Текст книги "Невеста берсерка (СИ)"
Автор книги: Екатерина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Приближавшаяся лодка оказалась крупной, на три пары весел. Но ветер дул со стороны фьорда – и суденышко ходко шло под парусом. Харальд разглядел на корме фигуру в красном плаще.
Нахмурился. Дорогой плащ на человеке, приплывшем в одиночку…
Кейлев, замерший у ярла за левым плечом, вдруг бросил:
– Баба.
Но Харальд и сам уже видел поток светлых волос, падавших на красный плащ. Кто-то из воинов восхищенно крикнул у него за спиной:
– Это же Рагнхильд Белая Лань. Ольвдансдоттир. Откуда она тут? Я-то думал, всех дочерей Ольвдана…
Возглас оборвался – кто-то наконец догадался ткнуть крикуну под ребро.
– Да, похожа на дочку убитого конунга, – хмуро согласился с говорившим Кейлев. – Не к добру это.
Харальд молчал, вглядываясь в подплывавшую лодку.
Рагнхильд собрала парус незадолго до причала – уверенными красивыми движениями. Встала на носу, пока лодка на остатках набранной скорости шла к сваям. Поглядела прямо в глаза Харальду…
И веревку, чтобы закрепить на причале, бросила прямо в него.
Харальд поймал, не отводя от нее взгляда. Потом выкинул руку вбок, разжал пальцы. Кейлев, стоявший сзади, подхватил конец, дернул, закрепил на резном столбе, торчавшем из угла настила.
Борт лодки стукнул о сваи. Рагнхильд Белая Лань стояла на носу лодки, вскинув голову. Смотрела на него и надменно, и беззащитно – все вместе, как умеют только женщины.
Потом громко сказала:
– Приветствую тебя, ярл Харальд. Я Рагнхильд Ольвдансдоттир, дочь конунга, убитого Гудремом Кровавой Секирой. Позволь сказать тебе то, что услышали мои уши в Йорингарде. Потом я уйду. Разреши ступить на свою землю, потому что вести, которые я принесла, тебе лучше узнать наедине.
Харальд молчал, рассматривая ее.
Ему доводилось слышать о красоте Белой Лани Рагнхильд. Все похвалы, что ей воздавались, оказались правдой. Высокая, белокожая, с глазами цвета неба в солнечный день. Волосы, отливающие снегом. Безупречные скулы, прямой точеный нос, крылья надломленных посередине бровей…
И губы, красоту которых воспевали скальды во всех тингах Нартвегра. Алые, как рассветное зарево перед грозовым днем.
– Приветствую тебя, Ольвдансдоттир, – ответил наконец Харальд. – Будь моей гостьей, если того желаешь.
Он шагнул к краю помоста, нагнулся, опершись одной рукой о колено, а вторую протянув вниз. Рагнхильд вцепилась в его ладонь обеими руками. Харальд рывком выдернул ее на помост, развернулся, больше не глядя на гостью.
Тихо сказал, проходя мимо Кейлева:
– Угощение в общий зал. Но не сразу.
Он взобрался по лестнице, слыша за спиной не только шаги Рагнхильд, но и шепотки воинов. И едва шагнул на дорожку, ведущую к главному дому, наткнулся взглядом на Добаву, бежавшую к кухне. Старуха-славянка ковыляла за ней следом, не хватало только брехливого щенка…
Девчонка на ходу улыбнулась ему – тихо, мимолетно. И застыла, увидев идущую следом за ним Белую Лань.
Не вовремя она, с досадой подумал Харальд. Кивнул, нахмурившись, в сторону кухни, куда она и шла.
Добава развернулась с таким лицом, словно вдруг ослепла и ничего перед собой не видела. Но Харальд думал уже о вестях, которые собиралась рассказать ему Рагнхильд.
Близится Фимбулвинтер, сказал его отец.
Надо думать, эта та рабыня, о которой болтали в Мейдехольме, подумала Рагнхильд Белая Лань, провожая взглядом невысокую девку в платье из серой некрашеной шерсти. Та, которой берсерк Харальд простил все – и побег, и испорченную над опочивальней крышу…
Ничего особенного, но и не уродина. Непонятно только, почему Харальд не оденет ее подостойнее. Или это ее наказание?
