Текст книги "Крик души (СИ)"

Автор книги: Екатерина Владимирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Чего-то хотела? – сухо проговорил он, сглотнув язву и застыв в дверях, не позволяя ей пройти.

Ему показалось, что она его ничуть не испугалась. Так оно и было. Гордая воинственная амазонка.

– Хотела, – заявила девушка. – Но уж точно не увидеть тебя здесь, – ее слова словно резали ножами, и он удивился, что его это задевает. – Я думала, ты уже ушел, уехал к себе. Где ты там живешь..?

Антон знал, что ее мало интересует то, где именно он живет, она просто издевалась, но ответил:

– На Кутузовском, – и лишь плотнее налег на дверь кабинета отца, словно защищая свою территорию.

Она проследила за его движением с кислой миной на лице, поджав губы и никак не прореагировав на его замечание. Молчала. Он тоже не знал, что сказать, а потому просто рассматривал ее, пока она находилась так близко. Всего мгновение. До тех пор, пока Даша, словно почувствовав его оценивающий взгляд, не отшатнулась и не насупилась.

– И когда поедешь к себе? – после непродолжительного молчания осведомилась она, нервно постукивая носком тапочки. Волнуется? – Скоро? – скрестив руки на груди, нагло заявила: – Поверь, я уже большая девочка, и прекрасно смогу позаботиться о себе и без твоей… хм… помощи.

Ой, как же ему не понравился ее сарказм! Слишком явным, очевидным, откровенным он был.

Антон сделал быстрый шаг вперед, оказываясь к ней вплотную.

– Это мой дом, – зашипел он ей в лицо, желая спугнуть ее, но девочка не отступила от него ни на шаг.

– Я помню, – коротко и мнимо равнодушно бросила она. – Не поверишь, но в течение целых четырех лет мне только и делали, как напоминали о том, что я живу здесь лишь с твоего позволения! – ее глаза сощурились, блеснув жестким светом, а губы сжались. – Но благодарить тебя за подобную милость у меня, прости, совсем нет желания!

Сердце забилось в груди как-то неровно и рвано, а в горле встал острый ком.

– Отчего же? – нахмурившись, поинтересовался Антон, отступая назад. – Могла хотя бы попробовать.

Даша смерила его долгим, пронизывающим насквозь взглядом ядовито-черных глаз-рентгенов. И Антон едва не поперхнулся, ощутив внутри ледяной холод ее брезгливости.

– Я бы с радостью, – язвительно выдохнула Даша сквозь зубы, – но ты, позволь мне напомнить, запретил высказывать свои просьбы и желания лично тебе, свалив все на Маргариту Львовну.

Стрела попала точно в цель, уколов кончики его обнаженной души ядом правды, и он не услышал последующих слов Даши, сказанных жестким, обиженным шепотом.

– А через нее я бы не попросила у тебя и на хлеб.

Антон стиснул зубы, завороженно глядя на ее бледное лицо с покрасневшими от негодования щеками.

– Зато сейчас тебе представился шанс сделать это лично, – выдавил он из себя. – Попробуй.

– Сомневаюсь, что захочу поблагодарить тебя, – резко заявила девушка, отступив на несколько шагов.

Он знал, что не стоит спрашивать, но не удержался от вопроса.

– Почему?

– Не заслужил! – бросила она и, стремительно развернувшись, направилась в свою комнату.

Ему нужно было кинуться за ней, остановить, заставить признаться, что она утаивала от него, ведь было очевидно, что она что-то скрывает, но он застыл мраморным изваянием около кабинета отца, не осознав, что она имела в виду.

Он всю ночь думал об ее обвинительных словах, но, что они означали, так и не смог понять. В голове потоком разорванных ниток, не способных собраться в клубок, кружились десятки мыслей, но ни одна не была близка к истине. Что-то крылось в словах, колких фразах, ядовитых замечаниях и действиях наглой девчонки, и неизвестность ужасно его раздражала. Ему казалось, что Даша знает гораздо больше, чем он. Словно какая-то часть жизни, не только ее жизни, но и его собственной, просто ускользнула от него, прошмыгнув мимо и потерявшись в прошедших годах. И это бесило. До острой боли в груди.

