Текст книги "Дом аптекаря"

Автор книги: Эдриан Мэтьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцать вторая

Закрыв дверь, Рут заглянула к Лидии.

Старушка крепко спала. На столике у кровати лежал листок со списком покупок. Она сунула его в карман и вернулась на свою половину.

Сев за стол, Рут еще раз тщательно взвесила потенциальные последствия своего плана. Что бы ни случилось, она свою роль сыграет. Не станет инициировать прямое обсуждение щекотливой темы, не станет упоминать ни о претензиях на картину, ни об угрозах в свой адрес. Короче, не станет, что называется, напрашиваться на неприятности.

Схема поведения была достаточно ясной и простой, но ее маленькие серые клеточки не желали покоя. Ставки сделаны. Если за зловещими посланиями и всем прочим стоит Скиль, значит, он опасен. Точка. И в таком случае ее маленькая хитрость вряд ли усугубит ситуацию.

В целом план игры выглядел вполне надежным. Успех сулил куда больше выгоды, чем неудача – потерь.

Встав перед зеркалом, Рут постаралась придать себе соответствующий анархо-нигилистский вид, для чего прежде всего взъерошила волосы, а уже потом взялась за остальное. В ход пошла купленная еще для Хэллоуина синяя помада; опухшие веки свидетельствовали о затяжной бессоннице и бурном похмелье, а старая кожанка с диагональной металлической молнией, которую она надевала, когда прибиралась на барже, удачно довершала образ современной студентки. Что еще? Ах да, значок… не забыть значок…

Сунув папку под мышку, Рут вышла из дома и осторожно прикрыла за собой дверь.

На другой стороне канала в доме Скиля все еще горел свет. Сердце тревожно запрыгало, словно напоминая об опасности. В ушах стучала кровь.

Она глубоко вдохнула.

Пути назад не было. Решение принято, и ноги уже несли ее к цели.

Рут прошла по маленькому горбатому мостику.

На стене у двери медная дощечка: «Эммерик Скиль».

Она поднесла руку к кнопке звонка. Надавила.

– Да?

С ней разговаривал костюм.

Вполне приличный, сшитый на заказ костюм с рубашкой и галстуком. Но вот голова, торчавшая над отглаженным воротничком, была не та. Она была недостаточно старая, чтобы принадлежать Скилю. С нейтральным выражением, бесстрастная, ничем не примечательная голова – Рут дала бы ей лет шестьдесят с лишним – вызывала ассоциации с конюшими, швейцарами, стюардами. В ней чувствовался внутренний контроль, выработанный долгими годами исполнения одних и тех же обязанностей. Одна бровь была приподнята и слегка изогнута в форме вопросительного знака. Левое веко выглядело немного странно – оно словно зафиксировалось в полуопущенном положении.

– Привет, я по программе. – Рут выставила вперед значок. – Я художница.

Мужчина с плохо замаскированным раздражением вздохнул и взялся за дверь, как будто намереваясь закрыть ее перед носом непрошеной гостьи. Он ничего не сказал, но смотрел так, словно приценивался к возникшему из вечернего сумрака объекту.

– Картины. – Рут похлопала по папке.

– Я так понимаю, вы что-то продаете?

С сомнениями было покончено. Перед ней стоял слуга, дворецкий, секретарь Скиля – это не имело значения.

– Я же сказала. Художница. – Она помахала папкой, как курица крылом, и улыбнулась. – Продаю свои картины. Хожу по домам и предлагаю.

– Не думаю, что…

– Я же не заставляю вас покупать, – бодро уверила его Рут. – Вы только посмотрите, ладно?

В глубине дома что-то завизжало, как будто включили миксер.

– Что там? – донесся слабый, дрожащий мужской голос.

Мужчина в костюме повернул голову, слегка прикрыв при этом дверь. Седые волосы, прикрытая пушком лысина на затылке – в нем чувствовалось что-то скучное, подогнанное под образец, военное.

– Юная дама, – ответил он.

– Я спросил что, а не кто!

Мужчина снова повернулся к ней. Судя по выражению лица, ее присутствие воспринималось как крайне нежелательное.

– Что именно вы продаете?

– Я же сказала. Художница. Продаю свои работы.

