Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Глава 24.
– В каком смысле? – растерялась я.
– Все это только слухи и сплетни, – прошептал, не то что бы от излишней таинственности, сколько скорее внезапно устав от разговора, лас Ригель. – Вокруг ласа Иститора их всегда было очень много. Говорили даже, что он приемный, можете себе представить. Все потому, что они с Отавией были совсем непохожи – смуглый черноволосый Герих, будто наемник из Гриона, и светловолосая белокожая Вия... Но так ведь случается. Да... Злые языки не щадили Гериха, пока он не стал Инквизитором. А сестра... что ж. Так или иначе, Иститор – служитель неба, не мог же он настолько презреть его законы и порядки. Вероятнее всего, все намного проще, и у Отавии действительно был... сердечный друг, возможно, из слуг или даже...
– Она и сейчас не замужем?– спросила я деланно-равнодушно, хотя и с ноткой формального участия.
– О, кто знает, – а вот сейчас с слабом голосе старика проявились загадочные интонации. – Ласса Отавия пропала много лет назад.
– Пропала? – притворно изумилась я. – Как же это может быть?! И ее так и не нашли? Вероятно, лас Иститор был обижен на нее за побег, поэтому и не искал, как следует...
– О, искал и ещё как, все королевство перевернул. Его горе видели даже слепые и слышали глухие. Он только-только тогда стал Старшим Служителем, а как об Инквизиторе, о нем заговорили несколько позже. Вот только все было без толку. Отавия бесследно пропала. Мальчишка её был еще маленький, не помню, сколько лет ему было, лет семь, да и она ненамного старше вас, ласса. Так что, думаю, врут сплетники, зря только небо гневят. Сбежала она не одна, а с другом своим, иначе не оставила бы сына.
– Разве мать добровольно бросила бы ребёнка, лас?
– Эх, моя дорогая, знали бы вы, сколько приютов для беспризорных да при живых родителях детей в свое время основали служители! Сам я всю жизнь провёл в архиве, пока руки мои не стали трястись так сильно, что я не смог переворачивать страницы, а в состоянии только просеивать муку. Но я знаю, сколько добра сделали иные из моих братьев. И то, что творят некоторые из них сейчас, не перебьет этого, так и знайте, ласса!
– Вы имеете в виду... – я замялась. – Костры?
– Я не верю в демонов из Серебряного царства, – прошептал старик. – Нет, не верю, все это сказки. Сейчас говорить так опасно, за подобные слова служитель может и места лишиться, было уже такое... Я никогда не видел их, и никто из знакомых мне братьев не видел. Но я знаю людей, что гораздо страшнее теней. Тень есть у каждого человека, милая. И я в своей жизни завидовал, ненавидел, желал... дурного. Дело не в этом. Свою тень можно приручить.
Его слова почти полностью повторяли слова знахарки Тамы, и я молчала, несколько ошеломленная этим совпадением.
Тем временем лас Ригель закашлялся.
– Подайте мне воды, милая, вон с того столика, только не полную кружку, а то расплескаю... Я непростительно заболтался, а ведь вы пришли по делу, и я даже не спросил, по какому, даже не спросил ваше имя...
– Сначала вода, – я поднесла кружку к сухим, узким и бледным губам бывшего архивариуса. Он пил, и в это время моя вторая рука скользнула к нему на гладкий, словно куриное яйцо, безволосый затылок.
Тьма тонкой струйкой полилась из пальцев, испаряясь черным облачком. Подбородок мужчины обессиленно упал на грудь, дыхание сделалось глубоким и мерным. Я аккуратно вытащила все еще сжатый между напряжённых пальцев лист, не удержалась, и слегка погладила пальцы – из них уходило напряжение и эта конвульсивная дрожь. Оглядела комнату, подошла к окну, решительно распахнула портьеры. Луна, вальяжная, масляно-жирная, как непромытая желтая сковорода, омерзительно скалилась на меня.
Пора уходить. Уже очень поздно.