Что он сделал не так, кроме того, что бросил девчонку на попечение Маргариты Львовны?

Что еще он, черт побери, сделал не так, как нужно было?!

Он надеялся выяснить все утром, вынудив ее сознаться, что она подразумевала под своими, сказанными в запальчивости словами, но утром они не обмолвились друг с другом и парой слов, чтобы не разругаться.

Антон зашел на кухню, когда Даша уже собиралась уходить, и, присев на стул, уныло пробормотал:

– Уже уходишь? – бегло осмотрел заставленный только что испеченными блинами и чаем стол.

– Уже да, – в тон ему ответила девушка, поднимаясь со своего места.

Стиснув зубы, мужчина сощурился, отрывая взгляд от стола.

– Ты можешь нормально разговаривать?! – не выдержал он, сжимая руки в кулаки.

– Не с тобой, – бросила она и, круто развернувшись, двинулась в сторону двери.

Руки Антона задрожали, сжались, больно впиваясь ногтями в кожу ладоней, и он, не ожидая от себя подобной молниеносности и резкости, стремительно вскочил со стула и схватил Дашу под локоть, яростно развернув к себе. Грудь вздымалась, он тяжело дышал через нос, с силой втягивая в себя не воздух, а едва уловимый аромат ее духов.

Девушка застыла, опешив, и недоуменно взирала на него снизу вверх широко распахнутыми глазами.

– Что за…?

Попыталась вырваться, упершись кулачком ему в грудь и вырывая из захвата локоть, но Антон сильнее стиснул ее руку, нависая сверху каменной глыбой.

– Думаю, тебе стоит поучиться, – сквозь плотно сжатые губы выдохнул он ей в лицо, наклонившись к ней так низко, что ощущал аромат цветов, исходивший от ее кожи. Да он с ума сходит, к чертям!

– Тебе тоже, – выдала она, почти выплюнув эти слова.

Ее подбородок гордо взметнулся вверх, черные глаза окатили презрением, смешанным с обвинением.

Воздух накалился до такой степени, что его можно было поджечь, лишь чиркнув спичкой. Но он ее так и не отпустил, лишь крепче стиснул пальцы на ее руке, зажимая в стальных тисках.

– Отпусти меня, – жестко выдавила Даша, горя гневом глаз и дрожа крупной дрожью. – Сейчас же.

Голос ее был тих, спокоен, сдержан и ровен. Настолько безэмоционален, что Антон сдался. Отпустил ее, разжав кольцо своих горячих рук. А когда девушка, ощутив свободу, стремглав выскочила из кухни, не бросив на него короткого взгляда, и через минуту послышался звук захлопнувшейся входной двери, Антон, грубо и грязно выругавшись, задрожав всем телом, со всей силы ударил кулаком по столу, словно вымещая на нем свою злобу. И, закинув руки за голову, опустился на стул, сильно зажмурившись.

Его бесила ситуация, в которой он оказался. Ловушка, в которую сам себя загнал. И эта девчонка… она не старалась, она даже и не думала ему помогать! Она его тоже бесила, выводя из себя.

Он не знал, что с ней делать. Он никогда не общался с людьми, которые так сильно его… ненавидели. А Даша именно его ненавидела, презирала, испытывала неприязнь, брезговала общением с ним, как с кем-то недостойным. И это его неожиданно задевало, коробило. Не то чтобы ему было не все равно, что она испытывает по отношению к нему, у них обоих были свои причины друг друга на дух не выносить, но ее открытое презрение… раздражало. По меньшей мере.

Он почти весь день промотался по городу, вместо решения дел, которые взялся вести, думая о том, как быть с ней, со своевольной, упрямой, вызывающе гордой, сильной девочкой, ставшей теперь, если не центром, то значительной частью его жизни.

Лишь во второй половине дня, видимо, решив окончательно себя извести, сел за отчеты и дела, а потому освободился лишь в половине седьмого, когда секретарша Наташа запросилась домой. Он ее отпустил, сам же остался работать до восьми, терзая мозг чем угодно, только не мыслями о той, что ждала его в доме отца. И ему почти это удалось.