– Это насчет картин, – бросил он в глубь дома.

Жужжание сделалось громче.

К двери подъехала, тарахтя, электрическая инвалидная коляска. Сидевшему в ней сморщенному старичку было за восемьдесят. А может, и все девяносто. Он тоже был в сшитом на заказ костюме и с галстуком, но ни то, ни другое его не красило. На первый взгляд казалось, что некий шутник вытащил из торфяного болота или вырубил из ледника вековой давности труп, на который ради смеху нацепил еще и старинные очки в толстой роговой оправе. Изрезавшие лицо глубокие морщины напоминали шрамы. Кожа имела жуткий синеватый оттенок, а бледные, выцветшие ресницы и серые глаза казались неестественно большими за толстыми стеклами. Сохранившиеся кое-где на пятнистом черепе волосы походили на зеленый грибок плесени, появляющийся на испорченном масле или йогурте. Такая же растительность торчала из ушей и ноздрей.

Голос, однако, звучал так нервно, пронзительно и сильно, что кровь застывала в жилах.

– Сходи и посмотри, как там все, – приказал он слуге (если это только был слуга.) – Надеюсь, ты поставил на четыре. И предупреждаю, если снова будет черное… Мне твои фокусы известны! – Старик повернулся к Рут: – Сюда.

Коляска произвела разворот и покатилась по коридору.

Проследовав за ней, Рут оказалась в гостиной.

Высокая квадратная комната со скромной люстрой под потолком была по своим пропорциям почти точной копией штаб-квартиры Лидии. Главное отличие состояло в прямоугольном отверстии, вырезанном в задней стене. Старик ловко подъехал к большому столу, на котором стояли радиоприемник и микроскоп. Рядом лежали тюбик с какими-то таблетками и утренняя газета, раскрытая на юмористической странице.

Наклонившись насколько возможно, он отодвинул газету и переложил таблетки.

– Давайте ее сюда.

Рут положила папку. Отмахнувшись от нее, Скиль принялся развязывать черные ленты.

На стене над его головой висела взятая в рамочку фотография восточных доков Амстердама, сделанная с воздуха и помеченная белыми линиями, стрелками и надписями. Другая, более старая фотография показывала ювелирную мастерскую с несколькими склонившимися над столами мужчинами в белых халатах.

Шторы были разведены.

Рут посмотрела в окно, на дом Лидии.

Похоже, этих двоих связывали родственные чувства. Интересно, часто ли они таращатся друг на друга, разделенные каналом, но связанные общей бессильной злобой, – двое, на протяжении полувека ведущие молчаливую игру под названием «Возненавидь соседа твоего».

Безумие.

Безумие, которому необходимо положить конец.

Скиль натянул на голову черную ленту, сделавшую его похожим на киношного пирата, и опустил закрепленные на ней окуляры. Потом раскрыл папку и вперил взгляд в первую картину. Зрение у него было, очевидно, совсем слабое. Нос едва не утыкался в бумагу, голова двигалась во все стороны, вверх, вниз, как пылесос, сканируя грубые акварельные мазки, но не воспринимая общий вид.

Вряд ли у него есть шанс держать Лидию под наблюдением, подумала Рут.

Старый хрыч просто-напросто трещал по швам.

В комнату просочился слабый запах гари.

Скиль сдвинул окуляр на лоб и поднял голову. Руки и подбородок заметно дрожали.

– Что это все означает? – спросил он.

Рут заглянула ему через плечо.

Картинка была другая, не та, которую объясняла ей девушка.

– Ну… – неуверенно протянула она. – Поезд – это типа наш путь через жизнь. Видите… вот станции… ответвления… Люди садятся в вагоны или… или сходят. Потом рельсы расходятся. Одни едут вон в тот оазис… вверху, а другие попадают к большому черному вулкану. Там стервятники на скалах… огонь… лава… Смысл в том, что… ну, вы как вроде не знаете, куда попадете, пока не попадете…

Скиль смотрел на нее с молчаливым недоумением.

