Текст книги "Невеста берсерка (СИ)"
Автор книги: Екатерина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Невеста берсерка
Екатерина Федорова
ГЛАВА 1
Хааленсваге
Харальд-чужанин лежал рядом, и глядел на Забаву, не отводя глаз.
И смотреть начал, как только укрыл ее покрывалом, а сам улегся рядом. Серебряные глаза полуприкрыты, словно вот-вот задремлет. Только веки все никак не смыкались, и взгляд оставался светлым, страшным. Блеском исходил, как на солнце наточенная кромка ножа…
Но Забаве страшно не было. Только радостно и стыдно, что видит ее неприбранной, с распущенными косами. Ветер в лодку задувал, играл прядями, то и дело бросая их ему в лицо…
Харальд от них не то что не жмурился – даже не морщился. А когда Забава вскинула руку, чтобы прибрать волосы, перехватил и едва заметно вскинул брови. Потом, несильно нажав, сам упрятал ее ладонь под покрывало, наброшенное на Забаву сверху.
И она послушалась. Лежала под его взглядом тихо, поглядывая то на него, то на небо, по которому стаями бежали облака.
Море вздыхало снизу, волны бились в доски. И каждый раз, когда лодка переваливалась через очередной гребень, постукивали широкие незакрепленные половицы, наброшенные на дно…
Может, и права была бабка Маленя, сонно думала Забава, говоря, что долго ей с ним не прожить. И что помереть придется от его руки.
Но лучше уж так, чем век долгий тянуть с кем-то, кто на нее никогда так не посмотрит. А если и глянет, так с укоризной – мол, мало того, что без приданого взял, так еще и другим мужиком тронутую…
Потом море ее все-таки укачало, и Забава уснула.
Тихая, думал Харальд, глядя на девчонку.
И красивая – теперь, когда щеки округлились и ветер с моря окрасил их в цвет неяркой северной зари, это бросалось в глаза.
Он лежал, не шевелясь, глядел на Добаву и неспешно обдумывал все, что произошло.
И не только то, что произошло сегодня.
Дай мне увидеть твоего зверя, сказала тогда, в конце весны, рыжеволосая Эйлин. И повела его в лес. Где он обошелся с ней так, как в конце концов обходился со всеми.
Сказала – и угадала про зверя. Как будто знала.
Просто знала, холодно подумал Харальд. Никаких как будто. Вопрос только – от кого она получила это знание?
Беда в том, что сам он, услышав, как Эйлин болтает про его зверя, решил, что речь идет о его мужском копье. И в лес рабыня его зовет за этим самым делом. Все тогда сошлось – и мольба показать ей зверя, и то, как она к нему ласкалась…
Даже зелье этому не противоречило – все знают, что бабы любят подсовывать пойла, которые считают приворотными.
Он отвлекся, чтобы перехватить тонкое запястье Добавы, потянувшейся к своим волосам. Мягкие светлые пряди, гладившие по лицу, странным образом помогали думать. Так что ей придется потерпеть.
Харальд упрятал ладонь девчонки под покрывало и снова вернулся к своим мыслям.
Не увидь он в глазах Добавы морды зверя, отпечатавшейся на его собственном лице, и сейчас был бы в неведении. Узнать бы еще, почему разглядеть эту морду он смог именно в ее глазах…
Может, рыжей девке тогда, в лесу, тоже удалось увидеть его зверя? Чего она, собственно, и добивалась.
А сам он узнал о своем звере только сейчас.
Кто-то, молча размышлял Харальд, научил Эйлин этим словам. Кто-то дал ей напиток, которым она его опоила. Только Один знает, что там было намешано – и еще тот, кто сварил это зелье.
Кроме того, этот человек знает о звере, жившем в нем, больше него самого. Раз уж оно смогло разбудить его…
И этого знающего нужно найти.
Добава понемногу засыпала под его немигающим взглядом. Харальд вдруг ощутил желание снова разбудить ее. Но решил – не сейчас. Ни к чему распугивать мысли, текущие неторопливой рекой.
Да и девчонку лучше второй раз не заголять на ветру. Еще простынет, потом привяжется промозглый кашель – а девкам, привезенным издалека, в таких случаях не помогает даже топленный жир, добытый из внутренностей медведя…
Харальд снова вернулся к мыслям об Эйлин.
