Текст книги "Крик души (СИ)"

Автор книги: Екатерина Владимирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Глава 10

Это было необычное и трудное во всех смыслах лето. Даша привыкала к новой обстановке, Олег делал всё для того, чтобы она привыкла, а Антон… Он просто игнорировал присутствие девочки в их доме. Как и раньше. Только теперь вообще не разговаривал с ней, делая вид, что не замечает ее.

Его решение поехать на обучение в Лондон, было встречено негодованием Тамары Ивановны, которая, заливаясь слезами и вытирая их платочком, причитала и упрашивала его остаться в Москве. Не совершать глупостей, не принимать поспешных решений, о которых он потом будет жалеть, понять и смириться.

Но Антон был непреклонен, и уже никто не смог бы убедить его остаться. Наверное, даже сам отец.

Слишком многое стало понятным после памятного их разговора с отцом. Слишком четко он осознал не прописную истину, которую пытался втолковать ему Олег. Даша останется в их доме, что бы ни произошло. А с ней он смириться не мог. Принять ее не мог. И знал, что и в будущем – тоже не сможет.

Поэтому и сделал единственно верный шаг в данной ситуации, – он решил уехать.

Он искренне верил, что так будет лучше. Для всех. Для него, для отца, для его подопечной…

Он не хотелуезжать, все его существо противилось этому, он стал хуже спать по ночам, у него пропал аппетит, с лица исчезла улыбка, глаза больше не светились искрящимся серебристым светом, превращаясь в черные точки. Он целыми днями колесил по городу, рассекая пространство в бесплотной попытке догнать время, которое уже прошло. Его съедало изнутри горькое разочарование и болезненная обида на отца.

Надо же – тот даже не воспротивился! Он согласилсяс отъездом сына. Он не смог отказаться от своей девчонки, не смог отпустить ее. Зато его – смог, отпустил. Антон не мог с этим мириться и ждать чего-то.

У него была своя правда, которая отторгала всякое желание принимать Дашу в свою жизнь.

Если отец хочет заботиться об этой девочке, если решил, что так будет лучше для всех, если теперь в ее воспитании видит смысл своей жизни, а своего сына отодвигает на задний план… Что ж, Антон не будет противиться этому его желанию и стремлению, как бы горько, больно и обидно ему не было. Он просто не имеет права. Как бы отвратительно это не звучало, но он, кажется, уже и на его любовь не имел права.

Когда в их доме появилась эта девчонка, все мысли отца стали направлены на нее. Антон же остался в стороне, поставленный перед выбором, перед выдвинутым ультиматумом. Смириться или отступить.

Жестокий выбор, уничижительный выбор. Неправильный, отвратительно ничтожный и низкий, подлый.

Антон понимал, что, как бы он ни поступил, он в любом случае проиграл. Подчистую. Девочке с улицы.

Его решение уехать за границу не было опрометчивым. Он уже давно вынашивал в себе эту идею. Еще в конце февраля, когда сотрудничавшее с его институтом представительство лондонского университета предложило ему продолжить обучение в Англии.

Он не соглашался вначале, находя десятки причин, по которым ему стоит остаться в Москве. На самом же деле он просто не хотел оставлять отца одного, потому что видел, как тот изменился в поведении, будто разочарованный и уставший ото всего. Он хотел остаться, хотел присматривать за ним, хотел быть ему нужным, как когда-то он был нужен ему. Антону ли не знать, как важно, чтобы в трудные минуты жизни, рядом был близкий, родной человек!? И он смирился с тем, что плюнет на выгодное предложение, которое делается не каждому и не постоянно, а он был удостоен его; смирился с тем, что Лондон останется где-то позади, где-то там, в далеком мечтании. И он ничуть не расстраивался, ничуть не сомневался в том, что поступает правильно, отказываясь ехать в Англию. Главное, быть рядом с отцом и поддержать его.