– Вот и весь смысл… – Рут не знала, что еще сказать. – Типа того… Есть, конечно, и другие смыслы, но я их еще не придумала. А в принципе…

– А в принципе… – бесстрастно и размеренно повторил старик, словно пытаясь постичь скрытое в этих словах тайное послание. Хмурое лицо его потемнело. Он снова повернулся к картинке, на этот раз с явным отвращением.

– Судьба, – пробормотала Рут, всей душой желая перенестись куда-нибудь подальше отсюда. – Рельсы. Рай. Ад. Вроде как современная аллегория.

Она лишь теперь заметила стоящего на краю вулкана немецкого штурмовика. Скиль тоже его увидел.

– Солдат… он, конечно, возвращает нас к войне, – ухватившись за представившуюся возможность и сама удивляясь своему оппортунизму, затараторила Рут. – Вы, наверное, и сами догадались. Были там, когда…

– Там? Я был здесь… здесь, юная леди! Я никуда отсюда не уезжал.

– Черт… хреново… В смысле, наверное, здесь было несладко. Все эти нацисты кругом…

– Да, очень несладко, – задумчиво произнес Скиль, захваченный на мгновение воспоминаниями. – В людях проявлялось все самое лучшее… и самое плохое.

– А вы с ними встречались? – спросила Рут. – С нацистами?

Старик уставился на нее и вдруг чихнул с такой силой, что брызги полетели во все стороны, а несколько капель упали на акварель. Краски тут же начали расползаться. Скиль вынул огромный шелковый платок и вытер нос. Сделал он это довольно небрежно, потому что на верхней губе осталась похожая на щупальце полоска слизи. Потом старик снял очки и протер стекла.

– Кто вы такая, и что все это значит? Как вы оказались в моем доме?

Рут пожала плечами:

– Я всего лишь рассказываю про свою картину. Вы же сами меня пригласили.

– Но я думал, что вы пришли по поводу моей картины. Разве вы не из музея?

– Нет. – В ожидании продолжения Рут по привычке вцепилась зубами в ноготь.

– В таком случае кто вы, черт возьми, такая?

– Я же говорила ему… тому… Может, у него плохо со слухом. Я художница. Продаю свои картины. Хожу по…

Из прямоугольной дыры в стене раздался громкий стук, и в следующую секунду в ней появилась платформа.

Так вот оно что. Кухонный лифт.

На столике стояла тарелка. На тарелке лежали два дымящихся тоста. Похоже, источником запаха были именно они.

– Будьте любезны! – Скиль щелкнул пальцами.

Рут перенесла тарелку на стол, предварительно сдвинув в сторону папку. Старик снова опустил окуляры и уставился сквозь толстые стекла на поджаренные кусочки. Сухонькое тело напряглось и дрожало.

– Какого цвета тост? – спросил он.

– Коричневого с черным.

– Ха! – Скиль поднял окуляры и недоверчиво обнюхал обугленные квадратики. – А какого больше, коричневого или черного?

– Боюсь, черного больше.

– Черного, – с отвращением повторил он. При следующих словах голос переключился на более высокий регистр с хрипловатыми фоновыми шумами. – Нет, это была последняя капля. Намеренная провокация! Ему же прекрасно известно, что подгоревший тост содержит канцерогенные вещества. Я бы давно лежал в могиле! Да-да, лежал в могиле, если бы не сохранил ясность рассудка. Я знаю, чего он хочет. Он хочет моей смерти!

Скиль взял оба кусочка и решительно разломил их. Швырнул на тарелку. И стукнул кулаком по столу. В следующую секунду тарелка полетела к платформе, но, не долетев, разбилась о пол.

Костлявые пальцы пробежали по кнопкам пульта. Коляска развернулась и с визгом прыгнула вперед.

Рут поспешно отступила, как перед утюжащим стройплощадку бульдозером.

Коляска остановилась. Не сходя с кресла, Скиль наклонился вперед. Руки у него оказались непропорционально длинными. Прорезанные бледно-голубыми прожилками вен, они высунулись из-под манжет, а изогнутое туловище замерло в неестественно искривленном положении, как будто однажды сложилось подобно перочинному ножу, да так и осталось. Подобрав осколки тарелки и кусочки тостов, он бросил их на платформу и ткнул пальцем в кнопку на стене.

Таков был Скиль.

