Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Глава 18.
Вилор идёт размеренным шагом до ворот, но, как только мы оказываемся вне поля зрения инквизитора, резко прибавляет скорость. Я еле успеваю за ним, кажется еще немного – и он сорвётся на бег.
– Вилор! – окликаю тихонько, и он останавливается, ждёт меня. Заправляет за ухо выбившийся локон, волосы у меня, наверное, совсем растрепались, а я и не заметила.
– Прости меня, Таюшка.
Я смотрю вопросительно, жду продолжения.
– Я не хотел тебе говорить о своих...родственниках, – хмыкает невесело. – Был уверен, что его нет дома. Знал, как ты к нему относишься...и как он встретит тебя, тоже предполагал.
– А как он меня встретил?
Вилор молчит какое-то время.
– Я думала, ты... уважаешь его. Восхищаешься...
– Уважаю и восхищаюсь, безусловно. Сейчас Герих уже немолод, но совершенно не растерял своей энергии и сил, а когда я был маленьким, был еще более... – мой спутник спотыкается на полуслове.
– Наверное, такая сила... подавляет?
– Еще как, – почти шепотом говорит он. – Еще как...но... все сложно, на самом деле.
Встряхивается, словно пес, выдыхает.
– Нам надо Асанию забрать, время впритык уже, – Вилор нерешительно протягивает мне руку. – Идем?
Я подаю руку, но Вилор внезапно проводит растопыренной рукой по моей голове, запускает пальцы в волосы, словно не в силах сдержать эту украденную на мгновение у неба нежность. И вдруг замирает, но еще больше замираю я: его пальцы натыкаются на узкий тонкий шрам, появившийся двенадцать лет назад, когда мы с тьмой заключили договор.
– Брат в детстве решил волосы мне подстричь, – это не я, не мой голос, я не могу врать так легко и естественно. – Нож на кухне схватил, и вот...
– Что ж целитель не залечил?
– Так ты же нашего целителя видел....
Мы снова спускаемся по незнакомым – или знакомым, но тут же забытым улицам, не быстро и не медленно, молча, и до дома подруги Сани останавливаемся только один раз, чтобы купить Северу и Телару карамельных петушков. Саня пристально оглядывает меня при встрече и, видимо, совершенно удовлетворенная осмотром, приветливо кивает Вилору и прощально машет подруге леденцами, которые забрала у меня из рук.
***
Домой мы вернулись затемно. Странно, я привыкла к физическому труду, к работе, но за целый день в поле не уставала так, как сегодня. Беседа с инквизитором полностью выбила меня из колеи.
Мать тоже выглядела уставшей – маленькая Танита приболела, капризничала целый день, и она почти ничего не успела сделать по дому. Север смирно сидел в углу – значит, уже набезобразничал и получил своё. Я строго свела брови, протянула ему миску с нечищенной картошкой и нож, пусть помогает, не маленький. Может, повезёт, и даже без замужества возьмут учительницей?
– Тая! – окликает мать. – Набери воды из колодца, вон в ту кастрюлю. Я невольно ежусь от холода – снаружи совсем похолодало. Почему-то в городе на улице мне было теплее, чем здесь, может быть, люди согревают пространство, или просто город навсегда оказался связанным для меня с кострами и проникся их жаром? Накидываю полушубок из овчины, который со дна сундука достала мать, сую ноги в растоптанные, грубо сшитые кожаные ботинки – отчего-то вспоминается, как бабушка в далёком детстве учила меня утеплять ботинки соломой и сухой травой. Выхожу из дому, иду к колодцу привычной дорогой, руки делают все сами, все те же действия, которые они выполняли множество раз. Можно возвращаться. Но вдруг что-то заставляет меня поднять голову. Я смотрю на черное небо. Посреди него омерзительным сырым блином, испорченной головкой сыра мерцает полная луна.
***
Жёлтое блюдце давит на затылок и одновременно словно сминает виски. Я застываю, придавленная к земле, миска с водой выпадывает из ослабевших рук и катится по земле – я знаю об этом, но ничего не слышу, нос и уши будто набили ватой. Точно кукла, сгибаюсь, поднимаю миску, заново набираю воду и бреду к дому.
– Тая, ты чего так долго? – голос матери доносится, будто издалека.
– Голова закружилась, – медленно говорю я, и вдруг вижу свою незастеленную еще лавку. Подхожу к ней, как была, в сапогах и полушубке, едва передвигая ноги, понимая, что мне задают вопросы, но не в силах разобрать ни одного слова. Мир вокруг меркнет, словно кто-то в светильнике прежде времени задул свечу.
