Текст книги "Невеста берсерка (СИ)"
Автор книги: Екатерина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА 2
Гости из Йорингарда
Торвальд и Снугги, похоже, бежали из Йорингарда не сразу. У Торвальда, хмурого здоровяка со светлой бородой, рубаха на поясе с левого бока была разорвана и окровавлена. Сквозь прореху виднелась заскорузлая тряпка в багрово-водянистых разводах.
Шел Торвальд тяжело, медленно, но держался при этом прямо. Снугги припадал на одну ногу, по лицу его то и дело пробегала дерганная гримаса.
Похоже, его оглушили, зайдя сзади, подумал Харальд. И оба выжили лишь потому, что свалились с ног, получив раны. Потом оклемались, сумели ускользнуть…
Из оружия у Торвальда имелось копье с зазубренным наконечником, у Снугги – плохонький меч. Браслетов на предплечьях нет, значит, люди Гудрема обобрали их прямо на поле боя.
– Приветствуем тебя, ярл Харальд, – переглянувшись со Снугги, сказал Торвальд.
Дышал он неровно, судорожно – знак, что стоять с прямой спиной ему было нелегко. Но нездоровой красноты, говорящей о том, что рана в боку воспалилась, Харальд на лице Торвальда не видел. Значит, удар прошелся вскользь, не вспоров кишки.
Поскольку ярл продолжал молчать, разглядывая гостей, Снугги поспешно добавил:
– Мы знаем, что воинов в хирд в это время года уже не набирают, но готовы взять меньше других в следующих походах. Можем даже два первых похода отслужить лишь за еду и кров, которые ты, ярл, дашь нам в эту зиму. Все, что мы имели, осталось в Йорингарде – так что нашим серебром теперь распоряжаются люди Гудрема…
Харальд шевельнул бровями, не сводя с них взгляда. Связано ли нападение Гудрема Секиры на Йорингард с тем, что грозит ему самому?
Сначала является Ермунгард с его предупреждением, потом вдруг оказывается, что в двух днях пути от его дома разгромили конунга Ольвдана. Отважного воина, водившего в походы сразу одиннадцать драккаров…
До сих пор лучше всяких мечей Хааленсваге охраняла его слава – слава берсерка. Да и слухи о том, кто его отец, все-таки гуляли по Нартвегру.
Но нет в мире той цепи, припомнил вдруг Харальд слова родителя, что может удержать сыновей Фенрира. То есть людей.
И нет такой славы, которая будет охранять кого-то вечно. Ольвдан тоже до последнего времени славился как конунг, ни разу не терпевший поражения.
– Я хочу, – бросил Харальд негромко, – узнать все, что случилось в Йорингарде. И почему Гудрем Секира напал на Ольвдана. Как я помню, его владения – в южном Нартвегре. Зачем он явился в Йорингард? Может, ему было за что мстить Ольвдану? Но сначала сядьте.
Он перевел взгляд на Кейлева, появившегося в проеме раскрытых дверей.
– Эля нам всем. Промочить горло.
На лицах Торвальда и Снугги, до этого глядевших невесело, появились кривые улыбки. Ярл приглашает сесть в своем зале, хочет угостить и выслушать. Это добрый знак…
Торвальд первым шагнул к боковому столу, от которого до стола ярла было всего шага три. Опустился на скамью медленно, чтобы рана в боку не ответила новой вспышкой боли. Выдохнул:
– Между Гудремом Кровавой Секирой и конунгом Ольвданом никогда не было ни вражды, ни крови, насколько я знаю. И в походах драккары Гудрема нам не встречались. Гудрем Секира и конунгом-то себя объявил только этим летом – после того, как ярл Хрорик Черный встал под его руку.
Харальд нахмурился, спросил:
– Как пал Йорингард?
– Гудрем Секира налетел ночью, скрытно. Мы со Снугги в ту ночь стояли на северной стене. А хирды Гудрема пошли на штурм со стороны моря, там, где боковая стена выходит к воде. И конунгу Ольвдану не повезло, потому что большая часть его хирдов, все, у кого были семьи, разошлись по домам на зимовье.
Как и у меня, подумал Харальд. От его полного хирда в сто тридцать шесть копий сейчас осталось меньше трети.
– И так вышло, что вместо одиннадцати хирдов у конунга Ольвдана было от силы четыре, – объявил Торвальд.
