Текст книги "Крик души (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Из дневника Олега Вересова. Запись от 4 октября 2001 года
Опухоль мозга. Неоперабельная.
Когда впервые услышал диагноз, мне показалось, что я ослышался. Первые мои мысли: нет, не со мной, не сейчас. А потом… Как же моя девочка!? И после – что станет с Антоном?..
Мир словно раскололся на две части для меня в тот момент. На одной чаше весов стоял я и все, что мне было дорого, Даша и Антон, а на другой – моя болезнь. И казалось, что почва уходит из-под ног.
Я еще уговаривал врача проверить результаты, пройти обследование еще раз. Чтобы уточнить, выявить ошибку, выяснить все наверняка. Хотел удержаться, как утопающий за соломинку, за этот последний шанс, который давал мне надежду на счастливое окончание этой истории.
Не вышло. Счастливого окончания истории – не вышло. Не в этот раз. Ведь жизнь – не книга.
Я помню глаза врача, их выражение с потухшими искрами внутри зрачков в тот момент, когда он, качая головой, сказал, что повторное обследование возможно, но вряд ли оно покажет иные результаты.
Я согласился. Тогда я еще верил в то, что для меня возможен иной исход. Но я ошибся. Его не было.
Мне дали полгода. Какой ничтожный срок! Какой ничтожно маленький срок для человека, который планировал дожить до глубокой старости! Который так много хотел, мечтал сделать в этой жизни. И не только для самого себя, но больше для тех людей, которых любил!
Наверное, именно это и называют иронией судьбы?.. Я поверил в ее существование именно в тот миг, когда услышал результаты повторного обследования, ничуть не отличавшиеся от первого. Рак.
По чести сказать, я узнал о подозрениях на страшный диагноз еще в конце мая этого года. Промолчал, скрывался и шифровался, делая вид, что все в порядке, никому ничего не сказал. Ни Даше, моей крошке, – зачем ей тревожиться раньше времени? Ни Антону я не позвонил… Точнее, я ему позвонил, да и сам он звонил довольно часто, но наши разговоры никогда не имели удобного случая для подобных объяснений. Да и не скажешь этого просто так. Как сказать о скорой смерти, какие подобрать слова? Он и так винил себя за то, что сделал, когда мы с Дашенькой были в Лондоне, и теперь, если обо всем узнает, будет корить себя еще и за то, что меня не уберег… Будет. Я знаю, что он всю вину повесит на себя. А этого я не хотел. Как не хотел расстраивать и Дашу, хотя и понимал, что это неотвратимо.
Было больно оттого, что я лгал им – своим самым близким людям. Но я считал это правильным.
Мне предлагали дорогостоящее лечение за границей, назначали курсы химиотерапии, но не давали гарантий. Рак – болезнь двадцать первого века, разрушительный и уничтожающий, такой же страшный, как и СПИД. Но думал я совсем не об этом…
Лишь одна мысль терзала мозг каждую ночь с того дня, как я узнал диагноз… Как же справится Даша? Как моя девочка выдержит еще одну потерю? Что с ней станет? Совсем одна в этом грубом, жестоком мире, уже не раз опробовавшем ее на прочность. Неужели это справедливо?! Маленькая, беззащитная крошка вновь будет оставлена на произвол судьбы!? Без поддержки, без заботы, без людей, которым она смогла бы доверять, рядом с ней! И что потом?.. Детский дом?! Опять – улица?! Попрошайничество и схватка за жизнь с самой жизнью?! Опять – выживать, платить за жизнь золотой монетой собственного счастья, никому не доверять и исподлобья взирать со стороны на жадность, жестокость и безумство этого мира?! Вновь оказаться наедине с собой, загнанной в угол силой обстоятельств?!
Боже, какая дикая, ужасающая несправедливость! Опять. Как не сломаться, как выжить?..
И что будет с Антоном? Как справится с потерей он? Мой мальчик, мой сын, такой же беззащитный и одинокий, как и моя крошка…
Я уже бросил его однажды, вынудил его оставить все, что он любил и чем дорожил, ради счастья моей малышки. Не нарочно, не специально, ведь он сам избрал свой путь… Но я, именно я, был виноват в том, что только этот путь ему показался единственно верным! Если бы я тогда удержал его на пороге, не позволил уезжать!.. Мне нужно было найти слова, подобрать аргументы, настоять на своем. Мне нельзя было его отпускать. Ведь я знал, что он уже не вернется назад. И больнее было не только от самого его ухода, а оттого, что я понимал, – всё произошло по моей вине.
