Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава 16.
Мне надо, мне очень надо поговорить с Шеем, но попытки воззвать к нему остаются безответными. Тень не отвечает, то ли я не так зову, то ли новолуние все же является непреодолимо непременным условием, а значит, придется ждать еще четыре седьмицы. Никогда бы не поверила в то, что такое вообще возможно – я буду ожидать встречи с тварью и жалеть о том, что она еще так не скоро. Следующее новолуние будет уже в светень, все поменяется вокруг, и при другом раскладе я была бы уже замужней женщиной, но... Мне нужно знать, что же произошло в ту ночь. Рука Теддера целиком на моей совести, но безумие...что-то произошло.
Так или иначе, Тед Гойб был прав. Ведьма – раньше так называли у нас знахарок, занимающихся противными небу деяниями, ведающая о них – как извести нежеланный плод или отправить за горизонт нелюбимого супруга, или еще что-то подобное. Потом слово "ведьма" стало обычным ругательством в отношении женщин, и магическая отсылка практически стерлась, но мой неудачливый жених имел в виду именно ее. Ведьма, проклятая небом – вот кто я такая. И если бы он не связался со мной, не возжелал бы меня – ничего бы этого не произошло. А возможно, именно моя тьма каким-то образом и подогрела его желание. Разве раньше кто-то смотрел на меня такими глазами? И сама я, что я сама вытворяю... Стыдоба. Как теперь мне Вилору в глаза смотреть?
Впрочем, Вилор подобными сомнениями не терзался. Встретившись со мной спустя пару дней у колодца, он поздоровался совершенно так же, как и раньше, тепло и приветливо, настолько, насколько позволяли нам привычные маски, которые мы надевали на людях. Никакой неловкости, смущения, сожаления – совершенно ничего не затемняло его чистых серых глаз, и я в который раз подумала, не приснились ли мне все эти невозможные события, перевернувшие мою относительно устоявшуюся жизнь с ног на голову. Как выяснилось, "невозможными" они оказались только для меня.
– Я бы хотел пригласить всю вашу семью в город. Снеговицу там не отмечают, но через седьмицу в городе тоже будет большой и веселый праздник, посвященный завершению старого года и началу нового. Знаю, что город не пришелся тебе по душе, но уверяю тебя, в канун нового года ничего подобного ты не увидешь, – внезапно Вилор чуть понизил голос и добавил. – Я хотел бы пригласить именно тебя, но, боюсь, это сочтут неприличным и начнут судачить.
Меня? В город? На праздник, с Вилором?
– Я... поговорю с родителями, – неуверенно сказала я. – Не хотелось бы, чтобы у тебя были из-за меня неприятности или проблемы.
– Из-за тебя – никогда,
***
– Лас Виталит пригласил тебя на праздник? – мать смотрит на меня недоуменно.
– Не меня. Нас. Саню, Телара...
– С чего бы ему приглашать их?
– Я же говорила, мы еще в городе познакомились. Лас Виталит очень... доброжелательный.
– Ну, если только Саня захочет поехать... хотя куда ей, с малышкой-то на руках, – в голосе матери звучит сомнение. – Тая...
– Я на городских праздниках не была ни разу, – голос настолько беспечен, что мне самой не по себе.
– Лас Виталит – служитель неба, дочь. Им не положено...
– Знаю, – резко обрываю я – это ошибка, мать смотрит еще пристальнее. – Просто хочу поглядеть на праздник. После того, что случилось с Тедом, – я заставляю себя сказать это, и мне мерзко и от собственной лжи, и от чувства вины и жалости, которое я вижу на лице матери из-за этих слов. – После того, что случилось с Тедом, я не уверена, что кто-либо захочет в ближайшее время меня пригласить.
– Если только с Асанией, – сдается мать. Другого мне и не надо. С Саней можно попробовать договориться. Я все для себя решила и не хотела упускать ни единого мгновения.
***
Саня смотрела на меня во все глаза.
– Таська, ты с ума сошла, что ли?
– Я тебя никогда ни о чем не просила, – говорю я тихо, коротко обрезанные ногти впились в ладони, словно стараясь удержать руки от дрожи. Невероятно сложно не отводить взгляда. – Ни о чем и никогда, а сейчас...
– Тась, да я ради тебя все сделаю, но как же ты не понимаешь, ты – молодая незамужняя девушка, а он взрослый мужчина, который никогда на тебе не женится!