Во всяком случае, девка держалась тихо, послушно. Значит, именно это нравится здешнему хозяину…
На скамью у стола ярла Рагнхильд опустилась мягко, неслышно. Ткань красного плаща, по которой рассыпались длинные белые волосы, прятала тело, обрисовывая лишь выступы – плечо, грудь…
– Говори, – приказал Харальд, садясь напротив.
Серебряные глаза ярко и бешено блеснули, поймав свет, падавший из раскрытых дверей по ту сторону зала.
– Я приплыла сюда для того, чтобы рассказать тебе о словах Гудрема Кровавой Секиры, произнесенных на пиру в честь смерти моего отца, – без предисловий сказала Рагнхильд.
Берсерков лучше не заставлять ждать, мелькнула у нее мысль.
– Он сказал, что вся эта округа, и Фрогсгард, и Мейдехольм, и земли за Хааленсваге будут платить ему подать. А еще давать воинов на его драккары. Еще сказал, что ты, ярл Харальд, пойдешь к нему под руку и подчинишься, потому что этого хочет сам Ермунгард, твой отец. Но если ты воспротивишься, то он превратит тебя в бессловесную тварь, и заставит служить ему, поскольку знает, как этого добиться. Затем Гудрем объявил себя великим конунгом, которому суждено объединить Нартвегр. И даже сыном Одина – богорожденным…
Рагнхильд замолчала, давая ярлу время обдумать ее слова.
– Это все? – отозвался наконец Харальд.
– Что касается слов Гудрема, то все, – Рагнхильд негромко вздохнула. Наступало то, ради чего она приплыла в Хааленсваге. – Завтра Гудрем Кровавая Секира отправится во Фрогсгард. У него там сразу два дела – он хочет объявить, что люди из этого тинга отныне будут платить ему подать. А еще он хочет продать на торжище жен моего отца. Дочерей ярлов и свободных людей – как рабынь для черной работы…
Белая Лань на короткое мгновенье опустила взгляд, а потом снова посмотрела на Харальда.
– Гудрем заявил, что старые клячи Ольвдана ему не нужны, потому что он уже сделал своими наложницами его дочерей. Ни один из моих братьев не выжил. Их смерть, даже самых маленьких, была страшной…
Харальд едва заметно склонил голову, давая знать, что уважает ее скорбь.
А в уме крутилось другое.
Гудрем сказал, что превратит его в бессловесную тварь… и заставит служить, как тварь?
Красноватый туман уже полоскался перед глазами, дыхание вдруг стало хриплым – берсерк рвался наружу. Харальд глубоко вдохнул. Медленно выдохнул.
И, смирив бешенство, уже начавшее плескаться в крови, расслышал последние слова Рагнхильд:
– Если ты, ярл, женишься на мне и вызовешь Гудрема на хольмганг (поединок), он не сможет тебе отказать, не опозорившись. Ты можешь потребовать хольмганга за право владеть землями и богатствами, которые должны достаться мне – как одной из дочерей после смерти отца и братьев.
В зал вошла рабыня с подносом, и Рагнхильд замолчала. Харальд дождался, пока женщина расставит по столу чаши, серебряные блюда с угощением, кувшин с элем, затем выйдет.
И только он потом спросил:
– Значит, все дочери Ольвдана теперь наложницы Гудрема?
Рангхильд помолчала. Потом отозвалась, вскидывая подбородок – и вытягивая шею, словно подставляла ее под меч:
– Я понимаю твое недоверие. Но я пришла к тебе не ради предательства… я просто оказалась хитрей, чем мои сестры. И удачливей. Я смирила себя. Когда Гудрем ворвался в женский дом, я сказала, что приму его с охотой. Что склоняюсь перед его силой… и почитаю того, кого по всему Нартвегру скоро назовут убийцей конунгов. Я восхваляла его. Обманула, чтобы жить. И чтобы когда-нибудь заплатить кровью за кровь.
Харальд прищурился. Подумал, вглядываясь в лицо Рагнхильд – не врет.
– После этого… – тихо сказала Рагнхильд. – Он взял меня, как простую рабыню. В ту же ночь, когда погибли мои братья, защищавшие Йорингард с мечом в руках. Наутро Гудрем убил младших сыновей моего отца – сам выпустил кишки одному за другим перед главной залой. Даже Свейну, который родился прошлой весной. Вечером Гудрем Кровавая Секира устроил пир и пожелал, чтобы я сидела рядом. Я улыбалась ему… но когда он, напившись, потащил меня в опочивальню и уснул там, сбежала.
