Текст книги "Крик души (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Им на роду было написано стать подругами. И совсем скоро так и случилось.
Однажды, когда Даша, стоя у подоконника, следила за играющими в школьном дворе ребятами, она услышала неторопливые шаги позади себя, но не обернулась, а просто застыла, не шевелясь.
– А почему ты с ними не играешь? – спросила Леся. Даша сразу узнала ее, казалось, не узнать ее было просто невозможно. От нее исходило какое-то солнечное тепло. – Не умеешь?
Даша беспечно пожала плечами и повернулась полубоком к подошедшей к ней девочке.
– А я не умею, – сказала Леся решительно. – Да мне и не нравятся их игры, если честно.
– Почему? – удивилась Даша, исподлобья разглядывая одноклассницу.
Леся пожала плечами, словно возвращая Даше ее недавний жест, но на вопрос прямо так и не ответила.
– Тебя Даша зовут? – спросила девочка некоторое время спустя.
– Да. А тебя Леся? – попыталась улыбнуться Даша, глядя на девочку, застывшую рядом с ней.
– Честно? – наклонив голову набок, моргнула она ресничками. – Лесандра Юрьевна Ростовцева. Но папа и тетушка Глафира называют меня просто Лесей, – она улыбнулась. – И ты тоже можешь так называть.
– Хорошо, – кивнула Даша, внимательно рассматривая девочку. – У тебя очень красивое имя, – задумчиво проговорила она. – А что оно означает?
– Не знаю, – покачала Леся головой. – Меня так мама назвала. Еще перед тем, как умерла, – удивленно посмотрела на Дашу. – А что, оно должно что-то означать?
– Так говорит дядя Олег.
– Дядя Олег?
– Да, я с ним живу сейчас, – уклончиво пробормотала Даша и опустила голову.
Леся не стала ни о чем расспрашивать, она просто протянула Даше руку и неуверенно проговорила:
– А давай дружить?
Ей никогда не предлагали дружбу, и она никогда к ней не стремилась, но, когда увидела протянутую к ней маленькую ладошку, искрящиеся темно-синие глаза, она, не задумываясь, согласилась дружить.
И в тот день Даша обрела своего первого, самого настоящего, верного и преданного друга.
Они с Лесей понимали друг друга с полуслова, могли общаться просто взглядами.
Леся не винила отца в том, что он почти не заботился о ней до смерти няни. Она верила в то, что так сложились обстоятельства.
– Папа меня любит, – говорила девочка, откровенно глядя на Дашу умными глазками, – просто он очень занят. Я когда вырасту, тоже буду работать, – говорила она, – и тоже буду занята. А ты кем хочешь стать? – спросила девочка напрямик, открыто глядя на Дашу. – Я, когда вырасту, буду фотографом. Как моя мама.
Даша, не отвечая, задумчиво смотрела в сторону. Она никогда не думала об этом. Она вообще редко задумывалась о таком будущем, если же и задумывалась, то лишь о том, где ее будут ждать новые потери.
А когда подруга своим откровенно вызывающим, но обыденным вопросом, толкнула ее на этот путь размышлений, Даша уже совершенно точно знала, кем хотела бы стать, когда вырастет.
Иного варианта для себя она не видела. Все было слишком просто для нее.
И однажды она подошла к дяде Олегу с откровенным вопросом.
– Дядя Олег, – проговорила Даша, смущенно глядя на него, – я бы хотела… спросить. Можно?
– Да, конечно, моя хорошая, – вымолвил тот, отвлекаясь от книги, которую читал. – О чем?
– Я же когда вырасту, мне нужно будет выбирать, кем стать, – сказала Даша, поднимая на мужчину околдовывающий взгляд, – чтобы работать, вам помогать. И ведь… все люди работают, да?
– Ну, да, пожалуй, – задумчиво и в то же время озадаченно проговорил Олег.
– И я могу выбрать любую-любую профессию? – она подняла на него внимательные черные глазки.
– Да, конечно. Какую захочешь, – согласился он, улыбнувшись. – А что, ты уже что-то придумала?
Даша кивнула и вновь потупилась. А потом…
– Да, – уверенно сказала она, поднимая подбородок. – Когда я вырасту, я хочу стать врачом.
