Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 9.
– Я никогда не дам тебя в обиду, милая.
– Но ведь ты обретаешь силу только по ночам? Только, если нет луны? – наверное, я сошла с ума, раз вот так запросто разговариваю с тварью. Задаю вопросы. Делюсь своими мыслями. А тварь отвечает мне. Как будто это в порядке вещей – беседовать, как я могу беседовать с родителями, хотя нет, не с ними – как я могу говорить с братьями или сестрой. На равных.
– Не только ночью, – голос твари словно исходит не из его рта, а раздается внутри меня. – Свет дневного и ночного светил мне неприятен, но если будет очень нужно, я приду к тебе. Если захочешь, позови меня, и я приду.
– Ты можешь столь... многое, управлять людьми, животными, даже погодой, даже возвращать жизнь, – слова опять даются с трудом, такое странное чувство, словно внутри живота что-то завязывается в крепкий узел. – Столь сильное могущественное существо. Зачем тебе я?
– У любой силы есть оборотная сторона, – в голос снова возвращается животный шелест, шуршание, будто по земле волокут тяжелый мешок. – Любое могущество на поверку оказывается слабостью. Не всё так просто, человечек Вестая Антария... Не всё так просто.
Голос твари всегда вводит меня в подобие сна наяву, лишает воли и власти над собственным телом. Я смотрю на неподвижное лицо с правильными чертами, чётко выписанное самыми чистыми красками, почти зачарованно – если не вслушиваться в этот змеиный хрип, если не знать... можно поверить, что рядом со мной прекраснейший из смертных, не иначе, как наследник королевского рода. Только эта иллюзия держится недолго. Зеленые радужки глаз темнеют, расплываются в голубоватых белках чернильными кляксами. Тварь наклоняется ко мне и проводит мягкими губами по шее – неуместно-чувственный жест, отчего вдруг кровь приливает к щекам. Кровь. Ей – ему – нужна только моя кровь.
Это не больно, но так же страшно, как и тогда, в первый раз, в далеком детстве. Животный инстинктивный страх заставляет меня отшатнутся, пусть на сотую часть локтя, но тварь улавливает это движение и обхватывает меня руками, пальцы скользят по предплечьям. Со стороны... со стороны, вероятно, могло бы показаться, что он – оно – ласкает меня. А он и ласкает – поглаживает, прикасается, сжимает, словно заглаживая причиненную боль. Этого не должно было быть. И пусть прикосновения твари нельзя счесть поцелуем или объятиями в человеческом смысле, но все же мне отчего-то безумно стыдно, словно я уже отдала ей то, что должно было принадлежать только любимому, только мужу. Первый румянец на щеках, первую пролитую кровь, первое жгучее тянущее внизу живота неясное потаенное желание.
***
– Почему ты меня боишься? – тьма – уже в своем истинном облике – сворачивается у меня на коленях пушистым клубом, чисто кошка. Я сижу почти на земле, на деревянной доске, бесстыдно вытянув вперед ноги, опустошенная, потерянная, уставшая.
– Ты... – говорю, почти не задумываясь, глухо, равнодушно. – Ты совсем другой. Чужой. Пьешь кровь. Маг.
– Разве комары не пьют кровь? – этот всхрип может сойти за смешок. – Разве люди не владеют магией?
– Кто-то владеет. Я нет. Моя семья нет.
– Но ты тоже... Можешь.
Тихо смеюсь.
– Всё не так просто, Шей. Чтобы овладеть магией, должна быть искра. Просто с искрой тоже нельзя магичить, надо ехать в город, получать специальный патент у верховного... – спотыкаюсь. Хочу сказать "служителя", но отчего-то произношу то самое слово, странное и пугающее, которое произносил старый Томас. – У верховного инквизитора. Потом нужно учиться долго.
– Ты хотела бы иметь в себе магию? – успокаивающе, усыпляюще шелестит голос твари. – Хотела бы?
– Наверное, – неожиданно для себя говорю я. – Но у меня искры-то нет.
– Зато у тебя есть я, светлячок.