***
Рано утром, буквально за пару горстей до рассвета, я проснулась, словно вынырнула из глубокой, отчего-то жаркой и темной речки. Полежала, не шевелясь, огляделась – и с огромным облегчением поняла, что я дома. Братья дружно сопели на соседних лавках, даже мать и отец, похоже, крепко спали, на улице еще молчали петухи. С некоторым недоумением посмотрела на полушубок, который так и остался на мне. А вот сапоги мать, видимо, все же сняла. Я потянулась, тело затекло, но не было и следа того недомогания, из-за которого вчера даже не нашла сил раздеться.
Тихо, чтобы не разбудить домашних, я вышла из дома, взглянула на небо с опаской. Того необъяснимого ужаса и отвращения, как минувшей ночью, я не чувствовала, но пробуждающееся за горизонтом солнце отчего-то нервировало, вызывало желание спрятаться, укрыться в доме.
Приближение человека я почувствовала до того, как услышала шаги – тревожные, торопливые. Обернулась, безошибочно определив, откуда спешит ранний гость – и увидела зареванную, небрежно и слишком легко одетую Асанию. К груди она прижимала увесистый свёрток.
– Саня!
Сестра, в отличие от меня, не спала совсем. Ночью у малышки Ниты поднялся сильный жар, кашель усилился, и испуганная, плохо соображающая, что нужно делать Саня изругала себя вдоль и поперёк за давешнюю отлучку.
– Таська, ты или мама, сходите со мной к лассе Таме, пожалуйста, – я смотрела на ее посеревшие, пересохшие от бессонной ночи губы. – Пожалуйста, пойдём прямо сейчас, я еле рассвета дождалась, она же маленькая совсем, горсти две как заснула только.
Я заглянула в лицо спящей девочке, посмотрела на ее покрасневшие щёчки, покрытые лёгкой розовой сыпью, слипшиеся светлые волосики на лбу. Неожиданно вспомнила, как доставала из капкана больную лису, но тут же отогнала от себя эти мысли. Если бы Шей... но две седьмицы с лишним остаётся до новолуния, стоило вспомнить отвратительно огромный вчерашний лунный диск. Нет, сама я не рискну прикоснуться к Ните, испачкать ее своей тьмой.
– Я пойду с тобой. мать и так устала, пусть спит и не тревожится, – решительно сказала я, но спохватилась, и спросила. – А как же Вад?
– Муж... – сестра замялась, глаза ее забегали. – Тоже устал, допоздна работал вчера, разбудить не могла, да так и не стала. Можно было одной пойти, но я боюсь, знахарка все-таки.... Спасибо, Тася.
***
Вообще-то при каждой более-менее крупной деревне есть целитель. В некоторых и по два встречается. В городах их, естественно, и вовсе много – можно выбирать, к какому и когда идти, сколько заплатить – у одних цена неизменна, другие берут, сколько не жалко. А нам особо выбирать не приходится.
Целителем стать не так уж и просто – одного желания и магической искры недостаточно. Великий инквизитор – когда-то эта фигура была бесконечно далёкой и абстрактной, а вот теперь стала более чем реальной и близкой – выдаёт патент. Без него заниматься целительской деятельностью нельзя. Сказать по правде, я не знаю точно, что нужно сделать для получения патента – заплатить? Сдать экзамен? Провести беседу с кем-то из служителей? Отучиться в Академии? У меня искры нет, вот и не интересовалась.
Магов у нас в королевстве немного, каждый из них с рождения до упокоения находится под строгим надзором культа неба и короны, каждый должен быть пристроен.
Логично, что более сильные целители попадают а города – там и платят лучше, и посетителей больше, да и вообще... Больше возможностей. А в деревни идут кто попроще, послабее. Тут уж кому как повезёт. Нам, например, не повезло.
Целитель наш, лас Белус Гренор, человек в целом неплохой, не склонный, как некоторые его коллеги к жестокости – поговаривали даже, что у целителей это оборотная сторона их дара – был слаб к разным жизненным соблазнам. К еде – как и служитель, в этом плане он находился на деревенском обеспечении, но особенно – к огненной воде.
...к последней – безо всякой разумной меры.
