Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Глава 21.
На полноценное осознание этого факта у меня нет сил. Не сейчас. Чуть позже. Когда моя тень растворится в ночи, когда я останусь одна.
И непонятно, что делать с ним, этим знанием. Герих Иститор не тот человек, с кем можно спорить или даже просто говорить – кажется, эта мысль последнее время слишком часто приходит мне в голову. И мне уже не спасти тех, кого уничтожил в своем стремлении очистить от демонической нечисти погрязший в пороке мир инквизитор. Однако я могу чуть-чуть помочь своей сестре. Если могу.
– Шей.
– Да, светлячок?
И от этого обращения, даже в чем-то нежного по сути, совершенно привычного – он называл меня так с первой встречи, застарело-болезненно что-то ёкает внутри.
– Тая.
– Что ты хочешь сказать?
– Меня зовут Тая. Зови по имени, не надо никаких... прозвищ. У нас, у людей, так принято. И это – тоже не желание.
– Чего же ты желаешь, Тая?
– Мою сестру разлюбил муж. Он встречается с другой женщиной. Ты можешь сделать так, чтобы он полюбил ее снова?
Вопрос задан, и я с трудом перевожу сбившееся дыхание. Жду ответа, понимая, что несмотря на весь ужас, весь стыд и страх от многолетнего общения с тварью, где-то в глубине души я всегда чувствовала себя... защищенной. Моя личная искра, данная не светлым небом, а тёмной судьбой. Магия. Мой собственный волшебник.
– Тот самый муж, который должен был перестать хотеть пить огненную воду?
– Да.
– Это сложное желание, Тая.
Внутри все обрывается. Он не может, не может, не может... Что мне тогда делать?
– Ты не в состоянии его исполнить?
Шей возникает прямо передо мной, глаза – бордовые, кровавые – смотрят на меня.
– Слишком размытое. Непонятное. Я могу сделать так, что он не сможет совершить акт соития со всеми другими женщинами, кроме твоей сестры. Но любовь? Вы, люди, одним этим словом называете слишком многое, сами не понимая, в чем суть. Вот ты – целовала меня, но не любила, верно? Откуда тебе знать, любит ли твой муж твою сестру? Или ту, другую женщину?
Я молчу, растерянная. Тварь никогда не была еще столь многословна.
– Я не могу выполнять столь неопределенные желания. Последствия могут оказаться непредсказуемыми. Про соитие, – меня передергивает от этого "научного" слова, хотя подобрать более приемлемый для себя вариант тоже не могу. – Это выполнить можно, если таково твое желание. Но...
Тварь смотрит, алые радужки в глазах – словно спелая вишня.
– Могу я спросить тебя?
Это что-то новое. Что-то изменилось – и то, что мы так говорим, так по-людски, и его вопросы ко мне, и я. Я тоже изменилась.
– Спрашивай.
– Ты никогда ничего лично для себя не просишь. Но чувствуешь себя вправе решать за других. Почему?
Вправе решать за других? Я?
Да что эта тварь понимает!
***
– Что это еще за новости?! – мать с отцом, наверное, смотрят на Саню в упор. Танита, скорее всего, лежит на меховом одеяле на скамье, Север машет над ее головой сложенной из бумаги фигуркой, похожей на птицу – и племянница улыбается, радостно агукает и гулит.
– Это надежный человек, в доме будет только она и несколько старых слуг, даже муж уехал, – терпеливо втолковывает сестра. Ее губы улыбаются, а глаза словно подернуты легкой дымкой, лицо припухшее – от беременности или от недавних слез?
– Риза обеспечена, ее муж – богатый человек. Да и для Таи было бы полезно немного проветриться. После той странной и трагической истории с Тедом, мне кажется, она немного... завяла. Да вы же все знаете Ризу, она лет с восьми была моей лучшей подругой! Тая сама двух братьев растила, с Нитой обращается лучше меня, нет, я серьезно, а у Ризы малыш того же возраста... Она болеет, целители назначили курс лечения. Если бы я могла, я сама бы ей помогла, а тут еще за такое приличное вознаграждение, что отказываться просто преступление... Да и всего две-три седьмицы. Тая уже взрослая, здравомыслящая девушка... Ой, мама, не закатывай так глаза, ты прекрасно знаешь, что мне до нее далеко! И ничего, выросла...