***
Я беспрепятственно вышла из дома ласа Ригеля и только сейчас подумала о том, как буду добираться домой. Эта часть города была мне незнакомой. Никаких экипажей поблизости не наблюдалось, луна давила на затылок, словно гвоздь, и ее свет имел для меня горький ржавый привкус.
Идти под этим давящим раскраленным диском не хотелось. Я замерла на перекрестке каких-то незнакомых переулков, решая, как поступить – и вдруг услышала вдалеке приглушенный стук копыт и мерный перестук колес. Экипаж.
Что ж, возможно, мы сумеем договориться и без применения тьмы – я устала, ночное светило немилосердно опаляло голову опоясывающей болью, и этот внезапный приступ жалости к старику Ригелю, кажется, лишил меня последних сил. По крайне мере, тьма вела себя более чем смирно.
Экипаж наконец показался, по моим ощущениям, ехал он довольно медленно – вот и отлично, если кучер не торопится и не везет внутри какую-нибудь важную персону, возможно, соблазнится на небольшой дополнительный заработок. Я махнула рукой, еще и еще, и он остановился прямо посреди пустой и темной дороги.
– Что случилось, ласса? – закутанный по самые глаза мужчина слегка растягивал гласные, словно хотел скрыть заикание.
– Мой экипаж меня не дождался, – стараюсь говорить уверенно, но не понимаю, получается у меня это или нет. – Мне нужно попасть в... – называю адрес Ризы. Кучер молчит, смотрит – то ли на меня, то ли сквозь, я не ощущаю его взгляда.
– Ну, садитесь, – наконец протягивает он. – Не тороплюсь никуда, вам повезло, ласса.
Мужчина спрыгивает к козел, открывает передо мной дверь – довольно потертую, как, впрочем, и сама повозка. В тот момент, когда я делаю шаг вперед, от него отчетливо доносится запах огненной воды.
***
Я называю адрес, и кучер, равнодушно кивнув, захлопывает дверь. Внутри экипажа затхлый неприятный запах, но тепло, мерное покачивание, цокот копыт по мощеной камнями дороге немного успокаивает зародившуюся было тревогу. Облегчение приносит уже то, что поеденные молью шторки скрывают луну.
Мысли в голове крутятся неспешные и неприятные. Может, не стоит копаться в чужих грязных секретах? Вряд ли я смогу отыскать сбежавшую много лет назад Отавию Иститор, раз уж сам Инквизитор ее найти не смог. А узнать, из-за чего она сбежала, бросив сына...легче ли будет Вилору, если я это узнаю? Допустим, Инквизитор действительно испытывал неугодное небу влечение к собственной сестре, допустим даже, хотя думать об этом более чем неприятно, Вилор ему не племянник, а сын... Что это меняет? Смогу ли я сказать такое Вилору?
Нет. Однозначно, нет. Незачем ему такое знать, незачем жить с таким грузом. Пусть все останется так, как есть... Но что-то меня беспокоило. Ощущение некоей недовыполненной задачи. Что ж, еще пару седьмиц я могу себе позволить искать информацию, а потом... что бы потом я не нашла, и в особенности, если не найду больше ничего, я перестану заниматься своим расследованием и вернусь в деревню.
И что случится дальше?
Вилор недолго пробудет служителем маленькой деревеньки, теперь-то можно сказать это точно. Любящий дядюшка продвинет единственного племянника, а это значит, что очень скоро Вилор будет далеко от меня, очень и очень далеко. Кровавую политику родственника он, разумеется, не продолжит, но это будет единственное светлое пятно во всей этой истории. А Вестая останется одна. Возможно, ей найдут-таки мужа, возможно, дело дойдет до свадьбы... Что это будет за жизнь?
"Но все могло бы сложится иначе, – услужливо подсказывает пробудившаяся тьма. – И он мог бы остаться с тобой. Ему нужно только немного помочь определиться с этим верным, наилучшим для вас обоих решением"
Я не успеваю мысленно ответить: лошадь сбавляет ход и экипаж начинает потихонечку тормозить. Так быстро..? Кажется, что в первую дорогу времени прошло куда больше. Я успеваю только мысленно отметить это несоответствие, как дверца экипажа открывается, впуская внутрь ночь и кучера. Запах огненной воды становится сильнее.
