Текст книги "Дом аптекаря"

Автор книги: Эдриан Мэтьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Глава восемнадцатая

Раз, два, три…

Рут резко затормозила и позвонила в звонок.

Возле баржи, дружески переговариваясь, стояли Дрест, Майлс и Кид. Услышав звонок, все трое замолчали и повернулись к ней.

– Так, так, так, – слезая с седла, сказала Рут. – Три джентльмена к одной леди.

– Все в порядке, я не в счет – только посмотрю.

– Заткнись, Майлс. Ты просто маньяк. Так, с чего начнем? Томас, вы что здесь делаете?

– Приехал помочь. Мне позвонила Лидия. Сказала, что вы выписались из отеля и переехали к ней с одним чемоданом. Намекнула, что надо бы помочь с остальным.

– Интересно, я ушла от нее пять минут назад. И Лидия не сказала, что позвонит вам.

Кид пожал плечами:

– Вы же знаете Лидию.

– Что ж, спасибо. От помощи не откажусь. Не в том положении.

Дрест прокричал что-то своим людям.

– Так ты перебираешься к ней, да? – Майлс хитро улыбнулся.

– Временно. Дома у меня нет, как видишь. Лидия любезно предложила расположиться у нее. И кстати, Майлс, – продолжила она строгим тоном, – чему мы обязаны столь неожиданной честью?

– Знаешь, я из тех, кого называют постмодернистскими вуайеристами. Меня неодолимо влечет к разного рода катастрофам и бедствиям. Автомобильные аварии, крушения самолетов, пожары – меня это все заводит. Мне все мало и мало. Разве ты не слышала, что катастрофы – это реальные познавательно-развлекательные шоу современности?

Рут и Кид переглянулись и понимающе кивнули друг другу, как бы говоря – это безнадежно.

– Воду откачали всю, – сообщил, вернувшись, Дрест. – Если хотите, можете перевозить вещи. Я, разумеется, не могу сказать, что там уже совсем сухо.

– Похоже, постмодернистским вуайеристам здесь больше нечего делать.

– Помогу с погрузкой, – предложил Майлс.

Они взялись за работу – один подавал вещи из люка, второй относил их в фургон.

Дрест отвел Рут в сторонку.

– Поведете в сухой док? – спросила она.

– Похоже, придется. Во-первых, разболтались заклепки. За стиральной машиной. А во-вторых… В общем, мы осмотрели корпус. Течи нет, но в некоторых местах толщина обшивки всего три миллиметра.

– Придется укреплять?

– В мастерской есть такая штука, как сонар. Проведем съемку корпуса, определим слабые места, а уж потом наложим дополнительную обшивку. Пока баржа будет у нас, можно также очистить и просмолить корпус. Но это только в том случае, если вы хотите продлить разрешение на ее использование. Всей работы дня на три.

– Я думала, это займет больше времени.

– Не забывайте, что еще предстоит внутренний ремонт. Ничего капитального, но надо рассортировать мебель, просушить, подождать, пока уйдет запах. Быстро не получится.

– Вы составили список повреждений?

Он протянул конверт:

– Все здесь. В том числе смета работ. Баржу мы заберем сейчас. В машинном сейчас двое ребят. Проверяют механику. Сами знаете, она уже давно не на ходу. Советую не тянуть с визитом в страховую компанию. Передадите наши расчеты вместе с иском. Учитывая обстоятельства, думаю, они возражать не будут, хотя потом проведут собственную оценку. В таких случаях принято идти друг другу навстречу.

– Постараюсь не забыть.

– Полагаю, сейчас самая большая ваша проблема – пластинки. Особенно старые, на семьдесят восемь оборотов. Оставлять их валяться в фургоне было бы непростительно. Честно говоря, он больше похож на ржавое ведро. Я бы их переложил поплотнее, а уже потом просушил конверты и, может быть, нашел другие. Если хотите, сам займусь?

– А вы хотите?

– Сделаю все в лучшем виде. За разбитые, естественно, ответственности не несу.

– Тогда отберите в первую очередь американцев. Особенно Бенни Гудмена, Томми Дорси, Бикса Бидербекке и Чета Бейкера. Ну и голландцев тоже. У меня там есть настоящая классика: Макс вон Прааг, Кобус Робийя…

Все, что не удалось спасти, уже лежало сваленное кучей на палубе или в позаимствованной у строителей бадье. Остальное перенесли в фургон. Рут приготовила кофе и, когда Кид взял паузу, позвала его в рулевую рубку.

