оказался один зонт на двоих. И когда она, совсем недавно, буквально на днях, получив пятерку по биологии, бросилась мне в объятья, обнимая за плечи и целую в щеку. Она смеялась, она улыбалась. Она простила…
На ее прощение ушло почти три года. Наверное, даже меньше…
Свое же прощение я так и не заслужил.
Произошедшее навсегда оставило на ней незаживающий рубец. Даже через столько лет рана на ее душе не затянулась. Она помнила, она не забыла. Она не забудет никогда.
Время оставило рубец и на мне. Я тоже никогда не забуду. И не прощу себе того, что с ней было.
Я ушел, оставил ее одну со всеми трудностями, что пришлось ей пережить, я обманул ее доверие, я обманул ее. Я не сдержал обещание, и этого было достаточно для того, чтобы себя презирать.
Я никогда не спрашивал Дашу о том, что случилось с ней за эти недели. Только короткими фразами и вопросами интересовался о том, всё ли с ней в порядке. Она кивала мне, закрывала глазки и, даже не глядя на меня, тут же отворачивалась. Она не хотела разговаривать об этом, и я не настаивал.
Я боялся задавать те самые вопросы, которые так меня мучили! Боялся услышать ее ответ. Я бы не выдержал, я бы не смог. Я не хотел этого знать, черт возьми!
Или нет, не так… хотел. Но боялся. Боялся того, что она обвинит меня в том, что с ней произошло.
А ведь я и так чувствовал себя виноватым!
Как я мог оставить ее одну?! Боже, как я только осмелился на это?!
Плата за это преследовала меня последние годы. И мысль о том, что всего этого можно было избежать, почти убивала. Если бы не обстоятельства…
Если бы повернуть время вспять, вернуться в прошлое, исправить подлую ошибку…
Какие нелепые и глупые фантазии! От человека, который никогда не верил в ирреальность!
От человека, который убил эту веру в том маленьком человечке, который этого заслуживал…
Даша никогда не говорила, что винит меня в чем-то. Она ни словом, ни взглядом не показала того, что обижена. Но я видел, я знал, я чувствовал… Не было того доверия в глазах, не было легкости в голосе, не было тех огоньков, тех искорок в глубине зрачков… Не было моей маленькой девочки, которую я оставил в Калининграде холодным мартовским днем.
Изменилась. Стала еще сильнее.
Я понял это сразу же, как только после утомительно долгих поисков увидел ее бледное осунувшееся личико с горящими разнообразными оттенками чувств черными глазками на нем. Исподлобья, плотно сжав губы, сведя брови к переносице. Без испуга – потому что сильная, с горечью и обидой – потому что обманули. Потому что не сдержали обещания. Потому что предали. Потому что убили в чистой детской душе ту единственную надежду на счастье, ту крупицу веры в сказку.
Я смотрел на нее тогда и понимал, что еще чуть-чуть, и не сдержусь, зарыдаю, как маленький, заплачу навзрыд. Я уже ощущал горячие слезы, застывшие в уголках глаз колким клубком. А в горле тоже комок из слез, он, казалось, заполонил всё мое тело. Слабость в конечностях, привкус горечи и металла на языке, дикая усталость, руки опускаются… И такое бессилие! Гадкое, бездушное, утомительное бессилие!
Разве Господь может быть настолько жестоким, чтобы обрекать на столь жалкое существование маленькую девочку?! Почему она?.. Почему еще тысячи таких же, как она?..
Я чувствовал себя последним негодяем. Даже тогда, когда, прижимая к себе ее худенькое тельце, шептал в ее волосы разные глупости и слова утешения. Я не верил в то, что смогу ее утешить, но все равно, как заведенный, продолжал нашептывать эти глупости.
Наверное, она и тогда не верила мне. Однажды доверившись и обманувшись в своем доверии, она не хотела повторения. И я не винил ее в том, что она не доверяла мне. Я сам был виноват.