Снугги молча кивнул, подтверждая.
– А Гудрем пришел в Йорингард на восьми драккарах, – продолжил Торвальд. – И все с полными хирдами. Шесть его, два Хрорика Черного. Мы со Снугги, когда все началось, кинулись к боковой стене…
В двери общего зала скользнула рабыня с подносом. Поставила перед ярлом кувшин с элем, чашу, поднесла второй кувшин воинам.
Харальд налил, пригубил сам. Торвальд жадно присосался к чаше с элем, продолжил мрачно:
– Снугги дали по затылку, мне пропороли брюхо. Мы и свалились. Нам повезло – когда мы очнулись, люди Гудрема уже грабили кладовые в поместье и тискали баб. Так что мы смогли по-тихому уйти. Уже в Дротсфьорде, у знакомого Снугги, узнали, что Гудрем сумел взять Ольвдана живым. И казнил его страшной смертью – привязал за руки и ноги к паре своих драккаров, потом велел гребцам сесть на весла. Говорят, конунг умер не сразу – хребет у него был крепкий, треснул не сразу. Теперь ему не попасть в Вальгаллу – после такой-то позорной смерти. А половинки тела Гудрем бросил в море, прокричав, что это жертва Ерм…
Слова замерли на губах у Торвальда, и он снова торопливо приложился к чаше.
Харальд, глядя на него, вспомнил, как пахло от родителя подгнившей человеческой плотью. Значит, Гудрем решил задобрить самого Мирового Змея…
– Когда это случилось? – спросил он, помолчав.
– Шесть дней назад. Мы два дня отлеживались у знакомого Снугги, потом четыре дня добирались сюда. У Снугги был зашит кусок серебряной пластинки в поясе, вот и выменяли на него кое-какое оружие и еду. Так ты примешь нас, ярл?
– Скажите мне вот что, – сказал Харальд медленно. – Ты, Торвальд, и ты, Снугги… почему вы пришли именно ко мне?
Воины переглянулись. На этот раз за двоих ответил именно Снугги:
– Потому что нет того нартвега, который рискнет выйти в море после того, как поднимет свой меч на тебя, ярл.
Мне бы твою уверенность, подумал Харальд. И с чего это Гудрем решил принести жертву именно Ермунгарду? Он воин, дело воина – вспоминать Одина, когда убивает.
Впрочем, весной, перед первыми походами, жертву приносят именно Мировому Змею. Но сейчас вроде бы не время…
Харальд снова глотнул эля, спросил:
– Где сейчас Гудрем? В Йорингарде?
– Когда мы пустились в путь четыре дня назад, он был там, – Торвальд осушил чашу до дна. – Говорят, он объявил себя конунгом Йорингарда. Теперь он конунг и в Веллинхеле, и в крепости Ольвдана.
Значит, Гудрем решил обосноваться здесь, в северном Нартвегре, надолго, решил Харальд. Заявил ровно:
– Я беру вас в хирд. В первом весеннем походе получите половинную долю. Но если зимой здесь будет бой, и вы покажете себя хорошо, пойдете наравне с другими, с целой долей.
– Благодарим, ярл, – быстро сказал просиявший Торвальд.
Снугги тоже заулыбался, кивнул довольно.
Харальд перевел взгляд на Кейлева, стоявшего в проеме распахнутых дверей.
– Подберешь им оружие из наших кладовых. Хорошее. Кольчуги, шлемы. И покажешь, где стоят сундуки тех, кто не вернулся из походов этим летом. Пусть возьмут себе их одежду. И остальное, что понадобится.
– Благодарим, ярл, – уже хором сказали викинги.
Харальд глянул на Ларса, успевшего проснуться – и теперь тихо сидевшего на скамье у самых дверей.
– Ступайте в мужской дом, жить будете там. Ларс. Иди с ними, найди им место. Кейлев, ко мне. Надо поговорить.
То, что было в лодке и там, в пещере, стало для Забавы праздником. Счастьем тихим.
Ласкал. Укрывал, чтоб не мерзла. И когда есть сел, ей в руку куски совал, как дитю малому.
Потом нахмурился, когда она отказалась от горького напитка, что был в баклажке. Поднес к губам горлышко, сказал что-то, глядя с прищуром.
И Забава послушалась.