– Врачом?.. – пробормотал мужчина тихо.
– Да. Я хочу людей лечить, – заявила она. – И взрослых, и детей. Ведь это хорошая профессия, правда?
Олег сглотнул выросший в горле острый ком. Он понимал правильность ее выбора, как и ее логику, и от этого осознания щемило сердце тоскливой ноющей болью.
Она потеряла людей, которые были ей дороги потому, что врачи не смогли их спасти!..
Ему хотелось плакать от нестерпимой гордости за эту маленькую взрослую девочку. Его малышку.
– Да, Дашенька, – кивнул он, – это очень хорошая профессия. Ты просто молодец.
Девочка улыбнулась, засветились огнем ее удивительные глазки, она протянула к нему руку и коснулась его ладони, сжимая ее пальчиками. Подняла к нему светящееся личико и клятвенно пообещала:
– Я буду очень хорошо учиться, чтобы стать самым лучшим на свете врачом! – в глазах ее мелькнула грусть, улыбка стала сдержанной и тоскливой, с примесью горечи и огорчения. – И всех, всех спасу, – она подняла на Олега огромные глазки. – Ведь правда, дядя Олег?
В переносице щекотно задергались слезы, готовые вот-вот рвануться из глаз.
И почему так остро колет в груди, в самой сердцевине, в самой сути его существа?! Отчаянно, нещадно, ноюще колет, болит, дергается, кричит?..
Он стиснул в ладони ее маленькие пальчики.
– Да, Дашенька, – уверенно выдавил он из себя. – Ты будешь самым лучшим врачом на свете!
Девочка улыбнулась. С благодарностью, с откровением, с обещанием, которое давала сейчас не только себе, но и ему тоже, – этому странному одинокому мужчине, который поверил в нее, не бросил, оказался рядом именно в тот момент, когда она отчаянно в нем нуждалась и его ждала. Дядя Олег. Человек, который открыл для нее новый мир без слез и страха. Мир, в котором исполнялись мечты.
Глава 13
Лето 2000 года
Он никогда так не спешил домой, как в это лето. Отчего-то именно сейчас чувствовал эту неугасающую потребность вновь вернуться в Москву. Именно вернуться. Не просто приехать на лето, а остаться там, где он по праву должен быть сейчас. Не приехать погостить, а вернуться назад. Навсегда?.. Да, наверное, если бы была возможность, он бы сделал это. Оставил пустой и равнодушный Лондон, который так и не смог понять его, который принял его приезд так же холодно и отстраненно, как и сам Антон встречал безликую, сиротливо-унылую английскую столицу. Не ставшую ему родной, лишь заставившей прикрыть за ледяной маской равнодушия раненую, отчаянно одинокую, расколотую надвое душу маленького мальчика, который оставил в российской столице не только прежнюю жизнь, но и свое горячее сердце.
Черт побери, какая ирония! Ведь именно туда, куда он так стремился попасть, путь ему был закрыт.
Антон иногда не понимал, действительно, не понимал, почему всё сложилось именно так. Вот он, здесь – в Лондоне, где не хочет находиться, этому месту порой противится все его существо, вынуждая скитаться по узким городским улочкам и нежиться в объятьях воспоминаний тех дней, когда он был счастлив. А почему не там, в Москве? Где он желал находиться?! Почему вместо лиц родных и близких людей каждый день наблюдает за фальшью улыбок тех, кто никогда их ему не заменит?! Почему вместо теплых объятий отца его ежедневно встречает холод и пустота чужих рукопожатий!?
Почему порой так трудно быть счастливым, когда для счастья, кажется, нужно так мало?!
Почему именно он оказался в числе тех, кто должен был пожертвовать своим «я» ради чужого счастья?!
В такие минуты отчаяния и безнадежной унылости Антон завидовал самому себе. Тому, прошлому себе, к которому уже не было возврата. Какая невообразимая глупость! Но от осознания, что былого не вернуть, хотелось плакать, скрывая слезы за лондонскими ливнями.
И он страдал от боли, пряча слезы за фальшивыми улыбками проходящим мимо знакомым.
