Текст книги "Дом аптекаря"

Автор книги: Эдриан Мэтьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

В лучшем случае Рут заклеймили бы иждивенкой, приживалкой и паразитом. В худшем обвинили бы в неприкрытом стяжательстве и хладнокровном присвоении чужого. А завещание стало бы веской уликой в доказательство ее злонамеренности.

Нет, документ не был выражением последней воли Лидии ван дер Хейден. Он был ее, Рут Браамс, смертным приговором. Свидетельством ее морального падения. Письменами на стене.

И кто же, дорогуша, тебе теперь поверит?

Потенциально она была скомпрометирована в глазах всех – даже Майлса, даже своих родителей. А что касается Жожо, Лукаса и Смитса, то те лишь пожмут плечами: «Мы так и думали». Можно, конечно, разорвать завещание в клочки. Можно его спалить. Но в сейфе Бломмендааля, несомненно, лежит копия. Можно, конечно, вызвать Лидию на откровенность, выложить все начистоту, заставить переписать завещание. Можно сделать вид, что она никогда его не видела и не догадывается о его существовании. Но с другой стороны, с какой стати? Почему она должна это делать? Бэгз пожелала отдать все ей – что же тут плохого? В чем, черт возьми, ее вина?

И если рассудить здраво, кому еще это все должно достаться: клинике для пьяниц и наркоманов, ночлежке для бездомных, кошачьему приюту?

Нужно лишь решить для себя, хочет она все это или нет.

Решать ей, и только ей. Она должна схватить зверя за хвост или…

Бэгз руководствовалась простыми, естественными чувствами и, разумеется, не задумывалась о последствиях. Рут захотелось обнять старушку, а потом свернуть ей шею.

Между тем вопросы все всплывали и всплывали.

Что было бы, если бы никакого завещания не существовало? Кому перешел бы дом? Кому досталась бы картина? Но завещание было. И даже не одно. Знал ли Кид, что Лидия оставила все ему? Как и Рут, он имел массу возможностей просмотреть ее бумаги. А если он знал о первом завещании, то знал ли о втором? Ведал ли о том, что в одночасье прихотью старухи лишился громадного наследства, дарованного ему таким же капризом судьбы несколькими годами ранее? Рут закрыла глаза, и перед ней на фоне полуночного неба повисло бледное мальчишеское лицо Спрингера. В тот судьбоносный, как оказалось, день, 1 февраля, он пришел к Лидии сразу после того, как из дома вышел Бломмендааль. Видел ли Томас Спрингер, он же Кид, новое завещание, и если видел, то что подумал? Угорь, цветы, несмелые ухаживания… Все складывалось, все указывало в одну сторону. А если добавить таинственные, дышащие злобой и ненавистью послания… Впрочем, нет. Сообщения стали приходить еще до второго завещания.

Рут взяла со стола нож для разрезания бумаги, сделанный из единого куска кости, поставила острием на палец и попыталась удержать в вертикальном положении.

Нет, Кид ни при чем.

Вероятнее всего, он ничего не знал ни о первом, ни о втором завещании.

Ясно было другое: если Лидия в конце концов выиграет спор и вернет семейную реликвию, то картина по прошествии некоторого времени достанется ей, Рут. На данном этапе ничего изменить нельзя, и именно это могут поставить ей в вину. Вот к чему приводят благие порывы, вот чем оборачивается невинное желание помочь старушке перейти улицу, вот чем чреваты добрые инициативы. Куда ни ступи – обязательно угодишь в дерьмо.

И потом уже не отмоешься.

На столе зазвонил сотовый. Рут вздрогнула. Костяной нож Сандера свалился на пол. Разбуженная Принчипесса спрыгнула с колен. Телефон стоял на виброрежиме и с каждым звонком продвигался по слегка наклонной поверхности на пару сантиметров ближе к краю, словно толстый черный заводной таракан.

Рут схватила его.

Текстовое сообщение.

Chickenshit! Ты не вняла моим предупреждениям. Как и все женщины, ты глупа и тщеславна. Скоро, очень скоро дьявол потребует расплаты. Может быть, душа твоя еще жива.

Она положила трубку, но не прошло и минуты, как телефон сработал снова.

Может быть, ты все же знаешь, кто твой настоящий враг – в конце концов, это так очевидно. У меня есть то, что тебе нужно.

Рут сжала аппарат. Что же делать? Где искать помощи?

И опять звонок.