Тьма мигом раздается, словно разбухает грозовая туча, охватывает со спины, сжимает ладони, и меня тут же передергивает от отвращения – линии на них наливаются чернотой, свиваются кольцами, как тогда, во сне...как тогда в городе, перед обмороком. Только сейчас это реально, словно черви ползут под кожей, переплетаются с жилами, скользят. Я вскакиваю, вырываюсь и трясу руками, стремясь стряхнуть их – и тьма разбрызгивается вокруг. Не тьма твари. Моя собственная тьма. Идущая из меня.
– Зачем мне это? – мой голос страшный хриплый и низкий. – Убери это из меня! Убери!
– Теперь это твоё, – шелестит тьма, пьющая мою кровь, обнимающая так сладко, так крепко. – Это было желание, теперь тьма станет твоей. Будь осторожна с собственной силой, светлячок.
***
Мать расчесывает мне волосы, медленно, неторопливо, уже горсти две, не меньше. Проводит деревянным гребнем по голове, словно я маленький ребенок. Эти немудреные действия вызывают во мне противоречивые, выбивающие из колеи чувства – и неловкость, и горечь, странный умиротворяющий покой. Давненько мы так не сидели... вдвоем, в тишине пустого дома. Телар в школе, Севера забрал с собой отец.
Мать никогда не баловала излишним вниманием тихую младшую дочку – всегда на первом плане была непоседливая проказливая Саня, потом родились младшие братья... сейчас эта простая ласка заставляла сердце сжиматься от застоявшейся непривычной нежности и печали. Сможем ли мы когда-нибудь еще побыть вот так, вместе? Замужняя женщина покидает родной дом, уходит в дом мужа. На свадебном обряде перед входом в новое обиталище ее накрывают с головой плотным покрывалом, чтобы она забыла обратную дорогу. Укутанную плотной белой тканью Саню муж перенёс через порог на руках...
Волосок к волоску заплетает мать две тугие толстые косы цвета жжёного сахара, чернит ресницы – по-простому, сажей. Хочет и губы подкрасить красным ягодный соком, но я отрицательно мотаю головой, и мать не настаивает. Саня иногда покупала настоящую косметику в городе, а мать и сама не пользовалась, и мне не брала. Да я и не просила.
Платье цвета топлёного молока вышито однотонными нитками того же оттенка. Я не вижу собственное лицо, но,судя по тому, насколько холодные ладони и ступни, кожа у меня совсем бледная.
Обряд получения благословения у неба кажется бессмысленным и глупым. К брачному ритуалу он отношения не имеет и формальных обязательств на нас с Теддером не налагает, просто дань старой традиции. Может быть, когда-то небо было более отзывчивым к бедам и заботам своих бескрылых детей? Не сомневаюсь, что оно слышит и видит все происходящее, только почему-то никогда не отвечает на человеческие мольбы. Один незначительный дождь загасил бы тот самый костёр на площади, но – нет...
Благословит ли небо наш союз с Теддером или проклянет – мы ничего не узнаем об этом.
К моему облегчению, жениха у ворот нашего дома нет, мы с матерью идём к домику служителя вдвоём, молча. Теддер ходит, заложив руки за спину, перед воротами служительского жилища. Я настолько не хочу его видеть, что начинаю пристально разглядывать все вокруг. Перед покосившимся забором убраны ещё несколько дней назад беззаботно валявшиеся кучи сухой травы и листвы, а сам забор радует глаз свежей синей краской. Похоже, новый служитель даром времени не терял, активно обустраивается на новом месте.
Теддер широко и с каким-то облегчением улыбается мне, словно боялся, что невеста и вовсе не придёт.
– Светлое утро, Веста! – никто и никогда не звал меня так, но поправлять Гойба я не спешила. Какая разница, так или иначе, имя ничего не изменит.
Мы подошли к воротам, ещё одно обновление – всегда распахнутые при старом Томасе, ворота были закрыты на задержку, а справа от входа висел внушительный на вид металлический колокол, длиной в пару моих ладоней. Мы с Теддером несколько мгновений смотрим на наше отражение, объединенное на блестящей металлической поверхности, – единственное, что действительно объединяет нас. Рука жениха потянулась и качнула тяжелую безделицу, раздался гулкий утробный звук, дверь домика приоткрылась, а я ощутила, как сердце ударилось о диафрагму и отскочило к горлу, дыхание перехватило. Еще до того, как на пороге показался новый деревенский служитель, я уже знала, уже чувствовала, что в традиционном одеянии – плотном синем плаще до пят, со сдержанной улыбкой и бесконечным терпением в серых глазах к нам выйдет лас Вилор, мой случайный спаситель, творец бережно хранимой глиняной чаши, последователь инквизитора, отправляющего на костер женщин, подозреваемых в связи с тьмой.