И, вроде бы, всё у него в Лондоне было отлично. Лучше, наверное, и не придумаешь. Лучше, чем он мог мечтать или даже просто подумать. Как-то слишком легко он влился в ту атмосферу английской жизни, о которой раньше мог лишь строить теории. Учеба на отлично, перспектива работы в одной из успешнейших юридических фирм Англии, новые «лучшие» друзья, масса красивых девушек, заменивших ему прежних. И он даже привык к пустому и равнодушному Лондону, встречавшему его каждое утро мрачностью и скукой многолюдных улиц. Ядовитой тоской по тому миру, который он против воли оставил в России.
Он привык и к городской суете, и к поначалу пренебрежительным ухмылкам за спиной и ядовитым замечаниям насчет его английского, и к вызывающим взглядам, прикованным к «еще одному русскому» в Лондоне, и даже к тому привык, чтобы не силиться удержать себя от очередного звонка домой, а просто не звонить. Он запретил себе думать о том, что происходит в той прежней жизни, где он был счастлив. И со временем у него получилось.
Но тянуло его назад, домой, в Москву. К отцу. Он скучал по нему, по Тамаре Ивановне. По ней в первое время скучал особенно остро. В первые дни силился не звонить каждый день, чтобы не показаться слабым и по-девичьи чувствительным. Отключал телефон и допоздна гулял по ночному городу. Вспоминал.
И тогда чувствовал себя будто разорванным на части и выброшенным. Не нужным никому. Даже им.
Это ощущение постоянной ненужности, чуждости, пустоты и серости, поселившееся в его сердце, здесь, в кольце холодных улиц чужого города, особенно сильно горело огнем, вызывая чувство полнейшей безнадежности и тоски в груди. Не только по родине, хотя видит Бог, он нестерпимо скучал по Москве! Но больше – именно по тому, что он там оставил. Разочарование, горькое, как яд, удушающую обиду, боль, острую, как бритва, невыплаканные слезы. Отца. Тамару Ивановну…
Он так и не успел прощаться с ней перед тем, как ее не стало.
И боль, обида, разочарование мгновенно превращались в злость и ненависть. К ней!
Ведь она… Эта девчонка с улицы, беспризорница, эта дикая девочка с черными бесовскими глазами ангела… Какой парадокс… Черт побери!.. Она заняла его место. Она успела всё!
На кладбище, провожая Тамару Ивановну в последний путь, он посочувствовал ей. Он сдался, тоже пал перед ней, поражаясь себе и своим чувствам. Уговаривал себя, что дело лишь в том, что он увидел, как она убивается, как, силясь не заплакать, сдерживает слезы, прикрывает ладошкой рот, и как то и дело косится по сторонам, чтобы никто не заметил этой детской слабости. И он сдался. Не смог устоять.
В тот миг он узнал в ней себя. В тот день, когда он семь лет назад так же, как и она, стоял над могилой матери. Потерянный и забытый, маленький мальчик, выброшенный из привычного мира в суетность и нелогичность мира нового. Рыдающий над своей трагедией, как это делала в роковой день и эта плачущая немыми слезами девочка. И расстояние в тысячи километров, разделявшее их, сократилось до одного шага.
Жалость. Вот что это было. Ему стало жаль ее. Банально – жаль.
Ту, которую жалеть было нельзя. Ту, которая отняла у него все. Ту, которая стала частью того мира, в котором жил когда-то он. Ту, которая встала между ним и этим миром непроходимой стеной, которую он так и не смог перешагнуть. И не сможет никогда.
Её он вспоминал так же часто, как и отца. Возможно, даже чаще. Все его мысли кружащимся роем жгли мозг, вынуждая вспоминать ту, которая отняла у него все. Но не вспоминать ее, как он не пытался, было невозможно, потому что все, что теперь его окружало, напоминало ему о том, чего он лишился. А виной этому была именно она.
Он справлялся. Он был почти уверен, что сможет с этим жить. Привыкнуть окончательно, перевернуть свой прежний мир и начать жить сначала. Дружить с новыми людьми и уговаривать себя, что они ничем не отличаются от старых, мчаться по ночным лондонским улицам и уверять себя в том, что рассветы на Темзе ему нравятся больше, чем закаты на Москве-реке, разговаривать на английском и считать его своим вторым родным языком. День за днем надевать на лицо серую маску невозмутимости и спокойствия и верить в то, что она является его истинным «я». Превращаться в того, кем он не был на самом деле. И верить в ту правду, которую сам для себя придумал.