Встречаемся сегодня в 10 вечера на мосту Магере, со стороны Керкстраат. Приходи одна. И помни: глаз мой всевидящ – от него не скроешь ничего. 47 107,8682.

Ух ты! Свидание! Кто бы мог подумать! А я-то уж решила, что веселые денечки позади.

Рут задержала дыхание и невольно поежилась. Поднялась. Посмотрела на себя в зеркало. То, что она там увидела, ей не понравилось.

В своих глазах она увидела страх.

Глава двадцать девятая

– Послушайте, Смитс, откуда мне знать, кто он такой? – крикнула Рут в трубку. – Думаете, я это все сочинила? Ладно, раз вам так уж хочется – пусть. Считайте, что сочинила. Я иду туда, к мосту, и вижу одноглазого торговца глазированными яблоками с растрепанными седыми волосами, бородой до колен и с боливийской шиншиллой на плечах. Я говорю: «Что-то у вас яблочки сегодня не такие хрусткие, как обычно». Он подмигивает – не старикашка, зверек – и впускает меня в свое волшебное шиншилловое королевство. Такой вариант вам больше нравится? – Она прислушалась – судя по скрежету, полицейский все же попытался дать задний ход. – Ладно, забудьте. Извините, сорвалась. Но все и впрямь получается, как в кино. Вам лучше держаться в сторонке и до поры не высовываться. Потом, когда он прицелится и разрядит в меня первую обойму, вы выпрыгиваете из засады и ловите отравленные пули на лету. Поняли? Сможете?

Рут положила телефон в чехольчик и заглянула к Лидии. Старушка еще спала. Во сне она ворочалась и пускала газы. В комнате пахло формальдегидом.

Захватив коньки, Рут вышла из дому.

За каналом в окнах первого этажа дома Скиля горел свет. Шторы не были задернуты, и пока она стояла, оборачивая вокруг шеи шарф, в одном из окон появился Скиль, точнее, его голова.

Рут замерла и прищурилась.

Зрелище было странное и даже немного сюрреалистическое – неподвижная, слегка наклоненная голова на подоконнике. Скиль не шпионил за ней, он даже не смотрел на дом Лидии. Наверное, просто любовался вечерним небом.

Рут задержалась, вдыхая смешанный аромат вереска и наперстянки, вглядываясь в медленно густеющее, темное, с оттенком индиго, небо, нависающее над резным парапетом остроконечных крыш. Перейдя на другую сторону улицу, она прошла вдоль Кейзерсграхта, спустилась по стертым каменным ступенькам к замерзшей глади канала и, опустившись на нижнюю, надела коньки и туго затянула шнурки.

План был прост.

Зная, что мистер Периодическая Таблица, он же Одноногий Джон Сильвер, будет ожидать ее на мосту, Рут решила преподнести ему сюрприз: во-первых, появиться из-под моста, а во-вторых, не с севера, от пересечения канала с рекой Амстел, а с другого направления, сделав круг через Лейдсеграхт и Сингелграхт. Таким образом она получит какое-никакое тактическое преимущество: увидит врага на секунду раньше и, может быть, успеет собраться и даже определить модель поведения. «К тому же, – рассуждала Рут, – уж если тебе выпало приключение, то почему бы не получить от него всю порцию удовольствия?»

Иллюзий она не питала.

Какой вариант гамбита ни выбирай, результат будет один.

Канал не каток – здесь надо быть осторожным. Вмерзший в лед мусор представляет немалую потенциальную опасность для размечтавшегося конькобежца. От барж и арок к берегу протянуты цепи и кабели, да и поверхность льда часто напоминает грубо обтесанный кварц. В дополнение ко всему прочему детишки нередко бросают палки, камни, банки, велосипедные колеса и тому подобный хлам, который почти всегда остается неубранным. К счастью, свет уличных фонарей позволял вовремя замечать затаившиеся в густой тени барж, домов, машин и берегов препятствия и прокладывать безопасный маршрут по чистому фарватеру.

Рут катилась легко, широким, неспешным шагом, в полном соответствии с освященной временем традицией, сцепив руки за спиной.

Снизу город предстал в иной перспективе, и Рут, подобно подслеповатому, пробившемуся сквозь прихваченную морозом тьму обитателю подземелья, с удивлением обнаружила населенный чужаками дивный новый мир.

Взгляд ее ухватывал мимолетные картины в освещенных иллюминаторах – читающий газету мужчина, расчесывающий собаку мальчик; слух ловил странный, глуховатый звук, с которым коньки резали лед, – похожий звук получается, если водить лезвием по точильному камню.