– Саня, я просто хочу сходить с ним на праздник, ничего больше.
– И он согласится?
– Это просто праздник.
– Не просто! – сестра дует на голову дочери, золотистые прядки разлетаются со лба. – Тася, мужчины это чувствуют.
– Что – это? – вести такой разговор мне непривычно... и неприятно. Стыдно. Но я не могу отступить.
– Мужчины чувствуют, когда рядом с ними влюбленная женщина. Влюбленная, значит, готовая на все, Вестая! И это очень... заманчиво. Такая власть развращает даже самых стойких, даже самых крепких духом.
– Речь идет только об одном празднике. Пожалуйста. Разве ты не знаешь, Саня, я... здравомыслящая.
– Честно? – отвернувшаяся было к дочери сестра снова поворачивается ко мне. – Не знаю, Тая. Ты всегда, кроме самого раннего детства была такая тихая, но тишина бывает разной. Иногда это тишина мирного утра пестреня, а иногда – затишье перед грозой.
– Саня...
– Ш-ш-ш, – укачивает крутящуюся хнычущую Таниту Саня. Влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо... – Ш-ш-ш, маленькая...
***
– Лас Виталит, вы же сможете приглядеть за Таей? – Саня выглядит совершенно спокойной, словно всё, что происходит – в порядке вещей. – Мне хотелось бы повидать подругу, которую я не видела уже пару лет, а всевозможные забавы, сказать по правде, мне безразличны.
– Конечно, ласса Асания, – Вилор неплохо скрывает удивление, поддерживая предложенную игру. – Не беспокойтесь, с Вестаей все будет в порядке. У нас спокойные праздники, служители неба курируют их. Никакой огненной воды на улицах, только музыка, танцы, угощения, актёрские представления...
– Служители поддерживают театр? – с некоторым сомнением переспрашивает Саня. – А я слышала, что был объявлен повсеместный запрет на проведение публичных спектаклей.
– С предложением запрета выступал король, – поправил сестру Вилор. – Была довольно неприятная история с постановкой, выставляющей королевскую семью... не в самом благовидном свете, да и... еще несколько скандалов по поводу... – Вилор замялся. – Отношений некоторых знатных людей и актерок, но лас Иститор, напротив, всегда поддерживал настоящее искусство. Так что именно он вернул театр людям.
Саня хмыкнула.
– Безусловно. Разве можно отказаться от такой прекрасной возможности наглядно показать людям, как именно им нужно жить! А шумные праздники так удачно отвлекают от публичных казней...
Я не вмешивалась в разговор, поскольку прежде никогда не видела театральных выступлений и даже не знала о том, что когда-то они были запрещены. Вилор, живший доселе в городе, конечно, был в курсе происходящего, но сестра... беспечная Саня, не особо любившая школу и учёные предметы, весёлая и легкомысленная, последние два года целиком поглощенная семейными хлопотами и заботами, иногда поражала меня глубиной и точностью своих суждений.
– Скажите, куда подвезти Вас, – предложил Вилор, и Саня, к моему удивлению, назвала точный адрес – я-то была уверена, что городская подруга – выдумка. Но вот большие резные ворота открылись, суровый привратник спокойно выслушал слова сестры, из двери внушительного каменного особняка выглянула аккуратная горничная, а через треть горсти выбежала молодая женщина с завитыми в локоны волосами и крошечным малышом на руках.
Саня пристально взглянула мне в глаза, а потом повернулась и защебетала со смутно знакомой мне девушкой, когда-то жившей в нашей деревне, а с удачным замужеством перебравшейся в город. Отчего-то я вдруг представила себе похожий дом, Вилора и себя в саду за металлическим узорчатым, где могли бы играть наши... Но еще один взгляд Сани, обернувшейся ко мне у самой двери перед тем, как зайти в дом, резко полоснул по несбыточным и глупым мечтам. Только праздник, один-единственный. Ничего более.
***
Как и в первую поездку, город поражает меня обилием незнакомых, сильных, кружащих голову запахов: медовых горячих отваров, которые варят прямо на улицах в огромных чугунных котлах и бесплатно разливают всем желающим, приторно-сладкий – запеченных в карамели с корицей яблок, выпекаемых на здоровенных чугунных сковородах блинов с домашним топленым маслом... от этих вкусных тягучих ароматов рот наполняется слюной. Всюду звучат голоса и смех, ругань, разговоры через перекрикивания... всего слишком, все громче, ярче, резче на порядок, чем то, к чему я привыкла. Мать дала с собой мне немного денег, и я прикидываю, что взять братьям – яблок или карамельных петушков, а может быть, и на то, и на то хватит?