Вернулся домой поздно вечером, и, открыв дверь своими ключами, неожиданно стал невольным свидетелем того, как Даша, потянувшись к зазвонившему мобильному телефону, заговорила с кем-то весьма откровенно и открыто.

Ему бы заявить о своем присутствии, показаться, выйти к ней, но…

Дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось.

Поспешно спрятавшись за шкафом, как застигнутый на месте преступления воришка, Антон замер.

– Да, мы говорили, еще вчера, – сказала девушка, тяжело выдохнув и, не замечая Антона, подошла к окну. – Вроде бы все прошло хорошо, я же тебе говорила, – вновь вздохнула. – Нет, я сегодня не приеду, не смогу, он опять ночует у меня, – нахмурилась, словно разозлившись. – Нет, я не боюсь! Почему я должна бояться?! – втянула в себя воздух, скривилась. – Он дома… – обернулась, но так и не заметила его присутствия, но все же предложила собеседнику: – Давай потом поговорим об этом, хорошо? Приедешь за мной завтра? К школе? Хорошо. Я буду ждать. И я тебя. До завтра.

И отключилась, с тяжелым вздохом прислонившись к стене и закрыв глаза.

А Антон, слушая пульс, колотившийся в висках, вдруг неожиданно для себя принял решение.

Глава 19

Она избегала его, хотя и желала уверить себя в обратном. Но стоило признаться, Даша не хотела с ним встречаться. И не просто встречаться, но даже видеться; сегодня она убедилась в этом совершенно точно. И вовсе не потому, что боялась, его самого или грубых слов, которыми он мог бы ее одарить, нет, себя она научилась защищать уже давно, и теперь ему не удалось бы просто так вывести ее из себя.

Но ее раздражало и выводило из равновесия, что каждая их встреча сулила новую ссору, скандал, опять новое выяснение отношений, построенное на старых обидах.

Она научилась игнорировать Маргариту Львовну, в последние годы вообще перестала обращать на ту внимание, она не воспринимала близко к сердцу ее слова, колкие фразы и ядовитые замечания, пропускала мимо ушей явные оскорбления и ухищренные растления. Ей было все равно, что думает, говорит, делает эта женщина, девушка просто жила с ней под одной крышей, – не более того. Даша сносила ее присутствие, терпела, мирилась, уживалась. Она привыкла к ней.

Но Антон… этот… уже не парень, а мужчина, мнимо невозмутимый, холодно серьезный и мрачный, кажется, повзрослевший морально, а не только изменившийся внешне, он был ей непонятен.

Ей было неприятно, неуютно рядом с ним. Она чувствовала себя не в своей тарелке, хотя внешне и не показывала своей незащищенности. Но ее сердце колотилось в груди так резко, что она с раздражением слушала его стук, надеясь лишь на то, что этот незнакомый мужчина, который предстал перед ней спустя четыре года, не заметит ее волнения, скрытого за кажущейся неприступностью и невозмутимостью.

И она, кажется, смогла задеть его эго. Именно своим внешним спокойствием. Не потому ли он, с виду рассудительный, хладнокровный и замкнуто неприступный, тот, каким она встретила его на кладбище, взорвался, вспыхнул, как поднесенная к огню спичка, стоило ей проявить собственное хладнокровие?!

Она испугалась этого всплеска, хотя и не показала внешне своего изумления. За четыре года она научилась скрывать эмоции, чтобы не быть уязвленной еще и за их проявление. Но когда вспылил Антон, когда, вскочив с кресла, метнулся к ней, сверкая искрами глаз, она испугалась. Что-то в этом было… неправильное, нелогичное, какое-то… чужое. Или же давно забытое.

Но и тогда она казалась сдержанно спокойной и терпеливой, в то время как он находился в состоянии зажженной спички, поднесенной к фитилю пороховой бочки. И она чувствовала, словно кожей ощущала напряжение, сквозившее в воздухе в те мгновения, оно сотнями оголенных проводов касалось сути ее души и превращало холодную сталь в послушный кусок воска, расплавленного на огне.