Ловко выбросив правую ногу, Рут свернула в Сингелграхт и помчалась дальше: мимо фасада театра «Де ла Мар», под мостом, мимо Лейдсеплейн с сияющими, подобно алмазным фонтанам, люстрами казино и наконец мимо угрюмого, тяжелого фасада Государственного музея. Она состроила ему гримасу, как будто надеялась получить в ответ хотя бы улыбку, но он не дрогнул, то ли не поняв шутки, то ли просто не заметив ее.

Я здесь работала…

Проезжая старую пивоварню «Хайнекен» и Нидерландский банк, Рут почувствовала, что недавняя беззаботность и индифферентность уступают место нарастающему ощущению приятного напряжения и сосредоточенности. Кожу пощипывало и покалывало, как бывает, когда прикасаешься к дверной ручке или пожимаешь кому-то руку после того, как потрешь ладонь о нейлоновый коврик.

Она была готова к приключению. Она чувствовала себя безрассудной, бесстрашной и непобедимой.

Неужели это все адреналин? Внутренний голос – голос умудренной жизнью, практичной Рут – призывал к осторожности, но другое существо, незнакомое, бесшабашное, гуляющее в ней подобно весеннему ветерку, не желало ничего слушать.

Жизнь хороша! Жизнь – сила!

Не поддаться этому восхитительному порыву было невозможно.

И вдруг канал расширился, берега отступили, и перед ней развернулся широкий, как усыпанное звездной пылью небо, Амстел.

Катиться посередине реки было рискованно. Под внешне гладкой поверхностью могли таиться смертельно опасные ловушки, да и сам лед мог не выдержать ее веса. Дополнительным предупреждением служило отсутствие других катающихся.

Рут взяла поближе к берегу, к прижавшимся к набережной баржам, время от времени, когда под ногами начинало потрескивать, хватаясь за ржавые болты и прочие выступы. Накопившаяся в ногах усталость отдавалась болью в коленях и лодыжках. Она вдруг снова почувствовала себя маленькой девочкой, ступившей на лед в семь лет, когда отец подарил ей первые коньки. Вспыхнувшая с необыкновенной яркостью картинка осветила самые темные уголки памяти, явив, казалось бы, давно и прочно забытые детали.

К подъемному мосту Магере Рут добралась со скоростью ползущей по улице старушки. Белые опоры деревянного сооружения напоминали в темноте выбеленные временем кости. Над головой проходили люди. Под красным сигнальным фонарем остановились, залюбовавшись видом, парень и девушка; их теплое дыхание оставляло в воздухе белые комочки пара.

Рут отступила в тень и скользнула взглядом по мосту и набережной, отыскивая подозрительного одиночку.

Такового не оказалось.

Она прошла под мостом к другому берегу и снова осмотрелась. К сожалению, угол обзора был слишком мал, так что ей удалось рассмотреть только неясные силуэты. Люди наверху, наверное, видели ее лучше, чем она их.

Рут подкатилась к ближайшим ступенькам, стащила ботинки с коньками, убрала их и переобулась в сапожки. Возвращение в мир пешеходов далось нелегко – ноги гудели от усталости, да и понижение в статусе сказалось на моральном духе. Сердце колотилось резко и часто, как будто в груди у нее завелся резвый мальчишка-барабанщик.

От напряжения и тревоги ее стало подташнивать.

Волны беспокойства подмывали уверенность.

В нескольких метрах от моста, на перекрестке Сарфатикаде и Керкстраат, выехав двумя колесами на тротуар, припарковался белый «фиат-панда». Смитс по крайней мере сдержал слово. Окна запотели изнутри, и только на боковом стекле, со стороны водителя, виднелась крохотная прогалинка. Было бы неплохо подойти, переброситься парой слов, но этого Рут себе позволить не могла.

Где-то пробило десять. Ее часы спешили на пять минут. Она отвела стрелку и прошла на середину моста, вглядываясь в лица прохожих, как делает человек, пришедший на свидание с незнакомцем и ловящий в толпе ответный выжидательный взгляд.

Все фонарные столбы и арочные опоры на мосту были оклеены афишами, приглашающими горожан на цирковое представление в «Театр Карре», ярко освещенное здание которого выделялось на темном фоне противоположного берега Амстела. Около четверти одиннадцатого спектакль закончился, и на улицу выплеснулись зрители, преимущественно семьи с детьми. Повсюду появились яркие шары. У многих в руках были пластиковые факелы с разноцветными флуоресцентными волокнами, похожими на покачивающиеся травинки.