Я кормлю во дворе кур и индюков – в отличие от меня, птицы, похоже, рады солнышку и светеню. Не хочу слышать ничего из происходящего в доме – но я всё слышу. Тьма даёт мне всё больше и больше, с каждым днем. Подходящий сосуд... дрожь пробирает от макушки до кончиков пальцев.
Наш ночной разговор с Шеем несколько дней назад закончился... странно. Я спасовала перед его вопросами – иначе и не скажешь. Не решай все за других, решай за себя! Легко говорить, если ты всего лишь размытая бессмертная чёрная туча со сверхспособностями.
Что ж, я тоже могу желать чего-то для себя. Но у этого кажущегося всемогущества слишком много ограничений.
"Хочу немного пожить в городе", – сказала я. В самое пекло. Но оставаться здесь, ежедневно видеть Вилора после всего... для кого-то мелочь. А мне нужно было подумать. И кое-что еще.
Я ожидала какого-то мгновенного чуда – и совершенно зря. Но вот прошло несколько дней, и вот зашла в гости Саня, завела разговор с родителями про заболевшую подругу и ее просьбу найти помощницу на время отъезда мужа за неплохую плату, и эту гениальную идею отправить меня "резвеяться". Нужно будет обязательно спросить Шея, отчего она заболела, и если он это построил – вправить ему мозги. До следующего новолуния осталось три с лишним седьмицы.
Глава 22.
Дом у Ризы, подруги Асании, был, конечно, меньше, чем у инквизитора, но все равно гораздо больше и богаче, чем наш деревенский дом, к тому же полон разных незнакомых удивительных вещей. Другие звуки, другие запахи. Другие ткани, еда, напитки, столовые приборы. Мне кажется, из трех предоставленных мне седьмиц, одну как минимум я могла бы просто ходить из комнаты в комнату, восторженно рассматривая все вокруг, благоговейно прикасаясь к окружающим меня предметам, а украдкой – вдыхать терпкие, более резкие ароматы тяжёлых темных занавесок, белых хрустящий скатертей, непривычных блюд и даже пряных и сладких духов, которых были у Ризы, но о которых жители деревни даже и не мечтали. А сколько здесь было книг! Целые полки загадочных бумажных сокровищ, даже рассматривать которые было как-то неудобно, не то что уж читать. Пару раз я воровато протягивала руки к матерчатым корешкам, но потом отдергивала руку.
Время работы и обязанности новой службы показались мне, по сравнению с привычными домашними делами и заботами от рассвета до заката, а зачастую и позже, совсем пустяковыми. Риза оставляла мне малыша – круглолицего темноволосого мальчика по имени Турен, вероятно, похожего на отца, которого я никогда не видела – сразу после завтрака, после чего уходила к целителю, а далее, как я подозревала, отправлялась по лавкам, подругам и просто на прогулку. Я ее понимала и не осуждала даже в мыслях. Какое бы право я на это имела? В конце концов, за мою работу мне платят, а посидеть с ребёнком, без приготовления еды и уборки (у подруги сестры в доме жили повар и горничная, не считая привратника и приходящего садовника) для любой деревенской девушки, имеющей младших братьев-сестёр – сущий отдых. После обеда Турен спал второй раз на дню, а вот уже потом возвращалась раскрасневшаяся от свежего воздуха Риза. Вероятно, отдых от постоянных хлопот материнства действовал на нее не менее благотворно, чем целительские процедуры.
Поэтому часа за два до заката я оказывалась совершенно свободна и предоставлена самой себе, чего не случалось уже очень и очень давно... Впрочем, о чем это я? Начиная с самого раннего детства я всегда была чем-то занята или находилась в раздумье, за какое дело примусь дальше.