Такого крепкого питья она никогда еще не пила, поэтому сразу захмелела. Затем все было как в тумане. И пещера, и костер рядом, и лицо Харальда над ней, руки его – по обеим сторонам, оградой от всего и всех… тепло его тела рядом.
Утром Забава проснулась оттого, что он опять целовал – а губы, опухшие еще с вечера, больно, но сладко ныли.
После этого по лестнице в скалах она взбиралась, прислушиваясь к тихой радости внутри. Думать ни о чем не хотелось.
Но когда зашагала по двору, опустила голову.
День уже вовсю занялся. Бабы из рабского дома бегали туда-сюда, чужане стояли малой толпой у дома по правую руку, разговаривая о чем-то. Еще несколько человек дрались на мечах перед большим домом.
И все посматривали на нее, идущую рядом с Харальдом. Глазели с любопытством.
Ловя их взгляды, Забава понимала – все знают, каким делом она с Харальдом занималась в прошедшие день и ночь. Почему идет, кутаясь в покрывало, а снизу видны распоротые платье с сорочицей.
Потом от дверей хозяйской половины прямо на них выбежала Красава. И на Забаву словно холодной водой плеснули. Глаза у сестры были бешенные, дикие.
Харальд Красаву перед собой долго терпеть не стал. Махнул рукой, на сестру сзади тут же налетел какой-то чужанин. Схватил, поволок в сторону.
Потом Харальд еще и Забаве махнул – чтоб за ним шла.
В свою опочивальню сейчас поведет, поняла Забава. До сегодняшнего дня Красаву в ней держал, а теперь ее поселит. На кровать, чужим телом нагретую, положит…
А у нас-то в Ладоге, горько подумалось ей вдруг, люди на постелях простыни меняют. А этот – баб.
Хоть бы по разным домам разводил. Чтобы бабы на его пороге не сталкивались нос к носу.
И тут как настом снежным внутри хрустнуло, нитью перетянутой лопнуло – и в груди заныло. От обиды, чего с ней давно уж не было.
Дома, в Ладоге, бывало, только и глядишь, как всю работу переделать да под руку тетке Насте не попасться. Там не до того, чтобы обиды в себе тетешкать. А здесь словно надломилось что-то…
Может, не будь она в то утро так счастлива, да не метнись Красава ей навстречу, ничего бы не было.
Но вышло так, словно она от печи распаренная – да сразу на лютый мороз выскочила.
Даже мысль о том, что здешний ярл не только бабий убивец, но и хозяин всему, в том числе и ее жизни, не остановила.
Забава замерла на месте, глядя в спину Харальду-чужанину. Тот, махнув ей рукой, зашагал было уверенно, но через несколько шагов обернулся. Глянул непонимающе.
– Дом, – бросила она ему то слово, которое он сам несколько раз ей говорил.
И ткнула в сторону рабского дома. Замерла, выжидая. Подумала – хоть бы там оставил. Там и бабка Маленя, и люди вокруг.
И щенок, им подаренный, где-то должен ее дожидаться. Может, бабка Маленя даже знает, где…
А в его покоях что? Стены каменные. И если к двери опять чужанина поставят, то и не выйдешь.
Харальд на нее блеснул глазами – страшно, ярко. Но тут же повернулся к белоголовому старику, подошедшему откуда-то со стороны.
Забава, увидев, что ему не до нее, решила по-тихому удрать. С теткой Настой тоже так бывало – если от нее сбежать, то потом могла и позабыть, в чем Забава перед ней провинилась…
Она уже почти дошла до рабского дома, когда сзади налетел белоголовый старик. Вцепился в руку и потащил за собой.
А потом, втолкнув ее в хозяйские покои – те самые, со стеной, увешанной оружием – задвинул засов с той стороны.
Через некоторое время какой-то чужанин, сначала постучав, занес пару светильников – до этого сидеть приходилось в темноте. И бабка Маленя пришла, принесла еды, новое платье – снова шелковое, расшитое по рукавам и подолу.
Да так с ней и осталась.
Щенок, как сказала бабка, дожидался на псарне…
С делами Харальд покончил еще засветло. Посты были расставлены, к устью фьорда он отправил две лодки с наказом грести к берегу и зажигать костры, если вдруг появятся чужие драккары.
