Текст книги "Дом аптекаря"

Автор книги: Эдриан Мэтьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцатая

– Мог бы и мне сказать, – буркнула Рут, когда они вышли из зала заседаний, и ткнула Майлса локтем в бок.

Он ответил тем же.

– Могла бы прийти вовремя.

– Но ты привлек их внимание к картине. Теперь они только о ней и будут думать. Сомневаюсь, что дело пойдет быстрее. Раньше оно было одним из сотни, катило себе, как паровозик, чух-чух-чух, и рано или поздно добралось бы до Морнингтауна…

– Не разделяю твоей уверенности. Многое зависит от Каброля.

– А тебя что-то смущает?

– В том-то и вопрос, куколка. В последнее время он превратился прямо-таки в глас общественности.

– Да уж, настоящий защитник национального культурного наследия. Как думаешь, он сам не положил глаз на картину?

– А как думаешь, у собак есть блохи?

– Не поняла?

– Пораскинь мозгами. Каброль делает все, чтобы картина осталась в запаснике. Чтобы никто ее не увидел. Спрашивается зачем? Зачем ему это нужно? Тебя интересует, на кой я раззявил рот и вставил свои пять медяков? Потому что хотел вынудить этот гребаный комитет санкционировать проведение тестов.

– Что же ты надеешься найти?

– Сам не знаю.

– Попутного ветра.

– Спасибо. Скрести за меня ножки.

Они прошли через служебный выход и оказались в главном вестибюле музея. С улицы потянуло сквозняком.

Разговор с Майлсом оставил у Рут ощущение неудовлетворенности.

– Послушай, ты что-то не договариваешь. В чем дело? Ты собираешься открыть мне свою страшную тайну?

– Не сейчас. Хочу сохранить ауру загадочности. Мне она, кажется, к лицу, ты не находишь?

Рут искоса взглянула на него.

– Не будь ты педиком, я бы вышла за тебя замуж.

– Для начала тебе пришлось бы совершить хладнокровное убийство: пристрелить Рекса. На сколько, по-твоему, тянет представление Каброля?

– На восемь и шесть по шкале мастурбометра.

– Наивысшая из всех его оценок. Какого хрена он так завелся?

– Майлс, ты вроде бы собирался с кем-то меня познакомить?

– Ах да, с Бобом Фишером. Он был на собрании.

– Что? Тот старичок?

– Точно, он. Американец. Во время войны служил в Отделе памятников, искусства и архивов. ОПИА. Помнишь? При нем вскрывали хранилища в Альт-Аусзее. Потом работал в Мюнхенском коллекционном пункте. Знаком с нацистскими архивами, найденными в Шлосс-Банце. Эксперт по кражам художественных ценностей. Сейчас в отставке, но руку держит на пульсе. Фишер едет в Гаагу, собирается поработать в Главном государственном архиве. Когда я об этом услышал, попросил Каброля заманить его сюда.

– Не знаю… Мне показалось, что он жутко скучал. Уверен, что твой американец понимает голландский?

– Черт… Может, и не понимает. Я как-то не спросил. Он ведь все время молчал, да?

– Похоже, зря ты старался… заманивал…

Майлс посмотрел на часы. Четверть первого.

Они огляделись по сторонам.

Из-за главной лестницы, словно по мановению волшебной палочки, появился Фишер. Крепенький, сухой, маленький, как гном, в грубом, толстой вязки свитере и мешковатой куртке с бесчисленными топорщащимися карманами, «молниями», кнопочками и шнурками. Он шел к ним с протянутой рукой и открытой, уверенной улыбкой, милый и доброжелательный, какими бывают только старые американцы, не обремененные цинизмом и иронией Старого Света. Рут инстинктивно прониклась к нему симпатией.

– Извините! Заблудился! Бернару надо было куда-то идти, и я сказал, что найду дорогу сам. Конечно, за самоуверенность пришлось заплатить. Этот музей – настоящий лабиринт.