Она трепетала, внутренне сжималась в обжигающий комок оголенных нервов, боясь сдаться, выйти из себя, сорваться или накричать, высказать вслух свою обиду, боль, обвинение. Кричащая боль рвалась из нее, желая оказаться на свободе, заявить о себе, обвинить и унизить противника и обидчика. Но гордость девушки была слишком велика, чтобы жаловаться, кричать или снизойти до проклятий и обвинений. Она обещала не просить о помощи. И не попросит! Не у него.

Он приехал. Зачем? Вернулся. Вновь ворвался в ее жизнь. Впервые за четыре года глухого молчания и немого равнодушия опять оказался рядом с ней, желая снова перевернуть ее жизнь.

Почему раньше не дал о себе знать? Почему ни словом не сообщил о том, что вернулся в Россию? А ведь вернулся! Уже два года жил в столице и работал юристом в одной из преуспевающих юридических компаний. Но и об этом она узнала из газет и журналов, подсунутых ей Лесей.

– Вот, – сказала подруга, со злостью бросая журнал Даше на колени, – твой опекун вернулся!

Молча взяв журнал в руки, девушка широко расширившимися глазами уставилась на расплывающиеся перед глазами буквы, кое-как соединившиеся в строчки и предложения.

– Давно? – сухими губами проронила она, не глядя на подругу.

– Давно, – резко бросила та, садясь рядом. – Этот… козел уже полгода в столице!

Даша тихо охнула, уставившись в улыбающиеся глаза Антона Вересова, взиравшие на нее с обложки дорогого глянцевого журнала, и, опуская ресницы, силилась не закричать.

Полгода?! Целых шесть месяцев в Москве… Шесть долгих томительных месяцев, когда она, переживая, но надеясь, что он вернется, поинтересуется, вспомнит о ней, верила в него… Верила в то, что о нем ей рассказывал дядя Олег, в то, что он опомнится и придет.

Она думала, что, может быть, ошиблась в нем. Ведь и ему было непросто в тот миг, в тот роковой год. Она, наверное, даже понимала его. Долгие четыре года ложилась спать с мыслью, что ему было так же тяжело, как и ей, даже больнее, чем ей. Он потерял отца. Она оправдывала его, когда ей говорили, что она никогда не была ему нужна, что он ее бросил. Она искала ему оправдания, когда не получала от него новостей, даже коротких посланий, не слышала ни малейшей заинтересованности в своей судьбе, а ведь он являлся ее опекуном! Она шла против ветра, наперекор, стискивая зубы и силясь не сдаваться.

Когда ей говорили «Бросил!», она отвечала «Не верю!». Когда били суровыми словами и смеялись в лицо, она закрывала уши и не слушала. Когда твердили «Смирись!», она кричала «Никогда!».

Но постепенно стала в нем разочаровываться. Постепенно уходила мыслями от идеала, который для себя соорудила. Медленно, но уверенно приходила к закономерной истине, сущности бытия.

Она ему не нужна. И никогда не была нужна.

Нет, она не была наивной, никогда такой не была. Она не верила в то, что он заберет ее себе, станет о ней заботиться, когда его обучение в Англии подойдет к концу. Она знала, что этого никогда не произойдет. Но она ждала… просто участия, сочувствия, понимания, принятия своей беды и проблемы. Но наткнулась на равнодушную ледяную глыбу, усеянную острыми кольями. О которые резала пальцы вновь и вновь, когда спешила навстречу своим иллюзиям.

До того, как увидела эту журнал, Даша еще верила в то, что Маргарита Львовна лжет ей, колет словами и насмешками нарочно, вынуждая разрыдаться от боли и безысходности. Он интересуется ею, что бы ни говорил. Он не такой бессердечный, каким казался. Не может этого быть.

Оказалось, – может. Безразличный, равнодушный, бесчувственный ублюдок.

И Маргарита Львовна не лгала, когда ядовито смеялась над ней и сыпала градом насмешек.

Все вокруг нее были правы относительно него. Лишь она верила в то, чего не могло быть.

– Наверное, ему хорошо живется, – проронила Даша, невидящим взором глядя на страницы журнала и невольно сминая его пальцами.