На верфи со строящимся кораблем, стоявшей в укромном месте, где лес выходил к берегу, работу пока прекратили. Всех людей, посланных в помощь мастеру, Харальд отозвал. Сейчас они были нужней в поместье, для стражи и дозоров.
Торквиля-кузнеца, работавшего в крохотной кузнице рядом с верфью, он попросил не зажигать огня несколько дней. Чтобы дым не выдал место, если вдруг кто-то подплывет с моря.
Люди, посланные во Фрогсгард и Мейдехольм, уже ушли. Обратно Харальд их ждал только на следующий день. И на всякий случай приказал не спешить, потолкаться среди людей, послушать, что говорят. Если нужно, задержаться еще на день…
Кейлев сказал, что в прошлую весну в Хааленсваге заходили только два бродячих торговца. Имена их старик запомнил, так что Харальд велел посланным во Фрогсгард и Мейдехольм поспрашивать заодно и о них.
На сегодня было сделано все, что можно. И он, поднимаясь от причала под скалами, решил, что теперь можно заняться бабами.
Точнее, одной бабой. Той самой, что сидит у него в покоях.
Старуха, которую Кейлев приставил к Добаве, на этот раз примостилась не на кровати, а на одном из сундуков. Харальд, увидев ее, довольно кивнул.
Самое время поговорить с девчонкой построже – и для этого ему понадобится переводчик.
Сама девчонка тоже почему-то сидела на сундуке. Брезгует его кроватью? Ну, вот кое-что и начинает проясняться.
Бабы, подумал Харальд, усаживаясь на кровать напротив Добавы. То им место не то, то пахнет не так, то другая здесь лежала…
Вскочившая старуха поклонилась и бочком двинулась к двери.
– Стой, – бросил он. – Сядь, где сидела.
И дождался, пока старуха дохромает до того сундука, с которого встала. Сказал – громко, медленно, как раз для старых ушей:
– Сейчас переведешь то, что я скажу. Слово в слово. Если девчонка чего-то не поймет, за каждую ее промашку накажу затем не только ее, но и тебя. Поняла?
Старуха, вздрогнув, кивнула. Он перевел взгляд на Добаву.
Та глядела насторожено, но внимательно. Хорошо, подумал Харальд. Продолжил так же неспешно:
– Говорю для тебя, Добава. Если ты еще раз не сделаешь того, что я приказывал – ударю. Если это будет при всех, ударю в полную силу. Это мой дом, моя земля, и никто не смеет мне перечить. Особенно рабы. Бить я привык мужчин, так что тебя могу и покалечить. Будешь потом жить с изуродованным лицом – или с шеей, свернутой набок.
Он подождал, давая старухе время перевести все до конца. Добавил, оскаливаясь – нарочно для девчонки зубы скалил:
– Не забудь сказать ей про лицо. Пусть поймет, что может остаться и калекой, и уродиной.
Девчонка уставилась на него с обидой в синем взгляде.
Битый щенок, недовольно подумал Харальд. Может, это потому, что я пригрозил только один раз ударить? Обычная девка сразу испугалась бы – за лицо, за красоту. На худой конец, кивнула бы послушно, глаза опустила. А эта…
Он перевел взгляд на старуху, спросил:
– Ты перевела? Все до конца, слово в слово?
– Да, ярл, – Старая рабыня отчаянно закивала, шепотом сказала Добаве еще что-то.
И та, помедлив, наконец кивнула. Но губы, опухшие с прошлой ночи, поджала еще обиженней, чем прежде.
Не этим бы сейчас с ней заниматься, подумал вдруг Харальд. Но выбора нет. Времена тревожные, случись что, у него не будет времени с ней нянчиться. Жаль, что напугать не получилось. На пещеру, возле которой они вчера высадились на берег, она смотрела и то испуганней…
Воспоминания вдруг налетели – и ударили наотмашь. Как по морде открытой ладонью съездили. Вот Добава стоит, с ужасом тараща синие глаза на вход в пещеру. Потом, вроде бы ожив после его шлепка, заходит внутрь.
И снова смотрит испуганно, стоя по ту сторону костра. И в руках обмякла. А потом, после поцелуя, цеплялась за него, как никогда еще не цеплялась…
Харальд чуть повернул голову, спросил у старухи негромко:
– Ты все-таки рассказала ей, как умирают мои бабы? Ведь так?
