Текст книги "Три седьмицы до костра (СИ)"
Автор книги: Ефимия Летова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава 12.
Я потеряла счет времени, пока мы с Вилором не перестирали на пару всю выданную матерью одежду, изрядно замочив собственную, смеясь и перебрасываясь какими-то незначащими фразами. Мне было так непривычно, так отчаянно хорошо рядом с ним, как никогда и ни с кем прежде, словно я наконец-то пришла туда, куда внутренне стремилась, рвалась все эти годы. Но одежда для стирки закончилась – слишком быстро – и Вилор легко и без вопросов подхватил отяжелевший узел.
– Послушай... – я решилась. – Я понимаю, что как служитель, ты должен поддерживать вашего главного...
– Его зовут Герих, Тая. Герих Иститор.
– Да, мне называли это имя. Но неужели всё братство неба не нашло способа.. .помочь людям, попавшим под влияние тьмы? Почему вы, или маги, они ведь тоже подчиняются вашему... ласу Иститору, не могут уничтожать демонов, оставив в живых человека?
Мне кажется, это так просто, так очевидно.
– Ну, я сам-то лично демонов не видел, – Вилор остановился, улыбнулся, но улыбка тут же пропала. – Но, знаешь, мне говорили, что они не могут существовать в нашем мире сами по себе. И сами по себе вредить не могут тоже. Демон находит человека, может быть, даже неплохого, но слабого, чаще всего среди женщин, обещает ей то, чего она хочет и начинает действовать ее руками. Завидует ласса смешливой соседке – насылает порчу на соседку, и та заболевает. Злится на грубую лавочницу – и у той портится весь товар. Опостылел муж и хочется избавиться от него – женщина убивает мужа.
Я смотрела на Вилора во все глаза. Он действительно верит в то, что говорит. Какая чушь. Они ошибаются. Они все заблуждаются!
– Зачем это нужно... тварям?
– Творить зло в их природе, но дело не только в этом. Так они питаются, так они становятся сильнее и больше, так твари могут существовать в нашем мире, постепенно проникая в человека и неразделимо сливаясь с ним. Неразделимо, Тая. К величайшему сожалению всего братства служителей.
– Откуда вам это известно? – я чуть повысила голос.
– Лас Герих знает о демонах всё. У него большой опыт в общении с людьми, которых поработила тьма, а таких людей не так мало.
Внезапно взгляд его чистых серых глаз смягчился.
– Не переживай, Тая. Уверен, тебе и твоей семье ничего не грозит. Я здесь совсем не долго, но, насколько могу судить, люди тут спокойные и мирные, не думаю, что в ком-то из твоих знакомых может поселиться демоническая тварь. Нечего бояться.
– Лас Иститор так уверен в своей правоте, и эта уверенность дает ему силы и право становиться палачом? И король одобряет это?
– Король понимает необходимость сопротивления тьме, Тая. Что касается ласа Иститора, я давно его знаю, очень давно, и могу безо всяких сомнений назвать его одним из самых решительных, умнейших и образованнейших людей нашего времени. Не волнуйся.
Мгновение, другое – он смотрит на меня так, словно вот-вот сделает шаг вперед, и я вижу, как на мгновение дрогнуло, исказилось его красивое спокойное лицо, но – нет. Вилор поворачивается, перехватывает узел с мокрой одеждой и идет вперед, короткой дорогой к дому.
***
Как-то так незаметно, всего за пару седьмиц Вилор Виталит, служитель неба, стал неотъемлемой частью моей жизни. На людях он мастерски демонстрировал отстраненно-вежливое участие, но наедине... наедине мы проводили не так уж и много времени – когда-то небо отсыпало нам горсть, когда-то две или три, что уже было удачей, но я видела, как менялся рядом со мной этот человек, становясь улыбчивым, близким и очень теплым. Я старалась больше не заводить разговоров о тьме и казнях, потому что ярость, ужас, негодование – сильные, тёмные по природе чувства, смешанные с какой-то едкой личной обидой, буквально разрывали мне горло. Но лас Вилор не был в ответе за то, что творил пусть и уважаемый им, но все же чужой, сторонний человек. Мне не хотелось тратить немногое отпущенное нам время на споры и возможные ссоры. Время убегало, словно песок сквозь растопыренные пальцы, что толку пытаться его удержать, между нами стояли скорая свадьба, черная тень на моей судьбе и его жизненный путь, не предполагавший близости с женщиной. Но иногда – особенно вот как сейчас, когда он стоял под предзакатным солнцем и не смотрел – откровенно любовался мной, мне хотелось поверить в возможность того, что все разрешится иначе. Свадьба не состоится, а в его жизни найдется место и для меня.