Рыжая девица, привезенная кем-то из похода на английские земли, прожила с ним всю зиму. И ни разу не заикнулась о звере. Но когда он вернулся в конце весны из первого после зимовья похода – сгрузить добычу и провести несколько дней дома – сразу же преподнесла ему зелье.
Выходит, надо искать того, кто побывал у него в поместье, пока его не было. Кейлев должен помнить, кто болтался по Хааленсваге этой весной…
Тут все зависело от имен, которые назовет старый викинг. И от того, сумеет ли он найти этих людей.
Возможно, подумал Харальд, следует навестить и датского купца, у которого он купил Эйлин прошлой осенью.
Честно говоря, на торжище в датских землях он мог сплавать прямо сейчас. Времени до начала первых зимних бурь, после которых по морским путям поплывут глыбы льда – и фьорды оденутся в белую корку – оставалось достаточно.
Добава что-то пробормотала во сне, смятенно улыбнулась и перекатилась на спину, не открывая глаз. Харальд смотрел на нее, не двигаясь. Потом натянул повыше покрывало, сбившееся с обнаженной груди.
Датского торговца он может и не найти. К тому же он вряд ли в чем-то замешан – в этом случае Эйлин поднесла бы ему зелье уже прошлой зимой. А за девчонкой нужно приглядывать. Может, в ее глазах он увидит еще что-то?
Но даже если и нет – его ждет самое спокойное зимовье за всю его неспокойную жизнь. И весной, когда его драккары, и старый, и новый, отправятся в поход, датские земли окажутся как раз по пути…
Харальд едва слышно хмыкнул и встал. Ветер крепчал, их вынесло в море. Пора было ставить парус, пока лодку не отнесло слишком далеко от земли.
К ночи, пожалуй, он все-таки вернется в поместье. Ночь на море – не для девок.
Забава проснулась, когда налетевший ветер швырнул в лодку шапку холодной пены – и забрызгал ей лицо. Приподнялась, кутаясь в накинутое сверху покрывало.
Харальд сидел на корме лодки, навалившись на кормило. Глянул на нее – и снова уставился вперед.
Парус стружкой выгибался у Забавы над головой. Ветер пел, натягивая толстую полосатую ткань, скрипело дерево. Солнце, уже начавшее клониться к морю, то и дело заслоняли облака – крупные, пухлые, грозящие вот-вот перерасти в тучи.
А справа наплывал, приближаясь рывками, скалистый берег.
Потом Харальд-чужанин торопливо собрал парус. Пробежался мимо Забавы, подхватил веревку, уложенную на носу. Метнулся вниз, в воду, сразу уйдя в нее по плечи.
И поволок лодку за собой, зафыркав, когда набежавшая волна укрыла с головой на несколько мгновений.
Под днищем заскрежетала крупная галька, Харальд в три рывка вытащил лодку на берег. Заклинил железный штырь на конце веревки в расщелине между двумя валунами, привалил сверху камнями…
Потом запрыгнул обратно в лодку. Подхватил узел, лежавший у кормы, кивнул, глядя на Забаву.
Зовет, подумала она. Встала, на ходу заворачиваясь в одно из покрывал. Ветер скользнул по голым ногам, захлопал разрезанным подолом, раздул распущенные волосы…
И то, и другое было нехорошо. И Забава, чтобы поскорей убраться с глаз Харальда, спрыгнула на берег, сделала несколько торопливых шагов. Застыла на галечнике, оглянулась через плечо…
Харальд подошел сзади, протянул узел, посмотрел требовательным взглядом. Она, как-то сразу растерявшись, приняла. Чужанин махнул рукой прямо перед собой, сам зашагал куда-то по берегу.
Забава стояла, глядя ему вслед. Пальцы ощутили под тканью краюху жесткого здешнего хлеба, еще что-то, баклажку с питьем.
Есть собрался, подумала рассудительно. И поглядела, куда указал рукой Харальд, прежде чем уйти.
В скалах, крутым склоном уходивших вверх от берега, виднелась косая щель, внизу расходившаяся клином. Пещера.
Может, вот тут он своих баб жизни и лишает, мелькнуло вдруг в уме у Забавы.