Впрочем, поначалу – еще в моем самом раннем детстве все было иначе. Лас Гренор и тогда был уже не молод, но подтянут, энергичен, женат, благополучен и, как говорили между собой мои родители, честолюбив. Однако, забеременев, жена его, совсем юная симпатичная горожанка, категорически отказалась от присутствия на родах своего мужа – еще чего, стыд какой. Поэтому целитель заранее договорился вести жену на роды в город. Только человек предполагает, а небо располагает. Седьмицы за три до предполагаемой и магически обоснованной даты лас Гренор отправился в соседнюю деревеньку, в которой случился падеж скота – целители могут лечить и скотину. Его магия предполагала все, кроме того, что старая деревянная табуретка развалится под потяжелевшей супружницей, а роды начнутся преждевременно и тяжело.
Вернувшийся к трагической развязке целитель навсегда разочаровался в себе, в своём искусстве и в жизни в целом. И теперь – шестнадцать лет спустя – постаревший, почти ослепший и оглохший, постоянно злоупотреблявший огненной водой – лас Белус жил в полном одиночестве, так как самоубийц и просто желающих идти к нему на лечение не находилось – бывали случаи, когда после его целительских практик ситуация становилась хуже, чем была изначально. Рассказывали о том, как один из дальних родственников Гойбов чуть ли не потерял ногу, одним словом, все быстро поняли, что к целителю ходить не стоит – целее будешь.
Да и то, что лас Гренор пытается от своих непосредственных обязанностей увильнуть, очень скоро стало очевидно всем. Деревенский староста Стэмер Чига в свое время даже ездил в город в надежде попросить замену, но в своём благом устремлении не преуспел.
Что бы мы делали, если бы не Тама?
Старуха Тама жила на отшибе, на юге – половинка ее ветхого домика находилась уже в лесу, а половина еще в деревне. Таких, как она, у нас называли знахарками. Знахарки ничему и нигде не учились, их знания и умения были результатом природных данных и жизненного опыта. Соответственно, патента от Великого инквизитора не было тоже, и это делало положение очень нужных и важных, зачастую жизненно необходимых в деревнях людей шатким и незаконным. Они как бы были, но их как бы и не было.
К Таме мы и пошли с Асанией. Честно говоря, страх перед ней моей отважной и обычно бесшабашной сестры был мне непонятен. Сама я знахарку никогда не боялась – в отличие от остальных она всегда относилась ко мне хорошо, хотя и виделись мы нечасто. С последнего моего визита прошло уже года три – я приводила сильно разрезавшего руку Севера. Сама я не болела ни разу, никогда и ничем, разве что в раннем детстве... еще до того, как заключила договор с тьмой. Может быть, договор с тварью предполагал здоровье жертвы, или сам Шей так меня берег... не знаю.
Домик у лассы Тамы (все звали ее по имени, несмотря на преклонный возраст, давным-давно за ненадобностью позабыв род) – старый, покосившийся, но опрятный. Настоящее жилище лесной ведуньи – кругом охапки сушёных трав и разная лесная мелочь – мох, береста, кора, орехи, грибы и ягоды. На деревянных досках, обмазанных глиной, сушатся неприглядного вида темные корни и сдувшиеся клубни. Небольшой огородик во дворе, не с овощами – с травами. Самодельная теплица в углу. Посреди грядок бегают куры и индюшки – Тама всегда держала домашнюю птицу, несмотря на то, что и ей от деревенских перепадало, как продуктами и вещами, так и монетами.
В такую рань кругом стояла тишина, но вот птицы уже сновали деловито туда-сюда. Грустно темнели голые чёрные грядки, сиротливо ожидавшие тепленя. На крыльце лежало не меньше четырёх кошек, туго свернувшихся в мягкие упругие клубки. Из косой деревянной будки выглянул хозяйский пес – и снова спрятался обратно. Пес был без цепи, старый, умный, с ухоженной лоснящейся шерстью. Зря воздух не сотрясал, понимал, что мы по делу.
Саня жалобно посмотрела на меня, и я нерешительно постучала в рассохшуюся дверь – не из-за страха. От неудобства перед ранним вторжением.
Знахарка открыла почти сразу же – словно стояла за дверью. Ее стройная, как у девушки, фигурка, ничуть не расплылась за последние три года, белоснежные волосы были заплетены в две длинные толстые косы. Темное простое платье в пол, фартук, пуховая шаль на плечах. Лицо почти без морщин. По своему даже красивая женщина.
...как и служитель – одинокая.
