Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава 4.
В городе непривычно шумно, накрапывает редкий дождь. Я на такой и внимания не обратила бы, а нежные городские дамы укрылись под плащами и зонтиками. Саня, не в меру оживлённая и воодушевлённая, с нескрываемой нежностью поглядывала на многочисленные лавки торгового квартала. Было ещё довольно рано, открытыми с рассвета стояли только булочные да пекарни, источая немыслимо уютный аромат свежей сдобы, корицы, карамели и трав. Остальные лавочники, сонные и ленивые, без особой спешки разворачивали разнообразный товар, вопросительно поглядывая в пасмурное затученное небо – разойдется или зарядит до вечера?
Саня откровенно радовалась свободе, первому, наверное, за последние пару месяцев дню, когда она оставила малышку Ниту согласной на все опытной и любящей бабушке – сейчас я понимала, насколько мать хотела сбыть меня в добрые руки и насколько боялась, что никому не захочется брать в жены болезную на голову Вестаю.
Мы успели съесть по восхитительной сдобной булочке, как вдруг услышали какой-то странный шум. "Словно некий младенец – великан грохочет огромной ложкой по пустой кастрюле", – подумалось мне.
– Что это, Сань?
– Не знаю, – сестра выглядела недоуменной и настороженной. Мимо нас, оживленно переговариваясь, в сторону лязгающего грохота прошло несколько людей, потом ещё. Испуганными они не выглядели, скорее возбужденными.
– Пойдём, посмотрим? – я потянула Саню за рукав, и сестра кивнула. Мы шли на звук, и людей вокруг становилось все больше: мужчины, женщины, дети. Вместе с людскими потоками мы вышли на просторную мощеную камнем площадь. У нас в деревне я никогда не была на таких обширных пустых пространствах, и мне хотелось где-то спрятаться, прижаться к твердой опоре. Впрочем, пустое пространство быстро заполнялось людьми. Свободным оставался небольшой деревянный постамент в центре, грубо и словно бы наспех сколоченный из массивных необструганных досок. Вертикально вверх из постамента торчала крепкая, в полтора человеческих роста, палка, в мою ногу толщиной.
Зачем это все?
– Может, служитель неба будет произносить речь? – шепнула мне Саня.
Наверное. Я испытала определенное облегчение, хотя тревога, странная, душная, еще осталась где-то в самой глубине души. В Тионе, нашем государстве, как и в соседнем Руане, не поклонялись богам (в отличие от того же Гриона), а чтили Светлое Небо. В нашей деревне был один служитель, старенький сухонький мужичок по имени Томас Валд, который жил бессемейно, особняком на краю деревни. Иногда, раз в седьмицу, а то и в две седьмицы, он собирал на своем дворе деревенский народ и читал своеобразную проповедь – призывал не гневить небо, вести достойную жизнь, не иметь дела с демонами и прочее, и прочее. Про демонов – мельком и словно бы «для порядка», про достойную жизнь – подробно и обстоятельно. Деревенские смиренно и не без удовольствия горсти три слушали служителя, а потом в общем кругу или поодиночке делились своими проблемами, бедами и горестями, а старый Томас выслушивал и давал советы.
Может, и в городе происходит что-то подобное?
Тем временем на постамент действительно взобрался пожилой мужчина в темно-синем плаще, как у служителя Томаса. Небольшая аккуратная борода, в отличие от полностью седых волос, была почти черной. Толпа почти моментально стихла, и я поразилась тому, насколько велико почтение к служителям неба среди горожан – тишина воцарилась необыкновенная, хоть ножом режь, хоть вилкой тычь. Служитель обратился к людям с абсолютно бесстрастным, холодным строгим лицом.