Сможет он когда-нибудь меня простить?.. Будет ли у нас время на то, чтобы он смог это сделать?!
Как изменился мой мальчик с тех пор! Я подивился этим переменам, когда увидел его в Лондоне. Вроде бы тот же самый Антон, мой сын… Но что-то было не так, по-другому. И эти перемены не пришлись мне по душе. Хотя я и понимал, что изменить что-то уже не в силах. Колесо судьбы было запущено. Он отчаянно был не согласен с присутствием Дашеньки в моей жизни, и никогда не скрывал своей неприязни к ней. Он был жесток и несправедлив в своей ненависти, считая себя правым.
Антон!.. Если бы ты только знал, что пережила эта маленькая девочка! Но ведь ты не хотел ничего слушать о ее жизни. И я поступил глупо и опрометчиво, когда согласился с твоим решением.
Что бы это изменило?.. Стал бы ты иначе относиться к ней, если бы узнал историю ее непростой изуродованной чужой злобой жизни? Может быть, ты стал бы к ней терпимее и нежнее? Да, ты бы не полюбил ее сразу, но потом… сквозь спокойное равнодушное игнорирование проникся бы к ней уважением и симпатией. Ты бы полюбил ее, если бы узнал ближе. Я уверен в этом!..
Ее нельзя не любить! Она такая одна. Особенная! Когда она спит, то поджимает под себя колени, сворачиваясь клубочком у самой стены. Может часами сидеть на подоконнике и смотреть в окно, на то, как идет снег, или на то, как дождь барабанит по стеклам. А когда о чем-то задумывается, то с приоткрытым ртом смотрит, словно сквозь тебя. А еще… она редко улыбается. Но если улыбнулась – то ощущаешь, словно мир расцветает для тебя плеядой светящихся звезд. Ее улыбка означает слишком многое. Ты заслужил ее доверие. И это драгоценность, это благодарность и благословение. Потому что ее доверие заслуживают только избранные.
Она – замечательный ребенок! Хотя о чем я говорю? Наверное, она никогда и не была ребенком. Не было у нее детства. Мать родному брату, хранительница его очага, взрослая девочка, на которой держалась семья. Кто угодно, но не ребенок. А сейчас, в свои одиннадцать, она еще более взрослая, чем раньше. И ее глаза… они такие умные, все понимающие, внимательные, но горящие осторожностью.
Какая несправедливость! За одиннадцать лет ни дня детской непосредственности и беззаботности. Я так дивился ее рассудительности и способности подмечать малейшие изменения в настроении людей. Тогда, в Лондоне, когда она избавила нас с Антоном от скандала… Она была взрослее и мудрее сына в тот момент! Я изумился этому. Он повел себя, как ребенок, в то время как Дашенька, заявила себя взрослой личностью.
Антон, почему же ты не захотел понять? Принять ее и простить за то, что она появилась?!
Может быть, виноват в этом я? В том, что заставил тебя сделать это, – и принять, и простить? Не нужно было вынуждать и заставлять, не нужно было настаивать… Нужно было просто подождать? Тогда бы ты смог ее принять? Понял бы, простил? Я уверен, что время многое расставило бы на свои места.
Но сейчас у нас нет и его, – этого самого времени. Всего полгода… Но что можно решить за полгода?!
Рано или поздно, ты бы осознал, насколько она особенная и не похожая на остальных. Ты бы увидел в ней то, что вижу в ней я. Ты бы осознал, почему среди сотен, даже тысяч детей, которым требовалась помощь, я выбрал именно ее. Помню, ты спрашивал об этом… И тогда я не смог дать тебе ответа. А сейчас, я бы ответил, если бы ты меня спросил. Потому что она – лучшее, что было в моей жизни. Только ты и она. Это то, чем наградила меня жизнь. И то, что судьба подарила мне вас, я смогу простить ей даже свою скорую кончину. Я даже смирюсь с болезнью, приму смерть, как нечто неизбежное, только потому, что меня наградили чем-то большим, чем безвкусное существование.