Старая рабыня замерла, лицо исказилось от ужаса. Дергаными движениями поднялась, одновременно и вставая с сундука, и сгибаясь перед ним в поклоне:
– Прости, ярл. Прости.
Добава глянула на нее удивленно – и на него еще обиженней прежнего. Потом спросила что-то на своем наречии. Спустила ноги с сундука, до этого подобранные под себя, коснулась старухиного плеча.
И опять сказала пару слов, но старуха молчала, надорвано дыша и перегнувшись в поясе. Девчонка глянула уже на него, удивленно, непонимающе.
Харальд размышлял.
Что сделано, то сделано. По крайней мере, теперь можно приказать старухе, чтобы учила Добаву его языку. И…
Харальд посмотрел на Добаву.
Обычно девки, знавшие хоть немного здешнее наречие и прожившие с ним достаточно долго, чтобы узнать, как умерли его прежние бабы, жили надеждой, что уж с ними-то ничего не случится.
И он, как мог, эту надежду поддерживал. И сундук с бабьими цацками держал наготове прямо в своих покоях, а не в кладовой. И шелка лежали под рукой. Чтобы задарить с самого начала, сразу, как только узнает, увести мысли в нужную сторону…
Чтобы бабы грели ему постель, не заливая ее слезами.
И выходило всегда так, как он хотел. Хотя были у него и две девки, дергавшиеся до самого конца. Таращившиеся со страхом, когда он к ним подходил.
Но даже они не отказывались от его подарков. И это правильно – когда хозяин дарит, рабыне положено с благодарностью принимать.
Эта, выходит, тоже знает…
– Сядь, старая, – равнодушно бросил Харальд. – Сегодня я тебя не убью.
И, встав, подошел к сундуку, на котором сидела Добава.
Та при его приближении вскочила. Он, почти развлекаясь, легонько толкнул ее в грудь, усаживая обратно на сундук. Рывком развернул в сторону, боком к стене – так, чтобы светильник, стоявший на полке, бросил круг сияния на ее лицо.
Сам навис сверху.
Добава глянула по-прежнему непонимающе, потом нахмурилась – и Харальд, поддавшись порыву, осторожно погладил ее щеку кончиками пальцев. Коснулся нижней губы – припухшей, розовой, с кровавой тенью, лежавшей в изгибе под верхней губой. Велел неторопливо:
– Переводи, старуха. Добава, ты знаешь, что я убиваю своих женщин?
Она вдруг двинулась, подобрала ноги. И быстро встала – прямо из-под его руки.
Замерла, вытянувшись на сундуке в полный рост, прижавшись лопатками к стене. Глянула на него уже сверху вниз.
Лицо ее снова спряталось в полутенях. А Харальд хотел его видеть. Он двинулся к полке – быстро, как привык в драке. Снял светильник, вернулся. На все у него ушло не больше двух ударов сердца…
Девчонка смотрела на него строго и доверчиво – все сразу. Припухшие губы были полуоткрыты.
– Отвечай, – потребовал Харальд.
Старуха, разгибаясь, сказала что-то умоляюще. Добава кивнула, по-прежнему глядя на него сверху вниз и строго, и доверчиво.
– Боишься?
И снова старухин лепет, и снова кивок.
А смотрит-то как, подумал Харальд, вскидывая повыше светильник. Спросил с насмешкой:
– Значит, ждешь, что я тебя вот-вот убью?
Она вдруг оттолкнулась от стенки, сделала крохотный шажок к краю сундука. Пошевелила губами сначала безмолвно, словно решаясь. Глянула на старуху, снова на него…
И наконец что-то сказала.
– Когда убьешь, тогда и убьешь, – со всхлипом перевела старуха. – Но мне, ей то есть, с тобой хорошо.
Что-то непонятное, темное захлестнуло вдруг Харальда. Он оскалился уже по-настоящему, рыкнул:
– А убивать начну, то же самое скажешь?
Старуха, с хрипом вдыхая воздух, перевела.
Забава застыла, потом неуверенно потянулась к нему рукой. Погладила его голову – от виска назад. Тонкие пальцы запутались в волосах, стянутых в косицы.
Замерла, глядя на него уже испуганно. С заминкой отдернула руку.