– Приехали, – невнятно то ли смеётся, то ли хрюкает мужчина и, не дожидаясь никакой моей реакции, запрыгивает в салон, ухватывая меня за плечи неожиданно сильно.
– Вы... – начинаю я, но он не отвечает, наваливаясь на меня всем телом, тяжёлым и вблизи пахнущим еще хуже, чем на улице. Я даже не успеваю толком испугаться его напору и массе, куда превосходящей мою – тьма вырывается, впивается моему противнику в приоткрытый слюняво-влажный рот, отчего тот, мигом меня отпустив, хватается за шею с протяжным и громким хрипом.
Все происходит почти мгновенно, в темноте я не могу видеть его лица, но слышу этот предсмертный, почти животный вой.
"Нет, нет, нет, нет, не надо, отпусти его,отпусти!"
Неожиданно дверца, к которой прижал меня возница, открывается, и я почти вываливаюсь на тёмную пустынную мостовую. Лошади тревожно перебирают копытами, всхрапывают, я подскакиваю на ноги и... не могу открыть дверцу. Она заперта. Как безумная, колочу по ней руками, шепча: нет, нет, нет... Вот только на эти мои слова не приходит никакого ответа.
Я оглядываюсь по сторонам – кругом темно, но в стенах некоторых домов пылают уличные факелы. На больших центральных улицах есть фонарное освещение, а на маленьких и заброшенных, таких как это, максимум можно встретить вот такой дикий неприрученный огонь. Мне это на руку. Я подбегаю к стене, вытаскиваю один из факелов, с огромным трудом расшатав его, практически прилипший к опоре.
К счастью, окошко в экипаже с моей стороны чуть-чуть приоткрыто, в образовавшуюся щель я дрожащими пальцами вытаскиваю край проеденной молью занавески и поджигаю ее. Тонкая ткань схватывается огнем на удивление хорошо.
Проходит буквально пара мгновений – и дверцы экипажа послушно распахиваются. Тьмы внутри больше нет. Я тяну без чувств развалившегося мужчину наружу, экипаж горит, но тушить его некогда. В багряных всполохах вижу бледные расцарапанные лицо и шею – вероятно, в борьбе с удушьем возница нанес себе эти следы сам. Жив или нет? Я не знаю, как это проверить, смотрю на грудь – поднимается или нет? – но ветер колышит ткань и волосы, и разглядеть не представляется возможным.
Экипаж пылает, скоро сюда сбегутся люди. Меня поймают и обвинят в убийстве или нападении...
Кучер повел головой в сторону и застонал, и вот тогда я бросилась бежать со всех ног, сама не зная, куда.
***
Чтобы умаслить абсолютно взбешённую и страшно перенервничавшую Ризу, я пару дней вообще не уходила из дома по вечерам, а в остальное время клятвенно обещала приходить до темноты. Но мысли мои были бесконечно далеки от сокровищ, имевшихся в моем распоряжении с лёгкой руки нежадной хозяйки – книг, мольберта с красками и прочего. Что, если кто-то видел меня? Что, если мужчина очнется и все вспомнит, и обратится к стражам, и вот тогда...
Тьма ощущалась внутри, тихая, присмиревшая, тяжелая. У меня закралось смутное подозрение, что человек, придумавший выражение "камень на сердце" имел в виду вовсе не печаль или горе, а был в схожем со мной положении. Именно "камнем", увесистым таким булыжником давила изнутри тьма, и понять причину этого чувства я никак не могла. То ли она злилась на то, что я не дала ей покончить с напавшим, к тому же – возможным свидетелем, то ли обижалась, что я выступила против нее, да еще и воспользовавшись огнем. Лас Иститор не зря выбрал именно этот способ борьбы с потенциальными одержимыми тенями и демонами. Тьма боялась огня.