– Я узнал обо всем еще раньше, – сказал Спрингер, – до того, как позвонила Лидия.

– Откуда?

– Приезжал в субботу, как и обещал. Помните? Угорь…

– Как я могла забыть!

– Собирался отдать его Жожо, как вы советовали, но тут уже толпились полицейские и пожарные. Ну я и подумал, что лучше отложить до следующего раза.

– Что отложить?

– Угря.

– Понятно.

– Парень из мастерской рассказал, что случилось, что вам уже сообщили. А еще подсказал, где можно найти Жожо. Я был у нее в больнице.

– Тогда вы в курсе. Она наверняка поделилась с вами своей теорией заговора.

– Ничем она не поделилась. Жожо была в полной отключке, ее напичкали снотворным и успокоительными. Меня впустили на минутку, так что я лишь успел положить на стол открытку.

– С ней кто-то был?

– Никого.

Рут задумчиво кивнула.

– Нога. Вы видели ее ногу?

– Ту, что в гипсе? Конечно. Трудно было не заметить.

– На гипсе было кое-что написано.

– Это в порядке вещей.

– И не только написано, но и нарисовано. Кто-то нарисовал некий идиотский символ.

Кид виновато опустил глаза.

– Вы имеете в виду звезду с кружками?

– Вы тоже видели? Значит, кто-то побывал у нее до вас. Во сколько вы к ней заходили?

– В самом начале первого. Но, послушайте… звезда… В общем, это моих рук дело.

Рут изумленно уставилась на него:

– Что? Так это вы? И на люке тоже вы?

– На люке? Стоп, что-то я вас не понимаю. В смысле… Разве вы не сами расписали свой люк?

– Нет.

– Я тоже ни при чем. На гипсе – да, я. Сам не знаю зачем. Хотелось что-то написать, но не подпись же ставить, верно? Перед этим я был на барже, где увидел звезду. Что она означает, я понятия не имел, но в голову запало. Вот и нарисовал на гипсе. Собственно говоря, просто хотелось посмотреть, смогу ли я ее воспроизвести.

– Господи… – прошептала Рут. – Неодолимая человеческая тяга повсюду оставлять свои следы. Хотелось бы мне знать, что за этим стоит. Неплохо бы кому-нибудь исследовать данную тему. Думаю, на докторскую потянуло бы. Проследить параллели с наскальной живописью.

Она подлила Киду кофе из кофейника и, сложив руки на груди, прислонилась к штурвалу.

– А знаете, во всем ведь вы виноваты.

– Виноват? В чем? – Он заметно нервничал.

– В том, что затонула баржа. В том, что Жожо оказалась в больнице.

– Я?

– О, разумеется, никаких физических действий вы не предпринимали, но стали, фигурально выражаясь, яблоком раздора. Помните вечеринку, когда мы познакомились? Жожо пригласила меня, но сама не пришла. Бедняжка где-то задержалась, не зная, что я собираюсь украсть вас у нее. Первостатейная стерва Рут, она все заранее спланировала. Годами завидовала подруге. Ревновала. И тут вдруг на сцене появляется очаровательный Томас Спрингер. Не то чтобы вы уже принадлежали Жожо, но она вроде бы как пометила вас для себя. Понимаете, о чем я говорю? Ваше личное мнение по этому поводу никакого значения не имело. Женщины такие плутовки! И тогда, чтобы вывести соперницу из борьбы, злодейка Рут заманила ее на баржу, подстроила затопление, сломала ей ногу, треснула по голове и напугала до потери рассудка.

– По-моему, вы слишком остро все воспринимаете.

– Нисколько. Я ведь и поживиться рассчитывала. Небольшое отступление. Бедненькая, несчастненькая Рут та еще выжига. Баржа становилась обузой. А раз так, то почему бы не вытрясти деньжат из страховой компании? И все подстроено так, чтобы старушка затонула как раз в тот день, когда Рут уехала из города. Ловко, да? Хитро? Идеальное преступление. Идея заимствована у Патриции Хайсмит. Одуряющая смесь тонкого расчета и обжигающей страсти. Игра как на финансовом, так и на романтическом поле. Ставки высоки. Все замечательно. Одного не понимаю – где я прокололась?