И ноги разом приросли к гальке. Хотя умом она понимала, что надо бы идти, куда велено. Место найти, чтобы и сидеть можно было, и узел разложить – бабье дело, оно такое, о мужике и о еде заботиться…
Не набреди на нее вернувшийся Харальд, несший в одной руке здоровенный пень, так бы и дальше стояла.
Но он набрел, скользнул рукой по спине, сказал что-то быстро. И, одарив короткой улыбкой – глаза весело, люто блеснули, как солнце, на миг выглянувшее из-за туч – вдруг шлепнул пониже спины. Несильно, без размаха. Кивнул на пещеру, сам тут же потопал к ней, поднимаясь по узкой пологой ложбинке, ведущей туда.
Забава глубоко вздохнула и пошла следом.
Может, и не сегодня с ней это случится. Вон как Харальд улыбнулся…
Придя в пещеру, девчонка ожила. Смотрела уже без страха, открыто, без извечной бабьей хитрости во взгляде.
Хотя на берегу, пока Харальд к ней не подошел, стояла ни жива, ни мертва.
Может, надо почаще шлепать ее по заду, рассудил в конце концов Харальд. Вряд ли девчонку так оживила его улыбка – он, в конце концов, не Свальд, чтобы завлекать девок, блестя зубами.
Харальд еще раз сходил за дровами, потом запалил костер, выбрав место поровней, чтобы можно было прилечь у огня. Бросил рядом покрывало, оставшееся в лодке.
И вышел в последний раз на берег, чтобы оттащить лодку подальше от воды. Ветер свистел все сильней, волны накатывались уже штормовые, разбивались с грохотом о валуны. Небо затянуло тучами…
Кажется, сегодня вернуться в Хааленсваге не получится, подумал Харальд. Может, оно и к лучшему – когда бури пойдут со снегом, на лодке уже не походишь. Нужно ловить последние теплые деньки, после них можно будет только охотиться…
Вернувшись, он обнаружил, что Добава успела одеться – скинула разрезанное, продела руки в нижнюю рубаху так, что целая часть теперь прикрывала грудь. Сверху накинула на себя распоротое платье, закрыв спину.
И даже косы успела заплести. Еще разложила еду на куске ткани.
Огонь потрескивал в каменном ложе, вокруг которого скальное основание пещеры сглаживалось. Сюда, в пещеру, ветер с берега почти не залетал.
Зря она все-таки заплела косы, подумал вдруг Харальд – и двинулся вперед, по пути скидывая одежду.
Желание билось в теле, и он ступал тяжело, уверенно, на ходу наклоняя голову. Добава приоткрыла рот, глянула испуганно с той стороны костра.
А когда он подошел и накрыл ее губы своими, как-то непонятно обмякла под руками. Словно он ее не обнял, а ударил.
Но тут же сама потянулась к нему, вцепилась в плечи так отчаянно, словно в воде тонула – и не за что было ухватиться, кроме как за него.
Правда, Харальду было не до того, чтобы задуматься об этом. Он торопливо стянул с нее одежду. Последние отзвуки мыслей исчезли, едва он ощутил прикосновение сосков, сморщившихся от холода, к своей груди. Снова впился ей в губы, распознал легкий привкус крови на губах, удивился на мгновенье – настолько зацеловал?
И потянул к покрывалу, заранее брошенному у огня. Сам опустился первым, скользнул вдоль ее тела, пропуская его сквозь кольцо своих рук.
Добава все еще была худой, тонкой – но ребра уже не выступали. Харальд, опускаясь вниз, отследил глазом грудь, едва заметную выпуклость живота…
А потом потянул ее к себе, усаживая на свои колени. Сразу, заранее, разводя ей бедра.
И ловя губами по очереди – розовые соски, нежную кожу над ними, выступ тонкой, пальцем нажми и сломаешь, ключицы. Следом изгиб шеи, припухший от его поцелуев рот…
Хмыкнул, разглядев, что щеки Добавы уже полыхают алым цветом. Стиснул, приподнимая ее так, что соски задрожали у него перед лицом.
Девчонка, когда Харальд снова накрыл ртом ее грудь, на этот раз уже не бегло, а основательно – и начал целовать так же требовательно, как до этого целовал губы – вскинулась. Заглотнула ртом воздух, посмотрела сверху затуманено. Тонкие ладони поползли по его плечам и шее. Не прижимая, не отталкивая, а просто гладя.