А потом… Всё изменилось в марте этого года, сразу же после возвращения отца из Калининграда. Антон позже стал проклинать этот город. Он много думал о том, что было бы, если бы отец отказался от этой поездки. Он бы не встретил свою девчонку, не привез бы ее в Москву, и она не разрушила бы их жизнь!

Он не мог смотреть на то, как отец всю свою нерастраченную на него, Антона, много лет назад любовь, сейчас отдает этой девочке с улицы. Которая, возможно, и достойна ее, но все же… Она никогда ей не принадлежала. Она Антону предназначалась, а не ей. Но он, к сожалению, вырос, а она была ребенком.

Олег всегда давил на него возрастом, тем, что он – уже взрослый, а Дашенька совсем еще кроха.

И это бесило Антона, который уже сотни раз пожалел о том, что так рано вырос. Иронизировал, конечно же, но горько, с обидой, с разочарованием и болью.

Как жаль, что чувства отца проснулись в тот момент, когда сыну уже исполнилось восемнадцать, а какой-то девочке с улицы не было и девяти!

Не желая мириться и смотреть на то, как предназначенная ему любовь растрачивается на другого человека, Антон убегал. От себя убегал и от своей боли. От отца убегал и Тамары Ивановны, от этой девчонки, которая незаметно заняла его место. Блуждал по улицам Москвы, словно прощаясь с городом, часто бывал на набережной, сидел на холодных каменных плитах, глядя на Москву-реку. Всегда один. Друзьям не звонил, почему-то считая, что они его не поймут. Они даже не поверили сначала, что он уезжает. Он не разговаривал с ними о своих проблемах. Раньше он делился ими с отцом, а сейчас…

Разве мог он сказать ему о том, что его мучило, когда прекрасно знал, что услышит в ответ?!

– Да ладно тебе, Тох, – воскликнул Леша, хлопнув друга по плечу, – ты нас разыгрываешь! Чего ты вдруг решил сорваться с места и кинуться в омут с головой?

– Не в омут, и не с головой, – коротко бросил тот, с грустью улыбнувшись. – А в Англию, учиться.

– Да какая разница?! – отмахнулся Слава. – Ты же не хотел туда ехать, чего вдруг передумал?

Антон пожал плечами.

– Ну, людям свойственно менять свои решения.

– Никогда бы не подумал, что ты из их числа, – нахмурившись, сказал Леша.

– Ты ведь хотел остаться с Олегом Витальевичем, – поддакнул Слава. – Типа образование можно и здесь получить, а отец у тебя один, и все такое…

Антон поджал губы. Да, отец у него один, как верно.

– Мы обсудили это с ним, – с расстановкой проговорил молодой человек, – и решили, что так будет лучше, – и тут же воскликнул: – И вообще, давайте не будем об этом, ок? И так душу всю изорвал, так не хочу уезжать! Давайте насладимся последними днями моего пребывания в России, потому что в следующий раз мы с вами увидимся, ой как не скоро! – и он, обняв своих лучших друзей за плечи, улыбнулся.

Те не стали настаивать, а обнажать перед ними душу Антон и не стал бы, наверное. Только не в этом вопросе. Он вообще не сказал им, что Олег взял девочку под свою опеку. Он не знал, как отнесутся друзья к этому поступку. Осуждать его, конечно, не осмелятся, слишком они уважают профессора Вересова, а вот снабдить порцией критицизма и сарказма вполне смогут. Милосердие в этом мире не ценилось. И его друзья были представителями как раз того слоя общества, в котором оно стояло на нижней ступени нравственных качеств. Оно вообще утратило свою былую значимость. В мире, в котором выросли они, заботились лишь о себе.

А Антон… он боролся с собой. И если бы не ревность, если бы не обида, если бы не любовь, которую он недополучил в детстве… Кто знает, может, он и принял бы эту странную девочку, смирился с ее жизнью в его доме, он бы, возможно, полюбил ее, как того и хотел отец. Но… Сейчас он убегал.

В Лондон убегал от самого себя, и от нее тоже. От своей боли убегал.