Одним словом, я обещала Ризе быть примерной, я боялась разоблачения и тюрьмы, но остановиться уже не могла. На третий день своего добровольного заточения в доме подруги Сани совершить вылазку было просто необходимо – в связи с очередным чуждым деревенскому люду праздником Дня отделения земли от Неба лас Иститор на площали произносил традиционную нравоучительную речь.
Больше всего мне хотелось бы побывать в отсутствие хозяина в его доме, лучше всего, в рабочем кабинете – должен же у него быть кабинет? Сама не знаю, что я рассчитывала там найти. Да и затея была откровенно провальной. Я не опытная воровка, и в доме могут быть слуги... Нет, это слишком сложно. Но хотя бы прийти на площадь я могу. Лучше всего снова изменить внешность, но после ночного проишествия мне не хотелось снова выглядеть так же, как тогда.
***
Нужно было наладить внутренний диалог с тьмой и заручится ее поддержкой. Диалогом наши разговоры можно было назвать с натяжкой – у нее не было своего голоса, и все же некоторые ее реплики я как будто слышала. Впрочем, не исключено, что я просто потихоньку сходила с ума и говорила сама с собой.
"Ты снова выступила против, снова стала действовать в обход меня. А я говорила, что только я могу принимать решения"
Тишина.
"Но ты нужна мне", – небо, неужели я действительно так думаю?
Тишина.
"Ты нужна мне. Но я запрещаю нападать на кого-либо или убивать кого-либо без моего на то согласия! Послушай, мне нужно, чтобы инквизитор меня не узнал. Помоги мне."
Передо мной стоит закрытый шкаф со стеклянными дверцами – изящная, хрупкая, сложная мебель. Я не отражаюсь в них так отчетливо, как в зеркале, и все же вижу, как золотисто-карамельные косы наливаются темнотой.
Она действительно мне нужна. Черное бесформенное нечто, поселившееся внутри моего тела, своевольное, агрессивное, корыстное и безусловно лишенное каких-либо моральных пределов, думающее только о выгоде своего хозяина. Но это нечто – моё, часть меня. Моя слабость и моя же сила. Ее можно воспитать. Можно приручить – уже как минимум двое говорили мне об этом. И я не хочу с ней расставаться.
Глава 25.
Сегодня народу на площади гораздо меньше, чем было во время казни той самой длинноволосой девушки. Меньше, но все равно довольно много. Это и хорошо – в толпе легче спрятаться. Но многолюдное шумное сборище пугает. Похоже, большинству все равно, на что смотреть и что слушать – проповеди или казни.
Я стою с краю – к моменту моего прихода речь ласа Гериха уже подходила к своему завершению.
Не думаю, что стоящий на помосте Инквизитор может разглядеть случайную знакомую племянника, к тому же тьма затемнила мои волосы. И все равно беспокойство зудит, как назойливый комар, словно я в самом деле пробиралась в дом инквизиторе и была поймана в момент изучения каких-то личных, невероятно важных и секретных бумаг.
Лас Иститор выглядел уставшим. Контраст черной бороды и белых волос казался еще более резким на фоне бледного лица, бесковных узких губ, черных, четко очерченных бровей. Но голос его, звучный, громкий, сильный, как и в тот раз, пробирал до костей.
– Как вам известно, когда-то на заре вечности всё было единым: земля и небо, луна и солнце, и не было мыслей, чувств и воспоминаний, потому что некому было мыслить, чувствовать и вспоминать. Но однажды Светлое Небо отделилось от тьмы, забрав с собой солнце, дарующее тепло и свет, и луну, вдохновляющую на мечты, порывы и страсти....
...вот луну-то, пожалуй, можно было бы и оставить тьме. Но моего совета Светлое Небо не спросило.
– И осталось великое безграничное Небо границей между миром тьмы и света... И стало Небу жаль сиять лишь для себя, накрошило оно серые тучи, и так появилась земля... И пошел Дождь Жизни, первый раз во Вселенной, и там, где касались его животворящие капли поверхности, прорастали древа, цветы и травы, возникали зверье и птицы, и прочая живность, появлялись люди. У тех же людей, кого отметило с рождения солнце своим сиянием, проявилась небесная искра, и им был дарована магия во благо мира и человечества.