Он, рассудив, что пришло время и для него, двинулся у нее между бедрами, примериваясь. Глянул ей в глаза – и медленно начал опускать вниз, насаживая на свое копье.
На этот раз в пламени костра, танцующем в глазах Добавы, отражался только он.
И Харальд был этому рад.
За выходом из пещеры тяжко грохотал шторм, за одним ударом волны следовал другой. Он вдруг поймал себя на том, что хватка его рук заставляет Добаву двигаться в такт грохоту снаружи. Приподнимаясь и снова опускаясь на его бедра, на копье, тугими рывками входящее в ее тело…
Проснулась в это утро Красава поздно, как привыкла еще в отчем доме. Зевнула, потянувшись под покрывалом, обвела хозяйским взглядом опочивальню – уже, считай, ее собственную.
Горели на полках два светильника, поблескивали на громадных сундуках железные накладки, украшенные непонятным чужанским узором. Все эти сундуки Красава уже проверила – и знала, что один из них почти доверху наполнен золотыми женскими уборами.
Дарить ей эту красоту ярл Харальд пока не торопился. Но и так понятно, что женские украшенья в опочивальне он держит не для себя. И недалек тот час, когда она пройдется по двору, надев по несколько зарукавий (браслетов) на каждую руку. В поясе, утыканном самоцветами, с брошами на каждом плече, перстнями на каждом пальце…
Дай только срок.
Красава и дальше лежала бы, потягиваясь, но тут в опочивальню, не постучавшись, влетел белоголовый старик. Она, решив поначалу, что это сам ярл Харальд, вскинулась ему навстречу.
И даже не стала придерживать покрывало, сразу соскользнувшее с высокой обнаженной груди.
Белоголовый в ответ глянул холодно, каркнул что-то непонятное. Потом отвернулся и уставился на стену.
Однако из опочивальни не вышел.
Может, ярл прислал старого дурня за мной, подумала Красава. Отвести к нему – скажем, в баню, спину потереть… а то уж сколько вместе, а мыться ходят по отдельности. Нехорошо.
Или и вовсе – кладовые показать, ключи отдать…
Красава торопливо вскинулась, начала поспешно одеваться.
Но старик, когда она подошла к нему, на ходу приглаживая распущенные волосы, зашагал не к двери, а к сундуку с золотыми женскими уборами. Откинул крышку, махнул ей рукой, подзывая.
И когда Красава подошла, свел перед собой обе руки, словно воду зачерпывал. Кивнул на сундук.
Она, не веря такому счастью, зачерпнула полными пригоршнями. В пальцы впилась заколка какой-то броши – но Красава стерпела.
Старик тут же захлопнул крышку, крикнул что-то – в опочивальню влетели рабыни. Одна подсунула под ее ладони кусок ткани, кивком показала, чтобы высыпала взятое туда.
Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, тут же выхватила у нее из рук готовый узел.
И развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд, почему сам ее не одарит, а вместо этого слугу посылает…
Но старик быстро ухватил ее за руку, не занятую узлом – и потащил вон.
Сначала на двор, а потом в рабский дом.
Ноги у Красавы не шли – но старик тащил ее волоком, насильно. Руку зажал узловатыми пальцами. Стиснул, как клещами, до боли.
А когда она, разглядев, куда ее ведут, попробовала упереться, зло рявкнул и оскалил желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет – а сам даже не поморщится, испуганно подумала Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, уже покорно пошла, почти побежала следом.
В голове одна только мысль билась – не понравилась ярлу… не понравилась. Неужто опять Забавка, гадина, дорогу перешла… или какая другая из здешних баб?
Да ведь все они рядом с ней уродины…
Старик довел ее до рабского дома, втолкнул в одну из спаленок. Ушел, что-то каркнув напоследок.
Красава в полумраке добралась до кровати. Села, прижала к груди узелок с золотом.
И сидела, не шевелясь, пока не явился молодой чужанин, принесший сундук с тканями, пожалованными ярлом.
Только после этого она встала. Упрятала золото на дно сундука – и вышла, шагая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка уже должна быть на ногах. Сейчас она или тут, в рабском доме, или бегает по поместью. Только и делов-то – найти да переговорить.