Но он не мог измениться окончательно. Ему нужно было увериться в том, что пути назад уже нет.
И это лето стало особенным для него. Антон знал, что это так. Не мог объяснить, но чувствовал, что именно это лето станет роковым. Последним?.. Да, последним! Из-за того, что, как раньше, уже не будет никогда. Что-то изменится, безвозвратно, кардинально, молниеносно. Или изменится он сам?.. Перевернет свой устоявшийся маленький мирок с ног на голову для того, чтобы выжить?! Чтобы защититься?.. Чтобы не опустить руки и не сдаваться, никогда больше?..
Да, он знал, он чувствовал… Лондон ли изменит его, или сам он изменится, повернув свое восприятие на сто восемьдесят градусов, но той стабильности, монотонности и прежнего спокойствия уже не будет.
И Антона прежнего тоже не будет. Уже после этого лета.
Не потому ли он так стремительно покинул Лондон? Кинул все необходимое в заранее подготовленную дорожную сумку и бросился в аэропорт? Без предупреждения нагрянул домой и, отвечая на обеспокоенные вопросы отца и друзей, лишь улыбался, так же, как и прежде, заставляя себя пережить этот смех еще раз. В последний раз. И за эти мгновения он, казалось, мог продать душу дьяволу.
В Москве, несмотря на присутствие тех, кого он видеть отчаянно не хотел, дышалось легко и свободно. Сердце иначе билось в груди, отголосками старых ран и обид отдаваясь в висках уже с меньшей силой, чем прежде, замирало дыхание, вызывая стремительную щекочущую боль в переносице, когда он, выглядывая из окон машины, втягивал в себя пропитанный парами московский воздух. И картинки перед глазами. Той, былой жизни, когда он еще был счастлив. А сейчас?.. Он ощущал всё это в последний раз. И хотелось плакать, рыдать от чувства все нарастающей безысходности вместе с приближающимся августом.
Боль в груди, казалось, затянувшаяся и превратившаяся в шрам, оказалась зияющей нарывом дырой.
Болело сердце, болела душа… И нельзя было унять этуболь.
Да, его не обязывали, больше не обязывалилюбить или ненавидеть, и он превратился в равнодушного наблюдателя той жизни, что была вокруг него. Отец, на которого он не мог смотреть без улыбки на лице. Эта девчонка, ее он всегда провожал хлестким взглядом с ожесточением в глазах. Эта посторонняя женщина, новая экономка отца, он даже не запомнил, как ее звали, потому что не считал это нужным. Новому Антону не требовалось запоминать такие детали.
Она, в отличие от Тамары Ивановны, не жила в их доме. Приходила несколько раз в неделю, убиралась, готовила еду и оставалась на ночь лишь в исключительных случаях. Она не стала членом их семьи, как это сделала много лет назад Тамара Ивановна. И не врывалась в их уют, как это сделала девчонка, находящаяся под опекой профессора Вересова. Она просто выполняла свою работу, не претендуя на что-то большее.
По крайней мере, до некоторого времени Антону так и казалось, пока не произошло одно событие.
Однажды, когда молодой человек собирался уходить к друзьям, она остановила его у самых дверей.
– Антон?
Он оглянулся и, удивленно вскинув брови, посмотрел на нее.
Он раньше не обращался внимания на то, как она выглядит, а сейчас ему отчего-то не понравилась и ее не такая уж и выразительная полнота, и сведенные к переносице темные брови, и цепкий холодный взгляд, и даже то, как она скрестила руки на животе, поглаживая большим пальцем запястья, ему не понравилось.
Внутренне вздрогнув, парень уставился на нее, пожалев, что ни отца, ни его подопечной нет дома.
– Знаете, Антон, – громко начала она, приподнимая подбородок, – это, возможно, не мое дело, но я считаю своим долгом предупредить вас.