– Интересно. И что, кто-то всерьез верит в такую чушь?

– В таком виде наша Жожо преподнесла случившееся одному малость тронутому копу по имени Андриес Смитс, который уже занес меня в разряд закоренелых преступников, хотя я и успела напеть ему сказочку про то, какая я хорошая. Пустила пыль в глаза. А пока остается только один шанс на спасение. И состоит он в том, что дорогая подруга Жожо выйдет из полубредового состояния, выздоровеет, прозреет и не выдвинет против меня обвинение в покушении на ее жизнь.

– Здорово! Только у меня почему-то такое чувство, что это кино я уже видел.

– Тогда скажите, чем оно кончится. Буду признательна.

– Послушайте, если хотите, я поговорю с ней, объясню?

– Не надо. Это же обычные девчоночьи разборки. Хотя, не скрою, придумано ловко. В больнице Жожо оказала мне не очень теплый прием. Откровенно говоря, пуганула. Я пыталась пару раз дозвониться и поговорить, но не получается.

– Но вы все еще пытаетесь.

– Руки не опустила. Но хуже всего то, что это ведь не просто какой-то дурацкий фарс. Есть и зерно истины. Случайностью случившееся не было. Кто-то же затопил баржу. Намеренно.

– Серьезно?

– Вы знаете что-нибудь о стиральных машинах и выводных шлангах?

– Боюсь, что не много.

– Ладно, детали пока опущу. – Она взглянула на часы. – Пожалуй, пора ехать. Расскажу по дороге и бесплатно, хотя…

– Что?

– Дама так и не получила угря.

– Откуда вы знаете?

– Видела трейлер.

– А вот и ошибаетесь, – сказал Кид. – Обещанное в холодильнике. У Лидии. Я положил его туда час назад.

Подошел Майлс:

– Едем.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что пора ехать. К тебе. Если не уедешь сейчас, то уже не успеешь вернуться.

Розовый «Дансетт-популар» смотрелся на столе в комнате Сандера очень даже неплохо. Рут откинула крышку проигрывателя и достала из картонной коробки старую пластинку.

– Вот оно. – Она опустила звукосниматель, установила иглу над краем диска. – Джимми Бертран. «Как пришло, так и ушло». Чикаго, апрель 1927-го. На трубе – Луи Армстронг. На стиральной доске – сам бессмертный Джимми Бертран.

– Это на случай, если последние три четверти века вы провели на Марсе, – заметил Майлс, обращаясь к Киду.

Они немного повальсировали, потом исполнили чарльстон, и, когда музыка кончилась, Майлс, потный и запыхавшийся, упал в кресло.

Лидия принесла бутылку «Асти спуманте», а Кид ловко вывернул пробку. Все подняли бокалы – за новоселье.

Рут выбрала запись поспокойнее, и теперь уже Кид закружил Лидию, которая напустила на себя вид настоящей дамы. Единственная оставшаяся кошка, Принчипесса, сидела на столе рядом с проигрывателем, напряженно, навострив уши, глядя на кружащийся диск и, по-видимому, решая, стоит ловить его или нет.

– Томас, похоже, неплохой парень, – заметил Майлс, когда они с Рут оказались вдвоем.

– Только не говори, что и ты тоже на него нацелился.

– Что означает твое «и ты тоже»?

– Ну, как и вся женская половина человечества.

– Увы, нет. Мне за грехи мои достался Рекс, не говоря уже про Свеекибуде.

– Мне надо кое о чем тебя спросить. Как по-твоему, я правильно поступаю? Только честно, ладно?

– Я, может, и смог бы ответить, если бы знал, что именно ты имеешь в виду.

– Объясню. Я правильно сделала, что переехала сюда?

Майлс замялся с ответом.

– Не хочешь подышать?

Он потащил ее во дворик и, когда они остались одни, сказал:

– Ты приняла ее предложение. Что в этом плохого? Это ведь всего лишь на несколько дней. Конечно, если вдруг так случится и Каброль прознает про твой переезд – что очень маловероятно, – ты рискуешь остаться без работы. Это плохо. Если же ты намерена прояснить ситуацию с ван дер Хейденом – а я полагаю, что намерена, – то судьба сама дает тебе прекрасный шанс.