– Доброго ночного неба, Вестая, – так официально он обращался ко мне на людях или при возможности их появления. – Уже поздно, я провожу вас?
Я не успела ответить – откуда-то подбежал вихрастый рыжеволосый парнишка – сын соседки Гойбов, Алор Вентор, и запрыгал перед служителем, словно щенок перед палкой:
– Лас Вилор, лас Вилор, вас очень мать к себе позвать просила, у нее к вам срочное дело, а она сама прийти не может, маленьких не с кем оставить, а мне она не разрешает с ними сидеть!
– Срочное дело, Алор? – переспросил Вилор, а я в который раз поразилась, как быстро он успел запомнить всех жителей нашей деревни – довольно обширной. – Что-то случилось?
– Ну, как вам сказать, лас, – рыжие пряди волос мальчишки затряслись, а руки и ноги чуть ли не ходили ходуном от возбуждения. – Ничего такого, но у нас рожает корова.
– И... – только и проговорил будущий приемный отец рыжего или белого теленка дородной коровы семейства Венторов.
– Мать волнуется, отец-то в городе у нас сейчас, на заработки уехал.
– Но почему бы не позвать целителя или знахарку?
– Так лас Гренор наверняка выпивши, – бесхитростно говорит ребенок. – А к лассе Таме мать мне одному не разрешает ходить. Ну, пойдемте, пожалуйста, лас Вилор. Мать у меня страсть как боится одна оставаться, отец говорит, что хоть и привез ее из города уже сколько лет как, а она до сих пор доит корову, дергая ее за хвост!
– Э... ммм... Вестая, сожалею, но мне, видимо, придется пойти к... эммм... лассе корове.
– Ничего страшного, лас, – я изобразила вежливую улыбку. – Доброй вам ночи.
Вилор бросил на меня страдальческий взгляд и побрел за подскакивающим и непрерывно болтающим Алором. А я развернулась и пошла долгой дорогой лесом к себе. Мне хотелось слегка растянуть эту вечернюю встречу, такую короткую и такую... нежную. Еще раз вспомнить взгляд Вилора, его лицо в лучах закатного солнца, и...
Снизу послышался не то что бы писк – кто-то поскуливал в кустах, глухо, редко, и если бы сейчас не было такой, свойственной исключительно морозю тишины – я никогда не услышала бы этот стон боли и беспомощности. Но я услышала, и ребра заныли от нехорошего, гнетущего предчувствия. Покрутилась на месте, сделала пару шагов и наконец в полумраке увидела источник шума.
Деревенский кузнец с удовольствием делал капканы на продажу – на охоту у нас ходили нечасто, но любители были, особенно что касалось пушных зверей – лис, соболей и куниц. Для людей небольшие металлические ловушки не представляли опасности, разве что если совать в них пальцы, а вот любопытные лапки сжимали намертво. Несколько раз, натыкаясь на подобные сюрпризы, я палкой заставляла сработать хитрый механизм, а потом закапывала их в земле. Сейчас же я впервые увидела капкан с попавшей в него несчастной жертвой.
Это была лисица, небольшая, редкого черно-бурого окраса. Металлические, слегка заржавевшие челюсти ловушки, очевидно, раздробили кость на передней лапе. Меня замутило от вида лежавшего на земле и слабо сучившего тремя свободными лапами зверька, блестящей от крови пережатой и перемолотой четвертой, тяжело вздымавшихся боков. Вокруг не было никого, чтобы помочь и я заметалась в поисках палки. Это большая иллюзия, что в лесу, где полно деревьев с ветвями, крепкие палки имеются в изобилии. Мелкие и трухлявые – да, но быстро найти прочную ветку – большая удача. Удача не улыбалась мне в этот вечер.