Несколько долгих недель понадобилось на то, чтобы она заговорила со мной. Как раньше. Открыто и душевно, а не пустыми фразами, обрывочными восклицаниями и односложными ответами.
Несколько месяцев ушло на то, чтобы она перестала вздрагивать от случайного звонка в дверь, боясь увидеть на пороге искаженное гневом лицо сожителя матери или же ее саму.
Почти три года ушло на то, чтобы она смогла вновь мне довериться.
Почти три года, в течение которых я делал все для того, чтобы вернуть себе ту маленькую девочку, еще верящую в чудо, еще ждущую его, ту покинутую всеми девочку, которую оставил в Калининграде холодной весной девяносто девятого года.
Я вернул ее. И вдвойне больнее оттого, что на то, чтобы насладиться долгожданным возвращением, у нас почти не осталось времени.
Антон же так и не принял ее. И я знал причину этого. Но оставить ее одну, прогнать, забыть о том, что она вообще появилась в моей жизни?.. Просто так вычеркнуть само ее существование из памяти?..
Как?.. Как такое возможно?!
Он не понимал. Он и теперь не понимает, даже спустя годы.
Я и сейчас вижу, что он не может смириться с ее присутствием в моей жизни. Не может. Не хочет.
Упрямый. Какой же, черт возьми, упрямый!
Неужели никак не может забыть того случая?..
Но Боже, сколько лет прошло с тех пор?! Почти три года!
Она была ребенком, диким и необузданным созданием, выброшенным на улицу собственной матерью, вынужденной влачить столь жалкое, взрослое существование, бороться за жизнь!
А он… Он – мой сын. Воспитанным интеллигентным и культурным молодым человеком, всегда сытый, в тепле, при деньгах. Его любили родители, его холили и лелеяли с раннего детства, ему не приходилось бороться за жизнь, он был баловнем судьбы. И все же он не простил ей того, что она сделала… Не позволил своей гордости опуститься на колени?..
Чего же ему не хватало?! Почему он накинулся на нее?! Почему одно лишь упоминание о ней воспринял в штыки?! Почему не смог принять и понять ее так, как это сделал я?..
Может быть, я что-то упустил в его воспитании?.. Тогда, когда надолго оставлял его одного, не появляясь дома месяцами? Тогда, когда упустил из виду тот факт, что моему сыну нужен был отец, а не знаменитый исследователь!?
Значит, и здесь тоже виноватым оказался один лишь я? И в том, что Дашенька не принимает Антона, и в том, что Антон никогда не примет мою девочку? Опять я..? Один лишь я.
Почти три года ненависти. У него к ней. У нее к нему. И я – словно непроходимая стена между ними, натянутая красная ленточка между стартом и финишем. Словно камень преткновения.
Дашенька. Антон. Мои любимые. Одинаково любимые мною. Но…
Как так получилось, что близкие отдались на сотни километров, а чужие стали настолько родными, что без них ваше существование уже не представляется возможным?..
Дашенька! Антон!
Они не смогли бы жить рядом друг с другом. Я понял это уже в тот момент, когда они впервые встретились. Слишком разные, чтобы понять друг друга, слишком сильные для того, чтобы принять чужую слабость за силу. Из разных миров – богатства и бедности, любви и презрения, жизни и смерти…
Тогда, почти три года назад, у них не было ни единого шанса на то, чтобы понять друг друга. Чтобы принять, чтобы смириться, чтобы соединиться, объединенным общей целью.
А сейчас… Что станет с моей девочкой, когда я уже не смогу позаботиться о ней? Что станет с Антоном, когда он обо всем узнает?.. Кто позаботится о моей маленькой девочке? Кто поможет Антону все это пережить?..
Слишком много вопросов, на которые нет ни одного ответа.
Слишком много вопросов, и слишком мало времени, чтобы найти на них ответы.