Против воли, я заслушиваюсь известными, в общем-то, словами служителя. Представляю себе дождь и солнце, чьи лучи светятся сквозь падающие водяные струи. Радугу на небе. И людей, отмеченных волшебным небесным даром – улыбающихся, счастливых, промокших насквозь, но с сияющими глазами.
– Дождь Жизни лил и лил, и небо поднималось над рождающимся миром, растущим и прекрасным, оттесняя тьму. И стало тесно чудовищам и бесплотным теням, живущим в вечном промозглом мраке собственной ярости и ненависти, слишком тесно. Сначала они грызли друг друга от отчаяния, но будучи бессмертными, не могли избавиться от себе подобных. И в то скорбное мгновения открылись межмировые врата, и стали жители тьмы проникать в наш мир, а песок, отмеряющий горсти бытия, почернел. Но солнце, ясноликая луна и Светлое Небо оказателись непереносимы для жителей сумеречного царства, которого исстари прозвали Серебряным, ибо предки наши всегда чернили серебро, чтобы металл становился прочней.
Я смотрела на людей вокруг. Женщин было больше, молодых и пожилых. Мужчины, впрочем, встречались тоже. Все стояли вперемешку, бедные и богатые, простые и знатные. И смотрели на высокую, прямую, как деревянный шест, фигуру инквизитора, зачарованно, словно в чуть сжатых кулаках оратор крепко держал нити прикованных к нему внимающих взглядов.
– Быстро темные твари поняли, что наш мир губителен для их природы, распутной и мерзкой, и тогда стали они укрываться глубже, чем могли вообразить самые смелые мыслители и мечтатели. Чудовища спрятались в глубине человеческих душ, пустили корни и пили кровь, как мы пьем воду, ибо природа их смертельна и отвратительна. Но свет иных душ сравним со светом солнца. Стали твари искушать чистых сердцем людей, склоняя их к пороку и преступлениям, и пришло под Светлое Небо зло, доселе неведанное, дабы огорчать, тревожить и печалить его. Что делаем мы теперь? Мы боремся со злом, при этом руки наши связаны, ибо одна рука протянута к Небу в мольбе о прощении, а другая утирает слезы. Больно видеть молодых, прекрасных, полных жизни, но при этом открывшихся тьме, пропитавшихся ею, словно кровососущие пьявки, наполненные кровью.
Инквизитор замолкает, и тишина еще несколько мгновений висит в воздухе дымкой, плотная, забивающая лёгкие.
– Сегодня, в день, когда мы вспоминаем о том, что Небо отделилось от мрака во имя света, и отделило себя от земли во имя жизни и Дождя, давайте вспомним все то, за что мы могли бы поблагодарить нашего создателя! Пожалеем отсупившихся, но не будем щадить тех, кто хочет ввергнуть мир в первобытный мрак насилия, разрушительного гнева и едкой желчи, наполнявшей сердца мстящих, завидующих, убивающих и насилующих, грабящих и растлевающих, совершающих прочие злодеяния! Особенно важно это сейчас, когда учащаются случаи мора, справится с которым не могут иные целители, и все больше и больше людей встречается с Небом до срока. Преклоним же головы наши перед небом и его светилами, ощутим тишину внутри, поблагодарим отцом и матерей наших, позаботимся о детях и ни капли крови не отдадим врагам рода человеческого!
Сожжем и не отдадим. Все верно, господин Инкизитор, достопочтимый лас Иститор.
***
Речь служителя окончена, но люди не расходятся, напротив – выстраиваются в очередь, друг за другом. Служитель, за спиной которого, впрочем, стоят два плечистых хранителя со строгими, внимательными и одновременно отстраненными лицами, выслушивает просьбы или вопросы и дает краткий ответ. Что ж, так проще.
Я ухватываю за ворот беспризорного на вид мальчишку, пробегающего мимо. Вот кого речь великого Иститора оставила равнодушным, так это детей. Так себе магия.