Город принарядился, как идущая на смотрины девица и, несмотря на серость и зябкость, присущие морозю, выглядел нарядно и ярко: огромные разноцветные банты из шёлковых лент, выдувные шары из цветного стекла, ажурные расписные деревянные домики, подвешенные на веревочках к веткам. Кое-где на деревьях, правда за заборами, в садах домовладельцев можно было увидеть глазурированные пряники.
Вилор повел меня на пеструю шумную ярмарку, где, совершенно не слушая мои протесты вручил мне огромную чашку какого-то терпкого, сладкого горячего напитка и свернутый треугольником тонкий до дырочек блин с россыпью томленой красной винницы – болотной чуть кисловатой ягоды.
Внезапно я увидела чуть поодаль от торговых лавок россыпь людей в рабочей потрепанной, торопливо раскладывающих доски и сколачивающих их между собой в достаточно большой – пятнадцать на пятнадцать локтей деревянный постамент. У меня закружилась голова, а пальцы сами собой вжались в локоть идущего рядом Вилора, в ушах зашумело.
– Тая? – служитель развернулся. – Ты что, девочка?
– Ты же обещал, – прошептала я. – Никаких...
– А! – Вилор вдруг рассмеялся и приобнял меня за плечи. – Это совершенно не то, Тая! Это театральные подмостки, помнишь, мы говорили с Асанией – лас Иститор всячески поощряет искусство. Хочешь, останемся и посмотрим? Я думаю, горсти три до начала у нас еще есть...
– Хочу, – неожиданно ответила я. – Посмотрим.
И мы пошли дальше вдоль рядом с различными сладостями и красивой многообразной всячиной – от гребней для волос до конских упряжей.
Руку с моих плеч Вилор не убрал.
***
Перед синим одеянием Вилора люди расступались, одни – с доброжелательной улыбкой, другие – осторожно, отводя глаза. Впрочем, я не особо смотрела на людей. Проходить к самому краю помоста Вилор не стал, отыскав нам удачное местечко с краю, и расталкивать никого не пришлось – рядом со многими зрителями стояли дети – и все было видно.
Мне было интересно посмотреть на представление, несмотря на скептический тон Сани, несмотря ни на что. Толпа собралась внушительная, и от этого по телу вновь побежали тревожные мурашки – каким-то обостренным чутьем я вдруг уловила родство ощущений того, предыдущего раза и этого, казни и развлечения. Но вот прогудел нездешнего вида гонг из позолоченного металла, людской гомон стих, а на деревянные подмостки вскочили на удивление блекло и небогато одетые люди. Первые мгновения я совсем не могла вникнуть в происходящее, голоса казались то слишком тихими, то невнятными,а эмоции чересчур преувеличенными, но спустя примерно горсть втянулась так, что забыла и о своем спутнике, и о празднике, и о себе самой.
Актеров было около восьми, трое из них исполняли главные роли и практически не уходили с импровизированный сцены, иногда быстро и практически незаметно умудряясь поменять какие-то из аксессуаров, а остальные представляли собой второстепенных героев, вереница которых – слуги, учителя, родственники – совершенно сбивала меня с толку. Только к середине действа я поняла, что серые одежды артистов вовсе не говорили о бедности их владельцев – дело было в том, что на темном одноцветном фоне ярче смотрелись мелкие детали.
История повествовала о молодой девушке из бедной и жестокой семьи, которую по случаю взяли служанкой в знатный дом, прислуживать молодой богатой наследнице. Спустя какое-то время девочки подружились, и работница стала получать подарки от своей обеспеченной приятельницы. Каждая из актрис по-своему была весьма хороша собой, тоненькая светловолосая наследница и яркая брюнетка-служанка, с такой точеной и в то же время пышной фигурой, что обмолвка Вилора про скандалы стала казаться совершенно понятной.