– Знаю, знаю… Письма.

– Поищи их, Рут.

– Поищу, если только представится возможность. Но только не забывай, что Лидия и сама их не видела. К тому же у нее в голове все перепуталось. Старушка с трудом представляет, в каком веке мы живем. У нас нет ни малейших доказательств, что письма вообще существуют.

– Давай поговорим об этом как-нибудь потом. Что там с числами? Есть прогресс?

– Черт, совсем забыла. Мне же надо было позвонить Лукасу.

– Обязательно позвони. И вот что еще. Завтра утром Каброль проводит совещание.

– Зачем оно ему понадобилось? О чем он хочет нам сообщить?

– Если бы я знал ответ, то был бы заодно с силами тьмы. Он такой подозрительный, что уже и сам себе не доверяет. Но его мнение – это одно, а у нас может быть свое. Согласна?

Рут кивнула.

– По правде сказать, меня так и подмывает задать ему парочку прямых вопросов.

– Думаешь, он знает о картине больше, чем хочет показать?

– Понятия не имею. Но стоит мне подумать о том, чтобы бросить ему вызов, как в моем недоразвитом, примитивном мозгу вспыхивает красный предупреждающий свет. Каброль чертовски верткий парень. Как бы не сделать хуже.

– Так что будет завтра?

– Во-первых, я бы хотел, чтобы ты поддержала меня насчет дополнительных запросов. Во-вторых, я собираюсь кое с кем тебя познакомить. Ты же не смоешься сразу после собрания?

– Нет. А с кем ты меня познакомишь?

– С одним высокопоставленным визитером. Мы могли бы провести его по Государственному музею. Он там давно не был и кое-что еще не видел. Знаешь, что такое ОПИА?

– Опять какое-то идиотское сокращение. Ты мне говорил, да я, боюсь, забыла.

– Ладно, тогда до завтра. – Майлс приложил палец к губам. – Обязательно будь.

Отпустив Майлса, Рут позвонила Лукасу. Небо в промежутке между двумя корпусами здания напоминало кусочек голубого флага.

– Здравствуйте, Рут. – Голос Лукаса прозвучал с несвойственной отчужденностью, что совсем ей не понравилось. – Чем могу помочь?

– Папа сказал, что мне нужно вам позвонить. Насчет чисел.

– Ах да. – Пауза заполнилась тяжелым дыханием. Лукас как будто превратился в не известную науке амфибию, исчезающую под водой каждый раз, когда вы уже вроде бы поймали ее в окуляры бинокля. – Едва не забыл о его просьбе… столько всего случилось…

– Случилось? Что случилось?

– Я имею в виду Жожо.

Поспешив со звонком, Рут совершенно забыла об этом обстоятельстве.

– Мы ездили к ней, – все еще тяжело дыша, сообщил Лукас. – И были очень огорчены тем, что увидели и услышали. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Понимаю, – коротко и холодно ответила Рут, готовясь к неизбежному.

– Естественно, каждую ситуацию можно рассматривать с двух сторон, – продолжал он, – и мы не хотели бы делать какие-либо поспешные выводы, не услышав ваших объяснений.

– Боюсь, Жожо попала пальцем в небо. К тому же, насколько мне известно, у нее сотрясение мозга. Я пыталась ей позвонить, но пока безуспешно. В любом случае, думаю, вы понимаете, что я не виновата в том, что с ней произошло.

– Я и не думал, что вы в этом виноваты. Все выглядит не вполне убедительно. Тем не менее мы с Кларой считаем, что – извините, но я должен это сказать – отчасти она, может быть, и права. Особенно в том, что касается имевшего место соперничества между вами двумя из-за Маартена.

– Наслышана. Мы с ней эту тему никогда не обсуждали. Но если все обстоит именно так, если она углядела соперничество там, где его никогда не было, это ее проблема. Как мне ни жаль так говорить. Лично я, повторяю, наши отношения видела в ином свете. – На фоне прямоугольника неба появилась, лениво покачивая крыльями, чайка. Несколько взмахов, и птица исчезла. – И если уж хотите знать мое мнение, то Жожо просто завидовала мне, потому что у нас с Маартеном было общее прошлое. Когда он умер, у нее не стало будущего, а оставшийся кусочек прошлого был куда меньше моего. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Получилось так, словно это я украла у нее то, что могло бы быть. Черт… знаю, звучит по-идиотски, но, на мой взгляд, в этом что-то есть. Понимаете, она любила Маартена, а я – нет. То есть я не любила его по-настоящему. Чувства присутствовали, но не те. Я хочу сказать, что мы хотели любить друг друга, но не знали как.