– Шей, – позвала я, не особо рассчитывая на успех. – Шей, мне нужна твоя помощь! Шей!
Зверек приподнял голову на звук, посмотрел на меня мутно и равнодушно. Сердце кольнуло еще раз – мутный взгляд, слюна, словно кружево опутавшая морду – эта бедолага тоже болела, как и встреченная недавно её товарка. А если бы Вилор пристрелил ту – спасло бы это других?
Темнота постепенно сгущалась, но это была обычная неживая тьма. Почти две седьмицы до полнолуния, он не услышит меня. Ну и толку с тебя, тварь, жрущая кровь строго по расписанию, словно больной желудком! Я обхватила руками капкан, испугавшись на миг, что зверь меня укусит – но животное даже не дернулось. Плохо. Мне ни за что не разомкнуть металл, металл прочен и крепок, но и он может постареть. Вода, солнце, ветер – все, что природа может противопоставить человеку, желающему убивать тех, кто слабее его – но пройдут столетия, и любой металл рассыпется в прах...
Я опустила глаза. Насквозь ржавый, склизкий на ощупь полукруг окутывала тьма. Она уже не была столь упругой и ощутимой, как в прошлый раз, но она очевидно исходила от меня. Стоило потянуть полукружья капкана в стороны – и они развалились, беспомощно, без единой попытки удержаться друг за друга.
Зверь не вскочил, не побежал прочь. Лисица так и осталась лежать на земле, чуть поджимая искалеченную лапу. Слегка дернулся хвост.
– Эй, – тихонько сказала я. – Ну, чего ты?
Я протянула руку, все еще окутанную тьмой, и, преодолевая боязливость и страх, погладила пушистый бок. Видел бы Вилор вместе с этим своим умнейшим Герихом, как плачет над умирающей лисой прислужница тьмы, ведьма, заключившая договор с безликой тварью. Видел бы он, как черная мерцающая тьма исходит из ладоней его прекрасной невинной Таи – что бы он сделал? И смог бы он досмотреть до того момента, как обреченная на смерть лисица стала извиваться и хрипеть в сотворенном мною коконе, протяжно, жутко, словно все тени Серебряного царства кусали ее за хвост, а потом вскочила на четыре – четыре! – лапы и, бросив на совершенно изумлённую меня острый и ясный взгляд, бойко понеслась прочь.
– Что ты так долго, Таська, – прошептала мне мать на пороге. – Что-то случилось?
Я сказала правду – разве неполная правда перестает быть таковой?
– Лисица в лесу лапой застряла. Вытаскивала.
Мать погладила меня по голове и ничего не ответила.
Глава 13.
Тем временем Теддера Гойба в моих буднях было до смешного мало, что, вероятно, волновало и его самого, и наших родителей. Но не меня. Иногда казалось, что если просто не вспоминать о нём, не встречаться на улицах, не смотреть ему в глаза – всё как-то само забудется, закончится, и не состоится эта нелепая ненужная свадьба.
В гости к Гойбам мою семью пригласили накануне Снеговицы – большого общедеревенского праздника, проходящего в середине морозя. Считается, что собираться на Снеговицу нужно с добрыми и чистыми намерениями по отношению к присутствующим, поэтому такие походы в гости не редкость – находящиеся в ссоре мирятся, знакомые и родственники выясняют нерешенные вопросы и всё в таком же духе.
Нас с Теддером посадили рядом за большим, обильно накрытым столом. Странное дело: не так уж и мало мы виделись, и столько раз вели какие-то разговоры, хоть и в основном на улице, на ходу, но с первого званого ужина он не стал мне ни ближе, ни понятнее, ни приятнее...
Вот и сейчас – я мучительно пыталась придумать, о чем бы таком заговорить. Хочешь – не хочешь, надо же начинать когда-то.
– Как жизнь, Веста? – спросил жених, с удовольствием набив рот отварным картофелем – несмотря на нескладную худобу, он явно любил поесть.