В эти вечерние часы я бродила по городу, пытаясь снять инстинктивный страх перед ним, исследуя улицы, разглядывая торговые лавки, торговцев и выставленные товары. Доходила до той самой центральной площади – деревянного постамента для сожжения неугодных там не было. Видимо, его сооружали специально для подобных событий. Оставалось надеяться, что за время моей "городской" жизни мне не придется столкнуться с очередной попыткой ласа Гериха очистить мир от скверны, потому что я не могла быть уверена в том, что смогу контролировать себя и своевольную тьму в таком случае. Не так уж много времени прошло с того раза, как мы с Саней оказались на казни и повстречали Вилора, а для меня изменилось столь многое.
Перед отъездом к Вилору я, разумеется, зашла. Он не сделал ни малейшей попытки уговорить меня остаться, тем более, речь шла о таком коротком времени, но все же выглядел... огорчённым. И хотя нас не могли связывать какие-либо близкие отношения, хотя мы никогда и ничего друг другу не обещали, я все равно чувствовала свою тяжелую давящую изнутри вину и липкий, холодный стыд. Тем большую вину, чем отчётливее шелестел внутри строптивый назойливый голосок: если бы он ответил тебе тогда, если бы выбрал тебя, если бы кроме отрывистых, печальных и нежных взглядов и двусмысленных оговорок было бы что-то ещё! Сколько раз он оставался с тобой наедине, сколько возможностей упустил, ты ему не нужна. Не ему удерживать тебя на краю.
В прошлое новолуние я поцеловала потустороннюю бездушную тьму, а что будет дальше? Вот так и рождаются легенды о ведьмах – сильных, страстных и лишённых каких-либо нравственных устоев.
Я тряхнула головой, прогоняя лишние мысли. Что толку думать об этом сейчас?
На третий день моего пребывания в городе Риза пришла домой раньше. Я стыдливо захлопнула без спроса взятую-таки книгу, услышав её тихие быстрые шаги. Турен спал, как младенец с картинок уличных художников, облюбовавших одну из бесчисленных улочек города, на которую я наткнулась вчера, – глубоко и крепко, умильно посапывая, развалившись на спине – не то что тревожная Нита, моргающая от любого шороха...
Нет, я не завидовала Ризе с ее богатством, семейным покоем, ощущавшемся в каждой вышитой салфеточке, каждом уголке этого чудесного дома. Разве что самую чуточку. Может быть, умей я правильно просить свою тьму, могла бы получить что-то подобное. Но у этого подарка навсегда осталось бы горькое послевкусие, вяжущий неприятный привкус краденного, ненастоящего счастья.
Риза зашла на цыпочках, оглядела с улыбкой благостный домашний пейзаж.
– Как это ты все успеваешь, Тайка? Явно же сама порядок наводила, и застирала тут все, к тому же... А я с Реном часа три повожусь – и уже словно пару ночей не спала. И вроде пока в город не уехала, такая же была, а за полтора года совсем разленилась. Не спеши выходить замуж, Тася...
Едва удерживаюсь, чтобы не пожать плечами. Пока и выходить-то не за кого, было бы о чем говорить.
– Из тебя бы вышла прекрасная горожанка, – улыбается Санина подруга. – Можно, я тебя причешу?..
Прикосновения ее аккуратных рука и острых зубчиков большого деревянного гребня навевают щемящую ностальгию – о том, как меня причесывала мать или Саня, давным-давно, в детстве. И тут же, резкое воспоминание – о том, как мы с матерью готовились идти к служителю, просить благословения неба на союз с Гойбом.
...Нет, не хочу вспоминать. Убаюкивающие мерные движения усыпляют. Я прихожу в себя, только когда Риза легонько хлопает меня по плечу.
– На, посмотрись, – и протягивает мне еще одну роскошь городского мира – небольшое овальное зеркальце. Безупречно гладкая поверхность невероятно четко и беспристрастно отражает темные брови, удивленно распахнутые, как у ребенка, светло-карие глаза, немного курносый нос, лёгкую россыпь золотистых веснушек на нем и щеках, пухлые приоткрытые губы. Вместо привычной косы – волосы какими-то хитрыми завитками обрамляют лицо, делая меня старше, загадочней... строже.
Как жаль, что Вилор меня такой не увидит.