– Если хотите, мы можем вам здесь все показать, – предложил Майлс.

– Да-да, обязательно, – без желания согласился Фишер.

– Если только у вас нет других планов, – улыбнулась Рут.

– Сказать по правде, я ни черта ничего не понял на этом собрании.

– О! – Рут многозначительно посмотрела на Майлса.

– Не важно, – отмахнулся американец. – Сам виноват. Вы здесь, в Голландии, разговариваете между собой на таком совершенном английском, что, наверное, считаете само собой разумеющимся, что и все остальные говорят на нем так же. Таким образом, я теперь лингвистический империалист. Но вообще-то было интересно – интерпретировать язык тела и смотреть в окно на катающихся.

– Здесь каждую зиму заливают каток, – с гордостью сообщила Рут.

– Вот что, давайте позабудем про картины, а? Пойдемте покатаемся? Вы не против? В Буффало я, бывало, всегда катался с ребятишками, но, черт возьми, не ждите, что я признаюсь, сколько лет назад это было! Оставим культуру тем, кто ею питается. Сегодня я обычный мещанин.

Они вышли из музея и направились к залитой льдом площадке на Музеумплейн.

Майлс не катался, а потому остался у дощатого ограждения. Рут и Фишер взяли напрокат коньки – ей достались фигурные, ему беговые – и взошли по ступенькам на каток. Сделав по паре кругов, оба остановились передохнуть.

– Майлс говорит, вы эксперт по кражам художественных ценностей.

– По торговле и кражам. И то, и другое – большой бизнес. По товарообороту торговля предметами искусства и антиквариатом идет после нефти и вооружений. А кража художественных ценностей приносит огромные доходы, уступающие только доходам от контрабанды и нелегальной торговли оружием. Милая симметрия, да?

– Мне нужно взять из запасника небольшую картину Вермера. Возражений не будет?

– Конечно, нет. Идите и…

– А многое из украденного возвращается?

– По оценкам специалистов, от десяти до пятнадцати процентов. Знаете, когда я приезжал сюда в последний раз? Когда из Государственного музея украли двадцать полотен Ван Гога. Искусство почти то же самое, что бриллианты. Милые вещицы и мало места занимают. Какой бы изощренной охранной системой вы ни пользовались, вор всегда найдет способ ее обойти. Идем?

Рут ухватилась за протянутую руку, и они снова покатили по кругу.

Фишеру было за восемьдесят, но его энергии позавидовал бы и молодой. Здоровый образ жизни – большой плюс. Оторвавшись от Рут, он выехал на середину, выписал две изящные восьмерки и даже рискнул сделать прыжок с поворотом.

Рут остановилась и с восхищением следила за американцем.

– Не знаю, на что вы подсели, но не могу ли я попросить рецепт? – спросила она, когда он закончил программу. Щеки у нее горели, как яблочный пирог.

– Витамины. Цинк и магний. Сто миллиграммов в день. Впрочем, такой молодой девушке, как вы, подобная дрянь ни к чему. А на меня не смотрите. Знаете, как говорят: свеча вспыхивает перед тем, как погаснуть.

– Чепуха!

– Не говорите так, леди. Я стар и легкораним. К тому же мне лучше знать, о чем идет речь.

К ним подошел Майлс.

– Здесь чертовски холодно, – потирая руки и переминаясь с ноги на ногу, пожаловался он.

– Пять минут, и мы в полном вашем распоряжении, – бросил Фишер.

Потом они обошли кругом парк, на который выходили Музей Стеделейка, Музей Ван Гога и Концерт-холл.

– Я помню эту картину. Видел ее в Альт-Аусзее, – рассказывал американец. – Она хранилась отдельно от других работ, в одной из самых глубоких шахт.

– AR 6927. В Линце она проходила под этим номером, – кивнул Майлс.