– Нормально, Тед-д, – я стараюсь, чтобы голос звучал не слишком тихо. – Вчера я... весь день помогала матери, а вечером... спасала лису.
– Спасала лису? – парень удивленно повернулся ко мне, привычно тряхнув каштановыми кудрявыми волосами, которые могли бы быть довольно красивыми, если бы он их чаще мыл.
– Лиса застряла в норе, – про капкан во избежании лишних вопросов я ему, как и матери, говорить не стала.
– Зачем?!
– Лиса застряла, а я ее вытаскивала.
– Лису?!
Не клеится у нас разговор.
– А у тебя как дела, Тед?
Парень с легкостью переключился и стал отвечать с полнейшим энтузиазмом: всем известно, что у его отца большое стадо, за которым требуется уход, а еще, хотя торговля в городе мясом и молоком вполне налажена и процветает, требуется постоянно поддерживать...
Я скоро перестала улавливать нить разговора, как ни пыталась, тем более, что разговором длительный монолог Теддера назвать было трудно. Он болтал очень быстро и очень невнятно из-за постоянно набитого рта, и слишком тесно ко мне прижимался. Я ощутила, как нагрелись мои лежащие на коленях руки и, бросив на них взгляд украдкой, почти безо всяких эмоций обнаружила набухающие чернотой линии. Торопливо поднялась, прижимая ладони к платью – Теддер удивленно осекся на полуслове.
– Что случилось, Тая? – мать смотрит на меня с недоумением и толикой недовольства.
– Прошу прощения, – я опускаю взгляд. – Сама не знаю, от чего, у меня безумно разболелась голова, мне бы пойти домой и прилечь...
– Так сильно? – недовольства становится больше, кроме того, теперь все присутствующие пристально разглядывают меня, но я стараюсь не обращать на них внимания.
– Да, мне очень жаль, но, наверное, мне лучше пойти. Мне действительно... очень жаль.
– Я провожу тебя, – отец поднимается, но Теддер перебивает его:
– Лас, позвольте мне проводить Весту.
Все какое-то время молчат, потом отец улыбается и кивает, а Теддер выбирается из-за стола и идет вслед за мной.
На улице мычат вдалеке коровы, лают собаки, воздух охлаждает лицо и мысли. Я немного успокаиваюсь, но потом новая колкая мысль появляется в голове. Совсем недавно мы так же шли в полумраке с Вилором – но все было иначе. Совершенно иначе.
– Теддер, ты действительно хочешь на мне жениться?
– Конечно, хочу, – он нисколько не задумывается, и я невольно морщусь. – Почему ты задаешь такой странный вопрос?
– Ты совсем меня не знаешь.
– Что я могу о тебе не знать? – снова это ничем не замутненное удивление. – У тебя хорошая семья, ты красивая и скромная, мне уже двадцать лет, зачем тянуть?
– Но... – я опять теряюсь, а ладони начинают зудеть от нарастающего... раздражения? – Нам предстоит всю жизнь с тобой прожить, возможно, завести детей, и...
Мы стоим у входа в мой дом. В окнах нет света и вокруг никого. Тьма царапает кожу, рвется наружу. С каждым днем ее становится больше. Мне есть о чем поговорить завтра ночью с тварью, если она изыщет возможность проникнуть ко мне незаметно.
– Вот про детей мне особенно нравится, – ухмыляется Теддер. – Именно к этому мы с тобой и приступим. Хочешь, прямо сейчас?
Внезапно он делает шаг ко мне и обхватывает руками, неожиданно сильно, придавливает к себе резким толчком и прижимается ко рту влажными мягкими губами. Оцепенение прошло, и я забилась, пытаясь вырваться или хотя бы увернуться. Его губы слепо шлепали по лицу, а руки суматошно шарили по телу.
– Хоть у тебя и не все в порядке с головой, то, что ниже – выше всяких похвал, моя Вестаечка...
Я уперлась ладонями в его грудь, и внезапно юного Гойба ощутимо тряхнуло. Он замер и скривился, словно у него резко заныл живот.
– Но, возможно, ты права... Подождем свадьбы или более удачного момента. Но как же сладко с тобой будет целоваться! До скорого. Непременно потанцуем на празднике.