Но что же будет потом?.. После того, как меня не станет? С Антоном, с Дашей?..
Примут ли они друг друга, поймут ли?
Было бы у нас время, было бы время у них… Чтобы они осознали то, что для меня уже не является тайной. Чтобы нашлась та нить, что связала бы их вместе крепким узлом. И никогда больше не разлучила.
Но времени у нас не было…
Глава 15
Москва, конец 2001 – начало 2002 гг.
Осень ворвалась в столицу проливными дождями вперемешку с промозглым, пронизывающим до костей ветром, серыми белесыми туманами и плохим настроением. Бабье лето не порадовало теплом и солнцем, а золотая осень, стремительно и мимолетно проскользнув переулками и дворами, уступила место тоскливому и злому октябрю. Москва находилась в относительном покое, ожидая прихода заморозков и первого снега.
О том, что беда ворвалась в их дом, Даша даже не догадывалась, продолжая оставаться в смиренном неведении относительно того, что приготовила ей судьба. Дядя Олег ни словом, ни взглядом, не жестом, ни малейшим движением не показывал, как страдает от болей. При ней он всегда был бодр и свеж, улыбался и шутил, только чаще стал закрываться в кабинете, отчаянно что-то записывая в толстую тетрадь, но девочка предполагала, что все дело в его испортившихся отношениях с сыном. Особенно остро накалившихся после их совместной поездки в Лондон.
Даша старалась не напоминать опекуну о том, что произошло, чтобы лишний раз его не расстраивать, потому что видела, как это того задевает. Да и самой ей было неприятно вспоминать, что случилось. Антон повел себя… она не могла дать определения его поступку, поведению, агрессии. Да, было всё. И ненависть, и презрение, и цинизм, и даже откровенное хамство по отношению к ней. Но ведь дядя Олег, его отец, он же ни в чем не был виноват! А ему было неловко и неприятно. И хотя Даша не поняла, о чем спорили отец и сын, могла с определенной точностью сказать, что все дело в ней. За себя обидно было только в начале, потом девочка стала переживать за дядю Олега.
Она уже привыкла к мысли, что Антон ее на дух не выносит, холоден с ней и почти безразличен, терпит только потому, что его отец о ней заботится, иначе забыл бы, как ее зовут. Она и сама, по чести сказать, не жаждала наладить с ним отношения, не считая это необходимым, испытывая к нему неприязнь. Но дядя Олег… он не виноват в том, что они не смогли подружиться! Он не должен страдать из-за них. Ведь она тоже могла бы показать, как ей не нравится этот гордый, заносчивый и честолюбивый парень, но не делает этого. Потому что ей небезразлично, как воспримет это дядя Олег. А Антон!? Почему он так цинично… равнодушен? Почти бездушен!?
Девочка, как могла, старалась сгладить неровные края в отношениях старшего и младшего Вересовых, понимая, что, как ни крути, они не должны ссориться. Они – семья, и должна держаться друг за друга. И, наверное, в своем стремлении угодить дяде Олегу и помочь ему наладить отношения с Антоном, она и не уследила за тем, как он вдруг стал изменчив в поведении, грустен, тосклив и озабочен в чем-то, скор и спешен, словно боялся опоздать и чего-то не сделать. Улыбался меньше, почти не шутил, ходил с бледными щеками и темными кругами под глазами. Она думала, что он не высыпается, а потому на ночь всегда старалась приготовить ему теплого молока. Он улыбался ей, но как-то грустно и уныло, когда видел в своем кабинете со стаканом в руках. И ей тоже становилось грустно.
Затем подумала, что он заболел гриппом. Какая только зараза сейчас не ходила по городу, где угодно можно было ее подцепить. Она готовила ему лечебные отвары на травах, которые, по совету соседки Нины Дмитриевны, купила в аптеке, поила горячим чаем с лимоном и медом, и следила за тем, чтобы он теплее одевался.
Маргарите Львовне не нравилась ее забота о нем, а потому домработница частенько ругала ее, когда заставала на кухне за приготовлением очередного лекарства.