Ответа не последовало.

Дыхание чуть сбилось, потом стало еще тяжелее, еще натужнее.

– Мне жаль, что пришлось это сказать, – добавила Рут.

– Я не собираюсь передавать ваши слова Кларе, – подал наконец голос Лукас, – и буду признателен, если и вы не станете излагать ей эти свои откровения.

– Конечно, не стану.

– И между прочим, я, наверное, должен быть благодарен вам за пусть даже запоздалую откровенность. Теперь я лучше представляю, как обстояли тогда дела. Если то, что вы сказали, соответствует действительности, то мне понятнее причины его затянувшегося кризиса, той неудовлетворенности, которая была для нас загадкой.

Интересно, а это как понимать? Рут вздохнула. С Лукасом всегда было трудно. Он был способен и на едкую иронию, и на откровенную прямоту, которая, застигая врасплох, била больнее любой иронии.

– Неудовлетворенности? – переспросила она, пытаясь вытянуть из него больше.

– Неудовлетворенности, – словно не слыша ее, продолжал Лукас, – которая вела к безрассудству.

Ну вот, теперь все стало ясно. Ее сделали виноватой в смерти Маартена.

– К тому времени Маартен уже жил с Жожо, – твердо сказала она. – И вы, Лукас, это знаете. Между нами все кончилось. У него началась другая жизнь. Помните? Я уже стала историей. Признаю, со мной у него не получилось. Я его разочаровала. Но и времени прошло немало, по крайней мере вполне достаточно, чтобы пережить и пойти дальше. Да, у нас с ним не сложилось. Не знаю, говорили вы об этом или нет. Может быть, он не был с вами откровенен. Может быть, вы впервые об этом слышите. Если так, то мне жаль. Несомненно, я стала для него разочарованием – хотя, и вам это известно не хуже меня, в подобных случаях разочарование чаще всего бывает взаимным, – а теперь я разочаровываю вас.

Секунду-другую в трубке слышалось только сухое потрескивание.

– Правда не есть нечто, скрываемое во избежание разочарования. – Лукас произносил слова раздельно, как будто раскладывал их на столе. – Правда ценна сама по себе, и в этом смысле она стоит намного выше любой инстинктивной реакции на нее. В большинстве случаев она предпочтительнее лжи и неискренности. Вещи следует называть своими именами. Я ценю уже то, что вам достало смелости высказать все, как есть.

Почему-то почти всегда выходило так, что его предложения воспринимались ею как медленно закрывающиеся ловушки. Ловушки, сплетенные из точного расчета и безупречной аргументации, лишенные дырочек в виде неуверенности и многословия. Они срабатывали всегда. Их невозможно было обойти. Рут знала о них и тем не менее всегда в них попадала. Бедняга, он и сам вряд ли понимал, что делает. В университетах так принято. Там не умеют разговаривать по-другому. Искренние чувства там просто не выживают.

Логика его была безупречной, но какой-то нездешней, чужой, продуктом мыслительной системы, закрытой столь же надежно, как пластиковый контейнер фирмы «Тьюпперуэр». В его набитой химическими формулами голове все должно было пребывать в равновесии со всем, и он добивался этого. Чего Лукас не мог постичь, так это того, почему так не получалось в обыденной жизни, где установить требуемый баланс представлялось делом куда менее сложным. Иногда – чаще всего – Рут жалела его. Лукас так и не справился с потерей сына. Мысли его ходили по одному и тому же замкнутому кругу, как игла звукоснимателя по бороздкам пластинки, в конце которой не оставалось уже ничего, кроме скрежещущей тишины.

Кид открыл окно и высунул голову.

– Мы собираемся перекусить. Присоединитесь?

– Да, Томас, обязательно, – ответила Рут. – С удовольствием. – Она снова поднесла к уху телефон.

– Это не Томас ли Спрингер? – Голос Лукаса прозвучал еще резче.