Не знал тогда, что и там не сможет от нее спрятаться…

Это было тяжелое лето, горячее и знойное. Даша никогда не смогла бы его забыть.

Первое ее лето с Олегом.

Это было лето ее привыкания к той новой жизни, в которую она вошла. К Олегу, к Тамаре Ивановне, к ощущению безопасности и защиты, уверенности в том, что ее не предадут и не обманут. Что за кусок стащенного втихаря с кухни хлеба тебя не ударят и не запрут в доме. Что здесь могут дать что-то, ничего не требуя взамен, и попросить, а не потребовать, рассказать о том, как прошел день, спрашивая не о том, как много денег она заработала, а что нового увидела и куда ходила. Здесь могли накормить досыта, а потом спросить, не хочет ли она добавки, и не отругать, если она откажется. Здесь все было иначе, по-другому. И она училась жить в этом новом для себя мире, где не было ночного страха, а были лишь кошмары во сне.

Это было лето, когда она училась заново доверять. Нет, она не верила полностью, Олег это видел. В ее взглядах все еще читалась настороженность. Даже, когда она, сидя рядом с ним в гостиной, разглядывала картинки в книгах, он видел, что она напряжена. А когда звонили в дверь и, та медленно отворялась, девочка мгновенно превращалась в слух, словно парализованная опасением. А вдруг пришли за ней!? Олег с грустью наблюдал за ней, сердце его дрожало от нежности и сочувствия к ней.

Она решилась задать ему интересующий ее вопрос только однажды, и Олег понял, как сильно травмирована ее детская психика. Она, легко дернув его за рукав, обращая на себя внимание.

– А как долго я еще буду здесь? – спросила она, потупившись, и тут же посмотрела в сторону.

– Как долго?.. – Олег опешил. – А сколько бы ты хотела?..

Она не отвечала, смущенно водила носком туфли по полу и заводила руки за спину.

– Алексей придет за мной? – отважилась она спросить, и Олег понял, в чем дело.

Наклонившись к ней, присев на корточки, он осторожно развернул Дашу к себе, обеими руками обняв ее за плечи. Вынудил посмотреть себе в лицо, и глядя в черные умные глазки с блестящими внутри взрослыми искорками, решительно проговорил:

– Он больше никогда не придет. Никогда, слышишь? – в ее глазах застыл невысказанный вслух вопрос. – Я никому тебя не отдам. Я больше тебя никогда не оставлю, – голос его сорвался. – Обещаю…

Она не верила. Долго еще ему не верила. У нее были причины, чтобы не доверять его словам и обещаниям. Уже однажды преданная и обманутая, она не решалась, боялась верить вновь. Боялась новой боли, нового предательства и обмана.

Олег не судил ее за это. Разве он мог бы осмелиться?!

Ее доверие нужно было заслужить. Как и ее «дядя Олег», когда-то уже потерянное для него.

Ее доверие, равно как и ее любовь, значит слишком много. И она никому просто так их не отдаст.

– А как же… этот?.. – неуверенно спросила она, надув губки и нахмурившись.

О ком она говорит, догадаться не составило труда. Сердце взорвалось болью в его груди.

– Антон? – сухими губами выдавил мужчина, и девочка кивнула. – Он… уезжает.

Широко раскрытыми глазами посмотрела на него, вопросительный недоумевающий взгляд поразил его.

– Куда?

– Далеко, – ответил мужчина. – За границу. В Англию. Ты знаешь, где это?

Девочка отрицательно замотала головой, все еще скрещивая руки за спиной и ткнув туфлей пол, почти не глядя на Олега, стесняясь, опасаясь задавать вопросы и быть наказанной за них.

– А скоро он вернется? – промолвила она, наконец.

В душе Олега все перевернулось. Тупая боль и щемящая тоска пронзили насквозь осознанием глубокой истины. Сердце обливалось кровью; образовавшиеся на нем раны не заживут, очевидно, никогда, оставляя шрамы и гноящиеся отметины на его душе.

– Нет, – покачал он головой, сильнее сжимая Дашины плечики, – не скоро.