– Как? – тяжело спросил Харальд.
Пир после удачного штурма – это понятно, подумал он. Но покои, которые выбрал для себя конунг, не могли не охраняться. Мимо старых, опытных бойцов, которых обычно набирают в личную охрану конунгов, Рагнхильд не прошла бы.
– В опочивальне нас ждала девка, которую Гудрем привез из Велинхелла, – ровно сказала Рагнхильд. – Когда Гудрем захрапел, я убила рабыню, сама оделась в ее одежду… и перевязала голову тряпкой, измазанной в ее крови. Я сделала это, чтобы спрятать волосы и лицо. Потом вышла из покоев, жалуясь, что Гудрем ударил меня и прогнал. И все из-за девки Ольвдана, которая вытворяет такое, на что даже последняя потаскушка с торжища не решится. Воины хохотали, никто не заглянул мне в лицо.
Харальд глянул на Рагнхильд с невольным уважением.
– Дальше все было просто. По всему Йорингарду воины Гудрема валялись пьяные. Рабынь и наложниц моего отца все еще насиловали. Под их крики я сумела ускользнуть. Спустилась к берегу в темноте. Затем выбралась за пределы стен…
– Лодка откуда? – отозвался Харальд.
И неторопливо отхлебнул эля. Он примерно догадывался, как Белая Лань ее получила.
Она не стала увиливать или обманывать.
– Я попросила одного рыбака, что живет неподалеку от Йорингарда, отвезти меня. Он отказался, потому что боялся Гудрема. Но согласился отдать свою лодку в обмен на ночь со мной.
Харальд кивнул. Подумал с насмешкой – кто-то теперь до конца своих дней будет вспоминать, как лежала под ним Рагнхильд Белая Лань. Да, за такое обычный воин может отдать многое. Оставлять у себя дочь конунга рискованно – Гудрем наверняка будет искать беглянку. А вот хотя бы раз попробовать ту, о которой скальды слагают песни…
– Ярл Харальд, – торопливо сказала Рагнхильд. – Я сделаю все, что ты захочешь. Буду следить за твоим домом. Служить тебе. Греть для тебя ложе, если… если ты этого пожелаешь. Я умею управлять поместьем. Меня учили всему, что должна знать жена ярла или конунга. Я присмотрю, чтобы на твоем ложе всегда были юные наложницы, чтобы зимний эль готовили вовремя и на весь год, чтобы твои рубахи были из тонкого полотна.
И тут Харальду неожиданно вспомнился Свальд. Что-то в последнее время всем покоя не дают его рубахи…
– Став моим мужем, ты получишь право на Йорингард. И… и Гудрем угрожал тебе.
Харальд еще раз отхлебнул эля. Едва заметно шевельнул бровью.
Баба. Она думает, стоит кому-то бросить вызов конунгу – и тот бросится на хольмганг, словно мальчишка, только вчера получивший от отца свой первый меч.
Нет, Гудрем выставит против него одного из своих воинов. Опытного бойца, побывавшего во многих поединках… или берсерка, как и Харальд. Чтобы уровнять силы.
А когда он его убьет, предложит явиться в Йорингард и самому забрать имущество жены. Если сумеет. У конунгов свои хольмганги.
Кончится все штурмом крепости, словно хольмганга и не было.
И если Гудрем Секира и впрямь способен заставить берсерка Харальда подчиниться – чтобы это не значило – в Йорингарде его будут ждать прямо-таки с нетерпением.
Хотя могут скрутить сразу, во Фрогсгарде. После хольмганга или перед ним.
И тем не менее… завтра Гудрем Секира отправится на торжище во Фрогсгард. Над этим стоит подумать. Если он отплывет засветло, то прибудет туда даже раньше Гудрема – Хааленсваге ближе к Фрогсгарду, чем Йорингард.
А конунг Гудрем что-то знает о Харальде, сыне Ермунгарда, раз бросается такими словами. И это что-то нужно узнать.
Раз родитель ничего не говорит – или не может, или не хочет – пусть крохами своих знаний поделятся чужие.
Рагнхильд сидела тихо. Глядела, вскинув надломленные брови, дышала затаенно, но часто. Харальд вдруг вспомнил, как она собирала парус – уверенно, быстро. Как смотрели на нее воины на причале. Дочь конунга. Белая Лань Нартвегра. Сколько бы у нее не было мужчин – она всегда будет желанна.