Слишком мало времени. Его почти не осталось. Ни у меня, ни у Даши, ни у Антона…
Глава 5
май 1999 год, Москва
Повисшая на его локте брюнетка не вызывала никаких чувств, поэтому Антон просто отмахнулся от нее, когда девушка в очередной раз решительно потянулась к нему для поцелуя.
Брюнетка разочарованно надула губки и досадливо поморщилась.
– Антош, – проговорила она недовольным голосом, похожим на рокот, – что случилось?
Теперь поморщился Антон, раздраженно поджав губы.
Какого черта он позволяет этой… девиценазывать себя так?! Он же терпеть не мог, когда его называли этим детским, совершенно идиотским именем?! Словно специально возвращая его в детство!
Наверное, сейчас ему было настолько всё равно, что даже это ласкательное имя не так сильно действует ему на нервы, вызывая лишь легкую волну раздражения вместо злости.
Только бы его оставили в покое! Только бы продолжили своё стрекотание где-нибудь подальше от него!
Только бы, черт побери, все заткнулись и дали ему подумать!
– Антош…
– Ты можешь помолчать? – раздраженно выдавил из себя молодой человек, бросив на девушку острый взгляд из-под опущенных век. – Просто помолчать. Можешь?!
Брюнетка, имя которой Антон благополучно забыл сразу же после того, как его друг Леша представил их друг другу, пару раз кокетливо взмахнула ресничками и вновь разочарованно надула губки. Но на этот раз благоразумно промолчала, видимо, осознав, что не стоит сейчас нарываться.
Антон, как бы ему ни хотелось смахнуть эту девицу, как надоедливую муху, со своего локтя, приказал себе не беситься, хотя раздражало его сейчас всё, и, глубоко вздохнув, закрыл глаза.
Раздражало действительно всё. И чертов клуб, в который они притащились веселой честно?й компанией. И диваны, обитые темно-серой кожей, отчего-то сейчас казавшиеся неудобными и узкими, а еще словно холодными. И любимые напитки, отдававшие сейчас горчинкой. И даже веселый смех Славки и острые шуточки Леши, на которые он раньше обязательно ответил бы своей колкостью!
Сейчас всё это отчаянно раздражало. Даже больше – бесило.
Ему нужно было остаться дома. С отцом. А не шататься по всей Москве в поисках приключений на свою задницу! А в таком настроении, в котором он сейчас пребывает, найти эти самые приключения он может в два счета! Стоит кому-то лишь слово сказать, и он уже ринется «выяснять отношения».
Всей компанией они расселись за VIP– столиком, заказанным Лешей, а Антону было плевать на всё, что происходило вокруг него. Надоедливый, звонкий смех брюнетки, так и не отцепившейся от его руки. Колкие остроты друзей. Улыбающиеся лица симпатичных девушек, сидящих напротив него. Светомузыка.
Всё это происходило словно в другой жизни. Не в его. Не с ним.
Вся окружающая его действительность мгновенно превратилась в тугую горячую спираль, размерами меньше игольного ушка, которая медленно, но неукротимо сжималась, засасывая его в свои полукруги. И он стал задыхаться. Он просто не чувствовал насыщения кислородом, глотая воздух вновь и вновь, почти разрывая легкие, но так ни на мгновение и не ощутил облегчения.
Его привычный и устоявшийся за годы мир пошатнулся и стал рушиться. Как замок из песка рушится, подвластный водной стихии, так и его мир стал стремительно разрушаться, давай трещины то там, то здесь.
И самое страшное заключалось в том, что Антон не мог осознать, не мог понять, что произошло. Он не знал причины, он не видел ее, он просто ощущал на себе ее последствия.
Что-то изменилось. И он, как утопающий, хотел схватиться за соломинку, чтобы спастись.
Понять, дойти до сути. Принять? Нет, он никогда не примет. Он не хотел перемен. Черт возьми, нет!
Всё было прекрасно в его жизни, беззаботной и счастливой, чтобы что-то менять. Чтобы оставить позади себя счастливые годы и принять перемены, которые, он точно знал, не пророчат ничего хорошего?! Нет!