В горле застрял острый ядовитый комок отчаяния.

Он сам отпустил своего сына. И горькое чувство вины теперь никогда его не отпустит.

Он порывисто обнял девочку, стоящую рядом с ним, притянув ее маленькое тельце к себе, словно в ней находя утешение своему горю, своему несчастью, своим невыплаканным слезам.

И она, эта маленькая, не доверяющая ему полностью девочка, которая пережила трагедию, потрепанная жизнью, обманутая близкими, упавшая, но поднявшаяся с колен… Она, эта крошка, осторожно протянула руки из-за спины, неуверенно положив маленькие дрожащие ладошки на его плечи, будто успокаивая этим интимным жестом, проявлением нежности и заботы. Его, большого дядьку, который должен был успокаивать ее! Кто бы мог подумать?!

И Олег, притянув ее еще сильнее, склонил голову над ее темной макушкой и беззвучно заплакал.

Даша всё понимала. Она научилась читать по лицам. Когда тебе приходится наблюдать мгновенные изменения на лицах людей, с которыми ты живешь, чтобы уловить момент, когда равнодушие и миролюбие способно в считанные секунды превратиться в раскаленную злость и бешеную ярость, ты следишь за каждым мигом, ловя резкие смены эмоций на лицах. Чтобы уловить то самое пограничное состояние в преддверии изменения чувств и успеть защититься.

Она читала и по лицу Олега тоже. Те чувства, которым не знала определения, потому что была слишком мала для их обозначения. Единственное, что она угадывала в его глазах, – это боль. Ее она различила бы всегда, в любых ее проявлениях. Олегу было больно, и она, стараясь хоть как-то его успокоить, повинуясь мгновенному порыву, прижалась к нему, не противясь и не отталкивая мужчину от себя.

Он, наверное, любит своего сына, раз так переживает из-за его отъезда. Но ей этот высокий, грозный парень… этот Антон… он ей не нравился. Он был плохим. Не таким плохим, как Алексей, от него исходило нечто другое, не злоба, не бешенство, а нечто… иное. Но что-то тоже очень черное, удушающее, презрительное и недоброе.

Он ее не любил. И эту нелюбовь она чувствовала. Читала ее и на лице молодого человека. В его дымчато-серых глазах, в уголках поджатых губ, в сдвинутых бровях и морщинках на лбу. В его движениях, походке, вскидыванию подбородка, сжатию ладоней в кулаки.

Не любил и никогда не полюбит.

Он назвал ее воровкой, и этого она ему не простила. Слишком гордая своей заслуженной, несломленной детской гордостью, чтобы простить подобное обвинение.

Даже когда она, усмиряя себя, давилась, но шла на площадь, чтобы просить милостыню, она не дошла до того, чтобы воровать! Не опустилась до того, чтобы взять чужое, не пала так низко, не позорила себя и свою честь, а тут!.. Было обидно вспоминать об этом. Она хотела вычеркнуть это из памяти, но не могла.

Она просто захотела есть. Проснулась оттого, что желудок отчаянно гудел и урчал, требуя пищи. Она бы никогда не встала среди ночи, не поплелась на кухню, если бы смогла заснуть. Она ворочалась, крутилась, отворачиваясь к стене, но уснуть так и не смогла. Как и побороть дикое чувство голода. И она решилась, стремительно соскочив с постели, вышла из комнаты и направилась в кухню. Побоялась включать свет и на ощупь отыскала холодильник. Схватила палку колбасы и хотела уже отрезать себе маленький кусочек, чтобы наутро не было видно, что здесь кто-то хозяйничал, но не успела…

Хлопнула входная дверь, как-то громко, сильно хлопнула, оглушив испуганно застывшую на месте девочку своим резким звуком. Скованная, смущенная и перепуганная, она стояла не в силах пошевелиться.

Быстрые шаги в ее сторону. И в дверном проеме появился он. Антон, сын дяди Олега. Вспыхнул свет.