– Знаем мы таких! – восклицала она, размахивая руками, и прогоняла Дашу с кухни. – Занимайся своими делами, юная леди, а заботы об Олеге Витальевиче мне оставь. Нашлась тут… – она презрительно фыркала и морщилась, когда оглядывала ее с ног до головы. – Девчонка! Подсунешь ему что-нибудь, что и до больницы будет не далеко!
Обиженно поджав губы, Даша уходила к себе и садилась на подоконник.
Наверное, если бы можно было ненавидеть эту женщину, она бы ее ненавидела. Но она никогда и ни к кому не испытывала подобного чувства. Ни к Антону, ни даже к Алексею или своей матери. И к Маргарите Львовне тоже, она была не достойна того, чтобы Даша испытывала к ней нечто большее, чем простое негодование. И Даша старалась не обращать на экономку профессора Вересова внимания.
А после Нового года ей открылась страшная тайна.
Рак. Она много раз слышала это слово. Страшное слово, злое, нехорошее. И вначале не хотела верить тому, что услышала. У ее дяди Олега не может быть этого ужасного заболевания. Он ведь не заслужил. Он хороший, добрый, он такой… один. Он не мог заболеть. Не он, только не он! Ведь Бог должен наказать хотя бы Алексея, но не его… Не его! Это же так несправедливо, так… немилосердно, так… бесчестно!
Это не может быть правдой.
Она плакала в тот день, когда услышала из уст Олега страшный диагноз, и задрожала крупной дрожью страха, отчаяния и боли, прижавшись к нему сильно-сильно, зажмурившись и кусая губы до крови, потому что он звучал для нее, как приговор. Как неизбежность, рок, проклятье.
– Ничего, моя девочка, ничего, – шептал ей в волосы дядя Олег, – всё будет хорошо, малышка, всё будет хорошо, – его спокойный, пусть и немного усталый голос, успокаивал ее.
Было так тепло, легко, радостно… И даже ничуть не грустно и не тоскливо.
Вот бы навсегда замереть в его таких горячих, любящих объятьях! Остановить время, перевести стрелки на несколько минут назад… Не слышать приговора, не знать ужасающей своей откровенностью истины. Просто, закрыв глаза, стоять в его руках и даже не шевелиться, чтобы не спугнуть очарование момента.
Но нельзя… Нельзя, потому что время не делает поблажек, никому не дает еще один шанс, это гнусный, бескомпромиссный, жестокий соперник. Против которого нет оружия.
Даша понимала, что они с Олегом, сколько бы не пытались бороться, не смогут делать это бесконечно. Рано или поздно время спросит и заставит заплатить по счетам.
Она держалась до января, пытаясь уверить себя, что все хорошо. Дядя Олег не обманывал ее, не обманет и сейчас. Помогала Леся, в нужный момент протягивая руку помощи, готовая сделать все, чтобы ее близкая подруга не страдала. И даже Пашка помогал. Он писал письма через е-mail, иногда звонил, расспрашивая, как у нее дела, чем она занимается. Они лучше узнавали друг друга и даже на расстоянии оставались близки, будто знали друг друга много лет. Она всегда спокойно реагировала на его звонки, даже после того, как узнала, что дядя Олег болен… Но в тот день, когда он позвонил в следующий раз, она просто не выдержала. Его голоса, смеха, радости и добродушия. Она почти сломалась.
– Привет, егоза! – смешливо выкрикнул он в трубку. – Ну, как ты там? Рассказывай!
И Даша не выдержала. Так устала одна бояться, прятаться по углам и плакать.
– Паша, – проговорила она тихо, надломленным голосом. – Паша, ты где?!
Он насторожился. Мгновенно уловил в ее голосе иные интонации.
– В Калининграде, – медленно проговорил он и скоро добавил: – Пока, – обеспокоен. – Что случилось?
Сглотнув, Даша прикусила губу, чтобы не заплакать.
– Дядя Олег… Ему очень плохо, – пробормотала она, крепче сжимая телефонную трубку. – И мне плохо… – призналась она, как в чем-то интимном, слишком откровенном. – Мне так плохо, Паш… Я боюсь!.. Я боюсь его потерять, понимаешь? – слеза сползла по щеке, коснувшись языка. – И никого рядом нет… Я опять одна, понимаешь?..