Высохшая обезьяна, вздорная, крикливая и легковозбудимая.

Платформа уехала вниз.

Коляска развернулась.

Рут закрыла папку и завязала бантиком тесемки.

– Что вы делаете? – спросил Скиль.

– Ухожу. Наверное, не вовремя попала.

– У вас там, полагаю, есть и другие, но смотреть на них я не стану. – Он махнул рукой, перепачканной черными крошками от тоста и сливочным маслом. – Одной вполне достаточно. У вас нет таланта. Абсолютно никакого.

– Спасибо.

– Выход найдете сами.

Выйдя на улицу, Рут присвистнула.

Хороша же парочка. Скиль да Лидия. Друг друга стоят. Претенденты.

И кто же возьмет верх?

Никто.

Эти двое соревновались в беге назад. Просто одна сторона проигрывала быстрее второй. Какая – сказать никто не мог, да и всем было наплевать, потому что, в конце концов, весь этот фарс не стоил и гроша.

Скиль и Лидия. Лидия и Скиль…

Два сапога пара.

Ни один из них не соответствовал расхожему представлению о старости как времени достойной уважения мудрости, умеренности и благоразумия. Однако подумать есть о чем. Что происходит с людьми на склоне лет? В кого они превращаются? В мелочных тиранов, высушенных монстров эгоизма, трясущейся походкой бредущих по жизни и держащихся только за счет неиссякаемых запасов желчи? У Лидии – будем справедливы – еще бывают моменты просветления, но и она – подобно Скилю – в целом оборвала дипломатические отношения с остальным миром.

У тротуара остановился мусоросборщик. Двое мужчин выпрыгнули из кабины, чтобы забрать мусорные баки. Рут воспользовалась моментом, чтобы избавиться от папки, и, достав из кармана список покупок, зашагала вдоль Кейзерсграхта по направлению к супермаркету.

Бредя между рядами, она, словно в полусне, снимала с полок продукты.

Визит вежливости, по сути, ничего не дал. И все же она испытывала нечто вроде удовлетворения от того, что поглазела на смертельного врага Лидии. Одно по крайней мере стало ясно: Скиль не был ее злодеем в маске. Этот прикованный к инвалидной коляске дряблый, согбенный старикашка никак не мог ни преследовать ее по городу, ни чертить зловещие символы на люке, ни затопить саму баржу.

Если не Скиль, то кто?

Она рассеянно опустила в корзину пакет крекеров.

Приближалась ночь.

Рут подошла к кассе, оплатила покупки и, выйдя из магазина, медленно продолжила путь вдоль канала, под голыми вязами.

Что же все-таки происходит?

На углу такси едва не сбило велосипедиста. Не желая ввязываться в инцидент, Рут свернула на мостик. Велосипедист стукнул кулаком по крыше такси и покатил своим путем.

На мосту ее внимание привлекли два киоска. В одном продавали цветы, в другом горячий шоколад и гороховый суп. Рут купила суп и, отойдя в сторонку с пенопластовым стаканчиком, прислонилась к перилам. Над водой висел легкий туман. Амстердам – город-зеркало, повторяющийся в своих мутных каналах. Его торжественно-серьезные фасады протянулись насколько хватает глаз. С того места, где стояла она, было видно слегка подрагивающее отражение верхушек зданий. Каждый фасад имел свой особый фронтон, свой особый стиль. Верхушки крыш выглядели так, словно их вырезали из бумаги фигурными ножницами. Разнообразие в единообразии. Легкое, порой едва заметное отступление от нормы: особенный оттенок кирпича, размер окон, стиль кованых перил вдоль ведущих вверх ступенек. У каждого свои черты, как у человеческого лица. В конце концов, кто способен определить, что такое норма, а что считать аномальным?

Покончив с супом, Рут подобрала пакеты и продолжила путь.

Тут и там то одно, то другое здание щеголяло картушем или декоративной лепной рамкой. Отец как-то рассказывал об этой занимательной черте старинных зданий. В семнадцатом и восемнадцатом веках, когда дома еще не имели номеров, их различали по этим фризам. Они представляли собой своеобразные картинки, вделанные в кирпичную кладку на середине стены или над дверью, и являлись чем-то вроде визитной карточки хозяина, указывая на его профессиональную принадлежность. Скульптуры изображали моряков, мясников, рыбаков, булочников, прядильщиков. Некоторые сцены несли аллегорический смысл.