– Хорошо! – зло хмыкнула Леся. – Еще бы ему жилось плохо! Квартиру вон прикупил на Кутузовском, работа высокооплачиваемая, говорят, он самый перспективный юрист компании. И девиц полным полно…

Леся говорила что-то еще, кляла его на чем свет стоит, чертыхалась, даже материлась немного, злилась и бушевала, а Даша уже не слышала ее. Перед глазами, словно и не было прошедших четырех лет – кабинет дяди Олега, он кажется ей пустым, равнодушно холодным, одиноким, и дождевые капли полосуют окно так же равнодушно и беспечно, им нет до нее дела. И он, Антон… стоит всего в нескольких шагах от нее, у него жесткий взгляд, суровый, хотя и немного растерянный. А его слова… жгут, бьют, режут, уничтожают.

Оказывается, он говорил правду… Не лгал ей. Это она обманулась в своих ожиданиях.

Сейчас, оглядываясь назад, она понимала, какой была глупой, доверчивой, наивной девочкой.

Как только могла такой стать?! Ведь, казалось бы, видела всё и всех, светила их, словно рентгеном, определяя на расстоянии, что человек из себя представляет. Читала по лицам, по эмоциям, по действиям и поступкам. И ни одно действие Антона не говорило за него. Он всегда был с ней… терпелив, но между тем и несдержан тоже. Он старался игнорировать ее, это делала и она. Он был необоснованно груб, а она не обращала на него внимания, теряясь в собственных мыслях. Они не могли стать друзьями. И оба это знали.

Почему же тогда, когда умер дядя Олег, она поверилав возможность перемен? Почему ждала их… два года?! Так долго, мучительно долго. Падала, вставала, поднималась с колен, упрямо шла вперед, наперекор всему миру, одна. Ей нельзя было ему верить, он сам так сказал.

Они ничего друг другу не должны. Они не друзья и никогда ими не были. Зачем же притворяться?..

Он прав оказался, а она… Она хотела найти в нем что-то хорошее. Даже когда услышала роковые слова, сказанные жестко и грубо, она все равно верила во что-то. Во что?.. Она негодовала, недоумевала, злилась, кидалась проклятьями и обвинениями, ее трясло от ярости и едва сдерживаемого гнева, в тот миг, когда за ним захлопнулась дверь кабинета дяди Олега, она почти его ненавидела. А потом…

Наверное, ей не стоило об этом думать… Он оформил опекунство, он вынудил ее лгать социальным службам, и она думала, что они поступают верно, – почему-то поверила в это. Он начал о ней заботиться!.. И она захотела поверить в него. Ведь дядя Олег почему-то оставил ее именно Антону? Именно своему сыну вручил заботу о девочке, которая стала ему так дорога! Не постороннему человеку, который смог бы заботиться о ней, а именно ему. Верил Антону, знал, что тот справится, выполнит свой долг и не отступит, не бросит ее одну! Ведь Олег так ему верил! И она тоже решила поверить.

Она хотела увидеть в Антоне что-то хорошее, то, что дядя Олег видел в нем. Ведь было что-то, должно было быть, может, она просто не разглядела, не заметила, не обратила внимания!? Ведь так могло быть, что это просто проскользнуло мимо нее в небытие, растворилось и ушло в предубежденной ненависти?

Но ничего не было. Кроме презрения, ярости, зыбкой злобы и колючего обвинения. Ничего не было.

И спустя два года самообмана она перестала верить. И ждать тоже перестала.

А спустя еще два года, неужели он думал, что она распахнет перед ним объятья?! Неужели рассчитывал на теплый прием, радостное приветствие и счастливую улыбку?!

Не заслужил. Потому и не получил.

Думал, она забудет, простит, поймет? Его!? Того, кто когда-то сбросил ее на чужую женщину, скинул с рук, как ненужную вещь?! Бросил, оставил одну вопреки воле отца?! Обманул и ее надежды?!

Теперь его поступок в ее глазах не терпел оправданий, он вещал истину. И она верила ей, она знала, что правда, а что ложь. И она также знала, что никогда не позволит ему разрушить свой мир вновь.

Она опять оказалась на его шее. Со смертью Маргариты Львовны снова оказалась сброшенной на него, как ненужный хлам. И на этот раз он решил… остаться! Воспитывать ее сам.