Я неожиданно хмыкаю, и остатки невольного разочарования в себе развеиваются окончательно.
– Вы чего-о, я ничего-о не сделал, – привычно заныл паренёк, явно собираясь вырваться и драпануть, куда подальше и со всех ног. Но с Таей, воспитывавшей двух младших братьев, шансов на это у него не было.
– И очень плохо, – строго сказала я. – Надо бы кое-что сделать, монету получишь.
– А чего надо-то? – деланно-равнодушно говорит умудренный жизнью уличный ребенок. Впрочем, ребенок не так уж и мал, лет десять уже есть.
– Отнести записку одному человеку.
– Кому?
Я смотрю на своего случайного помощника. Взгляд острый, хитрый, старая одежонка, худой, как щепка. Жаль, но доверять ему сполна я не могу.
"Ничего с ним не случится" – волнами внутри расходится тьма.
Так-то оно так, но...
– Служителю, – я киваю на все еще стоящего на помосте ласа Гериха. – Лично передашь.
– Инквизитору?! – отшатывается мальчик. – Да вы, ласса, ум демонам в карты проиграли, не иначе. Его руки в крови по локти.
Надо же.
– Кто тебе это сказал?
– Мать...когда не пьет, она много чего мудреного говорит. К инквизитору сами идите! Я не пойду
– Ладно, – поколебавшись, говорю я. – Договорились...
Детское тельце, худое, но упругое, напрягается для решающего броска прочь из моих рук, но я успеваю раньше. Ухватываю одной рукой парнишку за затылок. Поворачиваюсь вместе с ним спиной к помосту.
– Иди к ласу Иститору. Передай письмо. Если он спросит, кто дал тебе записку, опиши... – я на миг задумываюсь. – Мужчину, стоящего рядом с ним. Свое имя, дом не называй, скажи, на улице живешь. Покажи монету, которую получил за услугу, – я вкладываю в грязные худенькие пальчики ребенка лист бумаги и припасенную монетку.
Что я буду делать, если инквизитор схватит беззащитного мальчика? Сможет ли тьма договориться с моей совестью, и дам ли я ей это сделать?
Куда тебя несёт, Тая Антария?
Мальчик безропотно кивает лохматой русой головой – захватившая его тьма не дает других вариантов, подходит к помосту, ловко огибая стоящих в очереди людей. Я слежу за ним издалека. От страха немеют пальцы. Спустя какое-то время мой юный помощник выныривает почти перед самым служителем. Какая-то женщина гневно заносит руку, то ли чтобы отвесить подзатыльник маленькому проныре, то ли просто собирается ухватить его за отросший вихор надо лбом. Лас Иститор делает шаг вперед, твердо перехватывает поднятую руку возмущенной просительницы, укоризненно качает седовласой головой, вероятно, взывая к терпению и порядку, наклоняется к мальчишке. Тот протягивает письмо.
Я не вижу столь отчетливо лицо ласа Гериха в этот момент и не могу прочесть выражение его глаз. Служитель спрашивает что-то, задает пареньку пару вопросов, демонстрирует ли тот полученную монету или нет – мне тоже не видно, уплотнившаяся череда вопрошателей заслоняет низкорослого мальчишку. Наконец – я почти упускаю это из виду – мой посланник легко спрыгивает с помоста и убегает в ближайшую подворотню.
На первый взгляд, никто не гонится за ним.
Не знаю, чего я ждала. Что инквизитор разгонит людей, терпеливо ожидающих своего кусочка общения с представителем Неба на земле, и побежит, подобно беспризорнику-оборванцу куда-то в закат? Произвело или нет на него впечатление мое коротенькое послание "Есть информация про Отавию Иститор. Помни о прошлом" – на лице служителя это никоим образом не отразилось.