И он сопротивлялся, протестовал, бесился. Казалось, он кричал на весь свет, кричал не своим голосом, но в ответ не слышал даже собственного эха, – одно глухое равнодушное молчание.
А мир давил на него тяжестью домины, накрывая с головой, порабощая и угнетая.
И от собственного бессилия он задыхался. Он хотел что-то сделать, хотел все исправить… Ведь можно еще что-то исправить! Не так поздно, время еще есть! Он хотел вернуться в тот устоявшийся, привычный мир, в котором жил все эти годы, и от осознания, что всё начинало меняться безвозвратно, с поглощающей скоростью опускались руки.
Он не знал, в чем дело. Не понимал. Не спрашивал, хотя нужно было задать интересующие его вопросы еще два месяца назад. Но он ощущал, что всё вокруг него меняется.
Отец изменился. С отцом что-то случилось. Случилось сразу же после возвращения из Калининграда.
И Антон уже сотни раз отругал себя за то, что отпустил его туда, что не попросил его вернуться раньше.
Он помнил, прекрасно помнил тот разговор, который и стал последним привычным и обыденным его разговором с отцом. Все остальные были другими. Он не мог сказать, почему именно так, и почему провел эту незримую грань именно здесь, но он чувствовал, что эта черта находится именно там, где он ее провел.
Слишком хорошо он знал отца, чтобы не почувствовать, не ощутить на себе перемены в нем.
Сейчас это ощущалось особенно остро, но Антон заметил это еще тогда, когда встречал его в аэропорту два месяца назад.
Не такой он был. Не такой. Изменился. Антон сразу это отметил, хотя и не подал виду.
Во внешности, на первый взгляд, все осталось без изменений. Да и что могло измениться за пару недель отсутствия? Но уже тогда Антону нужно было идти дальше, вглядываться вглубь, а не рассматривать поверхность. И он бы заметил то, что стал замечать уже через месяц после приезда отца домой. То, что теперь было видно невооруженным взглядом. И то, что теперь нужно было исправлять. Как-то… Как?!
Лицо было бледным и осунувшимся, будто мужчина провел не одну бессонную ночь. Антону уже тогда показалось, что глаза отца не смеются, как бывало каждый раз, когда Олег Вересов возвращался домой и обнимал сына. Улыбка была словно бы вымученной, а оттого казалась фальшивой, искусственной.
Сердце Антона сжалось в груди, а вдоль позвоночника стрелой промчался холодок, но молодой человек приветливо улыбнулся, встречая отца, стараясь подавить в зародыше сомнения и догадки.
Дурак. Какой же дурак!
– Как Тамара Ивановна? – первое, что спросил Олег у сына после того, как обнял того за плечи.
Звучал его голос устало, Антон отметил это сразу. И еще синяки под глазами. Поджатые губы, блеклый взгляд, бледность лица. Его поведение, замедленные движения, усталость, заторможенность…
Почему всё это осталось без должного внимания тогда?! Почему Антон не удосужился уделить такому нетипичному для отца состоянию больше внимания, когда следовало это сделать?! Почему он отступил?!
Черт, всё уже тогда было не так, как раньше. Всё!
Но в тот момент Антон решил списать его состояние на целый ряд причин, не вдаваясь в детали.
Длительный перелет, а отец давно уже не мальчик, здоровье, опять же, холодная весна, беспокойство за Тамару Ивановну, да что угодно!..
Откуда же молодому человеку тогда было знать, что все спрятано гораздо глубже?
– С Тамарой Ивановной сейчас всё хорошо, – выдавил из себя Антон. – Пойдем, тебе нужно отдохнуть.
Олег послушно последовал за сыном, едва передвигая ноги, и этот факт Антон тоже заметил, но, как и на другие факты, просто не обратил на него внимания.
Идиот. Какой же идиот!