– Да, а вы его знаете?

– Представьте себе, да. Нам рассказала о нем Жожо.

Только этого ей и не хватало.

– Все не так, как вы думаете. У нас общая знакомая. Одна старая дама, не Жожо. К тому же у него есть фургон. Томас помог перевезти вещи с баржи. Если хотите, я приглашу его, и он повторит вам то же самое.

– В этом нет необходимости, – сухо произнес Лукас. – Ваша личная жизнь ни в коей степени нас не касается. Я, однако, считаю своим долгом сообщить вам, что Клара была весьма расстроена, увидев Жожо в нынешнем состоянии и услышав то, что ей пришлось услышать. Не хочу давать советы, но было бы любезностью с вашей стороны позвонить ей и успокоить, приложив к сему хотя бы небольшое усилие. Видите ли, ваша дружба с Жожо многое значит для Клары.

– Думаете, для меня она ничего не значит?

– Вы приписываете мне то, чего я не сказал.

– Извините.

– Что касается тех чисел, – добавил Лукас, с облегчением переходя на более надежную почву, – то, полагаю, Йорис был прав. Это некий шифр, похожий на те, что использовались в восемнадцатом веке. Цифры в нем заменяют буквы. Как и ваш отец, я пока не нашел ключа. Он, наверное, рассказал вам о правилах частотности в употреблении букв, с помощью которых можно взломать шифр, но ни одно из них не соответствует голландскому.

Мысль вспыхнула у нее в мозгу, как фонарь в темноте.

– Латынь… Вы не пробовали латынь?

Почему она не подумала об этом раньше? Почему не заметила очевидного? Ван дер Хейден ведь был фармацевтом, аптекарем, и латынь – его второй язык. Названия лекарств всегда писались на латыни, разве нет? Разве она сама не слышала утреннюю службу на латыни? Разве не этот язык использовал в своих сообщениях ее анонимный корреспондент?

– А что, это идея, – сказал Лукас. – Попробую. Кто знает, может быть, и сработает.

– Томас настроил твой компьютер, – сообщил Майлс, когда Рут вернулась в дом. – Все в порядке, хотя колонки немного похрипывают. Он даже нашел телефонный удлинитель, так что можешь радоваться. Только не забывай платить по счетам. Мы же не хотим возлагать на плечи нашей достойной дамы еще одно бремя, верно?

– Конечно.

– А мне, пожалуй, пора. Послушай, я чертовски рад, что ты по-прежнему цветешь и пахнешь, несмотря на все гадости, которые подбрасывает гневная фортуна. Так держать и дальше.

– Ладно, постараюсь. Не останешься еще на один танец?

– А заявки ты исполняешь?

– Только скажи. Если есть, поставлю.

– У старичков «Инкпотс» есть одна вещица, я от нее просто балдею. «Кто-то раскачивает лодку моей мечты».

Рут сделала попытку дать ему пинка.

– Катись отсюда, презренный шут.

Оставшись втроем, они устроили в гостиной настоящий пир: копченая ветчина, сыр и печеная картошка. По заведенному обычаю, Лидия открыла бутылку джина. Она устроилась на единственном стуле, Рут же и Кид расположились на полу. Немного погодя к ним присоединилась Принчипесса, оказавшаяся, по сути, котенком, гладеньким черным существом с тремя белыми носочками. Некоторое время она осторожно прохаживалась по комнате, потом вдруг увидела кончик своего хвоста и принялась гоняться за ним, чем довела до слез трех зрителей.

– Думаю, я понимаю Принчипессу, – сказала Рут. – Она знает, что занимается бессмысленным делом, но все равно его делает. Это своего рода идеологическое заявление.

– Да, – подхватил Кид. – На днях я застал ее за чтением Сартра. «Бытие и ничто». Говорю вам, она слишком умна.

Доев ветчину, Рут уселась поудобнее.

– По остальным не скучаете, Лидия?

– Скажу откровенно, я о них даже не думала. Для меня Принчипесса – воплощение всех.

– Сама квинтэссенция кошачества.

Лидия нахмурилась и сделала глоток джина.

– Я бы хотела, чтобы вы не употребляли слова, которые невозможно понять. Вы напоминаете Сандера. Он тоже всегда старался подавить меня своими познаниями.

