Текст книги "Поиск Души (СИ)"

Автор книги: Эдгар Езекелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 42

Я не мог называть Опытный Образец Номер Четыре сокращением Оонч, потому что оно звучало ну слишком нелепо и натянуто. Потому он получил имя Маяк. Он как в бреду постоянно бормотал либо “Маякос”, либо “Косм”. Было не ясно, он понимал нас или нет. Приказы мистера Глауба он не исполнял, а лишь как тень с тяжелыми шагами блуждал по убежищу, бормотал и плакал. Наша тройка реанимированных держалась от Маяка на почтительном расстоянии. Он в отличие от них ни ел абсолютно ничего, а просто ходил кругами по убежищу и как в бреду повторял одно и то же:

– Маякос… маякос… маякос…

И от Маяка мне было гораздо страшнее, чем от Ооно, Оонд и Оонт. Последние хотя бы реагировали на что-то.

Мы с профессором долго ломали голову, почему случилась эта неудача. Ведь всё было выполнено правильно, разве что душу извлекли не на столе, а с помощью руки. Мы начали считать, что дело обстояло именно в этом. Изучение личных вещей Маяка не привели ни к каким результатам, потому что они ограничивались только рясой и плетью. Мистер Глауб попытался изучить этого сломленного, но это было сложно, потому что он не желал ложиться на стол. Пришлось воспользоваться помощью Ооно и Фьори. Да и то им это стоило немалых усилий. Маяк был физически сильнее каждого из них по отдельности. От этого профессор лишь больше злился:

– Такой материал пропадает зря.

Нам удалось изучить мозг Маяка, и какого же было наше удивление, когда мы увидели, что он не успел поддаться гниению. Когда профессор нарастил черепную коробку сломленного и отпустил его странствовать дальше, у нас завязался разговор:

– Тут не в мозгах дело, – подвёл черту мистер Глауб, – А в его душе.

– Что в ней не так?

– Судя по всему его дух полностью предался самобичеванию и одержимости. Кто бы мог подумать, что сломленные будут настолько сломлены.

Профессор молча следил взглядом за тем, как Маяк ходил по кругу вокруг стола. Только и слышалось:

– Маякос… косм… косм… маякос…

– Опытный Образец Номер Один, – сказал профессор, – Отведи Опытный Образец Номер Четыре в коридор, пускай он там погуляет. А ты, Сэмми, за мной.

Мы вышли из библиотеки, покинули наше убежище, после чего мистер Глауб просто опёрся спиной о стену и сел на сухую траву. Он был совершенно разбит.

– Мистер Глауб? – осторожно спросил я.

Он опустил голову на свои колени и обхватил их руками, словно маленький ребёнок. Я немного растерялся, но всё-таки решил сесть рядом с ним и слегка его приобнять.

– Мистер Глауб, что случилось?

– Сэм… Сэм… О, Сэм…

– Говорите, мистер Глауб.

– А есть ли смысл, Сэмвайз? – он бросил на меня резкий яростный взгляд, но огоньки злости быстро угасли, – Этот Опытный Образец Номер Четыре…

– Чем он вас так задел?

– Когда я… когда я обнаружил Либен мёртвой… Я не знаю… я был близок, чтобы самому стать сломленным. Я как одержимый ходил из таверны в таверну и напивался до отупения. Меня выгоняли из одной таверны, я шёл в другую.

– Зачем это?

– Зачем? Я не знаю. Я ненавидел себя. Я убил того, кого любил. Растоптал, смешал, можно сказать, с грязью. Всю свою боль я глушил алкоголем. Я разрушал себя снова и снова. Я надеялся, что получу прощение за свои грехи и проступки, если разрушу себя подобным образом. Я хотел умереть, но я боялся наложить на себя руки. Я просто трус.

– Не говорите так, мистер Глауб!

– Но это так, Сэмвайз! Я жалкий трус! Все мои мысли были только о ней. Я хотел хотя бы на минуту вновь с ней увидеться, чтобы проститься. Чтобы извиниться перед ней. Хотя бы просто в последний раз прижать её к себе.

Профессор дрожал всем телом и до щелчков заламывал свои пальцы. Я осторожно взял его руки в свои. Он до боли сжал их, но я старался не подавать виду.

– Я ежедневно видел её во снах. Я шёл за ней, но она всё сильнее отдалялась от меня. Я уже собрался уйти в странствия как сломленный, пока не решил проверить её, – у меня внутри что-то сжалось. Он правда сохранил её тело, – Она лежала всё такая же свежая и прекрасная. Только была холодна. Я не мог оставить её. Я лёг рядом с Либен и пролежал сутки, стиснув её в объятиях.