Его гулкий и глубокий, какой-то колокольный голос без труда разносится по всей площади. Я поначалу даже и не вслушиваюсь особо, проповедей мне и деревне хватало, а слушать про демонов так и вовсе было тяжело. Относилась моя тварь к демонам или принадлежала к роду каких-то иных потусторонних тварей, мне было стыдно за то, что я поддерживала ее жизнь и скрывала ее ото всех, было стыдно, что все узнают, что она делала со мной. Материальная и нематериальная одновременно, она касалась меня там и так, как никто никогда не касался. Тварь всегда была разной, то мягкой, как пух, то бархатистой, то жесткой и колющей, как свиная щетина, но всегда – властной и неумолимой, жадной…
Я тряхнула головой, украдкой поглядывая на Саню, но сестра смотрела только на помост широко раскрытыми голубыми глазами. Я тоже подняла взгляд и обомлела – на помосте рядом со старцем-служителем стояла связанная, как гусеница, девушка. Два служителя-помощника в синих плащах удерживали ее. Главный служитель возвысил голос:
– За связь с миром теней и демонов, за потворство тьме, проникающей в наш мир, иссушающей жизнь и кровь, оскорбляющей Светлое Небо и небесные светила самим своим обликом, грозящую гибелью и пороком людскому племени, леди Антиса Саран приговаривается к очистительной и благословенной смерти через сожжение. Огонь очистит тело твое, вожделенное тьмой, испарит кровь, питавшую тьму, да послужит в назидание остальным. Да будут прокляты все те, кто открывают межмировые двери, кто потворствует монстрам и недухам, проникающим сквозь границы нам на погибель и небу на позор.
Девушка не кричала – рот ее был крепко перевязан какой-то тряпицей, и не дергалась – крепко связанная, удерживаемая четырьмя руками служителей, словно палку, прислонявшими ее к деревянному шесту на помосте. Ее распущенные светлые волосы волнами спускались почти до самых бедер.
Шест был высоким, и женщину подняли, видимо, поставив на какой-то постамент, так, что она оказалась почти на четыре локтя выше проповедника. Саня резко повернулась ко мне:
– Тая, идем отсюда.
– Почему? Что тут происходит?
– Не важно, нам нужно идти.
– Почему? – я упорствовала, чувствуя странное оцепенение во всём теле. Мысли разбегались, слова служителя не желали складываться в единое целое. Я не могла связать фразу служителя "приговаривается к смерти" с происходящим прямо передо мной. Люди иногда умирают, я это знала, но принять то, что человек, уважаемый другими, может публично лишать жизни другого... Саня тянула меня за руку прочь, но люди смыкались вокруг нас кольцом, единой монолитной стеной, и пробраться через них не удавалось. Общий слитый воедино вздох заставил меня опять обернуться к помосту. Под ногами женщины были навалены вязанки хвороста и тюки соломы, их подносили и подносили, так, что ноги приговоренной оказались до колен скрыты ими.
– Не смотри! – рявкнула Саня и снова потянула меня прочь, и снова безуспешно. Я теперь не видела девушку, но зато во всех подробностях могла разглядеть лица смотрящих, их взгляды. В этих обращенных на помост глазах женщин, мужчин и даже детей не было ужаса. В них было…предвкушение? Вожделение? И при этом никто не произносил ни звука, словно бы не шевелился и даже не дышал. Я слышала звуки падающих веток, шаркающие шаги помощников служителя по деревянным доскам, и мерный глубокий голос:
– Человек, принявший тьму, не заслуживает более права называться человеком. Отныне он тоже тварь, а мы должны безжалостно изгонять тварей прекрасным и очищающим пламенем. Да свершится правосудие и справедливость, суровая, безжалостная и необходимая каждому из нас. Каждому из вас. Пламя выжжет тьму из несчастной, оступившейся, замаравшейся женщины во имя светлого неба над ее головой. Над нашими головами.
– Во имя светлого неба... – прошептала миловидная девушка рядом со мной. Голова закружилась, а где-то глубоко внутри меня вколыхнулась слепая ярость, желание расцарапать эти замершие в ожидании кровавой расправы благонравные лица.
Я резко отвернулась и снова увидела помост. С девушки срезали веревки, но она стояла так же неподвижно, не сопротивляясь, не крича, хотя ее белое лицо было изуродовано ужасом. Служитель махнул рукой, и двое мужчин вскинули кверху горящие факелы.