Его заявления казались Даше нелепыми и пустыми. Он не сделает этого, не выдержит, сбежит. Она была полностью в этом уверена, об этом и заявила открыто и не скрываясь за ледяной стеной равнодушия.

Отважился? Решился? Дал слово?! Неужели не боится? Так, как боялся раньше!? Останется с ней!?

Да бросьте вы, сбежит, и месяца не пройдет, как сбежит!

И она бросила ему вызов. Неожиданно для самой себя, откровенно, язвительно, уничижительно.

И выиграла в этой схватке. Он согласился его принять.

Сначала она злилась, бесилась, что своими вспыльчивыми необдуманными словами вынудила его подписать смертный приговор не только себе, но и ей тоже, а потом возмутилась. Он думает, что справится, докажет ей свое превосходство, хладнокровность, терпение!? Не уступит? Рискнет и выиграет?!

Но Даша не давала ему надежд на победу. Ни единой, даже в мыслях. Победителем останется она.

Ночь прошла беспокойно. Девушка почти не спала, заснув лишь к рассвету, ворочалась в постели, глядя на освещенный неоновыми огоньками потолок, а проснулась оттого, что будильник трезвонил на всю комнату, вынуждая подниматься с постели.

А утром… этот инцидент. Даша была вне себя от переполнявших ее эмоций. Ее холодность вновь была встречена им специфически. Он разозлился, вновь вспылил, загорелся, как искра.

Но отчего он злился? Почему? Какой реакции на свое присутствие в еедоме, ожидал?! Он не должен был ожидать радушный прием, и Даша не смогла ему его предоставить даже при всем своем желании.

Но он бесился из-за чего-то, а она не могла понять причины. Знала лишь, что чувствует себя неловко и неуютно в его обществе. Его прямые откровенно оценивающие взгляды, горящие глаза, даже сжатые губы!

Она не желала видеть его, не желала с ним общаться. Единственным ее желанием было исчезнуть из поля его зрения. Навсегда.

Но вчера он одним лишь словом преградил ей путь к отступлению. Он остается с ней…

Прислонившись к стенке вагона метро, сжимая поручень обеими руками, она все еще думала о том, что произошло. Ее жизнь изменилась. Причем как-то так стремительно, неожиданно.

Когда умерла Маргарита Львовна, Даша ожидала его приезда, даже наверняка знала, что он приедет. Он не мог пропустить это «событие», ему должны были обо всем сообщить. Иначе быть не могло. И она вновь оставалась без опекуна – на его шее.

Даша ожидала, чего угодно, не рассчитывала лишь, что Антон решит остаться с ней. Логичнее и правильнее для него было бы, как и прежде, сбросить ее на кого-то еще. Умыть руки, чтобы она не портила его жизнь. Осталось-то всего два года. Всего два года! Но вместо того, что навсегда избавиться от нее, он совершил немыслимое, непоправимое – привязал ее к себе. На долгие, бесконечно долгие два года. И она не собиралась проводить их с ним!

Он сбежит, она была уверена. Скинет ее в чьи-то руки, засунет подальше и больше о ней не вспомнит.

Через два года она станет свободной от него. И больше никогда не позволит Антону Вересову появиться в своей жизни! Она не будет больше идти против ветра, гнаться за несбыточным и нереальным. Она уступит лишь раз. Чтобы в результате, в конце пути, в конце противостояния, доказать, что была сильнее.

И Даша знала, что этот путь пройдет не одна. И что одна не останется и после того, как все закончится. Это четыре года назад она боялась, испытывала сковывающий грудь страх, что вновь будет выброшенной на улицу за непригодностью, а сейчас знала, что, несмотря ни на что, рядом с ней будут те, кто стал для нее дороже всех на свете.

Леся, Паша… Самые близкие, самые родные, самые дорогие. Друзья. Она знала, что они ее не бросят, как это сделал когда-то Антон. В них она не сомневалась, их словам верила, ощущала теплоту, поддержку, опору, дружеское плечо. Разве не доказали они ей свою дружбу, преданность, верность? Разве не стали настолько ей дороги, что она уже не мыслила без них жизни?! Разве она не доверилась им полностью?!