Иногда Рут останавливалась просто полюбоваться лепниной или постараться разгадать потаенное значение сюжета. Мысли о Скиле и Лидии совершенно вылетели из головы. Она целиком погрузилась в другую игру. Вот эта, например, библейская сцена с Адамом и Евой в райском саду Эдема. На какую профессию она указывает? Кто здесь жил? Проповедник? Нет, вряд ли. Священнику такой роскошный дом был просто не по карману.

И тут она поняла – торговец яблоками!

Довольная собой, Рут зашагала веселее.

Но чем ближе к дому Лидии, тем быстрее несли ее ноги, хотя она и сама не понимала почему.

Что-то глодало ее изнутри. Что-то подстегивало. Что-то гнало, притягивало, ждало разгадки. Что-то скрытое, но лежащее едва ли не на поверхности.

Ей стало жарко.

Почему? Почему? То неведомое, что мучило и терзало Рут сейчас, много раз представало перед ней, буквально мозолило глаза…

Рут остановилась перед домом Лидии и подняла голову.

Фриз над дверью. Барельеф, который она видела десятки раз. Голова с раскрытым ртом, из которого высовывался язык с приклеившимся к нему чем-то.

Корни волос как будто превратились в тысячи мелких иголочек, и кожа словно зазвенела.

Кто же, черт возьми, это?

Лицо с восточными чертами, чертами мавра, выглядело не слишком счастливым, а круглый предмет на кончике языка вполне мог быть… пилюлей.

И тут к ней пришло…

Бедняга явно страдал от боли, вот и высунул язык – для постановки диагноза. Пилюля – лекарство. Понятно. Но к кому он обратился? Очевидно, что не к костоправу. И даже не к лекарю. Ключ в восточных чертах страдальца, призванных напомнить о том, где в далеком прошлом появились лекарства.

Фриз был знаком аптекаря или фармацевта.

Она вспомнила статью Каброля о Йоханнесе ван дер Хейдене.

Его отец, Арнольдус, перебрался в Амстердам, где стал относительно богатым фармацевтом и поставщиком красок и других материалов для художников. Йоханнес без охоты продолжил семейный бизнес.

Вот оно что. Понимание все же пришло.

Йоханнес ван дер Хейден жил в этом доме…

Более того, здесь жила его семья, век за веком, пока от нее не осталась Лидия, старая, милая, бездетная Лидия. Последний высохший плод умирающего дерева.

Невероятно, но правда.

Почему же Лидия ничего не сказала?

А знала ли она?

Еще одна мысль вспыхнула в ее голове и, вспыхнув, осветила все. Ну конечно! Со стены дома на нее смотрел не просто разинувший рот мавр. В скульптуре таился куда более глубокий смысл.

«Подумай о плавающей в море рыбе, – всегда говорил ей отец. – Единственное, чего рыба не видит, так это того, в чем она плавает. Рыба не видит моря! А в чем плаваем мы, Рут? Какого моря не видим мы?»

Над головой замигал фонарь.

Рут посмотрела на дом Скиля, стоящий на другом берегу канала.

Темный силуэт.

В комнате Лидии тоже было темно. Она, наверное, еще спала.

Рут осторожно открыла дверь, вошла и остановилась.

Затаив дыхание, она посмотрела на высокий потолок. Посмотрела по-новому, словно глаза ее обрели способность видеть то, что было скрыто временем.

– Йоханнес, – прошептала Рут, – ты можешь выйти. Давай, малыш… Ну же, сучий сын, выползай, я тебя вижу. Да. Я знаю – ты здесь…

Глава двадцать третья

Лидия, как и предполагала Рут, спала, но по крайней мере один раз ей пришлось встать, чтобы открыть дверь.

Приходил посыльный из цветочного магазина. На столике в холле лежали завернутые в целлофан две дюжины розовых роз. К букету прилагалась карточка, подписанная Томасом Спрингером.

Рут закусила губу и покачала головой.