А потом… он яростно и молниеносно набросился на нее. Она, кажется, вскрикнула от испуга, дернулась, а потом застыла в его руках, пойманная на месте преступления.

А затем… эти его слова они словно выбили почву у нее из-под ног. Воровка! Она?!

Блестящая вспышка, озаряющая сознание, словно свежий поток свежего воздуха в легкие, обжигающая струя гнева, обида за необоснованное обвинение. И она, накинулась на него, как дикая кошка. Она не знала, почему бьет его, кусает и царапает, почему пытается вырваться. Она просто знала, каким-то внутренним чутьем осознавала жизненную потребность отомстить за себя, за угнетенное достоинство, за растоптанную гордость. За себя. И в порыве ярости, не контролируя себя, она накинулась на него, бешено отбиваясь.

Всё происходило, будто во сне. Все лица и крики смешались в один большой серый комок мгновений, и, когда в кухню вбежали встревоженные ночными криками Олег и Тамара Ивановна, она ощущала на себе что-то липкое и противное, знала, что это кровь – его кровь, но продолжала брыкаться и царапаться, пытаясь вырваться из его рук. И когда оказалась в объятьях дяди Олега, яростно отброшенная Антоном в сторону, как кукла, она, не сдерживаясь, заплакала.

Глядя заплаканными глазами на окровавленное лицо молодого человека, в его светящееся презрением и ненавистью лицо, уже тогда она знала, что никогда не простит ему этого обвинения. И не простила.

После этого случая они не встречались с ним. Ни разу. До самого его отлета в Лондон.

Она не заговаривала о том, что произошло, а Олег и Тамара Ивановна не мучили вопросами, словно договорившись забыть этот ночной инцидент.

Тамара Ивановна Даше нравилась. Даже очень. Очевидно, потому, что напоминала ей о бабе Кате, к которой девочка была искренне привязана. Она была такой же доброй и сердобольной. Она часто гуляла с ней, когда Олег был занят набросками новой книги, которую обещал издателям, ходили на набережную, катались по Москве-реке и ели мороженое. О брате она не говорила, ни разу даже не произнесла его имени. Она в себе хранила память о нем. Как и боль о нем, она тоже хранила в себе, ни с кем ею не делясь. Это было слишком личное. Слишком ее.

Олег боялся спрашивать, причинять ей боль воспоминаниями, расспросами. Он вообще боялся говорить с ней о том, что было в Калининграде после того, как он уехал. Боясь услышать то, чего слышать не был готов.

В Москву она привезла только старую фотографию, спрятанную от Алексея в карман, даже любимого Сан Саныча сожитель матери взять ей с собой в новый дом не позволил.

И она каждый вечер рассматривала эту фотографию, сжимая ее в ладонях и тихо плача в кулачок.

Боль не проходила, раны не заживали и не затягивались.

Олег много интересовался ею, ловил каждое ее движение, надеясь в нем найти подсказку к тому, что ей нравится. Например, он понял, что она любит макароны больше, чем гречку, яблочному соку предпочитает персиковый, а фисташковое мороженое, казалось, может есть несколькими порциями, в отличие от шоколадного, которое не любит вообще. Мелочи, но приятно было знать о ней хотя бы это. Для начала.

Когда же Олег узнал, что Даше в апреле исполнилось девять лет, он стал отчаянно хлопотать о том, чтобы осенью отправить ее в школу.

– Дашенька, а когда у тебя день рождения? – спросил он однажды, когда они гуляли по городу.

Девочка пожала плечами, удивленная его вопросом, словно не понимая, зачем он об этом спрашивает.

– Девятого апреля, – пробормотала она, смущенно потупив взгляд.

Олег опешил и застыл на месте.

– Значит, – проговорил он, глядя в ее вопросительно расширившиеся глаза, – тебе уже девять лет?

Даша просто кивнула, промолчав.

– И ты… – он замялся. – А ты хотела бы пойти в школу в этом году?