Спустя некоторое время в доме появился жених – привлекательный и рослый молодой человек, гримаса самолюбования на лице котором на миг невероятно напомнила мне Теддера Гойба, прежнего Теддера, отчего сердце болезненно сжалось. А потом еще раз и еще раз – уже не из-за собственных воспоминаний, а потому, что красавец, явно симпатизировавший светловолосой невесте, очевидно приглянулся обеим девушкам. Однако ни богатая и крайне наивная златовласка, ни ее будущий муж не замечали заведомо обреченных чувств бедной служанки. А чувства тем временем разгоралиь, принося их обладательнице немалые страдания, в результате чего бедная девушка возненавидила как свою былую подругу, так и ее законного возлюбленного. Не в силах справится с обуревавшими ее страстями темноволосая красавица отправилась к жуткой ведьме, которая жила на окраине ее родной деревни.
Собственно, я уже понимала, как закончится представление, одобренное самим Герихом Иститором. И от этого понимания внутри растекался влажный липкий холод, даже горячая крепкая рука Вилора, сжимающая меня, не могла отогреть.
Брюнетка пошла за помощью и советом, но ей нечем было заплатить старой ведьме. Ее жалование было достаточно скудным, хотя в доме подруги-хозяйки ей не было отказа ни во вкусной еде, ни в красивых нарядах. И тогда ведьма предложила страдающей от зависти и ревности девушке сделку – кровь, которой старуха собиралась кормить прислуживающих ей демонов, за месть и любовь. И она, поколебавшись, согласилась.
Герой, изображавший демона, очевидно, был не в ударе, и порождение тьмы в его исполнении получилось не очень-то убедительное – черная, развевающаяся во все стороны ткань и громкие завывания могли скорее рассмешить, нежели напугать (хотя кто-то из детей моментально уткнулся в материнские юбки). Но вот брюнетка играла более чем вдохновенно – ее сомнения, ее страхи – и сменяющая их отчаянная ярость пробирали меня до костей. Позволив чудовищу напиться собственной крови, она приказала безжалостно убить свою бывшую подругу-хозяйку и сделать так, чтобы сердце украденного жениха воспылало к ней непреодолимой страстью. Однако в момент внезапной смерти невесты, настигшей ее как раз во время обряда бракосочетания, жених впал в такое отчаяние, что моментально воткнул кинжал себе в грудь (из толпы благоговейно внимавших зрителей послышались вскрикивания и сдавленные рыдания). Проводивший обряд служитель заподозрил неладное и стал выяснять все обстоятельства произошедшего...
Последние две трети горсти представления я провела с закрытыми глазами. Если бы была возможность, закрыла бы еще и уши, и нос... Имитируя обряд сожжения потерявшей разум от злости и ненависти девушки актеры соорудили небольшую, но очень правдоподобную глиняную куклу. Я взглянула, как оплывают в пламени костерка ее лицо и ручки, как красавица-хозяйка и ее жених бредут по голубой материи, символизирующей небо, чьей частью они стали, и снова крепко зажмурила уставшие от непрерывывного смотрения глаза.
Публика бурно и громко благодарила притомившихся актеров, бросая на сцену цветы и монеты. Очевидно, уже знакомые с подобными развлечениями горожане испытывали явное удовольствие от театрального представления, но я...я чувствовала лишь опустошение и усталость. И даже спустя пару горстей прогулок с Вилором по нарядным улицам, покупки сладостей братьям, вкусного ужина в городском трактире, на котором почти силой настоял мой спутник, я все еще не могла в полной мере отойти от действия и непонятных, спутанных чувств, вызванных им.
– Тая, ты не против, если я зайду кое-куда на четверть горсти? Мне нужно кое-что забрать, все-таки в городе я бываю нечасто...
– Конечно, делай все, что нужно, я подожду, – кивнула я. Вообще-то я была не против остаться одной и на более долгий срок, привести в порядок всполошенное сознание, в любом случае, веселиться мне уже не хотелось. До заранее обговоренной встречи с Саней оставалось примерно двенадцать горстей, и мы с Вилором направились вниз по одной из улиц, названия которой я не знала, да и не стремилась узнать.
***
Довольно скоро мы вышли к богатому и внушительному особняку из благородного белого камня. Дом Саниной подруги уступал ему раза в два. Аккуратный сад, окружавший его, выглядел ухоженным даже сейчас, в морозь, высокий забор с каменными колоннами и тонкой металлической резьбой – скорее для красоты, нежели для защиты. Вилор спокойно подошел к воротам, нажал на какой-то невидимый моему глазу рычажок – и ворота открылись, неторопливо и без какого бы то ни было скрипа и шума. Мне было неудобно глазеть по сторонам, и я опустила взгляд на чистую дорожку, ведущую к дому, щедро посыпанную мелким белым гравием.