– AR означает Аркана. Хлама там хватало, больше всего было книг. Труды по алхимии, оккультизму, химии, естественной истории. Камни с рунами. Разные масонские артефакты. Чаши, кубки, мантии – все древнее. Черт! Настоящая пещера Аладдина. Было даже немного жутковато – идешь по туннелю и вдруг натыкаешься на груду такой вот ерунды. И повсюду мистические символы.

– Вроде тех, что на задней стороне картины, – заметила Рут.

– Майлс показал мне перед собранием. Не помню, чтобы мы видели их там, в Мюнхенском коллекционном пункте, но это и неудивительно. Там всякого хватало.

– Сзади есть доска, и, чтобы что-то увидеть, надо ее снять, – пояснил Майлс.

– Тогда все понятно. Нам было не до того. Впрочем, мы ведь в Мюнхене и не задержались.

– Значит, нацисты интересовались оккультизмом, – пробормотала Рут.

Фишер рассмеялся.

– Дайте вашу руку. Нет, другую, без перчатки.

Она протянула руку.

Американец достал из кармана шариковую ручку и нарисовал что-то у нее на ладони.

– Что это? – спросил он.

Рут посмотрела на рисунок.

– Свастика. Только перевернутая. Она ведь, если не ошибаюсь, была чем-то вроде символа удачи у древних римлян, да?

– Верно. И не только у них. Свастику Гитлеру предложил Фридрих Крон, дантист и оккультист из Штайнберга. Гитлер ее принял, но развернул в другую сторону.

– Чтобы подразнить судьбу, – сказал Майлс.

– Да, дразнить судьбу было его любимым занятием. Гитлер, можно сказать, подвинулся на оккультизме. Особенно его интересовал Ландульф Второй Капуанский, знаток черной магии. Другим приверженцем чернокнижия был Гиммлер. Того привлекали розенкрейцеры и колокола.

– Колокола?

– Он считал, что колокола Оксфорда обладают волшебной силой, которая делает город недоступным для нацистской авиации.

– Шутите? – недоверчиво спросил Майлс.

– Нисколько. Нацисты даже учредили бюро по оккультизму. Между прочим, они запрещали другим заниматься черной магией, конфисковывали труды по оккультизму. Оно и понятно, ведь если следовать их логике, то великий маг мог быть только один. Догадываетесь кто? Объектом прямо-таки мистического поклонения стало для Гитлера священное копье, известное также как копье Лонгина, или копье судьбы. То самое, которым Христу проткнули бок, когда он висел на кресте. Это копье – или то, что таковым считалось, – было частью сокровищ Габсбургов. Когда Гитлер приехал в Вену и объявил аншлюс, то первым делом перевез сокровища в Германию. Подобно Карлу Великому, фюрер верил, что судьба никогда не изменит тому, кто владеет этим копьем.

– История показала, что он ошибался, – улыбнулась Рут.

– Интересно, однако, такое совпадение: союзники завладели сокровищами Габсбургов как раз в тот день, когда Гитлер застрелился. Или наоборот.

– А как насчет алхимии? – спросила Рут. – Что особенно интересовало его в алхимии? Я попросила одного человека попытаться раскрыть шифр на задней стороне картины, но мы уже знаем, что большой символ обозначает философский камень.

– То есть мы предполагаем, что нацистов интересовала не сама картина, а те непонятные заклинания на ее обратной стороне. Так?

– Так, – кивнул Майлс. – Мы считаем, что их привлекли именно значки и цифры. Ситуация напоминает известную дилемму с курицей и яйцом. Послушайте, кто-нибудь хочет кофе? Мы могли бы зайти в кафетерий у Музея. Стеделейка.

– Он у нас такой изнеженный, хотя и большой, – сказала Рут Фишеру. – Давайте поскорее доставим его в тепло.

Они повернули к музею.

– В сознании большинства людей философский камень означает золото, верно? А алхимия сводится к превращению одних веществ в другие.

– Мы знаем, что это невозможно, – вставила Рут.