– А что было потом?

Профессор бросил на меня ледяной взгляд.

– А потом я решил, что обязан найти способ её воскресить. Дать себе еще один шанс. Это придало мне сил и оживило меня. Я нашел себе цель, которую жажду достигнуть любой ценой.

– А что же произойдет, когда вы её достигнете? – этот вопрос сам сорвался с моих губ и я горько пожалел о нём.

Профессор резко встал, причем грубо оттолкнув меня от себя, из-за чего я упал на бок.

– Не смей вставать у меня на пути, а уж тем более пытаться меня с него свести.

Мистер Глауб говорил холодно, без злости, но он явно был взбешен моими словами. Он не казался грозным, скорее, как обжигающе ледяная глыба. Но профессор не говорил, чтобы заткнуть меня. Он сказал это, чтобы убедить себя. Убедить себя в том, что он поступает верно, правильно. У него есть мечта, и он ни перед чем не остановится, чтобы достигнуть её, а для её достижения я, зачем-то, должен быть рядом, но зачем? А могут ли вообще двое людей, с разными мечтами, достигнуть единой цели? Потому что наши пути с профессором разминулись. Во многом благодаря аресту, а во многом благодаря моей трусости, но вы узнаете, в чём заключалась моя трусость, потому как она была полностью обоснована, если вообще можно каким-либо логичным образом обосновать страх.

Но что же касается мечты. Мечта одного способна вытеснить мечту другого. И я познал это на собственном горьком опыте. В нашем убежище я стал мечтать только о том, чтобы мистер Глауб смог обрести свое счастье. Смог наконец-то получить свободу и покой. Я искренне мечтал, чтобы мы в конце смогли реанимировать Либен Глауб, но в то же время я боялся этого момента. Ведь едва профессор обретет свое счастье, я перестану быть ему нужен. И это буквально сжигало меня изнутри. Я правда ревновал Лауфмана Глауба к его покойной супруге.

Глава 43

Феноменально как долго длится этот дождь. Вторые сутки он льется без остановки. Никогда в истории нашей империи не было таких проливных дождей. Мысль о том, что Боги способствуют написанию этих мемуаров, уже не кажется мне столь абсурдной как ранее. Не говоря уже о том, что я пишу уже второй день без остановки, питаясь лишь сухим куском хлеба и стаканом воды. Однако я не чувствую никакой физической усталости. Но я не должен разочаровать богов, я должен рассказать всю историю.

Маяк обзавелся новой привычкой, чем не мало трепал мне нервы. Он всюду следовал за мистером Глаубом, постоянно бормоча своё:

– Маякос… Косм… Косм… Маякос…

Так же он где-то раздобыл свою плеть, и поэтому наше убежище наполнилось звоном бубенцов.

Я не понимал смысла этого самобичевания, ведь Маяк, как и все остальные реанимированные образцы, не испытывал боли. Судя по всему, хлестание себя плетью вызвано его мышечной памятью. Просто как дело привычки. Всё бы ничего, но делал он это без перерыва и днём и ночью.

И по всей видимости он раздражал не только меня. Я нередко становился свидетелем нелепых диалогов Маяка и Оонт:

– Маякос…

– Заткнись.

– Косм…

– Заткнись.

– Маякос…

– Заткнись.

– Косм…

– Заткнись.

И так далее в том же ключе.

Ооно закатывал глаза каждый раз, когда слышал приближение звона бубенцов, а Оонд презрительно фыркала.

Однако они приняли его в свою семью. На его теле так же обнаружились окровавленные следы укусов. Даже среди мёртвых находились свои юродивые.

Но вся чудовищность заключалась в том, что душа Маяка навеки лишена покоя. Сломленные странствуют, чтобы встретить свою смерть и получить в ней утешения. Мы же заперли его душу, и теперь он до скончания веков будет нести свою боль. Эти же мысли посещали и профессора, однако он не хотел избавляться от Маяка, говоря:

– Он делает за меня мою работу. Я нахожу в его самобичевании нечто умиротворяющее. Мне гораздо легче видеть переживания со стороны. Они отвлекают меня от моих собственных.

Наши исследования на время заморозились. Мы встали перед настоящей ямой, если можно так выразиться. Однако один диалог вернул нам курс нашей предстоящей работы.

Мы с мистером Глаубом сидели возле нашей хижины и смотрели на ритмичные удары Маяка.

– Душа имеет большое значение, Сэмвайз.

– Я тоже так считаю, мистер Глауб.

Дзинь.