А Харальду вспомнилось все – как девчонка молча глотала обиды от сестры, но при этом в первую их ночь колотила его по щекам… на что ее сестра так и не решилась. К морю кидалась, но перед этим крышу в его доме разобрала.
Нельзя же так, подумал он.
Он привык все мерить меркой, прямой, как меч. И все люди, что его окружали, в эту мерку укладывались. Даже сестра самой Добавы была для него ясна и понятна.
А девчонка нет.
Битый щенок, подумал он наконец.
И успокоился, найдя хоть какое-то объяснение.
Битый щенок. Часть костей сломана, но хребет еще цел. И костяк растет, пытаясь вытянуть щенка в тот рост, который был положен ему от рождения.
А прожила бы еще несколько лет в семье своей сестры, мелькнула у него вдруг мысль, и стала бы в точности такой, как рабыня рядом. Несчастной, боящейся всего…
Интересно, какой бы она стала, доведись расти при родном отце и матери, в любви и заботе? Веселой и смешливой? Или молчаливой, гордой…
Хватит, приказал себе Харальд.
И протянул светильник старухе. Та молча приняла.
Он сдернул Добаву с сундука – намеренно резко, так, что она налетела на него всем телом, уткнувшись носом ему в грудь. Сказал, приобняв одной рукой, чтобы не выскользнула:
– Если тебе со мной хорошо, тогда веди себя как положено. Слушайся. Иди туда, куда я прикажу. Делай то, что я скажу. Поняла?
Он глянул на старуху, та быстро забормотала. Добава подняла к нему лицо. Кивнула, помедлив.
– Дальше. В двух днях пути от нас убили конунга, имевшего гораздо больше воинов, чем я. Его поместье захватили. Понимаешь, что стало с бабами, что там жили?
Бабка рядом заговорила с надрывом. Девчонка наконец опять глянула испуганно. Кивнула.
– У меня больше не будет воинов, чтобы охранять тебя. Поэтому сиди в поместье тихо. И мне не нравится, что ты боишься свою сестру. Охранять тебя я не могу – воины сейчас нужны для дозоров и охраны поместья. Присматривать за моими бабами они больше не будут. Если хочешь, завтра я прикажу выпороть твою сестру…
Девчонка, выслушав старуху, молча блеснула глазами. Потом решительно покачала головой. Сказала слово, которое Харальд знал и по-славянски:
– Нет.
Так и знал, что не захочет, мелькнула у него мысль.
– Тогда будет так, – с угрозой сказал Харальд. – Отпор ей дашь или ты – или мой кулак. Сейчас у меня нет времени, чтобы отвлекаться на бабские вопли в поместье. Реши это дело сама, или вмешаюсь я. Ты поняла?
Добава, помедлив, неуверенно кивнула.
– Теперь ты, – он оглянулся на старуху, замершую рядом со светильником в руке. – Раз уж она все знает – с завтрашнего дня начинай учить ее нашему языку. И побыстрей.
Старая рабыня закивала.
Харальд глубоко вздохнул. Девчонка прижималась к нему немного боком – но он чувствовал упругий холмик груди.
– Ступай, – буркнул он, в последний раз глянув на старуху. – Дальше я объяснюсь сам.
Когда та вышла, Харальд еще несколько мгновений смотрел на макушку, украшенную золотистыми искрами с той стороны, где до нее дотягивалось сияние светильника.
Если девка не берет с него за свой страх золотом, а говорит, что ей хорошо с ним… выходит, он ей все равно платит, чтобы не плакала. Только ласками.
Харальд шевельнул бровями. Платить ласками ему еще не приходилось. Тут поневоле задумаешься.
Поместье разгромили по соседству, думала Забава. Как же так? Выходит, война…
А людей, бабка Маленя сказала, там всех поубивали. И баб снасильничали. И деток малых порубили.
Она судорожно вздохнула и прижалась к груди Харальда, прикрытой рубахой из грубой шерсти. Осторожно прижалась – вдруг ему не понравится? Вон как недовольно сегодня с ней разговаривал.
От колкой ткани под щекой пахло мужским потом, солью и морем. Так стоять было хорошо и спокойно. Рука Харальда, переброшенная через ее плечо, держала крепко, согревая сквозь холодный шелк.
И даже то, что он бабий убивец, казалось уже не таким страшным – по сравнению с тем, что случилось в том поместье.