Тама оглядела нас, не выказывая ни дружелюбия, ни злости, ни раздражения. Сделала приглашающий жест рукой, посторонилась, пропуская вперед. Я прошла первой, Саня, чуть помедлив, двинулась за мной, и тут женщина вдруг заговорила:
– Отдай дочку сестре. Подождешь во дворе.
– Но... – Саня замерла на пороге. – Как же...
– Нормально, – усмехнулась Тама. – Будешь нужна – позовем. Сестра у тебя смелая, настрой у нее правильный, в моем деле это важно. А ты волнуешься, тревожишься, по-житейски это понятно, но тревога твоя, как волны, все с нужных мест на другие переставит, беспорядок наводит. Лишнее это. Подыши иди, воздух свежий.
– А Нита...
– Пока рано что-то говорить, посмотреть надо, – добродушно сказала старуха. – Я ж не всевидящая.
Асания поколебалась недолго, неуверенно взглянула на меня, на знахарку, и кивнула. Я осторожно взяла племянницу, даже сквозь плотную ткань ощутив жар ее тельца, присела на крепкую деревянную скамью. В избе было чисто и тепло, те же травы свисали пучками с потолка, на пол-избы – большая жаркая печь. Зря Тама сказала, что я смелая. Сейчас мне было страшно. Даже когда я читала – а порой, и сочиняла – братьям разные сказки про чудищ и монстров, мне казалось, что нет в битвах с ними особой доблести, чудища огромные, заметные, рано или поздно сдохнут – просто мечом махать надо сильнее и резче, или армию привести побольше. А вот болезни невидимы глазу, тут не помашешь.
***
Тем временем Тама развила активную деятельность – ополоснула руки из ковша над большой деревянной кадкой, раздела ребенка до легкой рубашки, осмотрела кожу, горло, глаза, помассировала точки за ушами, пальчики, пересечение ключиц... Малышка проснулась и таращила на нас голубые глаза, очевидно, решая нелегкую детскую проблему – заорать во все горло или обождать с этим делом еще немного.
Пока я, как могла, отвлекала и забалтывала маленькую Ниту, женщина грела на печке травяные отвары, добавляя в них мед или что-то еще – я не следила, по правде сказать. Мягкий ненавязчивый запах трав щекотал ноздри, под ногами крутились кошки, и я вдруг расслабилась так, как давно уже не позволяла себе. Здесь было хорошо. Спокойно.
– Я ведь не просто так сестрицу твою отправила, – вдруг сказала знахарка. – Посмотреть на тебя один на один хотела.
Я удивленно взглянула на нее – зачем это еще?
– Все эти годы ждала, когда дозреешь, когда подрастешь, когда... Солнце голову не печет, а, Вестаюшка? Луна не давит?
Холод. Ледяной холод. Ужас. Мигом ощутившая перемену Танита хнычет, ворочается, пытаясь вывернуться из моих похолодевших неловких рук, и знахарка кладет ей ладонь на лоб. Мигом замолчавшая девочка несколько мгновений смотрит на нее, а потом засыпает, тихо, глубоко вздохнув. Не просто закрывает глаза – мышцы расслабляются, и я ощущаю, как она тяжелеет у меня в руках.
– Пусть поспит немного, как раз и отвар поспеет. Зачем принесла ко мне ее, тЕмница? Сама бы справилась, разве не знаешь?
– Я... не понимаю, о чем вы.
– Понимаешь, ты умная девочка. Но и я не дура. И все вижу.
Я невольно бросаю взгляд на свои ладони – чистые, самые обыкновенные. Откуда она может знать?
– Как вы меня назвали?
– Темница. Та, что тьму приветила. Старое слово, теперь так не говорит уже почти никто. И за связь с тьмой сурово сейчас карают, слышала. Но ты не бойся, девочка. Я не расскажу, не выдам.
– Почему? – глупо спрашиваю я и спохватываюсь. – То есть, я хотела сказать...
– Потому что, – знахарка вытирает руки о застиранный выцветший фартук и поворачивается ко мне. – Тьма не равна злу. Или, если уж их приравнять... Тьма живет в каждом из нас, в ком-то от забредших в наш мир жителей Серебряного царства, кто-то с нею родился, кто-то получил в результате страданий и невзгод. Но один обуздал, другой поборол, а третий раскормил и растравил. Понимаешь, о чем я?
– Мне страшно, – говорю, словно признаюсь, я. – Я этого... не хотела.