На несколько мгновений я замираю вместе с толпой – жадным многоглазым чудовищем, упоенно жаждущим крови, жертв, смертельного пиршества. Ветки никак не хотят разгораться, словно сама природа препятствует этому безумию, одобряемому здесь всеми. Как только небо не разверзнется над головами этих безумцев, убийц, этих… Служители плещут на ветки чем-то черным и липким на вид, и пламя схватывается быстрее и злее. Женщина молчит, хотя я больше не вижу тряпки на ее лице. Не знаю, почему и как – но она молчит, ее лицо, руки, тело – неподвижно. Возможно, это магия или… Пламя подбирается ближе, густой темный дым обволакивает замершую фигуру, я почти чувствую этот запах – ароматный, приятно щекочущий ноздри запах горящего дерева, дыма и опаленной плоти. Женщина не кричит.
Вместо нее кричу я, не в силах расшвырять сомкнутую, словно металлическая цепь, толпу. Я кричу, заходясь собственным визгом, и последнее, что я вижу, прежде чем упасть в небытие – как чернеют, наливаясь гневной тьмой, линии на моих ладонях.
***
…Давненько меня не носили на руках… лет восемь или десять… или больше? Отец носил, мама…уносили на лавку, если я засыпала, возясь с братьями, на полу… Не помню. Ничего не помню. Видения роились под веками, кишели, болезненно сталкивались. Люди, толпа, площадь, фигура служителя, костер, неподвижная девушка в дыму над огнем. Тварь… моя тварь могла бы спасти ей жизнь, но критическая горсть явно уже миновала. Я не успею, не успеваю... Руки! Руки надо спрятать, иначе они все узнают, и тогда я не смогу никому помочь, мы будем вместе гореть, задыхаться, вдыхая аромат дыма и тлеющего на углях мяса.
Я открыла глаза и совсем близко увидела мужское лицо. Серые глаза, очень спокойные, внимательный взгляд, русые волосы мягко спускаются на лоб, едва заметные морщинки у глаз. Стыдоба какая, сознание потеряла, теперь вот какой-то отзывчивый человек волочет меня, словно мешок с репием. Я заворочалась, и меня опустили на какую-то скамью, бережно, без усилий. Захотелось спрятать лицо в ладонях, слишком уж хорошо было в его руках, словно все тревого разом отступали.
– Саня! – позвала осторожно.
– Ваша сестра вышла ненадолго, – словно извиняясь, произнес стоящий рядом мужчина. – Скоро вернется.
Я посмотрела на него внимательнее – рослый, статный. Мы находились в каком-то странном помещении – деревянные стены, высокие потолки, свечи с белым пламенем. Белое пламя! Такие свечи зажигают во славу светлого неба! Я у служителей...
– Не бойтесь, – негромко сказал мужчина, – просто сейчас здесь тихо и никого нет. Вам стало плохо на площади, что неудивительно. Печальное зрелище.
Печальное? Я бы подобрала другое слово, но предпочла промолчать. Встала, выпила предложенной воды из глиняной кружки, прошлась, ощущая слабость в ногах.
– Не надо было вам на это смотреть...
Как будто я хотела!
Глава 5.
– Чем я могу вам помочь? – спрашивает мужчина. Странное дело, обычно мне становится очень не по себе, когда кто-либо так настойчив или даже назойлив, но настойчивость этого незнакомца мягкая, словно у врачевателя. Да, – думается мне, – наверное, он целитель, ему хочется доверять. Однако, несмотря на это, я лишь молчу, опустив глаза, уткнувшись для надежности губами в край глиняной чашки.
– Вы знаете, – неожиданно улыбнувшись, продолжает мужчина. – А я ведь сам сделал эту чашку. Возня с глиной так успокаивает. У меня для каждого дня седьмицы есть свои чашки. Хотите посмотреть?
Я бросаю на него недоуменный взгляд. Для глиняных дел мастера он слишком… утонченный на вид. Такого легко представить за книгой или уж на худой конец за красками и холстом, но не у печи. Да и чашка, из которой я пила воду, была откровенно самодельной, немного кособокой и не слишком тщательно прокрашенной.