В обычных обстоятельствах дамы любят получать цветы. Это приятно и мило. Но Рут ничего похожего на радость или хотя бы на удовольствие не чувствовала. Да, они со Спрингером поболтали на вечеринке. Да, он помог ей перевезти вещи с баржи. Да, он настроил ее компьютер. Но на этом все и остановилось. Стоп, приятель, дальше ходу нет. Хватит с нее обвинений Жожо и инсинуаций Смитса.

Дальше. Томас Спрингер – он же Сиско-Кид – относился к категории людей, которые, за что ни возьмутся, все делают не так. Достаточно вспомнить порезанного на полоски угря, от которого ее едва не стошнило. И с чего он теперь решил, что имеет право одаривать ее цветами?

Тпру!

Нет, ее определенно не радовали ни несвоевременный ритуал ухаживания, ни свалившиеся на голову цветы. Более того, ей это совершенно не нравилось. И с чего бы ему вообще делать ей подарки? При последней их встрече с его стороны не было сделано никаких шагов, которые оправдывали бы такое поведение, хотя, надо признать, что-то из сказанного им привлекло ее внимание.

Нет уж, пусть юноша влюбленный засунет цветы… Ладно, это слишком. Лучше пусть поставит их в красивую вазу у себя дома.

Без обид и все такое.

А ей пока есть о чем подумать.

Рут выгрузила покупки на кухонный стол и прошла по коридору в заднюю часть дома. Взяла из ящика большой конверт, вернулась на половину Лидии, захватила фонарик и торопливо поднялась по лестнице.

В передней чердачной комнате все было так же, как и в прошлый раз. Старая газета лежала на стуле, там, где она ее и оставила.

Рут села.

Может быть, из-за быстрого подъема или по какой-то другой причине, но сердце бешено стучало. Она закрыла глаза и расслабилась.

Прошло несколько минут.

На Рут снизошел покой.

С улицы время от времени долетал шум проезжающей машины, но и он не тревожил окружавшую ее тишину.

Рут открыла глаза, вынула из конверта фотографию с картиной ван дер Хейдена и посветила на нее фонариком.

Подняла голову.

Посмотрела вверх.

Скошенные балки, небольшое окно, очаг и каминная полка – все было так, как и два с половиной столетия назад, когда темноволосая красавица лежала на шезлонге, запах мимозы висел в воздухе, а печальный мужчина стоял у окна, глядя на канал. И там, в окне, словно опровергая оставшиеся сомнения, виднелась крыша дома с чудесным фронтоном и белой поперечной балкой. То, что видела сейчас Рут, во всех деталях совпадало с тем, что было изображено на картине.

Вот так.

Вот куда привел ее мавр с разинутым ртом.

Почему же она ничего не заметила раньше?

Да просто потому, что в Амстердаме полно таких вот фронтонных зданий с видом на канал. На картине, как и сейчас, мог быть любой из них. Мог, но не был. Потому что все произошло именно здесь, в другом временнОм измерении, столь же далеком, как безымянная звезда.

Итак, все случилось здесь.

Но что случилось?

Картина не отдала еще всех своих тайн.

И тем не менее Рут ощущала их присутствие, их атомы и молекулы – темноволосой красавицы и печального мужчины. Они были здесь вместе с ней.

Она поднялась и подошла к камину, чтобы еще раз свериться с фотографией. Да, голова красавицы покоилась именно здесь.

Именно здесь, на каминной полке, стояли, еле слышно ведя свой счет, часы. А здесь, прислонившись к деревянной раме, стоял, погруженный в меланхоличные думы, печальный мужчина. Все как будто застыли. Никто даже не шевелился. Рут слышала их дыхание. Слышала доносящийся снизу стук копыт и далекие крики чаек. Она ощущала тепло женского тела и давление деревянной рамы на плечо мужчины.

При желании они могли бы заговорить с ней. И заговорят, надо только подождать. Теперь они знают, что она нашла их. Знают, что они не одиноки. Пусть она проснется… пусть он соберется с мыслями…

Кем бы они ни были, им было о чем рассказать.

Она открыла мобильный и набрала номер Майлса.

– Угадай, где я нахожусь.

– Сдаюсь.

– Сижу в картине.

Пауза.