– Так, успокойся, ты не одна, – решительно перебил ее парень. – Как это – одна?! А я кто, по-твоему?!
Нежность затопила ее сердце.
– Я так тебя люблю, Пашка, – проговорила она признание.
– Я знаю, егоза, – миролюбиво согласился тот. – И я тебя люблю. Именно поэтому сейчас же собираю вещи и вылетаю к тебе!
– Ну, что ты, не нужно!.. – забеспокоилась девочка. – Не нужно волноваться! Просто я…
– Так, егоза, это не обсуждается, – вновь решительно перебил ее Паша. – Жди, поняла?
Грустно улыбнувшись, она кивнула. И стала ждать.
А Пашка сообщил о своем приезде уже после того, как приземлился в аэропорту.
Они договорились встретиться около гостиницы, в которой он остановился, и когда Даша увидела его выходящим из дверей, хотела броситься ему на грудь, повиснуть на нем, как делали многие девочки из ее класса при виде своих родителей или родственников, но лишь дернулась вперед, смущенно застыв на месте. Пашка ей не родственник. Он просто друг. Очень хороший друг. Самый лучший, после Леси, друг!
Завидев ее, он широко улыбнулся и, приподнимая меховой воротник своей куртки, тем самым спасаясь от внезапного порыва ветра, бросившего ему в лицо колкость снежинок, направился к ней.
Остановившись в паре шагов от нее, он взглянул на нее насмешливо и, скривившись, спросил:
– Ну, красотка, не хочешь обнять своего друга?
– Хочу, – улыбнулась Даша и, сделав всего один решительный шаг вперед, утонула в медвежьих объятьях.
Пашка стиснул ее так сильно, что, казалось, готов удушить, ей даже стало трудно дышать, о чем она ему тут же и сообщила, легко пожурив его за стальные тиски.
– Прости, егоза, – отстраняясь, пробормотал Паша, вглядываясь в ее покрасневшее от мороза лицо, – просто я так рад тебя видеть! – он улыбнулся шире, серо-зеленые глаза заблестели искрами счастья. – Обалдеть просто, как я скучал, – выдохнул он и, смущенно потупив взгляд, оглядел девочку. – Веришь?
Даша верила. Потому что и сама скучала по нему. Как удивительно и своеобразно устроена жизнь. Незнакомый человек, казалось бы, чужой, она знает его чуть больше месяца, но чувствует, что он ей так близок, как никто и никогда близок не был, ощущает в нем родственную душу, своего человека, того, кто не бросит, не обманет, несмотря ни на что, останется рядом с ней. Защитит от всех бед и сам не обидит.
Если сравнивать Пашку с Антоном, чего, конечно, делать не стоило, Даша находила странным, что сын дяди Олега так и не смог ее понять, хотя знали они друг друга почти три года, а Пашка… Тот самый Пашка, которого она знала так мало, смог понять ее, как даже Леся ее не понимала. Свой, родной человек.
Поддаваясь минутному порыву, девочка потянулась к нему и, встав на цыпочки, осторожно поцеловала.
– Я так рада, что ты приехал, – прошептала она запинающимся шепотом и, пряча взгляд от его изумленно распахнутых, все понимающих глаз, уверенно повторила: – Очень рада.
Паша, действительно, был изумлен. И все смотрел на нее, не в силах отвести взгляд. На опущенные, подрагивающие на щеках черные ресницы, на складочки в уголках губ и родинку у виска, на темную челку, не спрятанную под шапкой и поддавшуюся нападению снежинок.
Сам не понимая, что делает, он приподнял руку и коснулся ее холодных щек своими теплыми пальцами.
Даша стремительно взметнула на него удивленный взгляд черных глаз.
– Снежинки, – пробормотал Пашка, словно очарованный.
Она улыбнулась ему, широко и открыто, а он понял, что пропал окончательно.
Сердце забилось, как сумасшедшее, в горле встал жесткий комок, и парень кашлянул.
– Ну, что, красотка, – обнимая девочку за плечи, заговорщески подмигнул он ей, – покажешь мне Москву?