Моя первая и единственная любовь.
...Вспомнил ли лас Вилор потерявшую сознание девушку, которой не так уж давно подарил орехового цвета чашку, осталось неизвестным. В его спокойном и бесстрастном лице не шевельнулось ничего, ни единого мускула. Он учтиво кивнул нам – всем вместе и никому в отдельности, сделал приглашающий жест рукой и провел в дом. Я не чувствовала под собой ног и не помнила, как прошла двор, абсолютно пустой и чистый – помнится, при служителе Томасе там в изобилии были раскиданы деревянные поленца, какой-то садовый инвентарь, прочая разнородная ерунда. Нутро дома также преобразилось – он выглядел нежилым, а воздух, всегда спертый и словно бы старый, помолодел, посвежел, изрядно поднабравшись колкой искристой прохлады. Пусто и чисто, вдоль стен стоят деревянные скамьи, и мать чуть ли не силой усаживает меня. Она о чем-то говорит с Вилором, тихо, улыбаясь чуть заискивающе и слишком уж ласково, а тот молча слушает, и его лицо ничем не дает понять отношения к происходящему. Теддер жмется в углу и на меня не смотрит.
Словно во сне, я встаю, повинуясь жесту Вилора, и снова выхожу во двор, подставляя лицо небу – небо хмурится серыми тучами, оттенка вилоровых глаз. Он стоит перед нами, непоколебимый, как скала, а вокруг бушует ветер и хаос моих разодранных чувств. Вилор что-то говорит, но я будто не слышу, глядя только, как шевелятся губы мужчины – правильной формы, узкие, крепкие на вид. Вилор и Теддер... Я не хочу их сравнивать, но как не сравнить, если они вот так стоят передо мной? Оба примерно одного роста, высокие, Теддер даже чуть выше. Рядом с Вилором он кажется долговязым нескладным подростком, неловким и тощим. Вилор старше, шире в плечах, сильнее и словно бы тверже. Лицо Теддера для меня, словно набросок карандашом – так, слишком детальное изображение второстепенного героя, тут прыщик, тут волосок, тут бегающий взгляд и неуместная ухмылка. А в лицо Вилора я просто могу смотреть бесконечно, как в небо.
Детали и подробности обряда запоминаются мне с трудом – слова, которые механически повторяю, не понимая их смысла, пролитая на ладони ледяная вода из глиняного кувшина, внезапно попавший в глаза солнечный луч. Наконец, Вилор берет меня за руку, чтобы вложить в руку Теддера, на какой-то миг я сдавливаю его крепкую ладонь своими пальцами, и наши взгляды встречаются. Только серые глаза служителя столь же безответны, как и небо, которому он служит.
Глава 10.
Отношение ко мне поменялось у всей деревни. После двенадцатилетнего молчания отвечать на приветственные кивки, пожелания, тёплые, а по сути ничего не значащие фразы оказалось трудным, я неловко улыбалась, кивала, мечтая испариться на месте. Все же отношение людей к человеку отнюдь не основано в первую очередь на его поступках, главное – кто он есть или кем кажется.
Но сегодня, столкнувшись у колодца с двумя без умолку болтавшими девицами, я изменила первоначальному плану тихо ускользнуть. Потому что бойкая рыжеволосая Альта и невысокая пухленькая Лекана говорили о Вилоре.
За последнюю седьмицу я видела его не менее семи раз, но ни разу не удостоилась от него ни единого личного слова,кроме традиционного приветствия. После нашего разговора по душам в городе, ощущать его отстраненность и холодность было так ...больно.