– Мне показалось, ты бросила.

Рут рассказала ему о Скиле, о мавре с открытым ртом и о постигшем ее озарении.

– Чудно… – пробормотал он, когда она закончила.

– Знаю. Придай мне ощущение реальности. Скажи что-нибудь.

– Увидимся завтра на собрании бюро?

Вернувшись в гостиную, Рут поставила пластинку Чета Бейкера в надежде, что музыка поможет привести в порядок мысли, после чего сняла с верхних полок пару десятков книг.

Пора начинать.

Принчипесса спала, растянувшись на спинке кресла, а Рут перелистывала страницы. Иногда ей попадались закладки, высохшие цветы, даже газетные вырезки. Кое-где она натыкалась на подчеркнутые места и оставленные на полях пометки. Это задерживало. Она останавливалась, читала, размышляла над реакцией Сандера на прочитанное. Беллетристики попадалось мало. Он держал дома книги по физике, оптике, географии и естественной истории. В трудах технического характера он оставлял математические уравнения и непонятные диаграммы. Его замечания были немногословны – «Верно», «Спорно», «Вполне». Складывалось впечатление, что он просто не мог удержаться от того, чтобы не возразить невидимому автору.

Просмотрев сотни две томов, Рут сделала перерыв.

Не на всех переплетах краска держалась прочно, и руки ее покраснели. Она сходила в ванную, оттерла следы и, вернувшись, села к компьютеру.

Почты не было, если не считать извещения из офиса Смитса о получении ее сообщения. Вспомнив разговор с Лидией, она подумала, что может проверить информацию о Бломмендаале. Поисковая система обнаружила двоих. Один жил далеко, а вот второй более соответствовал заданным параметрам: С. Бломмендааль, юридические услуги. Жил он на той же, что и Лидия, улице, на Кейзерсграхте. Рут откинулась на спинку стула и сложила руки на груди.

Интересно, зачем Лидии понадобился юрист?

Заходил по делу. Помогал разобраться с некоторыми делами…

Во вторник, воспользовавшись перерывом на ленч, Рут отправилась в парикмахерскую, где, просмотрев с десяток образцов, определилась со стилем и получила возможность воочию наблюдать за своей трансформацией.

Парикмахер, напевая, вымыл и подстриг ей волосы, потом, надев на руки тонкие резиновые перчатки и вооружившись лопаточкой, принялся наносить краску. Если капли попадали на ухо или щеку, он моментально убирал их фланелевым тампоном, чтобы не осталось следов.

– Воспользуемся вот этим гелем. – Он показал ей зеленый тюбик. – С ним ваши волосы будут выглядеть так, словно вы только что встали. Хотя, если подумать, особенной необходимости в этом нет – они у вас и так торчат во все стороны.

Когда все высохло, Рут долго смотрела в зеркало, с трудом узнавая себя. Что думать, она так и не решила.

Зачем ей было это нужно?

Может быть, на нее так подействовала парочка в «Нефритовом береге». Может, просто поняла, что хочет перемен. Она устала от прежней Рут, той, что засиделась на неподвижной, остановившейся во времени барже. Ей надоело быть вечно усталой, скучной, застывшей. Пусть этот день будет посвящен себе самой. Почему бы не назначить себе свидание? Выглядеть шикарной, хорошо одетой, модной – в рейтинге ее самочувствия этот пункт стоял на одном из верхних мест, далеко опережая все то, что могли предложить самые популярные религии.

В кофейне Рут взяла двойное фрапуччино и пирожное.

Она уже начала составлять список того, что можно изменить на барже, когда та выйдет из ремонта. Идей хватало. С приходом весны неплохо бы расставить повсюду цветы и высадить какую-нибудь зелень – устроить взрыв красок. Часть палубы превратить в настоящий сад, поставить там старый бамбуковый шезлонг, чтобы можно было лежать, читать и загорать. Пора вспомнить и про прежние увлечения – заняться живописью, рисованием. Почему бы и нет? В прошлом у нее получались неплохие акварельки. Самое время перейти к чему-то более серьезному – приобрести мольберт, холсты, краски. Даже та девица со значком и то смогла… К тому же искусство помогает познать себя через мир и мир через себя. А занявшись делом, можно и вернуться к более активной жизни, даже завести мужчину. В список идей этот пункт еще не попал, но в кандидатах уже числился.