Но если она не найдется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. И с ним милуется, тварь такая…
Едва Красава вышла из дверей рабского дома, за ней сразу увязался какой-то чужанин. Совсем молоденький, но уже вытянувшийся в длину, долговязый. У бедра меч в обшарпанных деревянных ножнах, на тощих предплечьях, оголенных по обычаю чужан, всего один железный браслет – на левой руке.
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов, ближе не подходил.
А когда она, не выдержав, юркнула за дверь хозяйской половины главного дома, и побежала по проходу к опочивальне Харальда, за спиной загремели шаги.
Но Красава все-таки успела – и дверь в покои ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка ее настиг.
Внутри никого не оказалось. Даже светильники не горели. И тянуло запахами каких-то трав, мокрой шерсти…
Словно покой мыли, да не по разу.
Чужанин, грубо ухватив ее поперек тела, потащил на двор.
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, прислушался.
Под боком тихо сопела Добава. Уткнулась головой в его плечо, пригрелась, закутавшись в покрывала…
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, где он бросил кинжал вместе с одеждой, когда раздевался. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере было темно.
Только впереди на темноту накладывался сероватый лоскут – небо, по-прежнему затянутое тучами, начинало понемногу светлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то уронил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без кинжала и без одежды. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, яростного веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк.
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда…
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном воздухе. Пахло солью, тиной, морем.
И сладковатым запахом подгнившей человеческой плоти.
Он повернул голову в ту сторону, откуда запах наплывал – в полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым уклоном от висков к развороту плеч. Выступающую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
– Берсерк, – негромко, скрипуче сказал гость. – Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
– Ермунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
– Сын.
Харальд стоял молча, ожидая следующих слов родителя. Но тот безмолвствовал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом – и отступали, тихо стукнув на прощанье камешками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ермунгард пришел к нему, он не произнес вообще ни слова. Только стоял и смотрел. Может, и сейчас…
– Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, прищуриваясь. Сказал медленно:
– Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель повернул голову и глянул на море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
– Ты слишком доверяешь людским сказаниям, Харальд. Фенрир, мой младший брат, сын Локи, никогда не был волком. Он был первым человеком. Весь род людской – потомки Фенрира. И нет в мире той цепи, которая может их удержать. Говорю тебе – Фенрир давно сорвался. Нынче один из его детей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Настанет Фимбулвинтер. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд вдруг ощутил, как зачесалась, отчаянно зазудела кожа меж лопаток – как раз там, где крест-накрест легли рубцы от плохо заживших ран, появившихся после ночи, когда погибла Эйлин…
– Ты чувствуешь, – снова скрипнул Ермунгард. – То, чего у тебя не должно быть. То, что зовет тебя в небо. Ты моя плоть, способная его отравить. Помни – тебя окружают дети Фенрира. И любой из них может предать. Любая рука может поднести зелье, куда подмешаны капли моего яда, взятые у меня Тором. Берегись… берегись людей… берегись неба…
Родитель вдруг пригнулся, присел – и перелился в хвост громадной змеи, выползающий из моря. Серое в полумраке заостренное бревно хвоста, громко зашуршав галечником, тут же ушло в темную воду.
Харальд еще немного постоял на берегу, глядя вдаль. И вернулся в пещеру – хмурый и злой.
В голове бродили самые разные мысли. О словах отца, о шрамах, об Эйлин, о человеке, желающем править миром, о том, что за зверь он сам…
И сонное сопенье Добавы было единственным звуком, от которого часть этих мыслей отступила, оставив вместо себя немного покоя.
По крайней мере, этой можно не опасаться, подумал Харальд, устраиваясь рядом с девчонкой. Во всяком случае, пока она так смотрит – простодушно и без хитрости в глазах.
Его вдруг поглотило желание забыть обо всем. Харальд толчком перевернул Добаву на спину. Поцеловал в губы, жадно, безжалостно…
Та, проснувшись, глянула сначала сонно, непонимающе. Потом, когда он оторвался от ее рта, заойкала под его ласками.
На море играли красноватые блики от далекого тихого рассвета, встающего с другой стороны, над скалами. Там, где тучи наконец немного разошлись.