Как же так, думала Забава. Выходит, и сюда могут нагрянуть? А если Харальда тоже убьют?
Она, задохнувшись, вцепилась в его рубаху. Матушка-Мокошь, не муж он ей, да к тому же баб своих убивает – а сердце все равно болит…
Зато сегодня ударить пригрозил, мелькнула вдруг нехорошая мысль.
И хоть Забава понимала, что он в своем праве, что она его прилюдно ослушалась, а за такое даже дядька Кимрята на тетку Насту осерчал бы – но было обидно, что он даже не спросил, почему она так сделала. Почему не захотела идти в его покои…
Мысль эту Забава отогнала. Не до того сейчас – если и впрямь война.
Харальд-чужанин шевельнулся, убирая руку с ее спины. Она поспешно отступила в сторону – назад отступить мешал сундук.
И глянула на него виновато – может, он не сегодня-завтра в бой пойдет, под мечи и стрелы? А она свои мелкие обиды тетешкает.
Вон и тело у него все шрамами посеченное. Это сколько же ран было? И как он жив остался после такого?
Девчонка смотрела уже виновато, и Харальду это понравилось. Так лучше.
Глядишь, больше не будет своевольничать, да еще прямо во дворе, где любой может это увидеть.
Потому что если ярла не слушается даже его собственная рабыня – какой он, душу его в Хель, ярл? Сначала воины будут поглядывать удивленно, потом начнут посмеиваться за спиной…
И на смерть за него никто не пойдет. Так, побудут рядом, пока все хорошо и в походах удачлив. Но как только придется туго, начнут разбегаться. Чтобы не смеялись потом над ними в Нартвегре, что стояли насмерть за того, кого учат уму-разуму его собственные рабыни.
Харальд нахмурился, посмотрел на девчонку еще строже, чтобы покрепче запомнила урок. Бить ее, по правде говоря, не хотелось – все-таки красивая. Жалко такое лицо портить.
Добава вдруг задышала чаще и посмотрела на него странным взглядом. Потом потерла глаза, всхлипнула…
И Харальд с изумлением понял, что она смотрит на него с жалостью. Слезу при этом пуская.
Он стиснул челюсти так, что зубы клацнули. Подумал, темнея лицом под жалостливым взглядом своей рабыни – поболтали, и хватит. Вечер на дворе, день выдался пусть и не трудный, но тревожный. В баню, а потом спать.
Завтра, подумал Харальд мельком, может быть уже не до мытья. Вернутся те, кого он послал во Фрогсгард и Мейдехольм. И новости могут принести еще тревожнее, чем Снугги с Торвальдом.
Он двинулся к сундуку, где лежала чистая одежда. Взял смену для себя, потом, оглянувшись на Добаву, добавил еще одну рубаху. Содрал с кровати из-под мехового покрывала льняную холстину, сунул все это ей в руки…
А потом, сведя брови на переносице, кивком указал на дверь. И вышел первым, чутко прислушиваясь к тому, как мелко, почти неслышно, топочет следом за ним по камню Добава.
По двору за Харальдом-чужанином Забава почти бежала, втихомолку утирая слезы. Вокруг успело стемнеть, но у ворот поместья горел маленький костерок. Рядом, под темными стенами, что-то поблескивало. Копья Харальдовых ратников?
В бане на этот раз они только мылись. Забава, глянув на спину, по которой крест-накрест шли два толстых, в палец толщиной, красных рубца, содрогнулась.
И обратно шла, чувствуя себя еще виноватее, чем прежде. Чистая рубаха Харальда колола распаренную кожу – он прихватил для ней одежду из своих запасов, из грубой шерсти.
Но Забава под ней даже не ежилась. Ветер дул, льняная холстина, которую она накинула поверх рубахи, чтобы прикрыть голые ноги, хлестала по коленям…
Девчонка стала шелковой. Смотрела печальным взглядом, пока он раздевался в предбаннике. А едва зайдя в парилку, тут же зачерпнула воды в бадейку и поднесла ему.
Покивала, осторожно ставя рядом с ним на скамью – мойся, мол. Острые грудки в такт кивкам маняще дрогнули…
Харальд в ответ грозно глянул и качнул головой.
Добава оказалась понятливой. Тут же мышкой ускользнула в другой угол бани и больше не пыталась обихаживать его, как старую бабу.