Может, и впрямь жениться, подумал он, разглядывая Рагнхильд со своей стороны стола. Теперь, когда у него есть Добава, он не опасен для женщин.
Но даже если и нет – Рагнхильд лишилась семьи. Мстить за нее некому. И мужчина, что провел с ней ночь, никогда об этом не проговорится – если хочет жить. К тому же его всегда можно будет найти. А потом заставить замолчать уже навсегда…
– Будь моей гостьей, Рагнхильд Ольвдансдоттир, – снова повторил он. – Я распоряжусь, чтобы тебе отвели гостевые покои и дали рабынь в услужение. Ешь.
Харальд встал, собираясь выйти.
– Так ты убьешь Гудрема? – дрогнувшим голосом спросила Рагнхильд. – Если убьешь… знай, я буду благословлять тебя всю жизнь. Всегда. Даже если ты начнешь делать со мной то, что делаешь с рабынями…
– А прежде, – бросил Харальд, – ты на меня даже не взглянула бы, Рагнхильд Белая Лань. Или взглянула, но с отвращением.
Она едва слышно вздохнула. Ответила, не отводя взгляда:
– Это было раньше. Цену таким, как ты, узнаешь, только потеряв все, что имеешь.
Кейлев поджидал своего ярла у выхода из зала.
– Ольвдансдоттир останется тут, – объявил Харальд. – Дай ей рабынь и все, что положено. Отведи гостевые покои. Воины пусть разойдутся… но пошли человека четыре к главному дому. Хочу размяться.
Он не отправился к устью фьорда, как собирался – а вместо этого, сходив в кладовую с оружием за затупленным мечом, вернулся ко входу в общую залу.
Вернулся как раз вовремя, чтобы встретиться взглядом с Рагнхильд, как раз сейчас выходившей в сопровождении пары рабынь.
Белая Лань шла, опустив ресницы. Четверо викингов, уже поджидавших ярла на площадке перед входом, уставились на нее восхищенно.
– Трое, – негромко распорядился Харальд, заставляя их отвести взгляды от Рагнхильд, – нападайте, я встречаю…
И крутнул перед собой меч, разминая кисть. Ему всегда лучше думалось в движении.
К тому же, если он все-таки решится на хольмганг – хотя смысла в этом не видел – выбор оружия может достаться человеку Гудрема. А тот мог выбрать не секиру, которую предпочитал сам Харальд, а меч.
Так что поупражнять руку не помешает.
– Ярл Харальд, – чистым, ясным голосом сказала вдруг Рангхильд, – если завтра ты отправишься во Фрогсгард… тогда сегодня мы должны пожениться.
– Я подумаю, – не слишком ласково ответил он.
И несильно стукнул по щиту одного из викингов, снова уставившихся в сторону Белой Лани. Тот, спохватившись, вскинул меч.
На кухню Забава бежала за костями – помнила, как гавкнул в ее сторону один из псов, когда Харальд-чужанин водил выбирать щенка.
Вот и решила – прежде, чем зайдет, бросит в угол загона, где собаки бегали днем, кости. А сама быстренько глянет, где подаренный кутенок.
Бежала она радостная, по дороге на кухню углядела Харальда – и улыбнулась ему.
А следом заметила красавицу, что шла за чужанином.
Сначала сердце у нее оборвалось, а потом… потом Забава одумалась. И, идя к псарне, уже успокоилась. Как знать, вдруг та красавица Харальду-чужанину родня? Приехала в тревожное время, одна… значит, у самой что-то плохое случилось.
А может, девица эта из того поместья, про которое бабка Маленя рассказывала со слов Харальда-чужанина. Чудом каким-то спаслась. Тогда ее и вовсе жалко – бесприютную…
Не знай чего насмотрелась небось, рассудительно думала Забава, заходя в загон. Кобели грызлись в углу из-за костей, которые она туда швырнула. Щенки налетели стаей, закрутились возле ног. И все черные, одинаковые.
– Забавка… – донеслось вдруг сбоку.
Она повернулась – и увидела Красаву.
Под глазами у сестры залегли тени. Видно, всю ночь не спала. Смотрела с яростью, вцепившись в колья ограды…
И все, о чем говорил Харальд-чужанин – с одного удара могу изуродовать, и твою сестру ударю, если сама с ней не справишься – всплыло в памяти.