– Что говорят врачи? – тихо спросил отец, когда они уже двигались по направлению к дому. – Как она?
– Инсульт, пап, – так же тихо проговорил Антон, горько вздохнув, – что тут сказать?
– М-да… – покачал головой мужчина. – И когда это случилось?
– Ночью. Я был дома, как знал, что что-то должно случиться, – ответил парень. – Лешка звал в бильярд, но я не пошел. Тамаре Ивановне еще вечером плохо стало, но врача она вызвать отказалась. Упрямая же, сам знаешь!
– Это у нас, похоже, семейное, – легко улыбнувшись, проговорил Олег, и Антон бросил на него быстрый взгляд. Может быть, всё не так плохо, как ему показалось вначале? И дело, действительно, в перелете?
– Часа в два ночи, может, в половине третьего, я проснулся, – произнес Вересов-младший, – пошел к ней, а она уже без сознания была. Я скорую вызвал, ее забрали. А на утро я тебе позвонил.
– Ты у нее был?
– Нет, она же в реанимации.
– Как она себя чувствует?
– В себя пришла, – сдержанно проговорил Антон, сжимая руль обеими руками, – но… плохо…
– Что врачи-то сказали? – устало спросил Олег.
Антон тяжело вздохнул, не глядя на отца, прикрыл на мгновение глаза, словно успокаиваясь.
– Говорят, что еще недели две ей придется провести в больнице, – проговорил он, запинаясь. – Не девочка она уже, чтобы со здоровьем шутить.
– Ну, да, ну, да… – пробормотал Олег как-то отрешенно, словно думал совсем о другом.
Антон тогда решил его не беспокоить, дать отдохнуть, прийти в себя, переварить все случившееся.
И только потом осознал, как сильно ошибся, не пытаясь во всем разобраться, а спихнув все на время.
Время лечит, говорят?.. Ничего подобного. Раны, которые лечит время, никогда не заживают.
И Антон смог убедиться в этом через два месяца после возвращения отца из Калининграда.
Антон всегда ждал отца. Он любил его, он его почти боготворил. Еще в детстве, когда тот уезжал в командировку, он просил мать позвонить ему, просто для того, чтобы услышать его голос. Он не просил подарков, хотя отец их всегда ему привозил, он хотел лишь, чтобы тот был рядом с ним. А когда Олег возвращался, он старался, как можно дольше быть с ним наедине, играть, читать вслух увлекательные истории, готовить ему чай с лимоном, садиться к нему на колени и рассматривать геологические карты, которые отец ему показывал.
Каждую свободную минуту, он старался проводить с Олегом. Чтобы хотя бы в эти редкие минуты быть рядом с ним. Чувствовать себя его сыном, знать, что этот замечательный мужчина – его отец, и радоваться этому факту.
Он хотел быть похожим на него, в детстве часто воображал себя путешественником, исследователем, таким же, как Олег. Часто представлял себе, что, когда вырастет, они вместе будут исследовать горные породы, дальние территории, местности. Когда тот отправлялся в очередную командировку, он забирался в его кабинет и проводил там по несколько часов, рассматривая карты, читая вырезки из газетных статей, разглядывая фотографии. Ему казалось, что таким образом он становится ближе к отцу, что, узнавая о деятельности, которой тот занимается, сможет лучше узнать его самого. Будто тепло его карт, фотографий и книжки по геологии смогли заменить ему отцову любовь и его тепло!
С каждым годом он всё острее стал ощущать эту потребность – быть ближе к нему. Но этой близости никогда не получал в полной мере. Всегда были причины, по которым они не могли сблизиться. Он любил отца, и тот тоже души не чаял в единственном сыне, и все же… Работу он любил так же сильно.
И Антон со свойственной ему сыновей преданностью и отчаянной любовью принимал всё, как есть, закрывая глаза на частые отъезды, отлучки, командировки. Он хотел бы насладиться той любовью на расстоянии, тем теплом, что получал от Олега, когда тот возвращался домой, но не мог. Ему было мало.