Теддер ушел, и, когда его долговязая фигура скрылась из виду, я сползла вниз по стене и затряслась, словно от озноба.
***
Праздник Снеговицы отмечают у нас с давних времен. Когда-то климат Тиона, говорят, был совсем другим. После косного, который звался тогда иначе, гнобарем, потому как погода сильно дождивела и портилась, а покос проводили и вовсе в зленник, наступали тяжелые времена, небо гневалось на людские проступки и сыпало белым колючим снегом, который покрывал молочными плотными покрывалами леса, поля и деревни до самого светеня, а реку сковывало льдом. Вряд ли люди с тех пор встали исключительно на благой путь, скорее уж небо стало терпимее. Как бы то ни было, снега в наших краях больше нет, хладень и морозь, конечно, не радуют теплом, но и страшными морозами не грозят. Почти четырнадцать седьмиц в Тионе стоит прохладная и пасмурная погода, деревья голы, а спящая земля суха и крепко спит, местами подставляя небу изборожденные морщинами и трещинами черные щеки, а местами прикрываясь бумажной на ощупь буро-рыжей травой.
Как воспоминание о прошлом осталась Снеговица – единственный в году день, а точнее, ночь, когда в Тионе идёт снег. Если раньше падение обжигающе-холодных звёздочек считалось проявлением небесного гнева, то теперь наоборот – снега ждут как гарантии грядущего спокойного и мирного года, а в те редкие года, когда Снеговица остаётся бесснежной, тревожатся и ждут самых разных бед – от голода до войны...
Хотя Снеговицу и отмечают в самый разгар морозя, да еще и ночью, никто на нее слишком уж тепло не одевается. Так-то и руковицы готовят, и шапки – но большое скопление народа и горящие повсеместно костры обеспечивают возможность одеваться легко. У каждой девушки, достигшей совершеннолетия, у каждой женщины припасено особое платье – белое, голубое или серое, с вышивкой бисером в цвет ткани, как правило – в виде снежных звездочек, с широкими рукавами. Лассы в таких платьях похожи на птиц. Никаких теплых шуб – от холода защищают огромные пуховые платки примерно в четыре локтя длиной.
Я сшила себе платье на Снеговицу давно, еще в светень. Сшила быстро, а вышивала долго и с трудом, светлыми длинными вечерами, после учебы и рабочего выматывающего дня, исколов пальцы – рукоделие никогда особо мне не давалось. Платье терпеливо лежало, аккуратно сложенное в холщовом мешке, переложенное сухими веточками пахучей лерианы – чтоб отгонять всякую прожорливую мошкару. А вот теперь оно висит у меня перед глазами, ждет своего времени. Но никакого настроения надевать его у меня нет. Вся деревня ожидает праздника с нетерпением, а я...
Еще пару дней назад я думала, что боюсь пришествия твари. Боюсь вида собственной крови на белой ткани. Боюсь разоблачения на виду у всех. Но внезапно все переменилось – и сосредоточием моего страха и отвращения стал Теддер Гойб. Всего лишь человек, обычный человек с пустой улыбкой на губах и бессмысленной похотью в глазах.
Я не сказала ни о чем ни отцу, ни матери. Должна была бы сказать – но нет. Стыдно, мерзко. Да и что я им скажу? Тед пытался меня поцеловать? Ну, нравится жениху невеста, вот и пытался, хуже было бы, если б нос воротил. Да все только посмеются и шутки шутить будут. А как я им объясню то, до чего противны влажные прикосновения его мягких губ, словно достаешь из бочки с водой упавший и уже порядком размокший хлеб. И руки у него влажные, липкие, чужие.
Неужели все супруги нравятся друг другу сразу, вот так, когда узнают – это человек, с котором ты проживешь долгие годы рядом? Или после свадьбы происходит какое-то чудо – вот только что был чужой, чуждый, а теперь родной и единственный? Все, кого я видела, примирились, притерпелись и живут нормально, то ссорясь, то мирясь, то с улыбками, разговорами, то с криками, но... Может, со мной что-то не так?
В любом случае, сегодня бояться мне нечего. Кругом будет много народа, и Теддер Гойб не тронет меня.