Хочешь не хочешь, а придется справляться, обреченно подумала Забава. Подхватила на руки первого попавшегося щенка – просто чтобы было за кого держаться, все уверенней себя чувствуешь.
И зашагала к ограде.
Кутенок заскулил, заскребся лапами, пытаясь залезть на плечо. Бабка Маленя, сидевшая на травке поодаль, охнула и начала подниматься.
Клубок черных псов, грызшихся в дальнем углу, распался. Кудлатый кобель, подлетев к Забаве, гавкнул – но не злобно, скорее для порядка.
– Красава… – начала было Забава.
Сестра перебила:
– Не думай, змея подколодная, что долго там пробудешь. Один раз тебя уже выкинули из тех покоев. И снова выкинут.
– Да что ты такое говоришь-то… – заохала подоспевшая бабка Маленя.
– Пусть ее, бабушка, – оборвала Забава.
И почувствовала мрачную решимость. Глянула на Красаву уже по-другому – примеряясь.
Черный пес крутился у ног – то ли ждал костей, то ли хотел быть поближе к людям.
– Осмелела, тварь? – ломким голосом спросила Красава, грудью наваливаясь на ограду. Глянула с ненавистью.
От этого крика Забава и впрямь осмелела. Выпустила из рук щенка – бережно, чуть присев. Шагнула вперед, ухватила одну из темных кос Красавы. Дернула с силой – как ведро из проруби вытаскивала…
Ограда, набранная из поперечных жердин, уложенных между опорными кольями, вбитыми попарно, затрещала. Красава, перевесившись через нее, завопила, замахала руками, пытаясь добраться до лица Забавы когтями.
И тут кобель, то ли решивший, что с ним играют, то ли на самом деле взбудораженный криками, вцепился в Красавину руку. Мгновенье Забава смотрела на это все испуганно – а потом схватилась за шерсть на шее пса. Дернула назад, оттаскивая…
Тот неохотно, но отпустил. Извернулся, куснул уже саму Забаву, но несерьезно, играючи. Даже кожи не порвал. Правда, рукав зубами распорол.
Забава поспешно отпустила кудлатую шерсть. Кобель, коротко рыкнув, отпрыгнул в сторону. Припал к земле, уставился карими глазами, вывесил из разинутой пасти длинный язык. То ли решил, что с ним играют, то ли еще что…
Красава отскочила назад. Стиснула укушенную руку, задышала тяжело, с надрывом, коротко вскрикивая на каждом выдохе:
– Ох, да что ж это… ах ты злыдня, тварь грязная… собаками? Меня?
Из-под пальцев на траву часто капала кровь.
– Еще раз ко мне подойдешь, опять кобелей натравлю, – пригрозила Забава.
От бессилия погрозила, по правде говоря. От того, что уже случилось, гадостно было.
Все-таки сестра. Хорошо ли с родней счеты сводить – и где? На чужом дворе, в чужом полоне…
А не потяни она за косу, рука у Красавы была бы цела. Выходит, тут она точно виновата.
Забава уже со стыдом вздохнула, предложила:
– Может, перевязать?
– Не трогай меня, – взвизгнула Красава.
И шарахнулась от ограды в сторону. Ей в руку тут же вцепилась бабка Маленя.
– Дай перетяну… стой-ка тихо, голубка.
– Ведьма, – с ненавистью выпалила Красава, пока бабка перетягивала ей рану платком, снятым с волос. – Опоила ярла, околдовала… вот почему он на уродину такую полез. То-то тебя эти черные псы слушаются. Ведьма. Тварь черная. Опоила. Увела…
Забаве стало обидно – а потом она, пожав плечами, смирилась. Даже посоветовала со своей стороны ограды:
– Раз так, не ходи там, где я хожу, Красава. Вдруг я еще и порчу наводить могу? Будешь потом на всю жизнь от меня перекошенная…
Сестра охнула. И, вырвав из рук Малени раненое запястье, побежала к рабском дому. Пышные бедра гнали по шелковому платью тяжкие блескучие волны.
– Эк ты ее, – пробормотала бабка Маленя, усаживаясь обратно на траву. – Ну, может, хоть отстанет.
Может, дочь конунга и судила о многом по песням скальдов – к примеру, верила, что конунг сам выйдет рубиться на хольмганг, стоит только его позвать, подумал Харальд. Как простой воин…
Но ей, по крайней мере, хватило ума не убивать Гудрема самой. А иначе его воины уложили бы в погребальную ладью конунга всех ее сестер – как родичей убийцы и наложниц. И месть, и достойный посмертный дар.