– А приходилось ли кому-либо из вас слышать о Франце Таузенде? Химик, работал в двадцатых годах в Мюнхене. Согласно его теории, каждый атом вибрирует на строго определенной, свойственной только ему частоте. Он полагал, что если добавить к выбранному элементу нужную субстанцию, то частота колебаний изменится, а сам элемент превратится в другой. Ходили слухи, что Таузенду удавалось превращать в золото некоторые неблагородные металлы. Гитлер в то время сидел в тюрьме после неудачной попытки мятежа, но у него был сообщник, некий генерал Эрих фон Людендорф.

– Главный немецкий стратег в годы Первой мировой войны, – добавил Майлс.

– Совершенно верно. Тот еще сумасшедший. Ярый антимасон.

– Если не ошибаюсь, он баллотировался в президенты?

– Да, но проиграл Гинденбургу. После этого Людендорф начал собирать деньги для новой нацистской партии. Ему удалось заинтересовать опытами Таузенда нескольких крупных германских промышленников. Таузенд провел для них показательный опыт: расплавил в тигле немного оксида железа и кварца, на следующий день добавил какой-то белый порошок, и когда все остыло – оп-ля! – в тигле обнаружился кусочек золота.

– Фокус? – спросила Рут.

– Кто знает. – Фишер пожал плечами. – Может быть, он верил в то, что делал. А может, и не верил. Меня не спрашивайте. В кварце, случается, содержится золото, но только в микроскопических количествах. Важно то, что демонстрация произвела сильное впечатление на нашего друга, генерала Эрихи фон Людендорфа, который даже учредил некий орган под названием «Компания 164» для содействия исследованиям Таузенда. Инвестиции полились рекой. Сотни тысяч марок для нацистской партии. Позднее они стали выпускать акции. В конце концов Таузенда посадили в тюрьму за мошенничество, но деньги-то уже были собраны. И они помогли национал-социалистам подняться на ноги.

– Похоже, этот Людендорф оказался неплохим бизнесменом, – заметил Майлс.

– Да, но наша история на этом не заканчивается. У Таузенда был преемник. Некий поляк по фамилии Дуниковский. Он объявился в Париже и провозгласил, что открыл способ превращения кварца в золото с помощью радиации. Метод заключался в следующем: исходное вещество помещалось на медную пластину, нагревалось до температуры плавления, а потом облучалось некими таинственными Z-лучами.

Рут и Майлс переглянулись.

– Я что-то не то сказал? – спросил американец.

– Картина ван дер Хейдена написана на медной пластине, – сказала Рут.

– Ну, я рассказываю так, как сам слышал, а уж выводы делайте сами.

Майлс кивнул:

– Продолжайте.

– Так вот. Дуниковскому тоже удалось привлечь немалые инвестиции. Он признавал, что в кварце содержится некоторое количество золота, но уверял, что радиация ускоряет его рост. Был основан англо-французский синдикат для перевозки африканского песка в некую лабораторию в Лондоне. Потом началась война, и Дуниковский исчез. По слухам, немцы заставили его работать на себя, производить золото для поддержания экономики. Так это или нет – доказательств не существует. Больше о нем не слышали.

В кафетерии музея они взяли кофе и булочки, сняли пальто и сели за столик.

– Отличие метода Дуниковского от метода Таузенда состоит прежде всего в использовании радиации, – продолжил Фишер. – Не берусь судить, был он мошенником или нет, но шаг сделал в верном направлении.

– Как это? – удивилась Рут.

– Подумайте сами. Алхимия занимается превращением элементов. Долгое время все серьезные химики полагали, что превратить один химический элемент в другой невозможно. И вот появляется радиоактивность. Распадаясь, радиоактивный элемент, например уран, становится уже чем-то другим, так? Лично я первым успешным алхимиком считаю Отто Гана, немецкого химика. Именно он открыл расщепление атома при цепной реакции. Дать начало цепной реакции можно бомбардировкой урана нейтронами. И нацисты интересовались радиоактивными элементами вовсе не потому, что мечтали таким образом получить золото.