Ни ярла Харальда, ни Забавки нигде не было. Красава, на пару с тощим чужанином, следовавшим за ней по пятам, облазила все поместье. Даже на псарню и в коровник заглянула.
Значит, эти двое ушли куда-то из поместья. Может, тварь Забавка опять сбежала? И ярл отправился за ней в погоню…
Что тоже нехорошо. Больно много чести. Послал бы кого-нибудь из своих людей – да так, чтобы ее там же и попользовали, где поймают…
Но даже если так, почему саму ее выставили из хозяйской опочивальни? За что немилость такая?
Красава надулась. Может, тоже сбежать? Глядишь, тогда и ей внимание окажут…
Устав гадать, она даже попыталась спуститься на пристань под скалами – но тощий гаденыш, ходивший следом, оттащил от спуска за руку.
Весь этот день Красава так и провела в неведении. И лишь к вечеру вернулась в рабский дом. Чужанин, приставленный к ней кем-то – хорошо, если самим ярлом, потому что это был добрый знак, значит, охраняет, бережет для себя – остался за дверями дома.
А она сразу же наткнулась на старуху, которую не раз видела вместе с Забавой.
– Бабушка… – запела Красава, склоняясь над бабкой Маленей. – А где Забавушка? Соскучилась я по сестрице. Вот только найти нигде не могу…
Старая карга глянула печально, выдавила:
– Может, мы ее никогда больше не увидим, голубушку нашу. Не помилует ее ярл, не пожалеет…
А потом зачем-то захныкала, вытирая слезы.
Две рабыни, сидевшие рядом на нарах, тут же принялись утешать старуху, приговаривая гортанные слова и грубовато поглаживая по плечу.
Красава тишком-молчком ушла в свою каморку, улыбаясь и довольно щурясь в полутьме.
Выходит, тварь Забавка и впрямь сбежала. А ярл Харальд отправился ее ловить – и назад уже не приведет. Небось, прикончит люто… да там же тело и бросит, где убьет. Вот и хорошо.
Вот почему ярл послал того старика одарить ее золотом – сам не мог, за сбежавшей рабыней отправился. Вот и ладно. Ничего, она его дождется.
Но ночью Красава спала беспокойно. Вертелась с боку на бок, то и дело просыпалась. И встала рано. Оделась, причесалась кое-как…
А потом побежала во двор, ждать ярла. Он только в ворота, а она тут как тут, ждала, все глазоньки проглядела… и в пояс ему поклонится, как матушка перед отцом… и любовь свою выкажет.
Тощий чужанин опять вынырнул откуда-то, уже привычно зашагал следом.
Только появился ярл Харальд не оттуда, откуда Красава его ждала. Не со стороны ворот, а от лестницы в скалах, ведущей вниз, к морю.
И не один. Рядом, кутаясь в покрывало и смущенно глядя себе под ноги, шла Забава. Забавка-гадина, тварь безродная…
Красаве, кинувшейся к ним от дверей хозяйского дома, бросилось в глаза сразу все – и алые пятна от жадных мужских поцелуев на шее у подлюки, и встрепанные косы…
И в кровь нацелованные, опухшие губы.
Вот от этого Красава разом встала, как вкопанная.
Вспомнилось вдруг, что ярл Харальд ее саму в губы ни разу не поцеловал. Белое тело рукой мял, обнимал – но поцелуями не одаривал. И от этого сразу захотелось выть, а пуще того – убить Забавку-гадину…
Харальд, шедший рядом с Забавой, хмуро глянул, каркнул что-то. Набежал тощий чужанин, схватил Красаву за руку, поволок в рабский дом…
Она не сопротивлялась.
Тощего парня, которого по его приказу Кейлев поставил охранять Кресив, Харальд узнал сразу – Торвальд с Готсмундфьорка, только этим летом пришедший к нему в хирд.
На поле боя парнишка вроде был половчее, хмуро подумал он. Надо будет сказать Кейлеву, чтобы Кресив не подпускали слишком близко к Добаве. Было у нее в глазах что-то безумное…
Как у берсерка. Может, плюнуть на все и отправить ее на торжище во Фрогсгард? Правда, он так и не узнал, есть ли у Кресив дар ее сестры.