Краем глаза я углядела стоящую скамейку и решительно направилась к ней.
– Я подожду тебя здесь, если можно.
– Если ты не против... – Вилор откровенно смутился и заколебался. Вероятно, не хотел объяснять родне, кто эта бедно одетая девушка, пришедшая с ним без сопровождения. А и правда, кто?
– Конечно, не торопись. У тебя очень красивый дом.
– Это не мой дом, а моих... родственников. Я быстро.
Вилор скрылся за двустворчатыми дверями, а я, наконец-то, решилась осмотреть дом, правда, так и не вставая с места. Здесь несомненно жили обеспеченные и образованные люди, обладавшие хорошим вкусом и большим достатком. Странно, что Вилор, имея такую родню, служит в глухой деревне...
Прошло действительно совсем немного времени, может быть, полгорсти, створки дверей распахнулись, и Вилор торопливо сбежал со ступенек.
– Пойдем!
Я поднялась, украдкой отряхивая и расправляя юбку, сделала было шаг навстречу – и вдруг в дверном проеме появилась еще одна фигура. Темно-синее одеяние я увидела раньше, чем лицо его обладателя.
Глава 17.
Узкое умное лицо, цепкий, холодный взгляд тёмных глаз, аккуратная чёрная борода, седые короткие волосы... привлекательное, запоминающееся лицо. Лицо из моих кошмаров.
Гериху Иститору могло быть около шестидесяти, но с такой же вероятностью и лет на десять больше – или меньше. Кожа достаточно гладкая, почти без морщин, и по лестнице он сбежал так же легко, как и Вилор, но руку, протянутую во властном, коротком жесте, в изобилии покрывали темные старческие пятна. Его голос, хриплый, негромкий, но глубокий, полный внутренней силы, проникал, казалось, под ребра и ухватывал сердце, уверенно, как опытный мясник.
– Вилор, я не договорил.
– Прошу прощения, Герих. Я не один. Моя спутница торопится...
– Доброго вечернего неба, лас, – бормочу я, комкая в руках платье.
Увидеть Инквизитора сейчас, здесь, так близко, буквально на расстоянии четырех локтей, было выше моих сил. Хотелось отвести взгляд, сбежать, выскочить за ворота и нестись, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Впрочем, вероятно, сейчас он – один или с Вилором – вернется в дом, и тогда я смогу уйти, вот только найду ли я Саню в хитросплетении улиц, площадей и переулков...
Инквизитор делает шаг, еще больше сокращая расстояние между нами, словно потеряв какой-либо интерес к молодому служителю, а через мгновение его цепкая узкая рука ухватывает меня за подбородок, вынуждая приподнять лицо. Я сжимаю зубы и смотрю в глаза своему страху.
"Совершенно обычный человек, совершенно, совершенно обычный"
– Вы так торопитесь, юная ласса? – его улыбка расцвечивает лицо, совершенно так же, как и у Вилора, но глаза остаются внимательными и при этом непронициаемыми. – А я вот с удовольствием пообщался бы с человеком, ради которого мой дорогой племянник первый раз в жизни отказался от небольшого ужина в узком семейном кругу. Не откажите ли в небольшой малости присоединиться к нам?
– Тая, это не обязательно... – начинает Вилор, в нем чувствуется раздражение и легкая, словно едва заметная тревога – не основное блюдо, но приправа, меняющая вкус всего. Я колеблюсь недолго. Может быть, очень скоро мне придется пожалеть об этом решении, но, живя в деревне, постоянно имея дело со звериным народцем и неоднократно сопровождая отца на охоте, я усвоила простую истину: догоняют того, кто убегает.
– Конечно, лас. Мои дела подождут. Сочту за честь быть Вашей гостьей.
***
Внутри дом точно такой же, как и снаружи – благородный, простой и богатый. Сдержанные цвета: серый, синий, белый. Я никогда не была в таких больших домах, не видела каменных столов, никогда вообще не сидела за подобным столом – просто огромным, накрытым белой хлопковой вышитой скатертью, уставленным такой необыкновенно тонкой и хрупкой даже на вид посудой. Еда выглядела необыкновенно... красивой. Именно это слово пришло мне на ум – овощи разложены ломтик к ломтику, мясо и хлеб нарезаны тонкими овалами, словно это не еда, а натюрморт. Я не знала, как правильно это есть, как правильно взять в руки то, чем это можно есть, но еще с детства крепко уяснила, что молчать, смотреть и слушать – лучший путь в любой непонятной ситуации. Не есть же я сюда пришла, да мне кусок в горло не полезет!