Еще и хребты бы сломали, как последним рабыням. Чтобы на том свете место для дочерей Ольвдана нашлось только в Хеле, где ютятся рабы – а не рядом с гордыми женами и дочерями свободных людей…
Харальд увернулся, уходя от удара. Подумал – все, что сказала Белая Лань, было сказано умно. Она хочет его защиты, но не хочет его ложа. Потому так откровенна. Потому и рассказала о втором мужике, с которым переспала за лодку.
Только зря она надеется на его брезгливость. Может, кто другой, из законных детей гордых ярлов, получивших свой драккар от отцов – как его брат Свальд, к примеру – и сморщился бы, услышав признания Рагнхильд.
Но его, родившегося не пойми от кого, а потом до четырнадцати лет жившего в коровнике деда как незаконнорожденный, никем не признанный ублюдок – его двумя мужиками не смутишь.
Мало, что ли, у него было девственниц? Еще одна не откроет ему ничего нового. А в жены берут и вдов, и дважды вдов. И трижды.
Мечи, звякнули, встречаясь. И еще.
Правила, с насмешкой подумал Харальд, устанавливают те, кто может себе позволить их нарушать. Та, которой я поднесу на моем свадебном пиру мой свадебный эль, станет моей женой. Будь это хоть трижды чужая наложница. Да хоть одна из моих рабынь…
Последняя мысль почему-то заставила его нахмуриться.
Он ушел от чужого замаха и попытался представить себе Белую Лань. Обнаженную, на его ложе.
Белое тело, белые волосы, голубые глаза. Дочь конунга. И в последней дыре Нартвегра она останется дочерью конунга…
Но вместо того, чтобы представить себе ее грудь, Харальд вдруг начал думать о другом.
Все, что сказала Рагнхильд, может оказаться и ложью. Ее могли подослать. Тот же Гудрем мог – пригрозив убить сестер, если Ольвдансдоттир не скажет того, что ей велено.
Однако причина, по которой Рагнхильд явилась сюда, не так важна. Ради мести, или по воле Гудрема, желающего разобраться с ярлом, о котором ходят нехорошие слухи…
Важно, что сделает он. Или отправится во Фрогсгард, или испугается и засядет в Хааленсваге.
Но Рагнхильд сказала, что Гудрем болтает и о нем самом – и о его родителе, Ермунгарде. А Торвальд со Снугги рассказывали, что Гудрем принес конунга Ольвдана в жертву Мировому Змею.
А не слишком ли много у меня в поместье гостей из Йорингарда, подумал вдруг Харальд.
И остановился, вскидывая левую руку.
Трое викингов, атаковавшие с трех сторон, замерли. Четвертый, стоявший в нескольких шагах, на случай, если кто-нибудь выйдет из драки, зашибленный сильней, чем следует, подошел поближе.
– Где сейчас Торвальд со Снугги? – негромко спросил Харальд.
Воины переглянулись.
– Снугги вроде бы у ворот, на страже, – протянул один.
– А Торвальд в мужском доме, отсыпается. Кейлев велел ему выйти на стражу этим вечером, – дополнил второй.
– Олав, в мужской дом, – вполголоса распорядился Харальд. – Если Торвальд там, выйдешь и встанешь у дверей. Молча. Ему ничего не говори.
Викинг кивнул и умчался.
– Ты, Кетиль. Прогуляйся к воротам. Если Снугги там, постой рядом и позубоскаль с парнями. Помни, Снугги должен быть там, пока я за ним не приду. Но шума я не хочу. Конунгова дочка не должна знать, что тут происходит… ты понял? Если что, выруби его по-тихому.
Кетиль согласно блеснул глазами и быстро зашагал к воротам.
Харальд постоял, глядя на Олава, подходившего к мужскому дому. Викинг исчез за дверями – и почти тут же вышел. Замер, повернувшись лицом к ярлу…
Он, уже ничего не приказывая, двинулся к мужскому дому. Двое викингов пошли следом.
К покоям, что ей отвели, Рагнхильд шагала не спеша, оглядываясь по сторонам.
Выглядел Хааленсваге диковато. Крыши домов поднимались слишком высоко – обычно их делали ниже, чтобы дерновый слой не съезжал под собственным весом, напитавшись водой после зимы.