Только после смерти матери, такой неожиданной, такой дикой, они особенно сблизились.
У Антона появился тот отец, о котором он мечтал, которого хотел видеть рядом с собой.
Олег оставил исследовательскую деятельность, вернулся в университет, воспитывал сына. Та близость, о которой Антон мечтал, наконец, появилась между ними. Они всё делали вместе. Спускались по горным рекам, ходили в походы, поднимались в горы, катались на лыжах, совершали велосипедные туры из одного города в другой. Антон оставил мечты об исследовательской деятельности, которой занимался отец, осознав совершенно точно, что это не его дело. И после окончания школы поступил на юридический.
Он тогда думал, что все изменилось. И все, действительно, изменилось. У него был самый лучший в мире отец, у них была Тамара Ивановна, которая всегда могла подсказать советом и поддержать, он нашел своё призвание и наметил дальнейшие пути продвижения.
У него была счастливая, прекрасная во всех отношениях жизнь.
Та жизнь, о которой он мечтал, когда был маленьким! Он сейчасполучил то, о чем всегда мечтал.
Когда Олег решил вернуться в исследовательскую деятельность, он был безмерно рад за него. Он хотел, он жаждал, он чуть ли не молился о том, чтобы тот был счастлив. А когда Олег, разочарованный тем, что не нашел себя в любимом когда-то деле, начал писать, Антон первым поддержал его идеи. Он видел, как счастлив отец, какое удовольствие ему приносит его творчество, то, что его понимают и принимают.
Казалось, большего для счастья и не нужно.
Антон радовался, наслаждался жизнью и безграничным счастьем, думал, что все хорошо…
А ведь и было хорошо до тех пор, пока Олег не улетел в Калининград на очередную конференцию!
Кто бы мог подумать, что все рухнет, мгновенно, почти в одночасье из-за одной обычной конференции?!
Черт, да что там такого могло случиться, чтобы так сильно изменить человека?!
Десятки раз Антон задавал себе этот вопрос. Себе – не отцу. Его он отчего-то боялся беспокоить.
Отец уже не был прежним. Антон чувствовал это как никто другой.
Поездка в Калининград его изменила. И дело было не в самочувствии Тамары Ивановны, не в том, что Олег плохо себя чувствовал, что устал или у него наступил творческий кризис. Его что-то беспокоило. Что-то, о чем он боялся рассказывать или просто не хотел, что-то, словно перевернувшее его былые уверения с ног на голову, круша устоявшееся мировоззрение человека, который всегда знал, чего хочет, и достигал цели. Что-то, о чем не говорил вслух, но о чем постоянно думал. Все те два месяца после возвращения.
Закрывался в своем кабинете, усаживаясь в кресло, и невидящим взглядом рассматривая фотографии в старом альбоме. Почти не спал, засыпая порой лишь за рабочим столом. Все чаще выглядел уставшим.
Антон беспокоился за него, пытался настоять на посещении врача, но натыкался на уверенный отказ.
Что-то неукротимо, неминуемо рушилось. И Антон чувствовал себя совершенно беспомощным оттого, что не мог ничего сделать, чтобы избежать краха.
Привычный, устоявшийся, прекрасный мир сказочной жизни, которую он, наконец, получил, дал трещину, пошатнулся, накренился и готов был вот-вот оставить и его погребенным под обломками счастья.
Безысходность и отчаяние сковали его тисками, не давая дышать, вынуждая вновь и вновь глотать пыль из-под крошащихся на кусочки мечтаний и желаний.
И это бесило, это просто сводило с ума…
– Антош, ну, ты меня совсем не слушаешь, – донесся до него, словно издалека, обиженный женский голос.
Он дернулся, как от удара, не сразу осознав, где находится, недовольно поморщился оттого, что его вырвали из водоворота воспоминаний, и бросил на девушку быстрый взгляд.