Так что я ограничилась чашкой – они были совершенно одинаковые, одноцветные, безликие. Хотелось спрятаться, стать невидимой, незаметной – столько лет у меня прекрасно это получалось, но Инквизитор следил за мной, пристально, внимательно, предельно вежливо – и в то же время неотступно.
– Как Вас зовут?
– Вестая, лас.
– Отчего же вы ничего не едите?
– На площади продавалось столько вкусных вещей, лас, – я говорю робко и простодушно, я ведь такой и должна быть – скромная, простодушная, деревенская девчонка, оробевшая от непривычной обстановки. – Я не удержалась, так что боюсь, в меня не влезет теперь ни кусочка. Но у вас очень вкусный напиток, так согревает.
– Это ягодный отвар, ласса. Так почему же мой племянник решил нести за вас ответственность?
Неожиданно. Я спотыкаюсь на полуслове. И краем глаза выхватываю лицо Вилора. Он как раз очень ловко обращается к вилками, ложками и ножами, но я замечаю, как напрягается жилка на его шее. Вилору не нравится наш разговор. Что именно? Почему?
Я не знаю, но должна отвечать.
– Мне кажется, лас Виталит такой человек, который несет ответственность за каждого, попадающего в поле его зрения.
Служитель хмыкает.
– Где ты нашёл такую девочку, Вилор?
– Вестая живёт в деревне, где я сейчас служу.
– Или ты служишь в деревне, где она сейчас живёт... всего лишь другой порядок слов, а какая разница, а? Попробуйте вот это мясо, ласса. Уверяю, что ничего подобного вы никогда не пробовали. Как вам праздник?
Я отвечаю, точно иду по незнакомому болоту – неловкий шаг в сторону и упадёшь, по горло провалишься в едкую жижу. Он видит меня в первый раз в жизни, а ведёт себя так, словно... словно уже подозревает в чем-то. Где я родилась, какая у меня семья, чем планирую заниматься, что думают и говорят в деревне о служении Вилора. Вопросы перемежаются с предложениями обязательно попробовать "вон то изумительное блюдо" или небрежными замечаниями о погоде. Лас Иститор словно бы весел и смотрит прямо, но мне, пожалуй, было бы легче, окажись он мрачным зловещим старцем.
– Так лас Виталит ваш племянник? – я не могу уже выносить этих раздавливающих слов.
– О да, единственный сын моей дорогой сестры, – я вижу, как дёргается Вилор, как застывает его лицо, но не понимаю причину этого недовольства. – Как вы, должно быть, знаете, своих детей по правилам нашей веры я завести не могу, поэтому он для меня как сын.
– И поэтому лас продолжил ваше дело? – как бы я не растягивала напиток в кружке, он закончился, и чашку пришлось поставить на стол, открывая лицо. Почему же Вилор молчит и не вмешивается в этот разговор, больше напоминающий допрос. – Трудно не проникнуться идеалами и идеями веры, если они окружают тебя с самого рождения...
– Любой мыслящий и заботящийся о человеческом благе рано или поздно приходит в нашу веру, ласса. Любой.
Я с трудом унимаю жаркую волну, поднимающуюся внутри, а ладони начинают зудеть.
Нет, нет, только не сейчас, не здесь. Я опускаю руки на колени, упираю в бедра, вжимаюсь в плотную ткань, на лице само смирение и доброжелательность, но внутри меня бушует огонь, требующий выхода.
– Сколько людей было сожжено с заботой об их благополучии, лас Иститор?
– Вестая... – перебивает доселе молчавший Вилор, но Инвкизитор с улыбкой качает головой и жестом – коротким, четким – требует молчания, не сводя с меня взгляда. Так может художник смотреть на картину.
– Пятьдесят три за прошедший год, – он почти шепчет, неотрывно глядя мне в глаза. – Тьма сильна, девочка, тьма близко, кто же сможет ее остановить, если служители неба опустят руки?
– Но... – я теряюсь от его непоколебимой уверенности в собственной правоте. – Выходит, если человек совершает злодеяния просто... от того, что он – плохой человек, его ждет судьба гораздо более щадящая, чем если он совершает их из-за... демонов, которые принудили его, которых, возможно и вовсе... нет?