Именно они прошли проверку временем, болью, обидами и разочарованиями. Они, а не тот, в кого она хотела верить, и чьей поддержки ждала почти два года. Тот, кто хладнокровно бросил ее на произвол судьбы, ни разу не поинтересовавшись, не взволновавшись, не побеспокоившись. Тот, кому это было просто не нужно. Тот, кто собственноручно выбросил ее в бездушный и мрачный мир подлости и злости.

И этого она ему не сможет простить. Никогда, наверное.

Забрасывая на плечо черный рюкзачок и скрываясь от порывов холодного ветра, Даша вынырнула из теплоты метрополитена и направилась в сторону школы, где у ворот ее должна была ждать подруга.

Она заметила ее издалека. Точнее, не саму Лесю, а шикарный черный «Бентли», припаркованный на стоянке, и не смогла сдержать улыбки при облегчении, появившемся на лице подруги, когда та ее заметила.

Леся, когда была маленькой, обещала стать настоящей красавицей, а по прошествии времени превзошла даже самые смелые ожидания. Светло-пепельные волосы, гладкой волной струящиеся по тонким плечам, немного раскосые темно-синие глаза, яркие, выразительные, припущенные длинными черными ресницами, тонкая линия губ с полноватой нижней губой, вздернутый носик и упрямый подбородок. Прямые черты лица и матово-кремовая кожа без единого намека на подростковые «проблемы». Невысокая, всего метр шестьдесят, но от того не менее эффектная, своей миниатюрностью привлекающая каждый взгляд.

С лучшей подругой они были почти противоположностями. Невысокую Дашу с копной длинных темно-каштановых волос, обычно собранных в хвост на затылке, с выразительными глазами цвета агата, вздернутым носиком и упрямым подбородком можно было назвать лишь милой или симпатичной, в то время как Леся пользовалась славой первой красавицы. Стройная, с миниатюрной фигуркой, Даша еще не до конца оформилась, не приобрела высокую грудь, округлость бедер, подобно своим рано повзрослевшим одноклассницам. В свои шестнадцать, будучи старше них на год, она, тем не менее, уступала им в развитии физическом, по-прежнему оставаясь, скорее, девочкой-подростком, нежели девушкой, вошедшей в стадию половой зрелости. Поэтому и вниманием противоположного пола в силу данных обстоятельств, не пользовалась, хотя, к слову сказать, этого внимания и не требовала.

Сейчас, закутавшись в короткое красное пальтецо с меховым воротничком, Леся переминалась с ноги на ногу и бросала косые взгляды в сторону «Бентли», из которого вышла уже десять минут назад, ждала подругу, мысленно проклиная все на свете, а особенно того, кого оставила в машине. Но при виде Даши, спешащей к ней навстречу, всплеснула руками и двинулась вперед с перекинутой через руку сумкой.

– Ну, наконец-то! – воскликнула Леся, подскакивая к Даше и целуя ее в щеку. – Я думала, что с ума с ним тут сойду! – она бросила раздраженный взгляд из-под сведенных бровей в сторону автомобиля, в котором на переднем сиденье, откинувшись на спинку, сидел молодой светловолосый мужчина лет двадцати пяти. – Он меня преследует! – заявила девушка с обидой и, подхватив Дашу под локоть, стремительно направилась в сторону школьных ворот, не забыв при этом стрельнуть колкостью взгляда в водителя машины.

– Ты была бы с ним повежливее, – усмехнувшись уголками губ, проговорила Даша. – Он же не виноват в том, что его сделали твоим телохранителем.

Леся громко фыркнула, скривившись.

– Больно было надо! – насупившись, она с обидой в голосе заявила: – Это все папа! Говорит, что будет чувствовать себя увереннее, если я окажусь под охраной, – она снова фыркнула. – Вот еще! С этим, – она вновь покосилась на черный «Бентли», – я не чувствую себя в безопасности. Вообще, – наклонившись ниже, почти касаясь губами уха подруги, Леся шепнула: – Он какой-то странный. Хмурый, мрачный, почти не разговаривает, словно в рот воды набрал, с кем-то всё по телефону разговаривает, но имен не называет. А на меня иногда пялится так, что меня в дрожь бросает. И еще… – Леся почти сошла на шепот, – у него на плече татуировка, дракон. Большая такая, длинная, но красивая.