– Я не нанимался тебя развлекать, – жестко отрезал он, сдвинув брови.
Та надула губки и вновь дернула его за руку.
– Ну, Антош, – взмолилась она, – что с тобой? Может, голова болит?
Хотелось послать ее к черту, но он каким-то чудом сдержался.
– Ничего у меня не болит! – раздраженно сказал молодой человек, отвернувшись от нее.
– Тогда что случилось? – затрещала та у него над ухом.
Руки его непроизвольно сжались в кулаки, а на скулах от ярости заходили желваки.
Только бы не сорваться к чертям, а то вся его хваленая выдержка полетит псу под хвост!
– Тох, может, правда, уделишь девушке время, а? – подал голос с шутливыми интонациями Леша. – Смотри, как она переживает за тебя, места себе не находит.
Антон посмотрел, стремительно, резко. Правда, не на девушку, а на друга.
Испепеляющий взгляд серых глаз едва не приковал того к месту.
– Охо-хо, – проговорил Леша, поднимая руки вверх. – Ритуль, его сейчас лучше не трогать, – обратился парень к девушке-брюнетке. – Видишь вот это выражение лица? Так вот запоминай: увидишь такое еще раз, ни за что не приставай к моему другу. Считай, что на нем висит табличка «Не влезай, убьет!».
Антон промолчал, одарив друзей тяжелым взглядом из-под бровей, но лишь по той причине, что сейчас действительно был способен прибить любого, кто начал бы его доставать.
Он чувствовал себя огненной пружиной, сжатой до мизерных размеров и способной в любое мгновение взорваться, подобно атомному взрыву.
До конца вечера его так никто и не побеспокоил, предоставив самому разбираться со своими мыслями. Брюнетка, которую, как оказалось, звали Ритой, больше не приставала к нему с глупыми вопросами и даже отцепилась от его руки, чему он был несказанно рад, а Леша и Слава предпочитали не лезть на рожон, прекрасно зная, чем это может обернуться.
– Может, ты домой поедешь? – с беспокойством выдавил из себя Слава, словно не выдержав молчания.
– Да, наверное, поеду, – согласился Антон и приподнялся с дивана. – Не обижайся, Слав, просто сегодня… настроения нет, считай так.
– Да не вопрос, Тох, – развел парень руками в разные стороны. – Все в порядке.
Попрощавшись с друзьями и послав вымученные улыбки девушкам, Антон покинул клуб с чувством облегчения, а садясь за руль автомобиля, так вдавил педаль газа в пол, что мгновенно сорвался с места, оставляя позади себя клубы серого дыма. Домой. К отцу.
С некоторых пор он боялся оставлять отца одного на долгое время. Боялся за него.
Вот и сейчас ему бы стоило догадаться, что он может обнаружить, вернувшись домой.
Едва он попал в квартиру, сразу же отметил, что в кабинете отца горит свет. Как и всегда за последние два месяца. Парень тяжело вздохнул, чувствуя, что сердце сильнее и громче забилось в груди, и подошел к двери. Негромко постучал и, не дождавшись ответа, тихонько приоткрыл дверь, заглядывая внутрь.
Олег сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, скрестив руки на груди, опустив голову. Глаза его были закрыты, а сквозь неплотно сжатые губы вырывалось поверхностное дыхание.
Заснул, грустно отметил про себя Антон. Опять заснул за рабочим столом…
Антон двинулся вперед, прикрывая за собой дверь.
– Пап? – негромко позвал он. – Пап?
Олег дернулся, сел в кресле, выпрямив спину, повел плечами, словно отгоняя сон, раскрыл глаза.
– А?.. Что?.. – встрепенулся мужчина, растерянно оглядываясь по сторонам и словно пытаясь осознать, где находится. – Что, уже утро? Вставать пора? – взгляд его остановился на сыне, застывшем посреди комнаты.
Антон грустно улыбнулся.
– А ты вообще ложился?
Олег устало посмотрел на него, протер глаза и вновь откинулся на спинку кресла.