Вилор развил активную деятельность в деревне. Познакомился со всеми жителями, учтиво, безукоризненно вежливо,чётко выдерживая дистанцию и не опускаясь до панибратства, разузнал о нуждах и проблемах, пригласил к себе – в первый, третий и пятый день седьмицы для бесед один на один, в шестой день для собрания всех жителей, кто может, вместе. Поприсутствовал на похоронах, достойно проводив в вечный небесный путь отжившего свое ласа Плитерса. Оказался мастером на все руки и, помимо спорого ремонта доставшейся развалюхи, поставил на ближайшем пустыре квадратную деревянную коробку, стороной локтей в пять, наполнил ее чистым речным песком, набросал деревянных гладко ошкуренных маленьких лопаток и глиняных плошек, так что теперь там с утра до вечера возилась разновозрастная деревенская малышня. Помимо прочих дел, новый служитель посетил школу – и остался весьма доволен, об этом с энтузиазмом поведал совершенно очарованный им Телар. Навестил деревенского целителя – и остался весьма недоволен, об этом поведала столкнувшаяся с Вилором Саня.
– Да и чему быть довольным, если ласу Гренору самому уже никакой целитель не поможет. Какие там лечебные травы, какая целительская магия, он слепой на один глаз и глухой на оба уха, да и к огненной воде без меры склонен. А про знахарку Таму говорить я ему не стала, что она нас всех тут лечит, а то мало ли... у неё же патента нет, а лас Вилор какой-никакой, а все же служебное лицо, мало ли... – Саня ловко пеленала притихшую Таниту. Белокурая племянница смотрела на меня неожиданно сосредоточенно, светлыми саниными глазами.
– Ну, какое совпадение, Таська, что мы с ним тогда в городе встретились! – радовалась сестра. – Правда,тогда на нем облачения целителя не было, да я сразу поняла... Как же нам повезло, такой хороший человек!
– Хороший, – согласно шепнула я, отчего-то потеряв голос. У нас говорят: раз – случай, два – игра случая, а три – судьба. Судьба ли столкивала нас или заигравшийся случай, но ничего поделать с собой я уже не могла.
Альта и Лекана, ещё в теплень этого года совершенно не замечавшие моего существования, приветливо машут благословленной небом невесте Теддера Гойба.
– Доброго неба, гхм, Вестая!
Они вдвоём создают столько шума, словно стая крикливых чернокрылых вороков, что-то рассказывая, о чем-то расспрашивая и в то же время не давая мне вставить и слова. До того момента, пока Лекана не произносит:
– Ох, ты же ходила к служителю Виталиту, Вестая! Была у него дома, да?
– За благословлением?! Была же, была?! – Альта даже подпрыгивает от возбуждения.
– Была, – неловко говорю я, – И в доме была тоже.
– И как там? Как?! Что?!
– Пусто, – я действительно не могу подобрать слова, хороша будущая учительница! – Пусто, чисто...лас тогда только приехал.
– О-ох, – нараспев произносит Альта. – Как бы и мне придумать повод заглянуть в гости!
Девушки дружно хихикают.
– Зачем?
– Ну, он такой хорошенький! Ладный, сильный, – голос у Альты мурлыкающий, чуть картавый, как у кошки на исходе светеня. – Наш лас Вилор. Знать бы, свободен ли... Не попытать ли мне счастья?
– Пытай, пытай, – хмыкает подошедшая со спины Лестара, замужняя, какая-то взрослая и солидная на вид, но по возрасту едва ли на тройку десятков седьмиц старше нас троих. – Да только дело это абсолютно зряшное.
– Почему? – Лекана поджимает пухлые губы, обиженно, как маленький капризный ребенок. Альта настороженно вытягивает шею, и я тоже, к стыду своему, замираю на месте.
– Да потому, что он служитель, а еще и, говорят, не простой, в Академии учился и с самим верховным чуть ли не дружбу водит, – снисходительно поясняет Лестара. – Им запрещено семью заводить. Порядки у них такие.
– Пра-авда? – почти хором огорченно тянут мои собеседницы, от их наивного непрекрытого разочарования мне почти смешно. – Да как же та-ак?!
– А вот так, – Лестара завертела тугой деревянной колодезной ручкой. – Думаете, просто так наш лас Томас никого себе не завел? Нельзя им, указ вроде даже есть такой, мол, семья от службы отвлекает и от призвания. И не только семью заводить нельзя, но и просто, – девушка понижает голос. – Какие-то отношения с женщинами иметь или даже побуждения к таковым – всё запрещено. Так что даже и не мечтайте.
"Такие не женятся" – вспомнились мне слова сестры.
Глава 11.
Однажды Шей спросил меня, чем я занимаюсь, как проходит мой день. Мне стало почти смешно – какая ему разница, да и как же почти обещанное всемогущество? Не предполагает ли оно и всеведения?