– Я не гончар, – снова улыбнулся мужчина. Надо, наверное, спросить, как его зовут. – Просто время от времени занимаюсь глиной, знаете ли, глина впитывает все печали, это вам хорошо, у деревенских все горести, говорят, в землю уходят, а в городе приходится все носить в душе.
Какой странный, непривычный разговор – словно бы ни о чем. Вот у нас в деревне – неужели так заметно по моему виду, что я оттуда, или по голосу услышал, так я только имя сестры назвала? – обычно никто не говорит «просто так», разве что служитель Томас в своих проповедях. У нас всегда говорят конкретно и по делу, что нужно сделать или что еще не сделано.
Тем временем незнакомец отодвинул в сторону тканевый полог на одной из стен в глубине помещения служительского домика. За пологом оказались деревянные полки, уставленные разнородными глиняными чашами.
Деревянные полки напомнили о помосте и сожженной заживо девушке, лицо против воли скривилось.
– Не нравится? Да мне, честно признаться, тоже. Печка у меня самодельная, глина не лучшего сорта. Но служитель здесь принимает с удовольствием, да и люди иногда уносят к себе домой. Так что…
Мне вдруг стало стыдно. Этот добрый человек, безусловно, болтает о всяких пустяках, чтобы я успокоилась и не боялась его.
– Хотите чашку в подарок? Под цвет ваших глаз, – он протянул мне небольшую цвета лесного ореха и довольно изящную округлую чашу без ручек, и я, кивнув, приняла подарок.
– Простите мою молчаливость, лас… – использовать традиционное обращение к мужчине было непривычно.
– Лас Виталит. А ваше имя, дитя?
Мне отчего-то не понравились его слова – «дитя», как к несмышленому ребенку, а не «ласса», как ко взрослой девушке, словно наша разница в возрасте так уж велика. Но он был от силы на шесть– семь лет старше меня. Мой отец старше матери на целых две седьмицы лет.
Какие глупые мысли.
Я открыла бы рот, чтобы назвать свое имя, но тут в проходе появилась уставшая запыхавшаяся Саня с ворохом холщовых мешочков и узелков в руках. Пока я приходила в себя и любовалась чашками, она обежала ближайшие лавки и купила все, что нужно. Мне опять стало не по себе. Какая-то я непутевая.
– Лас Виталит, спасибо за Вашу доброту. Вы не могли бы проводить нас к Северным воротам, нас там уже ждет повозка? Проводить так, чтобы не проходить через…
– Конечно, ласса Асания.
Не проходить через площадь, где, пришпиленная, точно муха к липкой от жженого сахара атласной ленте, к обугленному шесту горит девушка, чье имя уже мной забылось. Имя, но не лицо, искаженное приближающейся смертью.
– За что ее казнили? – резко говорю я. Мы идем по улицам города, который больше не кажется мне ни волнующим, ни интересным.
Саня недовольно дёргает меня за рукав, и я, неожиданно, злюсь и на неё тоже. Почему она ведёт себя со мной как с малым ребёнком, который готов слушать только добрые сказки со счастливым концом? Я уже давно не ребёнок, да я всего на два года её младше, и совершенно не обязательно оберегать меня от всего на свете.
– Видите ли, ласса... – мужчина даже на ходу ухитряется обернуться и взглянуть мне в глаза, отчего щеки неожиданно теплеют. – Эта девушка кажется прекрасной и невинной молодой особой, но это лишь видимость. Как выяснил лас Старший служитель, она вступила в связь с миром теней и демонов. Демоны, проникающие в наш мир, нуждаются в людях, без чьей крови и жизненной силы они не могут существовать, паразитируют на людях. И некоторые из людей соглашаются быть их... – он замялся, – Предоставлять им свое... тело.
– Чего они хотят? – спрашиваю я, ощущая, как окаменевает внутри живое некогда сердце.