– Таська, – спохватывается Риза. – У меня просьба к тебе, если ты не против, конечно. На днях у нас день усопших прошел, но я же Рена кормлю, мне нельзя... можешь съездить? У мужа там и отец, и мать. Цветов бы отнести, фруктов...
– Конечно, – с готовностью киваю я. – Поеду прямо сейчас.
– Сейчас? – с сомнением говорит Риза. – До сада усопших седьмиц десять добираться, не поздно ли будет?
– Ещё даже не стемнеет, – как можно беспечнее говорю я. – Только мне бы помочь с вызовом экипажа.
***
Сады усопших в городе – совсем не те скромные захоронения, что в деревне. Здесь за порядком следят привратники, рядом для утешения упавших духом обычно строят служительский домик, для посетителей стоят аккуратные скамеечки, а на самих захоронениях есть деревянные таблички с краткой информацией о вернувшихся к небу.
Ещё не стемнело, но сумерки все же неторопливо сгущались, пространство постепенно заполнялось типичным для светеня густым влажным туманом. Посетителей было немного – со дня усопших, одного из семи дней в году, когда официально принято навещать умерших родственников – прошло всего несколько дней. В деревнях эти дни не соблюдают вовсе... Темные фигуры бродящих, стоящих или сидящих людей из-за тумана виднелись неотчетливо и казались духами, навещающими собственные могилы.
Место последнего приюта родителей Джада, мужа Ризы, я нашла без труда, хоть и не без помощи разговорчивого приветливого привратника. Подмела предусмотрительно поставленным кем-то облезлым веником, подравняла податливую рыхлую землю – больше для порядка, чем по необходимости – привратники явно не зря получали жалование. Разложила принесённые цветы и фрукты, выращенные в домашней теплице Ризы. Интересно, где берут их те, кому не так повезло?
Хотя, наверное, все просто – покупают привозные из тёплого Гриона, на рынке.
Когда я первый – и единственный до сегодняшнего дня раз – была в саду усопших, лет пять назад, вместе с родителями, навещая не помню уже кого – меня удивила эта традиция. Ладно, цветы, но фрукты – они будут гнить.
– Смотри! – сказал тогда отец, доставал пару спелых садовых груш, кладя их на землю и делая пару шагов в сторону. Спустя десятую часть горсти пара чернильно-чёрных, довольно больших птиц спикировала с какого-то из ближайших деревьев, ухватила лакомство и взмыла в небо.
– Их тут специально прикармливают, – пояснил отец. – Угощение вороки символически уносят в небеса, передавая усопшим и весточку о любви и памяти оставшихся на земле.
Соблюдая установленную традицию, я положила яблоки и груши на землю. Отошла. Стала ждать.
Птицы появились не сразу. Металлически хлопнули крылья, чёрные бусины глаз взглянули на меня – умно, с каким-то вопросом.
– Для родителей Джада Варина, – тихо сказала я. – С любовью от их сына, невестки и внука.
Птицы не улетали. Ждали.
– И если вы можете... передайте, пожалуйста, светлому небу, что я не хотела. Я не хотела!
Птицы посмотрели на меня без особой симпатии. Но фрукты схватили и полетели наконец. Не то что бы в небо – в сторону расположенного рядом парка. Но я все равно помахала им рукой.
...пару яблок я оставила в мешке. Не зная сама, для кого.
***
Почему-то уезжать отсюда не хотелось. Слишком здесь было спокойно, тихо, ощущение времени терялось напрочь, а туман размывал границы пространства. Экипаж я отпустила, так что никто и не торопил. Я пошла по дорожке вглубь. Помимо цветов на могилах, по большей части засохших, то тут то там стояли пустые каменные клумбы. В тёплые месяцы здесь будет действительно цветущий сад.
Иногда я наклонялась к холмикам, читая незнакомые имена, приписки от родных и даты, считая прожитые годы, сама не зная, зачем. Ни одно из этих имён не было мне знакомым и быть не могло, но я упрямо шла в глубину сада. Здесь не было уже никого, изредка пролетающие птицы, чёрные тени, разрывающие молочную пену тумана, не обращали на меня внимания.