***
Шум и смех, звонкие, как у детей, голоса мужчин и женщин. Почти вся деревня высыпала наружу и сам воздух словно бы искрится от улыбок и сверкающих глаз. Солнце потихоньку клонится к закату, а сам праздник начнется спустя примерно восемь горстей после него, ну а пока что вовсю идёт подготовка – места для костров огораживаются камнями, приносится хворост, бревна, на которых можно сидеть, маринованное с вечера мясо, вино и прочее достается из холодных погребов, печется свежий, горячий и пышный хлеб, голые ветви и стволы кустарников и деревьев обвязывают яркими цветными лентами.
Люди ходят группами, стайками. Радость и возбуждение сплачивают народ, и только мне опять всё не так и не в радость – думаю я с неожиданной злостью на себя. Людская толпа и костры снова всколыхнули воспоминания о городской казни.
– Красивая ты, Таська, – тихо говорит мать. Серебристое платье аккуратно обхватывает ее крепкую статную фигуру, ровно, без единой складочки, и мне вдруг тоже хочется сказать ей что-то хорошее, светлое. Но я молчу. – Взрослая совсем. Кто бы мог подумать, как быстро время пролетело... а все такая же нелюдимая.
– Я в лес схожу. На пару горстей, не больше, – прошу я.
– Ну, не затягивай. Мне твоя помощь нужна будет.
Конечно же, дело не в лесу, а в Вилоре, именно к нему я спешу, завернувшись в тёплый пуховый платок. Может быть, вышивать за эти годы я толком и не научилась, а вот врать умею в совершенстве.
У домика служителя никого нет, и я с облегчением тренькаю тяжёлым звучным колоколом. "Бам-м" – низко пропевает тот. Если Вилор дома, он выходит к двери не позднее второго бама. И Вилор выходит, а сердце заходится от нежности – он весь какой-то встрепанный, лохматый, домашний, на щеке едва заметный след чернил.
– Доброго вечернего неба, Тая...
Он открывает дверь, и я захожу во двор.
– Что-то случилось?
– Почему что-то должно было случиться? – я нервничаю и покрепче закутываюсь в платок.
– Ты пришла перед самым праздником...
– А ты на него не идёшь?
– Мне по службе не положено, Тая, – он произносит моё имя так, как никто иной, особенно, ласково. – Праздник Снеговицы служителями неба не поддерживается.
– Ты против?
– Не то что бы я лично против. Но видишь ли, присутствовать и не вмешиваться будет неправильно – в братстве не допускают употребление огненных напитков, да и считается, что тёмное небо требует покоя, а не шума и веселья. А вмешиваться будет и вовсе неуместно, побьют меня еще, – Он улыбается.
– Вилор, – говорю я, набравшись смелости, – Я не хочу выходить замуж за Теддера.
Веселье мигом пропадает из его серых глаз. Служитель молчит, стоит, прислонившись к двери, ждёт продолжения. И отчего-то с ним проще быть откровенной, чем с родителями. Чем даже с самой собой.
– Не хочу я за него замуж, никогда не хотела и не хочу, он не нравится мне нисколечки. Смотрит на меня так, что потом отмыться хочется. Вчера, – я торопливо закатываю рукав и говорю тоже торопливо, быстро, чтобы не пойти на попятную и договорить до конца. – Вот.
На запястье синяки, уже побледневшие, но еще заметные. Глаза Вилора темнеют, он берет меня за руку и подносит ближе к лицу, проводит большим пальцем по коже – и мурашки бегут по всему телу.
– Я поговорю с ним. Он не будет тебя бить. Никогда.
Я вырываю руку.
– Но я не хочу, чтобы ты об этом с ним говорил. Я не хочу замуж. За него – не хочу.
– За него? А за кого хочешь?
Мы стоим близко-близко, смотрим в глаза друг другу.
– Тая, – выдыхает Вилор. – Ты ошибаешься сейчас, ты...
Чтобы не испугаться и не пойти на попятную, надо действовать быстро-быстро и совсем не думать. Я поднимаюсь на цыпочки и целую Вилора в губы.