– Сложно сказать, – пожимает плечами лас Виталит. – У служителей неба, как вы понимаете, не было...прямых контактов с тёмным народом. Но однозначно, ничего хорошего, ласса. Демоны и тени несут с собой порок и смерть. Получая в руки демоническую силу, люди грабят и убивают. Эта милая на вид девушка, которую сегодня утром... осудили, пожелала смерти своих пожилых родителей, и их нашли жестоко убитыми накануне.
– Их убила она? – я не понимаю своего лихорадочного оживления. – Или её... демон?
– Ласса...
– Прекратите! – резко перебивает Саня. – Простите, лас, но моя сестра – совсем юная и очень впечатлительная, не стоит ей забивать себе голову такими жуткими вещами. Спасибо, что проводили нас. Вот наш экипаж.
– Всего доброго и прошу прощения...
Они с Саней обмениваются ничего не значащими словами. Я молчу, ощущая, как сердечный камень бьётся о ребра с оглушительным стуком. Саня кивает вознице и начинает аккуратно и спешно раскладывать купленные мелочи. Надо спешить.
– Простите, – решаюсь я. – Как ваше имя, лас?
Он неожиданно улыбается, серые глаза теплеют... И я понимаю, что знаю ответ ещё до того, как шевельнутся его губы. Восемь лет я его ждала, и пусть мне не ведомо, кто он, кем служит и где живёт, теперь-то я смогу его найти.
Наши губы движутся одновременно, как в поцелуе, хотя между нами локтя три, не меньше:
– Моё имя Вилор, ласса.
Я жду, что сейчас он задаст ответный вопрос и мне страшно и сладко до одури – вспомнит ли? В конце концов, тогда я была девчонкой, потерянной мокрой кошкой, а сейчас...
Саня выныривает откуда-то сзади, крепко ухватывает за локоть:
– Всего хорошего, лас. Ещё раз огромное вам спасибо за помощь сестре и мне.
Вилор кивает и делает шаг назад – утомившиеся от долгого стояния лошади начинают пританцовывать на месте.
– Садись! – требовательно говорит Саня, и я залезаю в экипаж, прижимая к груди подаренную Вилором глиняную кружку.
Глава 6.
Целый вечер дома я сама не своя. Слишком многое произошло за один день. Сероглазый Вилор! Я встретила его, спустя целых восемь долгих лет. Встретила, когда совсем уже и не ждала, когда смирилась с тем, что он, сказочный герой детских грез, останется только в воспоминаниях. К радости примешивалась обида, тоже детская, глупая: Вилор меня не узнал.
– Дуреха, вот же дуреха! – ругала я себя всю дорогу из города в деревню. – Он о тебе забыл сразу же, как ты сбежала тогда, а сейчас он уж и женат, наверное, и дети, вероятно, есть. Взрослый мужчина совсем, городской, привлекательный... Чем же он занимается? Как узнать?
Саня косилась на меня и молчала. Только перед самой родительской избой придержала за плечо, заглянула в глаза:
– Тая... ты не переживай. То, что мы в городе видели...у нас в деревне такого никогда не будет. Люди там другие...злые. Ты лучше о моих словах подумай.
– А? – я моргнула, тряхнула головой. Ну надо же, неожиданная встреча напрочь прогнала из моей головы страшные воспоминания о сожженой заживо девушке.
– Подумай, Тая, – настойчиво продолжала сестра. – Найдем тебе мужа хорошего, свадьбу справим, все у тебя устроится, а, Тая?
– Сань, – не выдержала я. – А лас Вилор...он...ты не знаешь, он чем занимается?
Асания смотрела мне в лицо несколько мгновений, но от смущения мне показалось, что молчала она не меньше горсти.
– Таська, а о ласе Вилоре ты и думать забудь.
– Почему? – прошептала я, опуская взгляд, пылая щеками, но не в силах уйти, не дождавшись ответа. – Он женат?
– Да я его знать не знаю, но такие, как он, не женятся, Тася. Забудь, слышишь?
Настаивать я не могла, не осмелилась. Ничего не поняла, кроме главного – скорее всего, жены у Вилора нет. Что-то странное творилось со мной. Очень странное.