Даша пожала плечами, на первый взгляд, равнодушная к этой затее, но мужчина видел, как блеснули ее глаза, как дрогнули губы, как приподнялся подбородок. Он обрадовался, внутренне ликуя.

– Баба Катя ведь уже хотела отдать меня в школу, – сказала она, грустно вздохнув, – но у меня документов нету. Потерялись же, – она подняла на него смущенный взгляд, – вы разве не помните, я говорила?..

Он помнил, конечно же, помнил. Но этот уязвляющий вопрос заданный каким-то обвинительным тоном, заставил его смутиться и устыдиться.

– Конечно, помню, Дашенька! – воскликнул он. – Просто я подумал, что… если тебе восстановят документы?.. Пойдешь в школу? – он не хотел на нее давить, пусть сама принимает решение.

Девочка пожала плечами. Но в глубине зрачков светилась надежда.

– Да, наверное…

И этого ему было достаточно, чтобы начать оформление ее в школу. В ту самую, где учился и Антон.

Директор очень удивилась, когда он пришел, не ожидая увидеть его так скоро. На выпускном вечере Антона она отшучивалась, что теперь они встретятся только, когда он приведет в эту школу внуков. А Олег отмахивался, шутя, говорил, что его «увалень-сын» еще не скоро порадует его в этом плане.

И кто бы мог подумать, что они встреться через год!?

– О, Олег Витальевич?.. – воскликнула она, удивленно вскинув брови. – Не ожидала, честно говоря…

Он тоже не ожидал, и не предполагал, и не думал. Но вон как вышло.

Олег обрисовал ей всю ситуацию, конечно же, утаив некоторые подробности всей истории, и Василиса Поликарповна, понимающая женщина, согласилась взять девочку в школу. По возрасту Даша должна была попасть в третий класс, но, сказала директор, так как они идут по усложненной программе, максимум, что она может сделать, это устроить девочку во второй. Если Олег Витальевич подтянет ее по некоторым предметам. И Олег согласился. Даша тоже не противилась, а даже обрадовалась, когда Олег со счастливой, улыбкой вошел к ней в комнату, где она читала книгу, и сообщил, что с сентября начнутся ее «учебно-трудовые» будни.

Как она обрадовалась! Как заискрились ее глаза, приподнялись бровки, появились изумительные ямочки на щеках! Он бы все на свете отдал, чтобы видеть ее такой каждый день.

Перспективе общения со своими сверстниками Даша не радовалась. Единственным ребенком, с которым она общалась, был ее брат, и еще несколько подружек, когда она еще жила в Сосновке. На этом ее общение с детьми своего возраста заканчивалось. Но она не стремилась к этому общению. Те дети, которых она встречала на улицах Калининграда, смотрели на нее, как на диковинную зверюшку, презрительно рассматривая ее поношенную одежду и старую обувь, фыркали, морщились и отворачивались. Ни с кем там она не подружилась. Они обходили ее стороной, и она платила им той же монетой.

Общество не принимало Дашу, отвергая саму возможность ее жизни рядом с собой. Так было в Калининграде, и это же повторилось в Москве. Общество не принимало ее и здесь тоже, девочка это чувствовала. Она словно не заслужила права находиться рядом с людьми круга дяди Олега.

Когда к ним в дом приходили его друзья и знакомые, всегда спрашивая о том, кто она такая, и получая ответ, что она его воспитанница, как-то странно на нее смотрели, выпучив от удивления глаза и приоткрыв рот, но ни о чем не спрашивали, очевидно, стесняясь показаться невежливыми или навязчивыми. С ней они не разговаривали. Но она видела их косые любопытные взгляды в свою сторону, перешептывания между собой, читала на их лицах неодобрение и даже возмущение. Злые люди, плохие люди…

В конце августа, когда до начала учебной недели оставались считанные дни, Даша с Олегом отправились по магазинам покупать ей школьные принадлежности, проведя вместе почти весь день.

А на следующий день Антон улетел в Лондон.

После чего дядя Олег, закрывшись в своем кабинете, не выходя из него, просидел там до самого вечера.