Кошечка между тем успокоилась и, усевшись между Рут и Кидом, начала облизывать лапки. На мгновение она отвлеклась, задвигала головой, наблюдая за полетом воображаемого насекомого, потом возобновила прерванное занятие.

Порывшись в кармане кардигана, Лидия достала перевязанный розовой ниткой комок бумаги и подняла его над головой. Принчипесса моментально вскочила, поднялась на задние лапки и попыталась схватить комок передними. Через минуту она устала от игры и удалилась из комнаты, как человек, уставший от скучного разговора.

За ней, извинившись, ушла и Лидия – по телевизору началась какая-то викторина.

Кид поднялся и подошел к книжной полке, на которой стояли книги Сандера. Открыв одну, он пролистал пару страниц и вернул томик на место.

– Могу я еще что-то для вас сделать?

– Спасибо, вы и так уже помогли. Кстати, так и не сказали, где вы живете.

– У меня комната в многоэтажке возле Вондел-парка. Недалеко отсюда. Когда уезжаю, ночую в фургоне.

– Я так и подумала. У него обжитой вид.

– Знаете, я много размышлял над тем, что вы сказали, – начал Кид. – Помните, тогда, на вечеринке. Я имею в виду обо всем этом. – Он широко развел руками, как будто включая в жест весь дом. – Лидия, картина, Скиль и прочее. В общем, если могу чем-то помочь, я к вашим услугам.

– Вы никогда не видели здесь старых писем? Очень старых. Их написал Йоханнес ван дер Хейден, предок нашей Лидии.

Кид поиграл скулами и покачал головой:

– Нет. При мне она ни о каких письмах и не упоминала.

– А вот мне рассказала. Нам с вами надо как-нибудь сесть и серьезно обо всем поговорить. Рассортировать имеющуюся информацию и сопоставить версии. Понимаете, о чем я говорю? Кстати, вы раньше здесь бывали? Я имею в виду, в этой части дома, в этом музее брата?

– Однажды Лидия устроила мне экскурсию. Полное сумасшествие, но есть немало интересного. Я видел чертеж тормозной системы для велосипеда, которую придумал этот парень. Должен признаться, ничего подобного я еще не встречал. Не знаю, как она работает и работает ли вообще, но на бумаге выглядит вполне правдоподобно.

Рут почему-то вспомнила Томаса таким, каким увидела его в первый раз, на балконе с черным здоровяком. Ей нравился Кид. Он был не из тех, кто сразу вываливает весь товар на витрину, а из тех, кто выставляет вещи постепенно, одну за другой, по мере надобности. К тому же Рут всегда питала слабость к чудакам, хотя в данном случае не знала точно, насколько глубоко заходит чудачество. Она хотела упомянуть о фотографии Камерона в баре «Нефритовый берег», но не знала, как сменить тему, и в конце концов решила не рисковать. У мужчин были какие-то свои дела, и вторжение в них могло испортить Киду настроение. В данный момент ей этого не хотелось.

Он все еще стоял у полки с книгами.

– У вас есть все, что нужно?

– Да, конечно. Мы с Лидией прекрасно о себе позаботимся.

Через пару минут, когда Кид уже ушел, Рут мысленно воспроизвела последнюю фразу. «У вас есть все, что нужно?»

Интересно…

Неужели он имел в виду что-то другое?

Нет, не может быть.

Рут включила компьютер и проверила почту. Новых сообщений не было, только обычный спам.

Она переоделась в полосатую пижаму и прошла в кухню.

Заглянула в холодильник.

Обещанный угорь лежал на полке, целый, не считая головы. Кид даже нарезал его на ленточки и завернул в продуктовую пленку. Рут скривилась. Есть эти скользкие полоски? Ну уж нет. А вот Принчипесса уже вертелась под ногами, терлась, поглядывая вверх, как будто хотела что-то сказать. Рут развернула одну полоску, порубила на кусочки-порции и стала кормить хитрое животное. Кошка ловко проглатывала угощение, быстро и резко закидывая голову.

В гостиной гремел телевизор.

Рут приоткрыла дверь и заглянула в комнату.

Лидия, уже переодевшись в ночную сорочку, негромко посапывала на кровати. Рут осторожно прокралась мимо спящей и выключила телевизор и лампу. Выйдя, она закрыла дверь и уже собиралась вернуться к себе, когда заметила у подножия лестницы фонарик Лидии.