– О чем вы? – нахмурившись, уставился он на нее. – Что-то с отцом?
Женщина замялась. А Антон стиснул зубы.
– Можно и так сказать, – выдавила она из себя, не глядя на молодого человека. – Всё дело в этой девочке. Даше, – как-то презрительно добавила она, фыркнув.
Сердце пропустило удар, огненной волной метнувшись вниз электрическим разрядом.
– А что с ней не так? – он и сам не заметил, как скрестил руки на руки, словно бы защищаясь.
– Понимаете, – начала женщина. Он благополучно забыл ее имя, не желая запоминать его. – Она оказывает на Олега Витальевича очень большое влияние. Что бы она не попросила, он сразу выполняет, что бы не сказала, он всему верит. Он носится с ней, как с родной дочерью, хотя она ему никто! – возмущенно воскликнула домработница, всплеснув руками. – Разве это нормально?! Вы должны меня понять, Антон, ведь вы его родной сын, а эта… девчонка, она вьет из него веревки! – она гордо вздернула вверх голову. – Кто она, откуда появилась, кто ее родители, есть ли гарантия, что она не больна?
– Отец позаботился о полном медицинском осмотре, – сухими губами пробормотал Антон, не глядя на женщину. – Она полностью здорова.
– А генетика? – тут же нашлась Маргарита Львовна (вот, оказывается, как ее зовут!), яростно атакуя Антона доводами и аргументами. – Кто может дать гарантии, когда дело касается наследственности? – она пронзила его твердым взглядом ледяных глаз. – Ведь неизвестно, что она притащила с собой «в рукаве» из своего Калининграда. А вдруг в ее роду было какое-то наследственное заболевание или генетическое отклонение? Существует вероятность того, что оно вот-вот да и проявится в ней! – гневно выдала она. – А ведь ее родители вполне могли оказаться алкоголиками! Или, того хуже, наркоманами! – округлившимися от ужаса глазами приводила она довод за доводом. – Ведь «яблонько от яблоньки»… вы меня понимаете. А вдруг рано или поздно она пойдет по родительским стопам!? – возмущенно выдохнула она, поджав губы.
Антон сжал руки в кулаки, мрачнее с каждой секундой все сильнее.
– Я не понимаю, – выдавил он сквозь зубы, бросив на нее острый взгляд, – что вы хотите мне сказать?
Женщина, казалось, была обескуражена. Сглотнув, она нервно погладила ладони, расправила фартук.
– Я всего лишь волнуюсь, – пробормотала она, – беспокоюсь за Олега Витальевича, – подняла на Антона быстрый взгляд и презрительно продолжила: – Ведь эта девочка, эта… Даша, кто знает, что она может выкинуть в следующий момент? Кто может дать гарантии, что она нормальная, как все остальные дети ее возраста!? Ведь она пришла с улицы! Кто знает, что кроется в ее уме? Сейчас она тихая и спокойная, но что она может выкинуть завтра!? – она всплеснула трясущимися руками и выплюнула: – Она ведь даже со своими одноклассниками толком не общается! Нашла себе какую-то подружку, себе подстать, наверное!..
Антон скрестил руки на груди. Разговор стал отчаянно раздражать. Отчего-то все его существо яростно противилось нападкам этой женщины на подопечную отца. И должен бы он ту презирать и ненавидеть, это было бы правильным и вполне логичным, но в этот момент, ему хотелось защитить ее от этой женщины.
– И все же я не понимаю, – проговорил он сдержанно, – чего вы хотите от меня?
Маргарита Львовна смущенно потупилась.
– Если бы я могла находиться здесь целый день, – пробормотала она, не поднимая на него глаза, – я бы могла наблюдать за ней круглые сутки. И тогда она не навредила бы вашему отцу, – выдавила она из себя. – Я уверена, что справлюсь. И я бы совсем ему не мешала! – клятвенно заверяла она Антона, едва не перекрестившись. – Мое дело маленькое, прибрать, приготовить, цветочки полить… Ну, и за этой девочкой проследить. Я бы справилась!.. – она подняла она парня обезоруживающий взгляд. – Что вы думаете?
Сначала Антон опешил. Потом разозлился. А затем ему и вовсе захотелось расхохотаться.