– Не спится. Бессонница, наверное, – отмахнулся он.
Антон покачал головой и подошел к столу, остановившись в паре шагов отца.
– Она началась, когда ты вернулся из Калининграда, – проговорил он тихо, устремив взгляд на Олега. – Что-то случилось, да? Что-то, о чем ты не хочешь мне рассказывать?
Он не надеялся, что тот просто так сдастся и расскажет ему обо всем. Не таким он был человеком.
– Ничего не случилось, – упрямо заявил Олег, нахмурившись. – Просто не спится, вот и все.
Кого он хотел обмануть? Сына, который знал его, как облупленного, потому что всю жизнь хотел быть таким, как он? Или себя, уверяя свою совесть и свое сердце в том, что все в порядке?
Антон сделал нерешительный шаг вперед, а потом остановился, покачал головой, опустив ее вниз.
– Пап?..
– Ммм…
– Ты чего-то не договариваешь мне, – тихо проговорил он, поднимая на него глаза, стараясь прочесть по лицу хотя бы толику правды, которую отец от него скрывал.
Олег устало вздохнул, потом тяжело выдохнул. Измученное лицо скривилось, губы поджались.
– Не сейчас, Антон, – выговорил он угрюмо. – Утром. Давай поговорим утром, хорошо?
Какие глупые отговорки. Зачем они нужны? Кто в них поверит? Кому они принесут успокоение?!
Сцепив зубы так сильно, что заболела челюсть, Антон неопределенно качнул головой.
– Как скажешь, – выдавил он из себя. – Утром так утром.
Стоит ли вообще затевать этот разговор? Что он может дать? И стоит ли умалчивать обо всем, если это губит их жизнь?! Что-то рушит их безмятежное существование, а он даже не знает, с чем ему бороться!?
В груди острой болью отозвалось биение сердца, отчаянными ударами врывавшееся в плоть.
Антон с шумом выдохнул и сжал руки в кулаки, потом разжал их, почувствовав, что ладони вспотели.
– Ты идешь спать? – он устало посмотрел на отца.
Тот отрицательно покачал головой.
– Нет. Еще нет, – отвел глаза в сторону, очевидно, для того, чтобы не встречаться с Антоном взглядом. – Ты иди, я еще посижу.
Антон горько улыбнулся, но машинально кивнул.
– Как скажешь, – бросил он отцу и решительно направился к двери. – Завтра поговорим.
– Да, – вдруг уверенно заявил Олег, глядя в спину сыну. – Завтра поговорим.
Антон обернулся, замер на пороге, удивленно глядя на отца, словно видел его впервые, а потом кивнул и вышел из кабинета.
И как бы он не стремился быть сейчас рядом с ним, понимал, что тот не желает этого.
А Антон был хорошим сыном для того, чтобы понять его немую просьбу и не вмешиваться.
Завтра, они обо всем поговорят завтра.
Но уже на следующее утро, встретившее Антона понурым, бледным лицом отца с блуждающей улыбкой на губах и синими кругами под глазами от очередной бессонной ночи, Вересов-младший в сотый раз пожалел о том, что вообще затеял этот разговор.
Не нужно было вмешиваться. Рано или поздно всё встало бы на свои места. Но… но…
– Ты хотел поговорить со мной, – напомнил Антон вскользь, присаживаясь за стол. – О чем?
Олег замер, бросил на сына быстрый взгляд и тут же опустил его в чашку с чаем. Сглотнул, нервничая.
– Это… я даже не знаю, как сказать, – пробормотал Олег, запинаясь. – Не знаю, с чего начать…
Антон ободряюще улыбнулся, откинулся на спинку стула и проговорил:
– Пап, что бы это ни было, нам лучше решить все это сейчас, – он легко тронул мужчину за плечо. – Мы со всем справимся вместе, так? Ты главное, скажи, что тебя так тревожит. Я выслушаю, я помогу…