Она посмотрела вверх.

Деревянные перила зигзагом уходили в темноту. Повинуясь внезапному импульсу, Рут включила фонарик и шагнула на нижнюю ступеньку.

Принчипесса последовала за ней.

Поднявшись на второй этаж, Рут заглянула в обе комнаты: ту, где нашла старую семейную фотографию с картиной на заднем фоне, и другую, куда раньше не заходила. Обе, вероятно, использовались как складские помещения, по крайней мере до тех пор, пока Лидии хватало сил подниматься по лестнице. Рут не знала, как давно прекратились эти визиты, но знала другое: мавзолей Сандера находился в куда более приличном состоянии, чем эти забытые комнаты.

Она осторожно поднялась на следующий этаж, стараясь не шуметь и не наступать на скрипучие ступеньки. Впрочем, беспокоиться было не о чем: Лидия спала мертвым сном. Тем не менее Рут не хотелось, чтобы старуха, проснувшись, решила, что в дом забрались воры. Вспомнился рассказ старой дамы о том, что ее умерший брат все еще является по ночам и роется в вещах, пытаясь отыскать некое затерявшееся сокровище из далекого прошлого.

На третьем этаже тоже было две комнаты: передняя и задняя.

Пыль здесь лежала толстым слоем, хотя мебель практически отсутствовала. Рут вошла в первую и посветила фонариком. Лепной потолок, обвисшие шторы, старинный гобелен с изображением единорога и коллекция каминных щипцов и железных собачек на широкой, покрытой копотью каминной полке.

Во второй комнате она обнаружила простенький кухонный стол и пластмассовое ведро с развешенной по краю грязной половой тряпкой. Рут выдвинула ящик, днище которого было выложено желтым пластиком. В ящике лежали ржавый перочинный ножик, пять высохших каштанов и жестяная банка из-под табака с какими-то старыми ключами и морскими раковинами.

Рут посмотрела в окно – там, по другую сторону внутреннего дворика, светилось в темноте окно ее нынешней комнаты.

Она видела поставленные один на другой ящики и розовый угол проигрывателя. Вопрос, где спать, там или наверху, оставался пока нерешенным; это зависело от того, прогрелась ли верхняя комната.

Что-то коснулось ноги.

Рут вздрогнула…

Попятилась и посмотрела вниз.

Принчипесса!

Она двинулась выше.

Комнаты на третьем этаже были поменьше. В одной у самой стены лежал матрас.

В другой стояло несколько картонных ящиков, набитых старыми иллюстрированными журналами. Заходить Рут не стала, удовлетворившись беглым осмотром.

Еще один лестничный пролет.

На самый верх.

Снова две двери, передняя и задняя.

Комнаты здесь напоминали ту, чердачную, которую она занимала в отеле «Онна»: скошенные стены, балки под крышей, крошечное окошко с видом на канал. И никакой мебели, только шаткий деревянный стул да стопка газет на полу. Рут развернула одну газету и положила на потертое сиденье.

Села.

Луч фонарика выхватил из темноты небольшой камин и полку над ним. В окно был виден колокольчик на фронтоне дома напротив. Либо дом Скиля, либо соседний с ним.

Воспользовавшись тем, что Рут притихла, Принчипесса вспрыгнула ей на колени.

Рут нравилась сонная тишина старого дома. Здесь ничего не трещало, не скрипело, да и сам дом стоял прочно и уверенно, не шевелясь. Здесь были высокие потолки, даже в чердачной комнате. И хотя никакой практической цели лишний объем не служил, психологически он создавал ощущение пространства и свободы. Лидия, правда, жаловалась на сырость, однако, на взгляд Рут, здесь было вполне сухо.

Она погладила кошку по спинке, и та закрыла глаза и заурчала от удовольствия.

Рут подумала, что, пожалуй, легко привыкла бы к жизни в нормальном доме, хотя многие из ее друзей приходили в восторг, когда она упоминала, что живет на барже. Дом был как будто другим существом, с иной кожей, сердцебиением, внутренностями и глазами. Здесь первый этаж еще нес отпечаток личности Лидии, но чем выше, тем меньше встречалось следов последних десятилетий.