Тут, в глубине сада, могилы были ощутимо старее, хотя и не слишком древние, деревянные таблички преимущественно потрескались и прочитать написанное можно было с большим трудом. Я достала оставшиеся яблоки, выбирая, кому бы их оставить.
Тьма внутри вдруг рванулась, заколотилась об рёбра, прося свободы. Вокруг никого, и я позволила эту маленькую вольность. Чёрная бесформенная масса спустя мгновение приняла облик птицы – и полетела вперед, то и дело оглядываясь. Звала за собой. И я пошла.
Две сдвоенные могилы ничем не привлекли бы внимание, если бы не нахально усевшаяся в проход между ними тьма.
– Что ты хочешь? – спросила я. В тишине голос прозвучал тонко и неуместно. Я присела на колени и прочитала табличку, на удивление целую и хорошо сохранившуюся:
"Римма и Алоиз Иститор. Дата смерти 17 день 652 года.
С любовью от преданных детей ваших Гериха и Отавии. Да примет Светлое небо вас в свои милосердные объятия"
Я перечитала еще раз, и еще, отчего-то долго отсчитывала прошедшие годы. Тридцать лет назад. Посмотрела на тьму. Птица оказалась безглазой – жутковатая подделка под реальность.
– Что мне с этим делать?
Иллюзорный ворок, разумеется, не ответил, а спустя пару мгновений и вовсе растворился в воздухе без следа.
Значит, мать Вилора, сестру Инквизитора, звали Отавией.
Что мне даёт это знание?
Уж скорее не даёт, а требует.
...оставшиеся яблоки я оставила там.
***
Вместо того, чтобы прямо из сада усопших пройти в небольшой проулок, где толпились экипажи "на заказ", и отправиться обратно в дом Ризы, я за воротами неожиданно для себя поворачиваю налево и иду вдоль ограды. Впереди виднеются каменные стены и кособокая крыша скромного служительского домика. У крыльца сидит несколько убогих – один безногий в странной конструкции, напоминающей гибрид лавки и садовой тачки, слепая женщина, оборванка с парой маленьких детей на коленях, еще один мужчина с копной нечесаных седых волос. Они – кроме слепой, безучасной ко всему, медленно раскачивающейся взад-вперед – впиваются в меня неожиданно цепкими взглядами.
– Ласса, не будет ли монетки? – хрипло говорит безногий, подаваясь вперед и чуть ли не соскальзывая со своего хитроумного средства передвижения. Дети бродяжки ковыряют грязными пальцами щербатые ступеньки.
Я отрицательно качаю головой, не зная, как добраться до двери. Стыдно сказать, но проходить мимо этих людей, более колоритных и притягивающих к себе взгляды, чем актёры на театральном представлении, было страшно.
Седовласый поймал мой неуверенный взгляд и неожиданно мирно сказал:
– А служителя Лирата сейчас нет. Вышел он. Погуляйте пару горстей, ласса, а там и служитель подойдет. А может, и монетка-другая сыщется...
Я с некоторым облегчением отступаю назад, поворачиваюсь, чтобы уйти – и новый голос больно ударяет между лопаток:
– Эй, темница...
Ухожу, чуть сбавив шаг, делая вид, что это относится не ко мне.
– Постой, темница...
Четверть горсти спустя я не выдержала и оглянулась.
Слепая женщина шла за мной. У нее не было не палки, ни провожатого, но она двигалась довольно уверенно и скоро, периодически касаясь обветренной рукой металлической ограды сада усопших. Остальные убогие так и сидели вдалеке на крыльце, не проявляя никакого видимого интереса ни ко мне, ни к своей товарке.
Черные с проседью волосы обрамляли худое бледное лицо с размытыми розовыми пятнами на лбу и скулах. Чёрная повязка плотно закрывала глаза.
Я остановилась.
– Вы мне?
Женщина сделала еще несколько шагов в мою сторону, и только потом ответила:
– Тебе, тебе. Одна ты такая.
– Вы меня не видите.
– Верно. Но чувствую.
– Что вы чувствуете? – я начинала нервничать. Женщина, возможно, не только слепая, но и с проблемами с головой. А "темница" – мало ли что она подразумевает под этим словом. Может, здесь так всех называют.