Так вот в чем дело!.. Черт побери, а ему и в голову этого сначала не пришло.
Криво улыбнувшись, он сделал несколько шагов к двери, считая разговор почти оконченным.
– Думаю, – сказал он, – что этот вопрос вам стоит обсудить с отцом, а не со мной.
– Но вы его сын, – неуверенно сказала та, нервно сглотнув и засеменив за ним, – поговорите с ним об этом, убедите его, что все это для его же блага. Он вас послушает!
Антон застыл в дверях, напряженно втянув плечи. Обернулся к ней полубоком, поджал губы.
– Нет, – коротко бросил он. – Разговаривать с ним на эту тему я не буду.
– Но, Антон, вы должны понять!.. – попыталась настоять Маргарита Львовна. – Это для его же блага!..
– Поговорите об этом с отцом, – мягко перебил молодой человек, не желая быть с ней грубым. В конце концов, она испытывает неприязнь к девчонке отца, а не к нему самому. – Я ничем не могу вам помочь.
С отцом она так и не поговорила. До самого отъезда Антона назад в Лондон. По крайней мере, молодому человеку об этом ничего известно не было.
Казалось, жизнь вошла в привычную колею. Антон наслаждался теми мгновениями, что проводил дома и не желал думать о том, что вскоре ему предстоит вернуться назад, в мрачноватую и блеклую английскую столицу. Олег, дописав, наконец, новую книгу, заявил о завершении многочисленных туров по России и впервые остался на презентацию в Москве. Глядя на него, Антон не мог подавить в себе чувство обиды и острого разочарования. Он сделал это ради нее. Потому что ейнужна была его защита, помощь, поддержка. Здесь, в Москве, а не где-то там, за сотни, а то и тысячи километров.
И горько становилось от осознания того, что ради него, своего сына, он в свое время так не поступил.
С Дашей Антон старался не общаться и даже не встречаться по мере возможности, ежедневно избегая встреч с ней. Что ему удавалось почти без труда, так как девчонка за то время, что он был за границей, успела отыскать себе подружку и теперь практически все время проводила с ней. Эту подружку он ни разу не видел и, по чести сказать, видеть не особо жаждал. Отец причитал и охал, отзывался о Лесе с теплотой и нежностью, а Антон пытался сдержать рвотные рефлексы, потому что о своей «Дашеньке» он отзывался точно так же.
В тот день, когда настойчивый звонок мобильного телефона заставил его вздрогнуть, Антон без причин мотался по вечерней Москве, не зная, куда себя деть, и куда можно сбежать от ноющей боли в груди, что ежеминутно давала о себе знать. И где можно спрятаться от детских обид, страхов и разочарований, чтобы хотя бы на мгновение забыть о том, что ты оказался выброшенным за борт, как мусор.
И он бежал, скрывался, мчался наперегонки с ветром, стараясь найти то место, где обретет покой. Но не находил его. Тому, прежнему Антону, которого знала Москва, нигде не осталось места.
Затормозив на набережной, он откинулся на спинку сиденья именно в тот момент, когда позвонил отец.
Антон ответил на звонок, поймав себя на мысли, что сейчас стал особенно беспокоиться за него.
– Антон? – обеспокоенный голос Олега вынудил молодого человека замереть.
Грудь сдавило, Антон медленно выдохнул.
– Да, пап?
– Антон, – кажется, замялся, словно стесняясь говорить. – Мне неловко просить тебя об этом…
Закрыл глаза, словно спасаясь от домовины, с ужасающей скоростью движущейся на него.
Боже, какое гнусное, какое отвратительное чувство дежавю!..
– О чем? – устало, тихо пробормотал он.
Знает ответ на свой вопрос. И на подсознательном уровне был уверен в том, что прав.
На смену волнению и беспокойству пришла новая обида, даже злость.
Сегодня был день рождения у подружки отцовской подопечной. Сейчас, если верить установленным в его машине часам, половина восьмого вечера. Девчонки дома, по всей видимости, еще нет… Отца тоже.
И вот этот звонок.
Провести параллели было не сложно. И Антон их провел. Более того, он знал, что ответит на просьбу.