Харальд глянул на небо. Над головой медленно ползли сероватые облака, в просветах между ними то и дело выглядывало солнце. Зимовье длится долго, подумал он вдруг. Лучше подождать, мало ли что.
В конце концов, рабский дом у него большой, а воинам сейчас все равно нечем заняться. Угла девка не пролежит, охранять ее есть кому…
Главное, поговорить с Кейлевом – и самому присмотреть, чтобы по окрестностям больше не шастали чужие.
Он тронул Добаву за руку, кивнул, чтобы та шла за ним. Размашисто зашагал к хозяйской половине – но остановился уже через три шага, сообразив, что не слышит за спиной шагов девчонки.
Развернулся, уже хмурясь.
Добава стояла, кутаясь в покрывало. Глядела неуступчиво. Потом громко сказала на своем наречии – это слово он знал:
– Дом.
И, высунув руку из складок покрывала, махнула в сторону рабского дома. Харальд вскинул брови.
Может, он и обошелся бы с ней, как следовало – просто вскинул на плечо и понес бы в свои покои – но тут слева появился Кейлев. И Харальд повернулся к нему.
Старик шел быстро, тяжело отдуваясь. Лицо у него было такое, словно он нес своему ярлу важную весть. Харальд дождался, пока Кейлев встанет перед ним, глянул безразлично.
– Ярл, – объявил тот. – Вчера вечером в Хааленсваге пришли двое… Торвальд и Снугги, из хирдов конунга Ольвдана. Йорингард, крепость Ольвдана, взят. Гудрем Кровавая Секира напал ночью, там мало кто выжил… Торвальд и Снугги просятся к тебе в хирд. Я разрешил им остаться, пока ты не примешь решение. Они понимают, что тебе пока не за что их кормить. Но готовы взять половинную от других воинов часть добычи следующей весной…
Близится Фимбулвинтер, вспомнил вдруг Харальд слова своего родителя.
Тучи текли по небу, обещая скорый дождь.
– Ты правильно сделал, – медленно сказал Харальд. – Время сейчас беспокойное, так что люди пригодятся. Я сейчас пойду в общий зал, пусть Торвальд и Снугги явятся туда для разговора. Йорингард от нас не близко – но и недалеко. И вот еще что…
Он глянул туда, где стояла девчонка – и с изумлением увидел, что светловолосая уже топает по дорожке к рабскому дому. Не дожидаясь его приказа… не слушаясь…
Харальд ощерился. Приказал:
– Эту – в мои покои. И человека к двери. Охранять.
Кейлев кивнул. Харальд развернулся, направляясь к другой стороне главного дома – туда, где были двери общего зала.
Первый приступ ярости уже схлынул, и губы ярла скривились в намеке на улыбку. Впрочем, он ее сразу стер. Девчонке придется втолковать, что она должна его слушаться.
Мысли его тут же перекинулись на другое. Если Гудрем Кровавая Секира решил обосноваться всего в двух днях пути отсюда, случиться может всякое. За окрестностями Хааленсваге нужно приглядывать. Хорошо хоть ячмень успели собрать.
В общем зале было пусто – только у самых дверей, на скамье, похрапывал Ларс. Харальд прошел мимо него неспешным шагом, но будить не стал. Разговору тот не помешает, а после походов всякий может расслабиться.
Кроме того, он для своих воинов ярл, а не нянька. И разговор, который ему предстоит, не тайный.
Харальд сел на свое место – у очага, в котором сейчас не было огня. Замер, перебирая в уме все, что следовало сделать сегодня.
Поговорить с этими двумя. Потом с Кейлевом – о том, кто был в поместье прошлой весной. Сходить на верфь в устье фьорда. Пожалуй, там лучше выставить охрану – вдруг Гудрем Секира решит наведаться и к нему?
На мгновенье всплыло воспоминание о том, как смотрела на него Добава. И как потом шла мелкими шажками – чтобы покрывало не разлеталось, обнажая ноги – по дорожке к рабскому дому. Ну, с ней он поговорит вечером.
Но сначала надо будет расставить дозоры вокруг Хааленсваге. И послать людей в Мейдехольм и Фрогсгард, ближайшие крупные селения. Пусть узнают, что говорят там о Гудреме Секире – и о том, не хочет ли он заглянуть в гости и к окрестным ярлам.