– Маякос…

– Нам не подходят души преступников, потому что они несут в себе воспоминания о своих злодеяниях.

Дзинь.

– Косм…

– Но нам и не подходят души сломленных, потому что они… они слишком слабы.

Дзинь.

– Маякос…

– Что же вы предлагаете, мистер Глауб?

– Я не знаю, Сэмми. Мы не можем проводить эксперименты на дворфах и гномах, потому что они тщательно чтят родоплеменные традиции и знают всё свое фамильное древо, начиная с пятиюродной тётушки по линии прадедушки их матери.

Дзинь.

– Маякос…

– Мы и не можем проводить эксперименты на эльфах, почти по тем же причинам. Исчезновение эльфа или представителя подгорного народа сильнее бросается в глазах народа. Мы могли бы, конечно, приобрести эльфа у работорговцев, но я боюсь, что эффект будет тот же, что и у сломленных.

– Но и гоблины и орки нам не подходят. Они малодушны и жестоки.

– Именно, Сэм.

Дзинь.

– Маякос…

– Остаются только люди?

– Остаются только люди, да и то не все. Когда у людей наступает переходный возраст их души особенно чувствительны и раздражительны. Если это городские, то их души черствеют.

– Значит нужны деревенские люди?

– Я тоже об этом задумывался, но у меня так же есть одна идея, которая может тебе не понравиться, – прикрыв глаза проговорил профессор.

– Какая же?

– Возможно, нам подойдут души детей.

Дзинь.

– Косм…

– Что вы такое говорите, это же бесчеловечно!

– Сэмми, – мистер Глауб посмотрел мне в глаза, – Люди всегда вспоминают про гуманность, когда у них нет иных аргументов. Я говорю про обреченных детей, выброшенных на улицы.

– Но у них же тоже есть жизни! – моему возмущению не было предела.

– Какие? Гнить в темницах за воровство или убийство? Попрошайничать? Бродяжничать? Или же чтобы их забрали в приют, где бы они до достижения совершеннолетия выстраивались перед незнакомыми семьями подобно куртизанкам в борделе, в надежде, что их выберут следующими? Сэм, ты и сам рос в приюте, ты должен знать какое это ужасное бремя.

Дзинь.

– Косм…

Я никогда не рассказывал мистеру Глаубу про свое детство. Даже не заикался. Я не знал откуда он узнал о нём. Но он был прав. Абсолютно прав. Это время ложных надежд было неописуемо болезненно. К десяти годам я, мальчишка, потерял надежду, что меня вообще кто-то решится усыновить. В основном люди забирают малышей, считая, что их можно воспитать для себя, вытеснить воспоминания об их детстве и прошлом. Но они не понимают, что взрослые дети с радостью забыли бы об этих кошмарах прошлого, если бы им показали любовь. Приют – почти тюрьма, где освобождение – настоящая викторина. Да, нам предоставляли кров, еду, моему приюту повезло даже в том, что нас научили чтению и письму, но и всё. Мы были узниками. А если тебе исполнялось шестнадцать лет, то тебя выгоняли на улицу, давая денег, которых хватило бы на недели две максимум. Мы были не нужны этому миру, и мы это понимали. Я это понимал в свои десять, потому в одиннадцать я решился сбежать. Я умер бы от голода на улице, если бы не случай. Но хватит. Хватит этих воспоминаний. Мы говорим о мистере Глаубе. А он, как всегда, прав, но я до сих пор не согласен с его правотой.

– Сэмвайз, мы должны провести хотя бы один эксперимент. Мы должны удостовериться в его правильности.

– Как скажете, мистер Глауб, – обреченно ответил я, – Я постараюсь вам помочь.

– Спасибо тебе, Сэмми.

Дзинь.

– Маякос…

Глава 44

Всё было решено, мы должны будем извлечь душу ребёнка. Но оставалась еще одна проблема. Частичное разложение мозга. Поэтому нам потребуется мозг здорового человека. Можно было повторить опыт с Оонт, но нам всё равно необходим человеческий гипофиз. Но перед тем как решать эту проблему, предстояло решить ряд других. А именно – теснота. Шесть человек в убежище, в котором и двоим-то негде развернуться, еще и Маяк, который постоянно следовал за мистером Глаубом по пятам, нередко мешаясь под ногами. Мы с профессором люди, которые по натуре предпочитают одиночество, и мы оба испытывали дискомфорт от постоянного присутствия квартета реанимированных. Потому у нас возникали мысли о переезде. Но наше укрытие было настолько удачным, что мы не могли добровольно его оставить. Потому профессор выбрал иную стратегию. Он вручил Ооно и Оонд кирки и лопаты и приказал копать в сторону горы. Оонт же постоянно относила им корзину с мясом, чтобы они могли подкрепиться в процессе, не останавливаясь ни на минуту. Очень хотелось послать и Маяка им в помощь, но он никак не подчинялся словам профессора. Только безустанно повторял своё:

– Косм… Маякос…

Однако, когда началась работа над расширением нашего убежища, сломленный обзавёлся новой и очень приятной привычкой. Он взял фонарь и ходил с ним вперёд и назад по образованной шахте, освещая пространство вокруг. Нередко, проходя мимо пещеры видно было вдалеке огонёк фонаря и перезвон бубенцов его плети. Становилось не по себе, но это покачивающееся свечение каким-то мистическим образом притягивало. Хотелось приблизиться, прикоснуться к нему.

Таким образом нам удалось на месяц занять весь наш квартет. Мы с мистером Глаубом уже и не задумывались над тем, чтобы возвращаться в академию. Однако, чтобы хоть как-то замести наши следы, он еженедельно писал им отчеты. По его легенде мы находились в экспедиции, которая стартовала в Мунстерне и отправилась на Фалькасские острова. Якобы на одном из островов обнаружилось племя островитян, обладающее загадочными магическими силами и наша задача исследовать их. Фалькасские острова отбивают желание проверять наши доклады из-за близости пиратского города Фортуна. Что же до алиби, звон монет может заставить любого говорить то, что нам нужно. Поэтому мы были в абсолютной безопасности.

Что же до расширения нашего убежища, оно продвигалось с колоссальным успехом. Троица реанимированных работала без перерыва двадцать четыре на семь. Оонт относила мясо и приносила камни. Эти камни профессор расщеплял в пыль, и мы её просто выносили на поверхность и пускали по ветру. Маяк стал для нас своеобразной путеводной звездой, по которой мы определяли, как глубоко ушли наши труженики. Поэтому было приятным дополнением, что всего через месяц наше убежище было расширено.

Наше старое убежище мы решили оставить как резерв, на случай какой-либо неожиданной беды. Новое логово стало многоуровневым и просторным. В нём были идеально отполированные каменные ступеньки и даже поручни. Такому мастерству даже дворфы бы позавидовали. В качестве освещения мистер Глауб использовал люкслаписы. Мы их инкрустировали в потолок, добавив немного креативности, из-за чего наш потолок стал похож на звёздное небо. Мы так же добавили дверь, которая позволяла пройти в необходимые для нас комнаты. Хотя со временем мы её использовали только для прохода в библиотеку и лабораторию, потому как Ооно и Оонд выкопали более просторный склад и темницу, не говоря уже о комнатах. Я обзавелся своей собственной, которая к тому же запиралась на ключ. Это был мой личный каприз, который мистер Глауб решил удовлетворить. Моя спальня больше не являлась проходным двором и это меня сильно радовало. Единственной проблемой первое время был спертый воздух. Но для решения этой проблемы мы использовали Эрни. Он прогрыз в камне для нас вентиляционные трубы, поэтому в нашем убежище постоянно витал приятный освежающий сквозняк.

Мистер Глауб удовлетворил и свой собственный каприз, а именно выход на поверхность. Это было настоящим произведением магического искусства. Со стороны вход выглядел как небольшая пещера, но на самом деле в ней находилась замаскированная магией дверь, причем не обычная, а с глазком, из-за чего мы могли с легкостью наблюдать за происходящим у входа. Вид из пещеры был просто баснословно прекрасен. Мы находились на противоположном склоне горы от нашего старого убежища, а на этой стороне я ни разу не бывал. Там находилась равнина, на которой протекала река и примерно в часе ходьбы от нас виднелась крупная деревушка. Меня эта близость от остальных жителей пугала, но мистера Глауба она, напротив, радовала.

– До рабочего материала рукой подать, – шутил он.

Проход от нашего нового убежища до старого мы замаскировали на всякий случай, если когда-нибудь придется отступать. Кто бы мог подумать, что он нам пригодится.

На радость, нас с мистером Глаубом, новая пещера понравилась Маяку больше чем наше общество. Он постоянно по ней блуждал, крепко сжимая свой фонарь, с которым он явно не собирался расставаться. Он находил некоторое утешение от его огонька. Не говоря уже о том, что сломленный не отрывал глаз от нашего звездного потолка. В его лексиконе так же появилось новое слово.

– Космос…

Хотел бы я узнать, что его сломило.