До Рут доносились обрывки разговоров: маленькая девочка взахлеб рассказывала о трехногом клоуне; отец семейства копировал жонглера с завязанными глазами; еще одна девочка мечтала стать принцессой на белом коне.

Поток зрителей распался на ручейки, а потом улица почти обезлюдела.

Половина одиннадцатого.

Может, над ней подшутили?

Рут начала замерзать. Адреналиновый эффект давно пропал. На смену радостному возбуждению пришли раздражение и злость.

Что делать?

Можно плюнуть на все и пойти домой, но тогда черный вопросительный знак так и останется висеть над ее летящей под откос жизнью.

Можно было бы остаться и ждать – до одиннадцати, потом до полуночи, – а замерзнув до смерти, тешить себя тем, что уж она-то по крайней мере никого не подвела.

Только вот насколько еще хватит терпения у Смитса? С одной стороны, он на службе и должен оставаться здесь столько же, сколько и она, а с другой – ему вряд ли по вкусу такое времяпрепровождение. Рут уже представляла, как он, кряхтя и ворочаясь, бормочет под нос что-нибудь вроде: Чертовы бабы с их идиотскими фантазиями… только время на них тратишь… заняться им больше нечем, кроме как шляться по городу в такой вот холод…

Зазвонил мобильный.

Рут, план меняется. Жду в «Нефритовом береге». Давно не виделись. М.

Мир закачался, и она ухватилась за парапет, чтобы не упасть. Глубоко вдохнула…

Что же это такое? Не может быть…

«М» могло означать только одно, но это одно находилось за гранью возможного.

«М» – так всегда подписывался Маартен.

Она снова посмотрела на дисплей, отчаянно желая, чтобы сообщение растворилось в каком-нибудь сюрреалистическом калейдоскопе, закружилось в фантастическом танце, чтобы буквы перестроились во что-то значимое и невинное – «Извини, пошутил», «Шутки кончились» или «Попалась!».

Но ничего подобного не случилось.

На лбу выступили капельки пота.

Если это смешно, то почему я не смеюсь?

На двери туалета у нее на барже была старая афиша шоу «Картера Великого». Изображенный на ней щеголеватый волшебник в вечернем костюме открывал шкатулку, из которой вылетали зловещие кроваво-красные демоны с рогами, ухмыляющиеся скелеты, мерзкого вида ведьмы, потешные толстенькие гоблины и прочая нечисть. Заголовок гласил: «Могут ли мертвецы оживать? Вопрос на все времена».

Неужели она подсознательно верит в то, что умершие могут материализоваться?

Конечно, нет.

С другой стороны, так ли уж она уверена, что он действительно погиб? В журналах полным-полно историй с подзаголовками «Удивительные факты», «Хотите – верьте, хотите – нет», «Странный случай». Разве мало в мире чудаков, которые по той или иной причине – например, чтобы скрыться от кредиторов – исчезают из одной жизни и возникают в каком-нибудь Богом забытом уголке, оставляя родных и близких в полном неведении относительно их судьбы? К тому же она лично так и не видела тело Маартена после того несчастного случая.

Ей показали только запечатанную деревянную коробочку.

И что же? Поверить в то, что все было спектаклем? Что живой и невредимый Маартен прятался за колонной в часовне возле крематория, радуясь освобождению от всех несчастий прошлой жизни?

Нет, Маартен. Пожалуйста, нет.

Такого не может быть. К такому она не готова.

План меняется…

Сообщить об этом Смитсу Рут не могла – не исключено, что за ней наблюдали. Позвонить ему? Тоже глупо. Если он не уснул, то должен был видеть, как она открывала телефон. Об остальном догадаться не сложно. Хотя, конечно, на такого болвана положиться трудно. Но что еще остается? Только верить и надеяться.

Она решительно зашагала в сторону Керкстраат и прошла мимо белого «фиата», словно его и не было.

Из вентиляционных окошек бара лилась негромкая музыка. Сидящий у окна мужчина в сдвинутой на затылок шляпе смочил палец в пивной кружке и задумчиво его пососал. Бородатый бродяга, завидев Рут, отклеился от стены и шагнул к ней, держа в руке мятый конверт и готовясь изложить трогательную историю своей неудавшейся жизни. Извини, приятель, не сегодня. Не успел бедняга открыть рот, как Рут уже проскочила мимо. Оглянуться она не могла и только надеялась, что белый «фиат» следует за ней на почтительном расстоянии.