– Что вы связаны с этими... – слепая зябко передергивает плечами. – Из другого мира. Я знаю. Еще до того, как потеряла глаза, видела такую. От вас несёт холодом.
Мне действительно стало холодно – не от тьмы, от жуткого ощущения, навеянного ее словами. Захотелось уйти, и не было никакого любопытства или желания выспросить, что да как.
– Видели? – неопределенно сказала я – то ли задала вопрос, то ли повторила сказанное ею слово.
– Да, – нервно отозвалась женщина. – Давно, в детстве. Она жила с нами по соседству, не здесь, далеко отсюда. Деревня у нас глухая была, маленькая, бедная. Она лечила за еду. Люди приходили к ней, она завязывала им глаза, не подсматривали, значит, чтобы. Я была еще маленькая и повязка спала. Я увидела. Она призывала тьму. И эта тьма ее слушалась и лечила. От нее веяло холодом. Но она была хорошим человеком, – неожиданно заключила убогая. – Потом отчим мой перебрал с огненной водой и поджёг дом. Я лишилась глаз.
– Та женщина не смогла вам помочь? – тихо спросила я.
– О, ее пару лет как забили камнями, – буднично сказала незнакомка.
– Служители? – вырвалось у меня.
– Кто? – искренне изумилась женщина. – Нет, конечно. Да и не было у нас там служителей. Соседи. Подумали, что она прокляла их околевшую корову.
– Что вы от меня хотите? – разозлилась я.
– Исцелите меня, – жадно сказала слепая и сорвала с лица повязку. Я увидела бурое плетение сожженой кожи и зажмурилась.
– Не знаю, что вы там почувствовали, – начала я. – Но...
– Ты боишься, – сказала женщина. – Но я ничего не теряю. И ты ничего не теряешь. Я не расскажу о тебе.
– Я не целитель, – резко оборвала ее я. – Простите...
– Я слепая и бедная, – прошептала женщина и сделала несколько шагов. – Но я знаю многое и многих. Ты же не просто так пошла к служителю, темница? Что тебе было нужно?
Я молчу. Мысли мечутся в голове.
Не подослана ли кем-нибудь эта странная женщина? Абсурдная идея, но в это верится легче, чем в "холодом несет".
– Я никому про тебя не скажу, даже если ты откажешься, – настойчиво шепчет слепая и делает еще шаг ко мне. Теперь она стоит на расстоянии вытянутой руки.
– Я не целитель. Я не умею лечить!
– Целители, ха! Их искры обычно слабы. Все, в ком искра сильна, надежно спрятаны за стенами королевского замка, в темницах или дворце, в зависимости от степени их согласия отдавать свою силу на благо короне. Нет, наши целители не помогут мне. А ты... ты можешь всё исправить. Моя слепота – чудовищная ошибка судьбы. Тебе не нужно знать ничего, кроме того, что ты исправляешь несправедливость.
– Я не умею, – жалко говорю я, не знаю, как уйти, а где-то в душе – жалея убогую. Вдруг женщина хватает меня за запястья, резко и крепко – не вырваться.
– Что ты хотела узнать у служителя?
Я выдыхаю и вдруг отвечаю:
– Мне нужно разузнать кое-что о семье... инквизитора.
– Ласа Иститора? – переспрашивает женщина. – Но у него нет семьи. Служители неба не заводят семьи, это известно всем.
– У него были родители и сестра.
"А ещё есть племянник", – мысленно добавляю я к своим же собственным словам.
Женщина отпускает мои руки и цепляется за забор, словно сил стоять самостоятельно у нее больше нет.
– Я думаю, служитель Лират сможет помочь. Он любит книги, часто читает нам... вслух. Вроде бы даже пишет, ходит иногда туда, где много книг, не помню, как называется. Скажи ему, что хотела бы написать книгу, он поможет. У тебя гладкая речь, слышно, что не из города, но учёная, он поверит. Только это не та просьба. Подумай, темница. Если понадоблюсь, спроси обо мне здесь.
– Как вас зовут?
– Никто давно уже никуда меня не звал, – хрипло фыркает женщина. – Спроси слепую, поймут...