...Ночью я проснулась, подавившись собственным криком. Одеяло прилипло к влажной коже, волосы облепили лоб и щеки. Я нацепила туфли и прямо так, как была, вышла, пошатываясь во двор. Стрекотала ночная мелочь. Шел месяц хладень – название его говорило за себя. Прохлада кусала голые ноги.
Во сне я шла через толпу. Беспокойную людскую полноводную реку, тревожную, колышущуюся, словно от ураганного ветра. Мне было страшно, хотелось спрятаться, сбежать, но люди были повсюду, жадно высматривающие кого-то, рыскающие глазами повсюду, принюхивающиеся, как звери. Чья-то крепкая рука дергает меня за косу.
– Вот она! Вот! Вот...
Я вырываюсь и пытаюсь побежать – но люди повсюду, они мигом разворачиваются ко мне, оскаленные, озверевшие, с горящими глазами, слюни текут из раскрытых ртов. Люди стоят вокруг непреодолимой преградой.
– Нет, нет, – бормочу я, примиряюще поднимая руки, – вы ошибаетесь, нет, нет, нет...
– Руки! – кричат зверелюди. – Посмотрите на ее руки!
Я в ужасе разворачиваю к себе ладони. Линии на них налились чернотой, живой, словно под кожей у меня течет расплавленный черный металл, прорывающийся, стекающий вниз... Горячий, но не обжигающий, его куда больше, чем может вместить мое человеческое тело.
Я прислоняюсь к колодцу, сердце колотится. Только сейчас я вдруг поняла до конца, что и я, и я тоже связана с тьмой. Я тоже преступница, тоже тварь, кормившая тень своей кровью, а значит, любой служитель, узнавший об этом, может отправить на костер и меня.
Саня права. Мне не нужно мечтать о Вилоре, но не потому, что он никогда на мне не женится. Отчего-то при этой мысли что-то внутри сжалось, томительно, болезненно и сладко, но я прогнала это бессмысленное чувство – сколько других чувств я выгнала из своей души за годы, оскверненные тварью, справлюсь и с этим. Вилор живет в городе, а в город мне нельзя. Да, когда-то в детстве я хотела умереть, но не так. Небушко, не так. Это слишком ужасно, слишком страшно и больно. А значит, о Вилоре надо забыть. Что же до твари... может быть, пора мне и впрямь пожелать чего-нибудь для себя.
Я приняла решение и пошла к дому, и, хотя до новолуния оставалась еще целая седьмица, мне вдруг показалось, что тьма наблюдает за мной. Ждет, жадно, но не зло, а немного тоскливо, признавая, что никогда целиком меня не дождется.
***
В день, предшествующий новолунию, я обычно мечусь из угла в угол, как кошка, надышавшаяся пахучей лерианой: лесной травкой с терпким запахом, который не выносит жоркая моль, а вот кошки, напротив, обожают, а потом ходят, как пьяные. Всю седьмицу родители сначала робко и между делом, а потом куда смелее и чуть ли не наперебой расхваливали мне соседских юношей. Я их не слушала, потратив все душевные силы на то, чтобы убедить себя, будто город и живший в нем Вилор мне не нужны. И когда предшествующим новолунию утром мать сказала, что вечером нас ждут в гости к Гойбам, жившим краю почти у самого леса, я только безучастно кивнула. Конечно же, по чистой случайности, у Гойбов оказался неженатый сын, старше меня на три года – я слабо помнила Теддера, высокого хмурого парня, который вроде лет пять назад чуть не выбил себе все зубы, попытавшись оседлать строптивого домашнего хряка. Или это был не он, а Даджен Хлон? Какая разница.
На "посмотр" я иду, как идут на убой старые коровы – опустив голову, медленно переставляя поеденные мошкарой ноги. Мне всегда казалось, что любая скотина чувствует скорую смерть, но смиренно движется навстречу своей незавидной доле, лишь украдкой бросая на идущего рядом человека усталый, горячий и безнадежный взгляд.