– Да, им хотелось устроить Большой Бамс, – сказал Майлс.

– Вот именно. Бамс с таким жутковатым грибообразным облаком. – Пакетик из-под чипсов так громко лопнул в руках Фишера, что Рут даже вздрогнула. – Это было уже совсем другое дело. Немцы спешили опередить союзников, и над проблемой бились их лучшие умы. Руководство программой создания атомной бомбы осуществлял Вернер Хайзенберг, но когда союзники вступили в Германию и ознакомились с материалами немецкого проекта «Альсос», выяснилось, что большого прогресса наш тогдашний противник не добился. Одна из причин заключалась в том, что они бомбардировали атомы урана быстрыми нейтронами, а надо было медленными. Есть также свидетельства того, что нацисты полагались не столько на бомбу, сколько на кое-что другое. Точнее, на урановый двигатель, что-то вроде военного реактора, который вырабатывал бы энергетические лучи. Это был их последний шанс. Они до конца надеялись, что, когда враг уже будет торжествовать, когда Германия опустится на колени, с секретной базы в горах на юге ударит их новое урановое супероружие.

– Чемпион поднимается на счет девять, – усмехнулся Майлс.

– Точно! Им нужно было опередить тех, кто работал над «Проектом Манхэттен». Среди их ученых нашлись и такие, кто полагал, что путь к цепной ядерной реакции можно отыскать в древних эзотерических писаниях, герметических символах и опытах алхимиков. Именно с этой целью и создавалось хранилище AR; Они думали, что древние черные маги уже прошли весь путь.

– А на самом деле? – спросила Рут. – Они действительно далеко продвинулись?

– Я не специалист, но назову вам напоследок одно имя. Фулканелли. Самый знаменитый алхимик двадцатого века. Настоящая загадка. Есть свидетельства о том, что имя это встречалось уже в начале пятнадцатого столетия, а значит, либо парень очень стар – старше даже меня, – либо само имя передается от адепта к адепту, на протяжении многих поколений. Так или иначе, но Фулканелли написал книгу под названием «Тайна соборов». В двадцатых он жил в Париже, а книга вышла в 1926-м. Согласно его теории, в архитектуре и орнаменте готических соборов Европы зашифрованы некие инструкции, касающиеся алхимических секретов. Один парень, Жак Бержье, утверждал, что Фулканелли посетил его в лаборатории Парижской газовой компании в июне 1937 года. Фулканелли просил передать сообщение для физика Андре Эльброннера. Сообщение было, по сути, предупреждением насчет опасности ядерной энергии. Он также сказал, что древние алхимики прошли тем же путем и что результатом расщепления атома стало уничтожение существовавших ранее цивилизаций.

– Насчет алхимиков у меня сомнений нет, – усмехнулся Майлс. – Некоторые из них вполне способны на самоуничтожение. А вот что касается цивилизаций…

– Неужели кто-то всерьез верит в эту чушь? – спросила Рут.

– Ну, среди тех, кто верил в эту, как вы выразились, чушь, было, например, Бюро стратегических служб, предшественник нынешнего ЦРУ. После войны они охотились за Фулканелли, который числился в списке лиц, имеющих доступ к секретной информации в области ядерной физики. Главной задачей было не позволить им работать на Восток.

– Так он был алхимиком или просто исследователем темы? – поинтересовался Майлс.

– Имеются показания свидетелей, утверждающих, что видели, как он в 1937-м превратил в уран серебро. Подумайте. Уже тогда в руках множества людей мог оказаться надежный источник урана. В 1939-м в Берлине прошла секретная конференция, утвердившая программу ядерных исследований и запретившая экспорт урана из Германии. Если бы немецкие физики прослышали про успехи Фулканелли, они, несомненно, захотели бы с ним поговорить, верно? Но после войны он бесследно исчез.