Постепенно людская толпа редела. Оставаться на площади становилось небезопасным, несмотря на то, что я уже отходила к торговым лавкам с края, рассматривая товары. Я не должна рисковать более уже наделанных глупостей, но уйти сейчас... Вероятнее всего, лас отправится в свой огромный особняк, где в одиночестве станет предаваться воспоминаниям, которые бесцеремонно и бессмысленно разбередила я. Сплетни есть сплетни. Возможно, он действительно просто любил сестру, тем паче, что с родителями отношения не сложились.
Я ведь тоже люблю свою сестру и братьев. Если бы тот же Север был моим единственным другом, не захотела бы я оберегать его, может быть, сверх меры, а затем помогать его сыну?
Надо заканчивать этот балаган.
Лас Иститор, наконец, жестом отпустил одного из хранителей, и вместе со вторым спустился с помоста. Я пошла за ними, не зная толком, как правильно отругать себя – у нас принято отсылать к демонам, а куда пойти той, кто сама почти демон, кто связана с тенями и демонами кровью и плотью? Неподалеку от площади стоял небольшой домик – даже и не домик, скорее, просторная старая лавка с глухо заколоченными окнами. Здание казалось совершенно неприметным и стояло не у самой улицы, а чуть в отдалении. У двери в домик лас Иститор отпустил второго хранителя.
Я приготовилась к очередному долгому ожиданию – и напрасно. Чуть менее двух горстей спустя из двери – не из той, куда зашел лас, а из незаметной двери с другой стороны дома! – показалась неприметная фигура в коричневом плаще, с капюшоном, покрывавшим голову целиком, закутанная в шарф по глаза. Не ожидай я ласа Гериха, скорее всего, не признала бы Старшего Служителя в этом каком-то совершенно другом облике – сутулого, долговязого, торопливо шаркающего по земле старика. Я почувствовала, как лицо словно окутывает легкая дымка – тьма размывала мои черты для людей, делала меня незаметной, незапоминающейся. Темноволосая горожанка шла за инквизитором, локтях в тридцати сзади, ощущая себя по меньшей мере тенью из Серебряного Царства, ищущей добычу в этом мире света и добра. Отвратительного слепящего света и лживого добра.
***
То ли лас Иститор оказался отменным актером, то ли он сбросил свою маску и показал настоящее лицо, но узнать его в идущем передо мной человеке было трудно. Несколько раз он заходил в какие-то подворотни, один раз каким-то неведомым образом переменил плащ на бордовый – вывернул его наизнанку, что ли? Служитель заходил в крытые лавки и выходил через другие двери, путая следы, словно заправский шпион на королевской службе. Если бы не тьма, я давно бы упустила его – но тьма вела меня по следу, словно гончая.
Наконец, мы почти подошли к краю города, дома здесь были хоть и каменные, но маленькие и старые, бедность делала их кособокими и кривыми. Ноги гудели, и я почти сожалела о том, что служитель не взял экипаж. Вероятно, все же боялся быть узнанным. Или я все надумываю, и пожилой человек, "второй после короля" в Тионе просто гуляет по городу, не желая, чтобы случайные страждущие и любопытствующие донимали вопросами и требованиями советов и внеплановых благословений? Откуда же такая суетливая поспешность? И я шла, шла и шла, игнорируемая немногочисленными встречными людьми благодаря все той же тьме, словно бы размывавшей меня на холсте реальности.
Наконец-то наше суматошное пешее путешествие подошло к концу. Лас Герих решительно свернул к одному из десятка точно таких же неприметных домов с темными окнами, открыл ключом дверь – ключ он принес с собой, достал из складок плаща – и скрылся в темном проеме. А я подошла чуть ближе, не зная, что предпринять – бродить ли вокруг домика,точно сторожевая собака или попытаться зайти внутрь, или...?
А вдруг Отавия заперта там? Все еще жива и все еще там, обезумевшая, несчастная, жаждущая свободы? И поэтому столь могущественный человек крадется, как вор в ночи, на окраину, тогда как запросто – я уверена – мог бы прикупить еще один дом, более напоминающий королевский дворец в миниатюре.
... Что за бред мне приходит в голову.