Метров через сто Рут сбавила шаг.

Где же, черт возьми, этот самый «Нефритовый берег»?

Адрес она позабыла, а карточку гуттаперчевая азиатка ей не дала. Только сказала, что тому, кто знает, найти их нетрудно. Рут помнила, что заведение находится недалеко от больницы. Той самой больницы, в которой Жожо пожелала ей гореть в адском пламени. Рут тогда нырнула в ночь и выбралась… на «Нефритовый берег».

Она пересекла Принсенграхт и свернула в боковую улочку, одну из тех, которые веером расходились от центра. Старый город вдруг кончился, начались прямолинейные, словно расчерченные по линейке, кварталы.

На ближайшем темном перекрестке Рут осмелилась оглянуться.

Белой машины не было. Страховка исчезла. Она осталась одна.

Чтоб тебя, Смитс… безмозглый идиот… Полиция! Когда надо, их ни хрена не найдешь. Детектив! Такой даже сыр на сырном сандвиче не отыщет, пока ему пальцем не ткнешь.

Придется рассчитывать только на себя.

Она стащила с руки перчатку и, по привычке вцепившись зубами в край ногтя, огляделась.

На другой стороне улицы хлопнули ставни. В окне первого этажа задернули шторы.

На перилах крыльца появился кот – две желтоватые монетки посмотрели на нее из темноты – и исчез, метнувшись вниз по ступенькам подвала.

Рут перешла через дорогу.

Никого.

Она сделала несколько шагов, остановилась, подумала и, повернув, двинулась в противоположную сторону. В конце улицы чернело недостроенное здание. Угловой дом стоял, окруженный лесами; на тротуаре высилась горка шифера.

Улица вела во внутренний дворик.

Рут прошла вперед, повернулась, скользнув взглядом по ряду светящихся прямоугольников окон. Толстый, многослойный сандвич с человеческой начинкой. Разделенные стенами и потолками, зажатые в узких нишах бытия, люди жили, не ведая, что происходит над ними, под ними и рядом, за бетонной перегородкой.

Не то.

Она вернулась на улицу, пнув попутно дорожный знак.

Дрогнула штора.

Так можно ходить всю ночь и ничего не найти. Логика подсказывала дойти до больницы и начать поиски уже оттуда. Тогда все началось с трех монахинь. Она еще попросила у них закурить. Боже, какой же надо быть дурой! Так, потом она запаниковала и свернула в какой-то лабиринт. Впрочем, нет, не запаниковала. Скорее, задергалась.

Да, но как добраться до больницы?

Куда идти?

Ни малейшего представления.

И спросить не у кого.

Грудь сжала плотная лента напряжения.

В конце улицы замигал невидимым машинам светофор. Красный сменился желтым. Желтый – зеленым. Щелкая пальцами, Рут отсчитывала секунды. Наконец светофор снова переключился на зеленый.

Она дошла до перекрестка и огляделась.

Магазинчик на углу показался знакомым. Рут воспрянула духом. Она определенно видела его в прошлый раз. Клуб находился где-то рядом, рукой подать. Но где?

Из окна над головой донесся пронзительный визг электродрели – самое время вспомнить навыки курса «Сделай сам». В другом доме вытянувшийся на диване перед телевизором мужчина слегка поморщился, когда Рут прошла мимо – серой тенью на фоне сумрачной улицы.

За спиной у нее послышались шаги. Неизвестный шел от того самого перекрестка, где только что стояла сама Рут. Она не успела оглянуться – шаги свернули и стали удаляться.

Улица была непривычно узкой, даже по меркам Амстердама. Рут дошла до следующего перекрестка. Здесь было тихо, если не считать журчания текущей где-то внизу воды и едва слышного жужжания – примерно такой звук получается, если заманить в пустую металлическую банку осу. Она не раз проделывала это летом в саду у родителей. Жужжало где-то неподалеку, но определить источник Рут, как ни вертелась, не могла.

Она подняла голову.

Над узкой дверью с решетчатым ставнем на уровне носа сердито прыгали крошечные белый и зеленый огоньки, сбившиеся в конец неоновой трубки. Сама трубка погасла. Но в полусвете фонаря нетрудно было разобрать сделанную курсивом надпись: «Нефритовый берег».

Рут перевела дыхание, толкнула дверь и вошла.