Даша кивнула и, не отстраняясь от парня, последовала за ним.
Было что-то волшебное в том, что происходило между ними. И вроде бы, ничего такого и не было. Встретились, погуляли по городу, пообщались, вместе выпили горячий шоколад в кафе, но оба знали, что эти мгновения стоят очень дорого. Такие моменты не повторяются. Они бывают всего лишь раз в жизни.
И портить их неприятными впечатлениями не хотелось. Но иначе было нельзя.
– Ну, – начал Пашка тяжелый разговор, – что там с Олегом Витальевичем?
Даша мгновенно перестала улыбаться, в глазах блеснула грусть и тоска. Она опустила глаза в чашку с горячим шоколадом, словно ему собираясь жаловаться на свои беды и проблемы.
– Он болеет, – прошептала она и облизнула пересохшие вмиг губы. – Очень сильно.
– Грипп, простуда, пневмония? – предположил Пашка, наклоняясь к ней. – ОРВИ? Ангина?
– Рак.
Пауза. Липкая, томительная, удушающе откровенная, повисла между ними каменной стеной.
Ресницы, дрожа, приподнимаются, и на него с ужасом и страхом взирают черные глаза его девочки.
– То есть… как? – может лишь выдавить из себя Паша, не веря в услышанное. – И как давно?.. То есть, как давно вы знаете об этом?
– Дядя Олег сказал мне только после Нового года, – сглотнув, прошептала она, стискивая чашку с шоколадом трясущимися пальцами. – А Антон вообще ничего не знает, он ему не говорил.
– Антон это его сын? – предположил Паша, стиснув зубы, и нахмурился, сведя брови. – И почему он ему не сообщил? Когда он сам об этом узнал?
– Говорит, что еще перед тем, как мы поехали в Калининград, – выдавила Даша, растерянно глядя на него.
Паша охнул, брови его взметнулись вверх.
– Уже так давно? – изумленно выдохнул он. – А что врачи говорят? Какие шансы? Что предпринимают?
Даша покачала головой, начиная бледнеть.
– Он ничего не говорит мне, – с грустью выдавила она. – Не хочет расстраивать. Я ничего не знаю…
Паша чувствовал, ощущал парящую в воздухе необходимость утешить ее, но не знал, как. Сердце его разрывалось от боли за нее, от обиды за Олега, от разочарования на жизнь и судьбу. Почему от нас уходят всегда самые лучшие, а негодяи, подонки, ублюдки первой пробы коптят это небо?!
Он тяжело вздохнул и тронул свою девочку за плечо, чтобы хоть как-то ее успокоить.
– Дашунь…
– Я очень боюсь за него, Паш, – всхлипнув, пробормотала девушка. – Если он… если с ним что-нибудь… я никогда, никогда не переживу этого!.. – она опустила взгляд, стараясь скрыть выступившие на глазах слезы. Она не позволяла себе плакать на людях, даже при Пашке. – Я боюсь…
– Все будет хорошо, егоза, – твердо заявил Паша, решительно и сильно сжав ее плечо. – Слышишь меня? Мы что-нибудь придумаем, обязательно что-нибудь придумаем. Мы его вылечим, поняла? Вылечим! – он наклонился к ней ниже, стараясь поймать испуганный взгляд. – Ты веришь мне, егоза? Даша! Веришь?!
Она отчаянно закивала, сильно зажмурившись, и сжала его ладонь, чувствуя в ней опору и поддержку.
Пусть только сидит рядом с ней, вот так держит за руку, обнимает за плечи, шепчет слова утешения, и она будет знать, будет чувствовать, что все действительно хорошо.
– Все будет хорошо, егоза, – обняв ее за плечи через стол, прошептал ей в волосы молодой человек. – Все будет хорошо, – повторил он с уверенность. – Я не дам тебя никому в обиду. Я обещаю.
И он сдержал обещание. Действительно, он не дал ее в обиду. Но спасти дядю Олега так и не смог.
В тот же вечер, едва войдя в квартиру, Даша почувствовала витавший в воздухе запах боли и отчаянья.
Сердце предупреждающе забилось в груди раненой птичкой, а замерзшие ладони вмиг вспотели.