Фишер доел булочку и посмотрел на часы.

– Через час у меня поезд на Гаагу. Успею?

– Где ваш багаж? – спросил Майлс.

– В гардеробной.

– Тогда успеем. Я поймаю вам такси.

Они оделись и вышли из уютного кафетерия на продуваемую зябким ветром площадь.

– Теперь мы знаем, – заговорила Рут, – почему Мидль, Хофер – и, может быть, Поссе – так заинтересовались картиной, когда увидели на задней ее стороне те символы. Они знали, что картина заинтересует и Гитлера.

– Так вполне могло быть, – согласился Фишер.

– Но мы по-прежнему не знаем, расшифровал ли кто-нибудь написанное. Те, кто нашел картину, были, если так можно выразиться, библиотекарями. Они поставили труд на соответствующую полку и только. Они не читали саму книгу.

– Вполне разумная гипотеза, – закивал американец. – Помнится, я видел где-то переписку Поссе насчет коллекции Аркана. Попробую что-нибудь раскопать.

Проводив такси взглядом, Рут посмотрела на Майлса:

– Куда дальше?

Англичанин посмотрел на нее сверху вниз, обнял за плечи и крепко прижал к себе.

– К Лидии.

Вернувшись в свою комнату, Рут включила компьютер. В кресле мирно спала Принчипесса. В памяти всплыли слова отца. Они разговаривали о философском камне, и он сказал: «Каждый понимал под философским камнем свое. И у каждой исторической эпохи был свой философский камень, свой запретный плод, свои танталовы муки».

Йорис был прав.

В Средние века – золото. В двадцатом веке – атомная энергия.

А что же Йоханнес ван дер Хейден? При чем тут живший в восемнадцатом веке аптекарь и весьма посредственный художник? Что означал философский камень для него?

Вопрос.

Она проверила почту. Сообщение от Кида – спрашивает, когда ему можно заглянуть. Послание от родителей с парой советов касательно страховки баржи. Обещанная информация от Каброля. И наконец, четвертое письмо. С пустой строчкой в графе «Тема».

Рут щелкнула «мышкой».

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Мы живем в несчастном мире, Chickenshit, где люди делают все, чтобы только не заглядывать себе в душу. А ты способна заглянуть в свою? Я предупреждал, но ты не послушала. Больше предупреждений не будет. Великая опасность перед тобой. Ты приближаешься к matrimonium alchymicum. Но помни: мужчина и женщина – несовместимые противоположности. Соединение их порождает вражду. Тот, кто сражается с демонами, должен быть осторожен, чтобы самому не стать демоном.

– О, черт! – прошептала Рут, нажимая кнопку печати.

Из принтера выполз лист – черное на белом.

Она прочитала письмо еще раз, потом выдвинула ящик стола и положила лист поверх двух предыдущих. Нашла электронный адрес Смитса и сбросила сообщение ему. Смитс, может быть, и глупец, имеющий обыкновение подозревать жертву преступлений в том, что она сама навлекает несчастье на свою голову, но притом он еще и полицейский. Кто знает, чем все закончится? А раз так, то надо хотя бы продемонстрировать стремление к сотрудничеству. Пусть только для протокола.

Рут уставилась в стену прямо перед собой.

Кем бы ни был ее таинственный корреспондент, он определенно имел в уме какую-то цель. Кем бы он ни был, «Радость секса» вряд ли числилась в десятке его любимых книг. И что, черт бы его побрал, означает matrimonium alchymicum? Догадаться, впрочем, не составляло труда – алхимическая свадьба. Помочь мог бы Лукас, но лучше провалиться сквозь землю, чем выслушивать его нотации.

Впрочем, желание работать тоже пропало.

Одно зловредное, сочащееся ядом ненависти сообщение, и весь день насмарку!

Рут вышла из комнаты и свернула в коридор, ведущий на половину Лидии.