Через мгновение голос отца известил его о том, что парень осознал уже и сам.
– Даша на дне рождения у Леси… – хрипло проговорил Олег. – Не мог бы ты..?
Холод пробирает до костей все его существо.
– Забрать ее? – мягко перебил молодой человек, втягивая воздух.
– Да. Не мог бы ты… ее забрать? – словно почувствовав уверенность в себе, попросил мужчина.
Антон стиснул зубы. Черт побери все на свете!..
– Вообще-то, – медленно протянул он, – у меня планы на вечер. Прости… я, наверное, не смогу.
Олег опешил, парень ощущал его обескураженность.
Антон прикусил язык, ущемляя себя за столь откровенную ложь.
– То есть?.. – пробормотал Олег, неестественно дрожа голосом. – Ты… Ах, да… Да, конечно. Я понимаю…
Антон напряженно втянул плечи.
– Я бы тебя выручил, – выдавил он из себя. – Если бы смог…
Молчание. Леденящая душу пауза, которая почти разорвала в клочья всего его.
– И?.. – не выдержал Антон, сглотнув. – Что ты… думаешь сделать?
– Хм… – подал голос профессор Вересов. – Ничего страшного. Это была спонтанная просьба. Я понимаю, что не в праве требовать от тебя… – голос его надорвался, и уже через мгновение он уверенно добавил: – Ничего, я попрошу Маргариту Львовну забрать ее.
– Что?.. – Антон выдавил это почти против воли, на выдохе. И разозлился.
– Она не откажет, я знаю, – продолжил Олег, тяжело вздохнув. – Конечно, не хотелось бы ее отвлекать, она и так очень много делает для нас… Но все же, раз не остается другого варианта. Я не могу освободиться раньше, а стеснять Лесю и Юрия Павловича я не могу, они и так слишком добры к нам…
– Эээ, да… – пробормотал Антон нерешительно. – Да…
Сознание помутилось, а в голове заметались жужжащие мысли, звоня во все колокола его совести.
Ему бы отключиться, плюнуть на всё, ведь это, в конце концов, не его проблемы! А он сжимает телефон дрожащей рукой и молчит, щурится, морщится, сводит брови. И знает, что скажет в следующее мгновение.
– Пап?.. – это он выдохнул заплетающимся языком, стиснув зубы. – Знаешь, я тут подумал… – выдавил он из себя, облизнув пересохшие губы, – наверное, я все же смогу ее подбросить до дома.
Пауза. Монотонная и тем ужасающая пауза, повисшая между ними часовым маятником.
– Дашу? – удивился отец дрожащим голосом.
Антон стиснул зубы.
– Да, эту твою… девочку.
– А как же… планы? – напомнил профессор Вересов. – Я бы не хотел тебя отвле…
– Нет, все нормально, – перебил его сын, сжав руль до посинения пальцев. – Я заберу ее. У меня еще есть время, – зажмурился, твердя себе, что сошел с ума. – Только адрес назови, – почувствовал горечь на языке.
– Хорошо, – ошарашенно пробормотал отец. – Тебе, правда, не составит труда сделать это?
Черт, ему нужно было отказаться! Бежать со всех ног, куда угодно, но только подальше от нее, воровки, укравшей у него слишком многое!
Но вместо этого он сделал еще один шаг к ней навстречу.
– Я заберу ее, – заявил он твердо. – Не стоит беспокоить постороннего человека.
И опять пауза. И он слышит, как оглушительно стучит в висках и груди сердце. Надрывно, но глухо.
– Спасибо, сын, – едва слышно прошептал Олег. – Спасибо тебе!..
– Не стоит, – выдавил Антон из себя и отключился.
Кто бы мог подумать, что он вновь это сделает. Умудрится подписать себе смертный приговор.
Он забрал ее, как и обещал. Кляня себя благим матом, злясь на весь мир, мчась по вечерней Москве к коттеджу Ростовцева по адресу, который дал ему отец, но он исполнил обещание.
Он твердо решил, что не заговорит с ней. Ни за что. И зачем ему это надо, – избегать ее так долго, а потом сдаться и спросить, как у нее дела!? Его не касается ее жизнь. То, что он приехал за ней сегодня – это вынужденное обстоятельство. Да и сама она была не рада тому, что за ней приехал он, а не отец.