Маргарита Львовна выскочила ей навстречу с чашкой в руках, обеспокоенная, взлохмаченная, безумная.
– Что случилось?! – воскликнула девочка, стремительно раздеваясь.
– Олег Витальевич… – запинаясь, проговорила женщина.
– Что с ним? – судорожно сглотнув, спросила Даша, кидаясь в сторону его комнаты.
– Не знаю, – судорожно пожала плечами та, решительно следуя за ней. – Я хотела скорую вызвать, но он наотрез отказался, – всхлипнула. – Сказал, что пройдет, и уже больше часа вот так мучается.
Дядя Олег был в агонии, он метался по постели, весь горел и что-то шептал, словно в бреду.
– Маргарита Львовна, – прошептала Даша, кидаясь к мужчине, – вызывайте скорую. Немедленно!.. – она почти кричала, испуганная, скованная страхом и беспокойством.
Маргарита Львовна, если и хотела возразить, поставив девочку на место, не стала этого делать. Она молчаливо выполнила ее просьбу и больше не проронила ни слова до самого приезда врачей.
Они сбивали жар несколько часов и только к утру добились результата. Ничто не утешало, и Даша слушала врачей, многое пропуская мимо ушей, не обращая на их слова внимания. Она и так все знала и все понимала.
Никогда ей не было так больно. Только если в день смерти брата, и больше – никогда.
Уставшая и опустошенная, не глядя на часы, вообще не задумываясь о времени, она позвонила тому, кто должен был знать, что происходит еще несколько месяцев назад. Это был последний человек на земле, которому она посмела бы, отважилась позвонить, но он обязан был знать правду.
– Антон?.. – запинаясь, выдавила из себя девушка.
– Да! Это кто?! – раздраженно спросил молодой человек, а потом с удивлением: – Даша?!
Девочка сглотнула, словно набираясь сил, и, зажмурившись, выдавила:
– Ты… можешь сейчас говорить?
– Что случилось?! – требовательно закричал тот.
– Дядя Олег… – сдерживая слезы, проговорила она.
– Что с ним?!
– Ему плохо. Очень плохо, – шепотом промолвила она. – Я не знаю, что делать. Пожалуйста, приезжай.
– Вылетаю первым рейсом! – пообещал он и бросил трубку.
А Даша, сжимая телефонную трубку с раздававшимися в ней короткими гудками, опустила бледное, осунувшееся лицо в холодные ладони и неслышно заплакала.
Антон, действительно, прилетел на следующий же день, рано утром. Как и обещал.
В дверях его встретила эта девчонка, воспитанница отца, он отчего-то отчаянно не желал называть ее по имени. Бледная, худая, даже, кажется, ростом ниже стала. Глаза блестят странным блеском, под ними темные синяки, на ресницах дрожат неумело вытертые наспех слезы.
Черт побери! В душе вновь что-то шелохнулось, надавив на рецепторы его совести. Ему опять стало ее жаль. Но он мгновенно придушил на корню это уже знакомое, но такое нежеланное чувство жалости к этой девочке, одним лишь грубо заданным вопросом и твердым взглядом прямо в глаза.
– Что с ним?
Даша, сначала поднявшая на него лицо, вдруг опустила подбородок.
– Я не знаю. Он ничего не говорит мне, – вяло сказала она.
И Антон с ужасом осознал, что не узнает в ней ту гордую, сильную девочку, которую видел несколько месяцев назад. Не то, чтобы он был рад видеть ее такой, какой она была раньше, замкнутой, подавленной, молчаливой, исподтишка за всем наблюдавшей, но какой-то… вызывающе гордой, умной, живой даже в своей немой тишине, взрослой в своей детскости. Такая она ему не нравилась. Она словно бросала ему вызов, негласный, откровенный, уничижительный вызов, немой и безгласный, молчаливый, но оттого еще более открытый. Он не мог на него не ответить. Она не нравилась ему такой гордой и… сильной?.. Но такой, какой она предстала перед ним сейчас, она ему не нравилась еще больше. И он пытался подавить в себе внезапно всколыхнувшиеся эмоциональные порывы узнать, что с ней случилось. Но желание узнать причину произошедших в ней перемен, словно кошками скреблось на душе, рьяно царапая не только грудь, но и задевая саму душу. И это бесило его, выводило из себя.