– Могу узнать и сам, – подтвердила сытая, тяжело осевшая на коленях тьма. – Но хочу, чтобы ты рассказала.
Зачем? Впрочем, какая мне разница. И хотя договор не предполагал бестолковой болтовни "по душам" – забавное выражение с учётом того, что души у кого-то и вовсе нет, иногда я могла поддержать разговор. Хотя бы потому, что больше говорить было не с кем. Я рассказываю твари о том, что обычно встаю на рассвете. Если мать ещё не занималась завтраком, готовлю еду для всей семьи, проверяю, чтобы братья поели, а Телар ушёл вовремя в школу. Дальше дел все больше и больше, кормлю и навожу порядок у скотины и птиц (в нашем хозяйстве две коровы и козы, а так же индюшки и куры), готовлю обед, в тёплые урожайные месяцы занимаюсь огородом, мою дом, шью и чиню одежду, хожу стирать на реку, помогаю Телару с уроками, играю с Севером, если отец не берет его с собой, ношу воду из колодца... Отец нас с Саней и на рыбалку брал, и на охоту. Правда, я редко ходила, не могу я на это смотреть, слабая.
– Ты работаешь, как слуга или рабыня, – тьма скалится алыми всполохами, злится. – Почему так?
– У нас нет рабов, а слуги есть только у самых богатых горожан, – я пожимаю плечами. – Все так работают, все так живут– моя мать и отец, сестра, соседи. Это наша жизнь. Есть люди, которые не содержат сами огород и скотину: учителя, целитель и знахарка, служители неба. Мы приносим им еду и все необходимое в благодарность за службу. Так принято.
– Тяжело тебе, светлячок? – спрашивает тьма, тихо, словно ветер шуршит в ушах. – Почему ты никогда не попросишь помощи? Я могу помочь, только ты попроси.
– Это тяжело, но не трудно.
– Как так?
– Мои обязанности – это моя жизнь, мои дела, дела моей семьи, – я задумываюсь и замолкаю на полуслове. Еще в раннем детстве я поклялась ничего не просить для себя. Хотела бы я жить иначе? Да, быть свободной от договора с тьмой, быть свободной от участи стать женой Теддера Гойба. А работа... какая в ней печаль? Устают ноги от ходьбы, устают и мёрзнут руки от теста, речной воды, возни в земле и прочего, но это привычная, естественная, угодная небу усталость.
Сможет ли тьма понять меня? Да и зачем мне нужно это ее понимание?
– Если отказываешься принять мою помощь, попробуй помочь себе сама, – тварь словно просит меня. – Ты же знаешь, что моя сила живёт и в тебе теперь. И только ты ей хозяйка.
***
Снова, как и несколько седьмиц назад, мать вручает мне мешок с хлебом и отправляет в дом служителя.
– Вот ещё мешок с грязным, прополощи на реке, там от служителя сто локтей идти, всего ничего.
Я безумно хочу отказаться – не от стирки, от похода к служителю – но у нас, у меня так не принято. И я беру все и иду, как на казнь.
У ворот пару раз вдыхаю и выдыхаю, провожу пальцем по холодному металлическому боку колокола. Может, мне повезет, и Вилора нет на месте? Он же постоянно где-то ходит и что-то делает, неугомонный... впрочем, лучше побыстрее отдать и пойти. Или оставить пакет на воротах? Нет, нехорошо. Я трясу тяжёлый колокол, прислушиваюсь к непривычному звуку, заглядываю в щель между досок – никого. Разворачиваюсь, чтобы уйти, сбежать – и чуть ли не утыкаюсь лицом в грудь ласа Вилора. Он подошёл так близко, слишком близко.
***
– Благодарю за хлеб, ласса Вестая. Позвольте, я провожу вас, негоже юной девушке таскать такую тяжесть, – Вилор кивает на мешок с бельём.
– Ничего страшного, лас, – я надеюсь, что голос мой не дрожит и звучит так же сдержанно и отстранённо. – Мне недалеко, до речки.
– Я провожу, – никаких возражений он не приемлет, забирает мешок из рук, чуть коснувшись своими горячими пальцами моих замерзших. – Вы торопитесь?
– Н-нет, – ну вот, не хватало только начать заикаться.