– Эй, Даша, – окликнула ее невысокая светловолосая девочка, – за тобой приехали!
Она стремительно выскочила на веранду, счастливая и улыбающаяся, вновь ударив его в самое сердце разрядом в сотни вольт своей лучезарной улыбкой.
«Черт побери, она другая, совсем другая, когда улыбается!» еще успевает созреть и сформироваться в его сознании эта мысль, перед тем, как Даша начинает хмуриться и изменяться в лице при виде того, кто именно за ней приехал. При виде него, Антона.
И он начинает злиться. На нее – за то, что она стала его проблемой, его проклятием. И на себя – за то, что имел неосторожность поддаться на такую роскошь, как ее чарующая улыбка и искрящиеся черные глаза.
А в машине, когда он, поздоровавшись и попрощавшись с отцом Леси, усадил девчонку отца на сиденье рядом с собой, дал себе слово не начинать с ней разговора. И почти сдержал обещание. Почти…
– И как тебе день рождения? Понравился? – не глядя на нее, спросил парень. И тяжело вздохнул.
Девочка покосилась на него. Всего на пару мгновений ее взгляд задержался на нем, скользнув по лицу и опустившись на руки, сжимавшие руль, и Антон в тот момент мог поклясться, что пальцы его словно онемели в это мгновение. Потом она резко отвернулась к окну, обхватив себя руками.
– Леся моя подруга, – коротко сказала она. – Везде, где есть она, мне нравится.
Антон хмыкнул, но промолчал. Замолчать, не разговаривать, какого черта…?!
– Вы с ней дружите сколько? Два месяца, три? – спросил он, плюнув на доводы рассудка.
– С мая, – осторожно выговорила Даша, подозрительно уставившись на него.
– Хм, короткий срок для такой крепкой дружбы.
Даша сдвинула бровки, насупилась и снова от него отвернулась.
– Наверное, все дело не во времени, а в тех людях, с которыми мы дружим, – проговорила она.
Антон изумленно уставился на нее. Слишком взрослые мысли для ребенка десяти лет!
– У тебя много друзей? – спросил молодой человек, сведя брови.
– Нет, – спокойно, без эмоций, даже как-то равнодушно холодно. – Только Леся.
– Но, надо полагать, она твоя лучшая подруга? – поджав губы, поинтересовался он.
– Да! – повернувшись к нему, с вызовом подтвердила Даша.
Этот горящий в ее бесовских глазах гордый вызов убил в нем защитную броню, покромсав ее на части и вынудив заткнуться и взирать на девочку с любопытством и изумлением.
– А у тебя? – нанесла новый удар она, выводя его из оцепенения. – У тебямного друзей?
Он открыл рот, чтобы сказать, что много, и тем самым поставить эту вызывающе несносную девчонку на место, но потом вдруг словно разряд ударил его в мозг, парализуя мысли, чувства, сознание. Оставляя его наедине с брошенным ему вызовом.
Много ли у него друзей?.. Какой сложный, оказывается, вопрос. Можно ли было назвать друзьями тех, с кем он общался в Лондоне?! Эти бледные, скучные, тоскливо унылые и занудные лица, врывающиеся в его мир большой свинцовой тушей, слизкой массой! Доверял ли он им так, как эта девчонка доверяла своей Лесе? А ведь он общался с ними гораздо дольше, чем она со своей подружкой!
А те, кого он оставил в Москве… Его друзья. Для их подсчета хватило бы и пальцев одной руки.
Молодой человек побледнел и, сжав руль обеими руками так, что побелели костяшки пальцев, выдавил:
– Нет, у меня мало друзей.
Признание далось ему с трудом. Особенно – признание ей, ее правоты.
Даша кивнула, словно подтверждая для себя какую-то истину.
– Это правильно, – сказала она тихо. – Настоящих друзей не может быть много.
Он удивился, а потом вновь разозлился. Как она смеет, эта девчонка, учить его уму-разуму!? Малявка, ме?лкая, малолетка!? А затем мгновенно успокоился. Она была права. Вот и всё.