Глава 45

С нашим переездом моя жизнь стала немного налаживаться. Я мог подолгу не видеться с реанимированными мертвецами, потому что они пропадали в отдельных коридорах. По всей видимости, они продолжали расширять наше убежище. Эрни так же отказался возвращаться в клетку. Не больно-то мне этого хотелось. Вместо этого он прогрызал всё новые вентиляционные ходы, или же охотился на крыс или других грызунов, которые осмеливались поселиться у нас. Мистер Глауб даже рассказал одну историю, а если точнее – эксперимент. В одном поселении борьбу с вредителями решили довольно простым, но в то же время необычным образом. Десяток крыс поймали и поместили в ведро, из которого они не могли выбраться, даже если вставали друг на друга. От голода зверьки начали бросаться друг на друга. То и дело из ведра раздавались звуки борьбы. А когда они стихли – в ведре обнаружили всего одну крысу. Она перебила всех остальных и съела их. К ней поместили еще пять грызунов. На этот раз крыса особо не церемонилась и уже к вечеру следующего дня убила своих собратьев. Через день её выпустили из ведра, и к концу месяца проблема с грызунами перестала существовать. И после этого вы спрашиваете, почему психологию человека изучают на поведении крыс?

Вот и Эрни ввиду своей плотоядности стал охотником.

Что же до Маяка, то теперь в его существовании возникло разнообразие. Либо он странствовал по коридорам с фонарём, при этом не переставая хлестать себя плетью, плакать кровавыми слезами и бормотать “Маякос”, либо он садился в большом зале и, смотря на наш потолок усеянный “звёздами”, улыбался. Да, он не плакал, а с нежностью любовался люкслаписами и улыбался, при этом со вздохом проговаривая:

– Космос…

Я никогда не думал, что мертвец способен быть счастливым, но глядя на Маяка я понимал, что это именно счастье. Что же за мысли пробуждались в его воспалённом мозгу при виде этих маленьких огоньков?

Сам Маяк уже перестал меня каким-либо образом пугать. Он был похож на старичка, который ударился в тяжелую стадию маразма. Маяк никому не желал зла, он даже ничего не ел. Сломленный просто себе существовал.

Темница так же переехала, и находилась за смежной от библиотеки дверью. Она стала больше, многоуровневой, дверь, ведущая в неё, была кованой железной. Но она стала больше похожа на пыточную инквизитора. Я прямо спросил у профессора:

– Зачем все эти приспособления?

– Чтобы сломить дух. Вспомни что было, когда мы извлекали душу из Опытного Образца Номер Один, и сравни с тем, как легко душа покинула тело сломленного.

– Да, но посмотрите на малодушие Маяка. У него как будто слабоумие.

– Поэтому эти устройства служат лишь для устрашения. Мы не собираемся их использовать, а будем запугивать этой возможностью.

– Что за глупость? – сорвалось с моего языка, который я тут же прикусил.

Глаза профессора вспыхнули, но он лишь прокашлялся и начал говорить, подчеркивая каждое слово:

– Ты знаешь, Сэмми, что человек считается разумным существом. Видя что-то устрашающее, человек начинает мыслить и додумывать. Возьми так же во внимание, что люди находятся в полутёмном подвальном помещении, а многие и без того знают зачем нужны те или иные устройства. Вот и испытывают страх при их виде. Мы не будем воздействовать физически, а уж тем более не будем делать их сломленными. Но припугнуть и пошатнуть дух для некоторых придется. Поэтому следи за своим языком, Сэмми.

– Простите меня, мистер Глауб.

Профессор лишь молча махнул рукой.

Мистер Глауб отнесся к перемене места положительно. Часто он выходил из нашего убежища и сидел на краю пещеры с закрытыми глазами. Профессор был способен проводить часы в подобном положении. Ему явно приходился по душе прохладный горный воздух. Да чего греха таить, я и сам неоднократно сидел так вместе с мистером Глаубом. Мы молча смотрели на дым домашних очагов, что неторопливо плыл по небу. Каждый из нас был погружен в свои мысли, умиротворенный спокойствием, таящимся вокруг.

Однако то, что мы подолгу не видели Ооно или же Оонд, стало меня немного беспокоить. Им тяжело было пользоваться навесными лестницами, но в нашем новом убежище они отсутствовали. Я был уверен, что эти создания умели пользоваться нашей потайной дверью. И я больше чем уверен, что они выходили на поверхность. Но возникал закономерный вопрос: Зачем? Когда мы с мистером Глаубом узнали об этом, было уже слишком поздно. Мертвые намного хитрее, чем может показаться на первый взгляд.