– Я знаю короткий путь до реки, а не могли бы вы показать мне дорогу через лес? Люблю, знаете ли, ходить лесом. Надеюсь, эта просьба вас не смутит?
Вилор наконец-то смотрит мне в глаза, и я замираю.
– Я сохранила Вашу чашку, лас, – зачем, зачем, как глупо.
– Рад, что она не разбилась в дороге.
***
В лесу тихо и голо, деревья в хладень и морозь сбрасывают листья, а в светень отращивают вновь.
– Так значит, вы служитель неба, лас? В городе вы ходили без обычного облачения...
– Я не так давно избрал этот путь, – Вилор неизменно спокоен. – В ту нашу встречу облачение ещё не было мне положено.
– Отчего же вы не остались в городе? – грубо, бесцеремонно спрашивать об этом, проклятое любопытство.
– Мог остаться, но я сам попросил. Здесь как раз освободилось место...
Обдумываю его слова. Сзади послышался легкий шорох, я обернулась на звук и увидела лисицу. Зверей в наших лесах немало, охотятся деревенские умеренно, берегут лес.
Сначала мне показалось, что животное очень старое, рыжая шубка была блёклой, словно бы выцветшей до серости, местами плешивой, местами свалявшейся грязноватыми сосульками. Лиса как будто совсем не боялась нас, шла медленно, неуверенно, как по болоту, чуть потряхивая опущенной головой.
Вилор замолчал, уставился на зверя пристально, настороженно, потом громко, звонко хлопнул в ладоши.
Лиса не отпрыгнула, не дернулась, только подняла на нас мутные, бессмысленные глаза. С полуоткрытой морды свисала тонкая нить слюны.
– Жаль, ружья нет.
– Зачем ружье? Какой прок от убийства старой лисы?
– Она не старая, а больная. Пойдёт по лесу, других заразит. Таких отстреливать нужно и сжигать или закапывать.
Отчего-то мне подумалось, что он сейчас говорит совсем не о лисах.
Мы обошли лису по дуге. Я ускорила шаг, обогнала своего спутника.
Служитель неба и девушка, жизнь которой связала с собою тьма, вышли к реке в том самом месте, куда восемь лет назад приходила десятилетняя отчаявшаяся девочка Тая. Изменилось ли что-то к лучшему для неё с тех пор?
Я дошла почти до речной кромки, почувствовала приближение Вилора, но не повернула головы.
– Мокрый котенок вырос в прекрасную девушку, – тихо сказал Вилор.– Самую прекрасную из всех, кого когда-либо видело светлое небо. Жаль, что она уже...
– Когда ты вспомнил?– спросила я. От реки тянуло холодом, но и синий плащ Вилора обдавал им не меньше.
– Сразу, как увидел тебя в толпе во время той казни на площади.
– И ничего не сказал?
– Я не думаю, что твоей сестре нужно было знать, что тогда произошло. Да и... я готовился стать служителем, а ты была в таком ужасе от произошедшего...
– Я и сейчас в ужасе.
– Ты многого не понимаешь, Тая. Демоны дают людям силу и чернят душу. Нет ничего опаснее силы в злых руках. Эти люди выбрали путь тьмы, они совершали злые поступки, а могли сотворить еще больше!
Он говорит со мной, как с ребенком, глупой девчонкой, кинувшейся в речку. Слишком пафосно, напыщенно, словно с подмостков. Не знаю, какую силу давала казненным людям тьма, а лично мне она всегда давала выбор. Почти всегда.
Я закатываю рукава и отхожу на деревянный помост, чуть правее. Вилор смотрит на меня пару мгновений, потом так же подтягивает рукава синего плаща, выбирает рубашку из общей кучи и начинает стирать рядом. Никогда прежде не видела мужчину за этим занятием и невольно не могу сдержать улыбку. Краем глаза я вижу, что Вилор тоже улыбается мне. Внезапно ледяная вода начинает теплеть. Мгновение, другое, третье – она действительно почти теплая.
– Вода потеплела. Какое-то подводное течение? – удивленно спрашивает Вилор.
"Ты хозяйка своей силы", – говорил мне Шей. Что ж, кто-то может пускать эту силу во зло. Что касается меня, я не хочу, чтобы мой служитель сейчас замерз.