В избе у Гойбов тепло и чисто, очевидно, что в этом доме достаток и покой. Родители у Гойба дородные, уверенные в себе, очень неторопливые. И на меня смотрят, как на ту же скотину – неторопливо, обстоятельно, отчего мне сразу хочется сотворить какую-нибудь глупость – закричать, закукарекать, словно петух, затрясти волосами, выбежать прочь. Но я стою, чуть опустив голову, не перебивая и не вмешиваясь в разговоры старших. Теддер сидит на другом конце обильно накрытого стола. Он действительно высокий, длинное тело, длинные руки и ноги, лохматый, на лице небольшая щетина, словно он хочет казаться старше, чем есть. В какой-то момент наши вгляды встречаются, и парень улыбается мне, с хитринкой, мол, что нам до них до всех? Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но застывшие губы не слушаются. Каково это – быть его женой? Это так же бредово звучит, как быть женой того самого хряка. Отчего-то я теперь уверена, что ту шутку вытворил именно Теддер Гойб.
***
Безлунное небо над головой бесконечно, огромно. Я не раз слышала о межмировых вратах, через которые проникают в наш мир враги рода человеческого – тени и демоны, – но никогда не пыталась их себе вообразить. Отчего-то представились огромные кованые ворота прямо в небе, открывающиеся с медлительным скрипом. Какая глупость.
Тьме нет нужды вытирать губы, перепачканные кровью. Моей проклятой кровью. Тварь впитывает ее собой целиком. Иногда мне кажется, что эти привычные мне черты – губы и спрятанные за ними острые зубы – тьма сотворила специально, лишь подстроившись под привычное мне видение.
– Сколько тебе человеческих лет, светлячок? – словно подслушав мои мысли, шепчет насытившаяся тварь.
– Восемнадцать.
– Совсем дитя, – она играет моими волосами, как котенок, то поглаживая, то натягивая, отпуская за миг до болезненного ощущения.
– У людей это уже взрослый возраст. Совсем скоро родители отдадут меня замуж. У меня будет муж, будут дети... – я набираю воздуха в грудь и наконец-то выдыхаю. – Отпусти меня.
– Не могу, – шелестит тьма. – Ты моя.
– Отпусти меня. Это мое единственное желание.
– Выбери другое.
– Другого не будет.
– Другое! – тьма свивается кольцами, словно гигантская змея, раздувается, шипит. – Другое!
– Отпусти меня... – я сжимаю пальцами шершавый край колодца, пока деревянная бахрома не начинает впиваться в кожу. – Пожалуйста. Пожалуйста, Шей…
– Почему? – голос твари меняется, пропадает шелест, он становится…почти человеческим. Просто тихий приглушенный голос. – Тебе не нравится, что я не похож на вас? Я могу быть похожим, почти таким же, как…вы.
Тварь изменяется мгновенно. Раньше ей требовалось время. Сейчас – нет.
У него длинные черные волосы, такие мужчины у нас не носят, а глаза отчего-то бирюзового оттенка, хищный нос, кожа светлая, губы тонкие. Он почти похож на человека, но это только почти – тьма вырывается из этой привлекательной человеческой оболочки, скалится мне.
– Назови меня еще раз, как называла.
– Шей, отпусти меня.
Кусочек его тьмы живет во мне, я знаю, я видела – тогда, на площади, и потом, во сне. Нельзя сказать, что тварь зла, она просто очень разрушительна. От ее прикосновения может завять цветок или погибнуть зверь. Но если попросить, если захотеть, то и наоборот – ожить, распуститься, расцвести. Меня он не обижал, если не считать самого первого раза, когда мне было так больно. А еще тварь… она... оно... он...искушал меня. Постоянно. Словно читая внутри меня самые потаенные, промелькнувшие и забытые злые, мерзкие желания. И я сама не знала порой, кто из нас их хозяин.
– Шей, – тихо говорю я, как в забытьи, – Шей... Ты забыл договор?
Он дергается, словно от пощечины.
– И ты не можешь его разорвать.
– А ты можешь?
Мы молчим, и я первая признаю поражение.
– Я хочу, чтобы дочь моей сестры Асании Танита излечилась от простуды.
Тварь в пленительном облике черноволосого демона кивает и исчезает. На четыре седьмицы до следующего новолуния я свободна.