И рабыни здесь были распущенные. Одна из женщин, не стесняясь знатной гостьи, на ходу улыбнулась воину, идущему по дорожке.
Но обо всем этом Рагнхильд забыла, едва увидела девку, выскочившую из-за далекого неприглядного строения – то ли коровника, то ли овчарни.
Появившаяся зашагала к дому по правую сторону, всхлипывая и держа перед собой руку, перетянутую окровавленной тряпкой.
Платье на ней было шелковое. И оба плеча украшали броши, сиявшие ярким желтым блеском.
Одна из рабынь при виде разряженной девицы фыркнула.
– Кто это? – негромко спросила Рагнхильд.
– Баба ярла, – ломая слова, ответила девица, привезенная, судя по выговору и лицу, из Ирландии. – Их двое тут. Брат ярлов привез, Свальд Огерсон.
Рагнхильд задумчиво прикусила губу. В Мейдехольме ей рассказывали только об одной наложнице Харальда. И увидев, как ему улыбнулась девица в грубом платье – а ярл ей в ответ махнул рукой – она решила, что это та самая. Та, с которой, по словам соседей ярла, берсерк спит, закрывая при этом глаза на все ее выходки.
Что и не удивительно, учитывая, как распущены его рабыни.
Вот только девиц у ярла, как теперь выяснилось, две…
– Это она пыталась сбежать? – нежным голосом спросила Рагнхильд.
– Нет, – отозвалась все та же рабыня, довольно улыбаясь.
Кейлев, отдавая приказание, обмолвился, что она будет прислуживать дочери конунга. Так что разницу между собой и этой женщиной рабыня понимала.
Но белокожая красавица разговаривала с ней, как с равной. Не чинилась, не задирала нос, спрашивала кротким, тихим голосом…
– Та, что сбежала, одевается как я, – словоохотливо сказала рабыня. – А эта, нарядная, ее терпеть не может. Вон, кровь на руке. Наверно, случилось что-то. Может, подрались? Господин эту в рабский дом отправил – а девку в рабском платье снова у себя поселил. Сюда, госпожа…
По крайней мере, хорошо, что Харальд для своих постельных утех держит девок, подумала Рагнхильд.
Правда, это не значит, что он не захочет испробовать и ее.
Ольвдансдоттир содрогнулась, переступая порог двери, ведущей на хозяйскую половину главного дома. Потом глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
Что поделать, если единственным безумцем, способным поднять меч против Гудрема, был ярл Харальд.
И единственным, способным победить, тоже. Во всяком случае, в голосе Гудрема, когда он говорил, что заставит берсерка служить ему, чувствовалась неуверенность. Хоть он и говорил, что знает, как его подчинить…
Главное, чтобы ярл Харальд женился на ней, прежде чем отправится во Фрогсгард.
А одну ночь, если уж не удастся от нее отвертеться, она переживет.
В мужском доме часть нар была занята – воины отсыпались после ночной стражи. Олав, зашедший первым, прошел вперед. Указал ярлу на место под левой стеной и сам тут же наклонился над спящим, нацеливаясь кулаком.
– Нет, – бросил Харальд.
Олав отступил. Харальд дошагал до нар, сам тряхнул Торвальда за плечо.
Викинг проснулся быстро. Сел, моргая и удивленно глядя на ярла, за плечами которого стояли еще трое…
– Что-то случилось, ярл?
– Пошли к дверям, – коротко велел Харальд.
И, развернувшись, первым дошагал до выхода. Остановился перед порогом, оглянулся на Торвальда, шедшего следом под присмотром трех его людей…
Спасшийся воин Ольвдана встал в двух шагах от него. Посмотрел настороженно. Харальд ухватил его за плечо, притянул к себе. Прищурился, вглядываясь в лицо Торвальда.
Здесь, у дверей, света было достаточно, чтобы разглядеть все – и легкую испарину, вдруг выступившую на лбу, и неуверенно вильнувший взгляд…
– От кого ты узнал, что Гудрем принес Ольвдана в жертву Ермунгарду? – тихо, невыразительно спросил Харальд.
И, стиснув плечо викинга, свободной рукой поймал его правую кисть. Вздернул повыше, нащупывая пальцами выемки сустава на запястье.
Сказал ровно, еще тише прежнего:
– Я сейчас спрошу, а ты подумаешь – и только потом ответишь. Иначе останешься без правой руки.