Она замерла с карандашом в руке и подумала о Спрингере.

О нем и его розах.

Не слишком ли сурово она с ним обошлась?

С первого взгляда он ей даже понравился, но потом на нее вылилось так много дерьма, что и бедняга Кид оказался вымазан той же старой краской. А вообще-то он ведь ничем и не провинился. Хотя, надо признать, радости от него тоже не много. Как там сказала при первом знакомстве Лидия? «Я заметила кое-что. Смотрела, как вы ходите. Слушала, как говорите. Вы не перед всеми раскрываете душу».

Если бы только суметь расслабиться, успокоиться и вернуться в прежний ритм жизни – как стало бы легче! Сейчас же какой-то глубокий канал внутри нее был перекрыт, перегорожен. Как, почему это произошло – она не знала ответа. В жизни бывают такие моменты. Пакостные моменты. Надо уметь пережидать. То, что разблокирует тебя, прорвет проклятую запруду, придет не изнутри, а извне, как молния с неба.

Рут прошлась мимо витрин, поболтала с продавщицей в цветочном магазине, сестра которой ходила вместе с ней в школу, купила журнал и, думая о барже, посмотрела ткани для штор.

День выдался холодный, и небо было цвета чеканного золота.

В книжном она наткнулась на Тиммерманса. Поговорили о работе. Рут помогла ему найти сборник рецептов тайской кухни. После того как Тиммерманс ушел, она проверила мобильный. Одно текстовое сообщение.

Ну и что еще?

Она нашла тихий угол и, сев на табурет, прочитала послание.

О magnum mysterium. Nigra sum sed formosa. Non aurum sed lapis infernalis, petra genitrix, matrix mundi.

Грудь сдавило. В вену словно вкололи отчаяние и злость.

Черт, снова проклятая латынь…

Вот дела – без ученой степени уже и письмецо от ненавистника не прочитаешь. Правда, на сей раз он обошелся без кличек и не оставил числовой подписи.

Кто же это?

Может быть, потому ей нет покоя? Может, все дело в этой загадке, грызущей ее изнутри?

Еще совсем недавно она не сомневалась, что автор посланий – Скиль, но теперь, после встречи с ним, такой вариант представлялся невероятным. Тогда кто? Может быть, кто-то из тех, кого она знает? Каброль, Жожо, Кид, Лукас, даже Майлс…

Пойдем по порядку.

Жожо могла бы, но сообщения пошли еще до того, как их дружба рассыпалась. К тому же бедняжка была всего лишь социальным работником, а не сбрендившим каббалистом, изрекающим проклятия на давно скончавшемся языке.

За Кидом кое-какие странности замечались, но в целом он был расположен к ней довольно благожелательно. К тому же и познакомились они недавно.

Каброль?

Вот уж кто настоящая загадка. Он представлялся Рут роботом. Если бы кто-то получил возможность посмотреть на мир глазами Каброля, то, наверное, почувствовал бы себя пилотом истребителя будущего с выведенными на глаз-дисплей таблицами, векторами, счетчиками и сеткой прицела. Сомневаться в его способностях не приходилось, но вот мотив… Внутреннее чувство подсказывало, что Каброль ни при чем. Послания незнакомца несли эмоциональный заряд. За ними ощущалась демоническая энергия. В картезианском мире Каброля эмоции во внимание не принимались. Может, все дело в его французской крови? Он был холоден, как месячной давности ведро пингвиньего дерьма.

Кто же остается?

Майлс. Милый старина Майлс.

Она посмотрела на свои тренировочные брюки с вентиляционными дырочками в форме буквы S.

Было ли в Майлсе что-то, что она пропустила? Определенно нет. Майлс – это Майлс, здоровущий, неуклюжий медвежонок Йоги, милый, коварный, немного простофиля и чересчур порой кичащийся своей голубизной. К ней он питает некоторую слабость, но в наши дни всем известно, что геи, как и парикмахеры, лучшие друзья девушек. К тому же он не одинок. У него есть Рекс и Свеекибуде.