Я обошла дом раза на три, убедившись, что дверь там всего одна и служитель не покинет его без моего ведома. Ставни окон были закрыты, внутри, вероятно, висели плотные занавески. Тьма внутри ежилась от бездействия, предлагая то поджечь строение – огня не в непосредственной близости от себя она явно не боялась – то придумать еще какое-нибудь непотребство, например, приманить и напустить через печную трубу крыс. А когда я категорически отказалась и от того, и от другого, недовольно притихла. Так мы и прождали три горсти с лишним. Я уже хотела уходить, так как нарушить данное Ризе обещание возвращаться до темноты через два дня после того, как его дала, было бы крайне некрасиво, но тут дверь открылась – я едва успела отступить в сторону – и лас, уже в темно-зеленом плаще, вышел, аккуратно запер за собой дверь, огляделся по сторонам и двинулся прочь.
Я заколебалась. Идти за инквизитором дальше более не представлялось интересным, сейчас он, скорее всего, движется к собственному дому. Его походка, стать разительно изменились – пропала суетливость, дерганность, он шёл торопливо, но куда спокойнее, чем сюда. Сделал то, что хотел? Убедился в чем-то? Просто отдохнул от тяжёлой длительной речи и общения со слушателями?
"Мне нужно проникнуть в этот дом незаметно, – мысленно обратилась я к тьме. – Не спалить его дотла, не разрушить стену, нельзя что-то повредить, это вызовет подозрения"
Тьма раздумывает недолго. Как и чем вообще она может думать, если у нее нет головы?..
...сегодня я просто кладезь уместных вопросов.
Подчиняясь ее беззвучным советам, я наклоняюсь к ближайшей лужице, коих в сырой светень тут изобилие, со вздохом зачерпываю липкую размокшую грязь. Несу ее в ладонях до двери домика – надеюсь, инквизитор не собирается внезапно вернуться сюда за чем-либо – и залепляю замочную скважину. У нас в деревне вообще таких нет, либо щеколды, либо навесные замки, а чаще двери вообще не запирают.
Но у городских, похоже, тайн куда больше. Я имею в виду тайны, которые можно спрятать за закрытыми дверями, а не похоронить в собственной душе.
***
Тьма проходит через мои ладони холодом, ночным дыханием морозя. И мокрая жижа начинает твердеть, леденеть, странным образом не обжигая потемневшие пальцы. Мгновение, другое, третье – и некогда напоминавшее глину вещество прочнее металла. Я делаю глубокий вдох и поворачиваю самодельный ключ. Дверь открывается со скрипом, как и любая старая расшатанная дверь, которой нечасто пользуются. Внутри затхлый воздух и темнота, но в темноте я теперь вижу лучше кошки.
Никого тут нет – ни плененной Отавии Иститор, ни каких-либо других людей, ни живых, ни мёртвых – это я тоже понимаю с первого шага. Облегчение затапливает меня, но с лёгкой, едва уловимой ноткой разочарования.
Да, это не жуткая тюрьма, не темница для невинных жертв, скорее – прибежище одинокого старца. Ковёр на полу. Кресло-качалка с мягким старым пледом и скамейкой-подставочкой для ног. Книжный шкаф, только книг в нем мало, в основном – какие-то бумаги. Шкаф, вероятно, для одежды. Я быстро прошлась по домику, все больше убеждаюсь в бессмысленности своего прихода, слежки и прочего. Обнаружила тесную уборную и маленькую заброшенную кухоньку, на которой, очевидно, давным-давно никто ничего не готовил, в очаге не было дров. Да тут и посуды-то не было никакой, разве что...
Я распахнула створку практически пустого шкафчика, чтобы рассмотреть небольшой предмет, привлекший мое внимание. Мысли витали где-то далеко, но внезапная находка заставила меня буквально врасти ступнями в пол. Я протянула руку и сняла с полки небольшую глиняную кружку, покрытую изрядно облупившейся розовой краской. С одной стороны кружки был нарисован цветок, явно детской рукой, с другой – старательно выведены сплетенные воедино буквы "О" и "И".
О.И. Отавия Иститор.