– Откуда ты узнала!? – изумленно охнула Даша.

– Я случайно подсмотрела, как он рубашку переодевал, – покраснев, смущенно проговорила Леся. – Но он тако-ой странный. Тебе не кажется?

– Вполне себе обычный, – пожала Даша плечами. – А что не разговаривает, так все телохранители такие.

Леся покачала головой, задумчиво прищурилась и выдала:

– Что-то с ним не так. И я выясню что, вот увидишь.

Даша закатила глаза.

– Леся! Я тебя умоляю, давай только без глупостей.

– Без глупостей, конечно, – согласилась та, качнув головой и двинувшись к двери.

Но Даша заметила блеснувшие в ее темно-синих глазах бесовские искорки.

– Лучше расскажи, что там у тебяпроизошло? – остановив Дашу уже в холле, спросила Леся. – Этот козел объявился, так? И что говорит? Как он свой поступок объясняет-то?!

Даша, низко опустив голову, угрюмо пробормотала:

– Ничего он не говорит и ничего не объясняет, – и, бросив быстрый взгляд на свое отражение в зеркале, поспешила к лестнице, ведущей на второй этаж. – Просто приехал…

– Явился, не запылился! – поддакнула Леся, следуя за подругой.

– Он сказал, что сам станет выполнять условия завещания, сам станет за мной следить и… – поморщилась, – воспитывать.

– Ничего себе!? – присвистнула Леся от удивления и, поджав губы, возмущенно высказалась: – Приплыли, называется. А кто же его четыре года назад держал от этого благородного поступка?! Когда эта… стерва…

– Леся, – мягко перебила ее Даша, тронув за руку, – не нужно. Она уже в могиле, зачем же о ней плохо?..

– А потому что она заслужила! – отрезала Леся, откидывая на плечи пепельного цвета волосы. – Скажешь, нет?! – но Даша промолчала. – А что ты этому сказала… «благодетелю» своему? Конечно, заявила, что тебе от него помощь не требуется, да?

– Я сказала, что он всё равно сбежит. И я уверена в этом, даже несмотря на то, что… – Даша запнулась, опустив взгляд, посмотрела на свои изношенные сапожки, и пробормотала: – Мне кажется, он изменился.

– Изменился? – нахмурилась Леся.

– Да… Я не знаю, как объяснить. Просто он… стал старше, мудрее, наверное, опытнее, – девушка задумчиво бросила взгляд в окно. – И еще… какой-то он холодный, словно бы… бездушный.

– У него и так нет души! – бросила Леся. – Разве оставил бы он тебя на эту грымзу, будь у него сердце?!

– Я не об этом, – медленно протянула Даша, разглядывая серость млечного утра. – Он словно бы… пустой, понимаешь? Ничего в нем не осталось. Только презрение ко мне, обида какая-то и злость, – Даша покачала головой. – Мне кажется, что он согласился на всё это лишь потому, что у него выбора не было. Я ему вызов бросила, и он его принял. А еще он на меня так смотрел утром, странно, – Даша передернула плечами. – Мне не по себе от его взглядов, неуютно как-то и неприятно. Словно он меня оценивает. Как и раньше.

Леся подошла к ней и мягко тронула за плечо.

– Знаешь, тебе не об этом нужно думать, – сказала она тихо, отвлекая подругу от созерцания школьного дворика. – А о том, что он сделал. И чего несделал тоже. О том, что бросил тебя, оставил в руках этой… Маргариты Львовны, уехал за тридевять земель и ни разу о тебе не вспомнил! – немного помедлив, она добавила: – Ты лучше о Паше подумай. Вот кто был с тобой все эти годы. Вот кто кинулся к тебе, едва ты позвала, едва ты намекнула на то, что тебе плохо! Он, а не этот… Вересов, протянул тебе руку помощи. И только он достоин того, чтобы ты о нем думала и говорила.