– О, они есть, ласса, – служитель откидывается на спинку стула и делает глоток из кружки. – Не хотел бы пугать такую милую, юную девушку, но тьма находит все больше лазеек в человеческих душах, с каждым годом, с каждым днем. Принудить с сотрудничеству с ней невозможно, иначе наш мир давно бы исчез, превратившись в кормушку омерзительных потусторонних тварей. И если человек оступается сам по себе, он – заблудшая овца, которую можно вернуть в стадо, но если он открывается тьме, то становится оружием, невообразимо опасным и сильным оружием силы, о которой знают лишь единицы.
– Вы?
– Я не всеведущ, но я делаю, что могу.
– Борясь с людьми, а не с тьмой?
– Борясь во имя людей и светлого неба. Пятьдесят три жертвы во имя мира целого государства, ласса. Целого мира...
Внезапно лас Инститор улыбается совершенно другой, расслабленной и немного ленивой улыбкой:
– Как странно, до сих пор я ни разу не обсуждал ничего подобного с женщиной. Я буду рад еще поговорить с вами, милая девочка. Надеюсь, это не последняя наша встреча? Впрочем, я думаю, вы со мной согласитесь, что Вилору не стоит надолго задерживаться в вашем чудесном местечке, его, гм, энергия и способности могли бы пригодится в более многолюдном городе, например, соседнем Лардоне, где население сравнимо с Гритаком... Могу ли я надеятся, что вы переубедите его, ласса?
– Наше общение со служителем неба не имеет ничего общего с подобными разговорами, лас. Обычно это мы, жители, обращаемся за советом, помощью и подсказкой, а в ответ приносим хлеб, молоко, мясо... но не советы.
– Хлеб, молоко, сопровождение на городские праздники, как это мило, ласса... Знаете, он так категорично настоивал на своем назначении именно к вам, что я не знаю, что и думать, списал на юношеское упрямство, молодые люди могут иногда слишком романтизировать свое стремление служить людям... Вы замужем, ласса?
– Моя свадьба была расторгнута пару седьмиц назад из-за тяжелой болезни жениха, лас.
– Сочувствую, сочувствую, но на все воля неба. В любом случае вы всегда будете желанной гостьей в моей доме, не забывайте об этом!
Прием был окончен, и я поднялась вслед за Вилором.
Мне не терпелось покинуть этот дом, слишком большой, богатый, слишком пустой – непохоже, чтобы там жил кто-то, кроме самого Инквизитора и, возможно, нескольких слуг. Одна из них – молчаливая пожилая женщина с очень серьезным и даже немного торжественным лицом – начала убирать со стола посуду и еду, к которой почти что никто не притронулся.
Мы уже спустились с крыльца, как лас Иститор снова возник на пороге.
– Я надеюсь, ты все же примешь верное решение, Вилор. Довольно коров и древних празднеств, тебя могут ждать великие дела.
– Я уже всё сказал, – Вилор отвечает, стоя спиной к дому, его голос абсолютно ровный, безэмоциональный, никакой – и я чувствую, насколько он напряжен.
– Ни один разговор не может быть закончен, пока не дан единственно верный ответ. Ласса!
Я все же оборачиваюсь и бросаю взгляд на инквизитора. Внезапно я вижу пожилого человека, очень одинокого и уставшего, и седина в его волосах отсвечивает не благородной белизной, а болезненной желтоватой серостью, и на мгновение мое сердце сжимается не от страха и отвращения – от жалости.
– Ласса, я сказал, что всегда буду рад вам, но лучше бы вам какое-то время воздержаться от поездок в Гритак.
– Отчего же, лас?
– Несмотря на праздник, сейчас не самое спокойное время. Многие люди... болеют.
– О чем ты? – Вилор не выдерживает и удивленно, настороженно смотрит на дядю.
– Участились случаи заболеваний хладным мором, – служитель пожимает плечами. – Обычное дело для хладеня и морозя, но в этом году число заболевших явно превышает то, что было в прошлые годы и... не будем забивать прелестную головку твоей спутницы. В Гритаке много людей, много приезжих, сложно уследить за всеми. Надеюсь, зараза обойдет ваш светлый и прекрасный уголок. А мы должны лишь дождаться тепла и уповать на небо, – он снова улыбается. – До встречи, ласса.