Торвальд, лицо которого уже заливала смертельная белизна, судорожно кивнул.
– Так от кого узнал? – напомнил ему Харальд.
– От Арнстейна из Дротсфьорда…
Харальд слегка придавил, ощутив, как заиграли под пальцами, чуть расходясь, кости. Торвальд часто задышал, выкрикнул:
– Это правда, ярл.
Сзади на нарах завозились, вскидываясь и приподнимаясь, спавшие викинги. Наверно, следовало отволочь его куда подальше и уже там допросить, подумал Харальд. Впрочем, это всегда успеется.
– Тогда расскажи мне, что поведал тебе твой друг Арнстейн, – с угрозой сказал он.
Надо было раньше спросить об этом, мелькнула у него мысль. Впрочем, и сейчас еще не поздно.
Торвальд скривился.
– Арнстейн не мой друг, а Снугги… но у Арнстейна дальний родич ходит на драккаре ярла Хрорика. Того, что встал под руку Гудрема.
Как все-таки мал Нартвегр, с насмешкой подумал Харальд. В любых двух хирдах, ходящих под разными ярлами, обязательно найдутся два человека, приходящихся друг другу старыми друзьями, кумовьями или родичами.
– Тот сказал, что о Гудреме люди из его хирдов говорят кое-что, но всегда с оглядкой… вроде бы он прошлой весной со своим драккаром попал в шторм. Другие драккары отнесло в сторону, прибило к берегу… а его корабль затонул. Вместе с командой. Вот только Гудрем через десять дней вернулся в Велинхелл. Пешочком, по берегу. Там уж арваль – торжественные поминки – по нему справили. И половину наложниц в море покидали, со связанными руками, чтобы вплавь нашли своего хозяина…
– Дальше, – выдохнул Харальд. – Что они говорили насчет жертв Ермунгарду?
– Родич Арнстейна сказал, что он о таком и не слышал, пока Гудрем не привязал конунга Ольвдана к своим драккарам, – тяжело дыша, сообщил Торвальд.
Рука Харальда все еще держала его запястье – легко, двумя пальцами. Но он помнил, как пощелкивали кости, пустив по телу волну дикой боли, когда ярл надавил чуть сильнее…
– Мне кажется, ты чего-то не договариваешь, Торвальд, – сказал Харальд. – За то, что ты не рассказал этого раньше, вины на тебе нет – я сам должен был спросить. К тому же ты тогда еще не был в моем хирде. Но сейчас ты в нем, и я спрашиваю – что еще говорил родич Арнстейна? Что еще связывает Гудрема с Ермунгардом?
– Клянусь честным именем отца, ярл, я больше ничего не знаю, – просипел Торвальд. – Одно могу сказать – тот воин упоминал, что конунг Гудрем иногда уходит в море на лодке один. Без охраны, чего конунги обычно не делают. И говорят, кто-то из свободных людей, живших рядом с Велинхеллом, этим летом обвинил Гудрема в краже дочери. Но девица в Велинхелле так и не появилась, а человек потом погиб… вот и все, что рассказывал родич Арнстейна о Гудреме. Клянусь, ярл. Больше он ничего не говорил.
– Хорошо, – неторопливо сказал Харальд. – Предположим, я этому поверю. Теперь скажи, когда ты в последний раз видел Рагнхильд Белую Лань. Только не ври, что в Йорингарде, да семь дней назад, перед самым нападением Гудрема…
– Мы столкнулись с ней в Мейдехольме, – пробормотал Торвальд, заворожено глядя на Харальда. – Случайно. Она там пряталась у дальних родичей Ольвдана. Два… нет, уже три дня назад. Ольвдансдоттир сказала, что тоже хочет отправиться к тебе, ярл, и просила о помощи. Мы не могли ей отказать… мы же клялись ее отцу в верности.
– И о чем же, – ровно спросил Харальд. – Вас попросила Белая Лань?
– Она сказала, что должна знать, примешь ли ты нас. Осмелишься ли. А если выгонишь, просила прийти и сказать ей. Потому что это значило бы…
Торвальд сглотнул.
Харальд шевельнул бровями, снова немного надавил пальцами. Торвальд всхрапнул, простонал:
– Это значило бы, что ты не пойдешь против Гудрема. Все, больше ничего не было. Клянусь тебе, ярл.
Харальд вгляделся в белое лицо, помеченное каплями пота. Вроде не врет…