В одно мгновение он превратился в холодного, равнодушного циника, каким учился быть в Лондоне. Мало ли, что он испытывает на самом деле? Кому какое до этого дело?! И уж тем более это не касается ее.
– Ты сказала, ему плохо…
– Я знаю, почемуему плохо, – тихо перебила его девочка, и парень напрягся. – Но большего он мне не говорит, – кажется, она раздосадована и огорчена. – Может, с тобой поговорит, – высказала надежду она, поднимая на него взгляд черных глаз, и Антон в который раз подивился их удивительной черноте.
– Может быть, – коротко бросил он, задержав испытывающий взгляд на ней дольше, чем нужно было. Дольше, чем он мог себе позволить.
И, сбросив верхнюю одежду, стремительно бросился в комнату отца.
– Он в кабинете, – тихо окликнула его девочка, заставив молодого человека замереть на месте и резко повернуться к ней. Ошарашен и изумлен, даже рот приоткрыт от удивления.
– То есть как – в кабинете?! – возмущенно воскликнул он. – Он же болеет, ты сама сказала…
Даша покачала головой, устало закрыла глаза и пояснила:
– Он отказался покидать кабинет, как мы ни настаивали, – вздохнула Даша и с горечью добавила: – Мы постелили ему на диване.
Долгий взгляд превратившихся в льдинки серых глаз, озлобленный и какой-то… угрожающий, мог бы вынудить ее испугаться или хотя бы вздрогнуть, но девочка даже не шелохнулась. Прямо и (вызывающе?!) посмотрев на Антона, она встретила его угрозу с горящей в глазах уверенностью и заявила:
– Может быть, тебе удастся уговорить его перебраться в постель.
Вересов-младший резко кивнул и, простояв еще несколько секунд, рассматривая застывшую рядом с ним гордую девочку с вызывающе прямолинейным взглядом глаз цвета агата, решительно двинулся к отцу.
Что он хотел увидеть, когда первым же рейсом вылетал в Москву?! Он вообще о чем-нибудь думал в тот момент? Нет. Все его мысли были заняты словами этой девчонки. Отцу плохо, ему очень плохо… Черт побери! Неужели, действительно, так серьезно?! Ведь эта девочка… Даша, она бы не позвонила ему, если бы дела обстояли иначе. Слишком гордая для этого. Значит, что-то очень важное?..
Он так и не смог заснуть после ее звонка. Сбросив с себя руку посапывающей рядом в такт дыханию Стефани, он стремительно поднялся и вышел на балкон, наспех надев спортивные штаны и футболку. Мороз ударил в лицо, обдавая лондонской зимой каждую клеточку тела. Сердце забилось быстрее и отчетливее.
Что-то важное произошло там, в Москве. С отцом. И ему нужно срочно лететь домой. Сейчас, немедленно, пока не стало слишком поздно. Руки отчего-то затряслись, как-то сильно и неестественно для него задрожали, все тело вмиг задрожало, словно парализованное спазмами крупной дрожи. Ему хотелось бы винить во всем мороз, но лондонский январь был не таким и холодным, к каким он привык.
Нужно лететь домой. Немедленно. Прямо сейчас.
Бросился к телефону. Ближайший рейс до Москвы был объявлен на шесть утра, и Антон, чертыхаясь в голос, заказал билет. Собрал необходимые вещи в дорожную сумку и, не разбудив Стефани, ушел, оставив девушке записку с объяснением. Стоило лишь надеяться, что по его возвращению она не закатит истерику.
Что он ожидал увидеть дома, когда сидел в самолете с единственной мыслью в голове: с отцом приключилась беда?! Что ожидал увидеть, когда брал такси и мчался по утренним улицам Москвы, вглядываясь в белесую дымку?! Что он ожидал увидеть в той комнате, куда направила его эта девчонка?!
Что угодно. Но только не то, что он там увидел.
Он не узнал его. И дело было даже не в болезни, о которой ему пока ничего не было известно. Что-то еще, совсем иное, неправильное витало в воздухе отцова кабинета. И это пугало, заставляя сердце бешено биться в груди.