Жаль, что старуха ушла, размышлял Харальд, возвращаясь в опочивальню. Спросить бы, с чего это девчонка вдруг так рассопливилась.
С другой стороны, слушается – да и ладно. Не время сейчас с девичьими слезами разбираться.
Он, нарочно задержавшись у порога, поглядел, как Добава, опять глянув жалостливо в его сторону, мелкими шажками дотопала до кровати. Сама, без понукания. Собрала быстро меховое покрывало, застелила обратно льняную холстину.
И замерла, снова уставившись на него с печалью. Он кивнул на кровать – девчонка, не снимая рубахи, бочком опустилась вниз. Со взглядом таким… и лицом жалостливым настолько…
Что Харальд, коротко хохотнув, пошел сгонять это выражение с ее лица.
Харальд-чужанин содрал с Забавы рубаху не сразу. Сначала рванул вверх, оставив на локтях – и толчком ладони запрокинул ее руки назад, за голову. Пальцем погрозил, чтобы не двигалась…
Сам тут же улегся сверху. Низко, так, что лицо его нависло над Забавиной грудью.
Целовал Харальд-чужанин жестко, с прикусом. Натертые колкой шерстью соски заливало от этого жаром, и Забава задыхалась. Жалость к нему ушла как-то сама собой – не до нее стало.
А он сверху еще и глазами сверкал – серебряными, ярче огонька, танцевавшего на конце светильника. От этого воздуха Забаве не хватало еще больше. Руки, не смея его ослушаться, она держала на подушке за головой, в складках колкой рубахи…
Ойкала, когда Харальд прикусывал соски жестче прежнего.
И тяжесть его тела на ее ногах была такой обжигающей, что снизу, под животом, все горело. Словно давило там – толчками, с током крови. А еще сжималось, билось что-то внутри…
Когда Харальд наконец скользнул вверх, вскинутой рукой стаскивая с Забавы рубаху до конца, она прогнулась. Сама не зная зачем. И жесткое навершие его мужского копья приняла с выдохом, настолько похожим на стон, что сама его тут же застыдилась.
Тяжелое дыхание Харальда морским прибоем билось ей в уши. И потолок опочивальни качался, и жаркие волны по телу шли накатом – все оттого, что внутри себя она чувствовала его. И с каждым тяжким толчком между ног чувствовала все сильней.
А щеки горели. Уже и не поймешь, от стыда или от чего другого…
Наступивший день был хмурым, и тучи ползли так низко, что почти касались скал над фьордом.
Харальд проснулся засветло. Прогулялся вдоль стены, проверил стражу. Сходил на псарню, с руки покормил черных кудлатых кобелей. Подумал – если новости из Фрогсгарда и Мейдехольма будут тревожными, псы, притравленные на волков еще прошлой зимой, могут пригодиться…
Он перекусил в общей зале, посматривая на воинов, сменившихся с ночной стражи и зашедших поесть. Тревоги в голосах и словах не было – только усталость от бессонной ночи. Потом кто-то припомнил, как жарко покрикивала рабыня, которую один из викингов, свободных от стражи, выманил ночью к коровнику. Все загоготали…
И ни осторожности в словах, ни опасливых взглядов в свою сторону Харальд не заметил. Добрый знак. Ему доверяют.
Он уже выходил из общей залы, раздумывая, а не сплавать ли к верфи, проведав по пути дозоры, ходившие на весельных лодках перед устьем фьорда, когда заметил метку дыма, лениво вставшую над скалами вдали.
И замер, всматриваясь в воздух над фьордом.
Мгновенье спустя с причала грянул вопль. Со стороны мужского дома, громыхая оружием, к спуску в скалах побежали свободные от стражи викинги. Харальд, мимо которого уже неслись те, кто только что сидел в общей зале, зашагал следом. Размашисто, торопливо…
Запыхавшийся Кейлев нагнал ярла у начала лестницы.
– Не спеши, – бросил Харальд ему через плечо. – Это не драккар, это лодка. Кто-то решил нас проведать…
Большая часть его воинов уже успела забраться на драккар – на тот случай, если ярл решит встретить гостей на воде. Где-то с десяток остались стоять на причале. Посторонились, когда Харальд прошагал мимо.
Он дошел до конца дощатого настила, замер в шаге от его края.