– Верю, – просто отвечает женщина. – Верю и вижу. Но теперь уже поздно, девочка. Либо ты приручишь свою тьму, либо она тебя. Другого выбора у тебя нет.
– А... вы? – робко спросила я. – Вы... тоже?
– Каждый, каждый делает свой выбор в жизни, и не единожды, – Тама вытащила из печки тяжелый дымящийся ковш и поднесла его к лицу, прикрыла глаза, зашептала что-то. Я терпеливо ждала, покачивая спящую Ниту на руках. Наконец, беседа с отваром закончилась, и Тама сдула с повлажневшего лица прилипшую белую прядь. – И я его делала, Вестая, только ни тени, ни демоны ко мне не являлись. Молодая была, глупая, горячая. Искра у меня с детства горела, яркая, сильная, учиться хотела в городе, в целители пойти. Из дома сбежала – родители не отпускали. А в городе хватила лиха сполна – неопытная, красивая, бедная. Так меня там жизнь прихватила, не поверишь. Ни солнца, ни луны я не боялась, а тьма из глаз хлестала. Только не вышло ничего, ни учебы, ни патента, пришлось вернуться, с сыном под сердцем и с ненавистью ко всему миру. Долго я с этой тьмой боролась, Вестаюшка, долго. За нее на площади не сжигают, зато изнутри горишь, никто не видит, а боль страшная.
– А... сын? – мне не хотелось это спрашивать, вопрос сказался сам, и я тут же склонила голову. – Простите...
– А сына я в скудельный дом подбросила. Потом-то волосы на себе рвала, да поздно было, не нашла концов, и искра не помогла. Так что... ничего не бойся, девочка. Не самое страшное то, что с тобой приключилось. И хуже бывает.
– Может... – я снова заговорила, не успев ничего продумать. – Может, я могла бы вам помогать иногда? Приходить? У меня искры нет, но...
– А зачем тебе искра? – искренне удивилась знахарка. – У тебя теперь есть гораздо больше. Только не стоит тебе раньше времени силу свою светить. Служитель у нас молодой, смирный вроде, но кто знает, как оно обернется. Боятся не надо, но и лезть на рожон – глупость. Не спеши, девочка. Куда тебе спешить, молодая совсем еще. Но и силу свою не хули. Смотри.
Тама ухватила меня за руку – я вздрогнула от прикосновения прохладной морщинистой кожи, выдававшей возраст куда честнее лица, но женщина положила мою руку на голову малышки.
– Я не могу снять ее жар сама, только через отвары. Могу лишь направить целебную силу трав, попросить помочь, ускорить, если хочешь. Но ты...
– Нет! – отшатнулась я. – Не надо, она маленькая, чистая, а я...
– Она больная, а ты ее вылечишь. Добро будет. Не зло, Вестаюшка.
– Я не умею...
– Это мне надо уметь, – хмыкнула женщина. – А тебе – не надо. Твоя сила умная, не под нашим небом родившаяся. Умная, могучая, но слепая. Скажи ей, что делать. Укажи цель, покажи путь. И все.
Цель?
Я любила свою семью. То есть, конечно, не только – я любила еще и Вилора, но это были разные чувства. Вилор не был моим, да и не мог им стать, а Саня...Нита... Я зажмурилась, представляя, как тьма, которую подарил мне Шей, обретает облик то огромного черного сокола, то могучего дуба, то медведя. Сила, которая может помочь. Защитить. Уберечь. Спасти.
Добрая сила. Не светлая, но – моя. Добрая.
Меня заколотило, словно в ознобе, я открыла глаза, чувствуя, как мечутся под ногами, мурлыкая и вжимаясь в голени лобастыми головами кошки.
– Совсем не трудно, верно, девочка?
Знахарка сжала мое плечо, отпустила, резко подошла к двери и распахнула ее.
– Забирай дочку, Асания. Жар спал, отваром этим поить будешь утром, как встанет, и перед сном, на закате. Слабенькая она у тебя, но укрепить можно.
Саня просияла лицом, вложила в руку старухе мешочек с мелочью, как было принято.
– Небо храни тебя... Тая, ты чего стоишь, как столб?
Я торопливо принялась заворачивать Ниту в одеяла. Племянница взглянула на меня, остро, как-то слишком уж внимательно для младенца, а мне на короткий миг показалось, что в безмятежной голубизне ее больших круглых глаз мелькнула крошечная черная молния.
Но мне, конечно, это только показалось.
