Текст книги "Людоед, который объелся (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

Соавторы: Чарльз Вильямс,Хью Пентикост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

 Глава 8

Около десяти утра по телетайпу было передано сообщение:

Разыскивается лицо могущее дать показания в связи с делом об убийстве XXX имя Эрнест Месснер иначе Циклоп XXX белый мужского пола возраст 88 лет XXX рост шесть футов вес 170 фунтов XXX абсолютно лысый глаз отсутствует XXX второй глаз голубой XXX отсутствующий глаз закрыт повязкой XXX последний раз замечен в окрестностях улицы Гейнсборо 1117 Риверхед 12 апреля понедельник десять тридцать вечера XXX просьба сообщить бюро по розыску пропавших лиц или детективу второго разряда Мейеру управление восемь семь XXX.

Мейер вынул копию сообщения из телетайпа и подумал, для чего это детективу из бюро розыска понадобилось ставить слово «абсолютно» перед словом «лысый».

Мейер, который и сам был лыс, находил это слово чрезвычайно детализирующим, слишком подробным и, безусловно, небеспристрастным. Насколько он мог себе представить, у лысого волосы отсутствуют. То есть их просто нет. Ну, и к чему же тогда составитель этого сообщения (Мейеру он представлялся с копной густых волос, с густыми бровями, черными усами и густой бородой) так настаивает на слове «абсолютно»? Видимо, для того, чтобы направить свой указующий перст на всех лысых мужчин вообще?

Негодуя, Мейер взял словарь, лежавший на полке, и стал его просматривать. Дойдя, наконец, до нужного слова, он стал читать:

«Лысый: 1. Человек, у которого отсутствуют волосы на какой-либо части черепа, например: лысый старик.

2. Лишенный всякой растительности, например: лысая гора.

3. Голый, неприкрытый, неприкрашенный.

4. С проплешинами на голове: лысый орел».

Мейер захлопнул книгу, неохотно согласившись с тем, что если невозможно быть немного беременной, то вполне можно быть слегка лысеющим. Составитель бюллетеня, этот волосатый черт, совершенно правильно описал Циклопа, назвав его абсолютно лысым. И если сам Мейер когда-нибудь исчезнет, то и его опишут точно таким же образом. Ну а пока его экскурс в филологию оказался не такой уж пустой тратой времени. С этого момента он может рассматривать себя как лицо, у которого полностью отсутствуют на черепе волосы, как голую, неприкрашенную личность с проплешинами на голове. Кроме того, у него имее тся и зоологическое определение: Лысый Орел, Гроза Злодеев, Защитник Невинных!

– Берегитесь Лысого Орла! – сказал он вслух, и Артур Броун изумленно глянул на него из-за своего стола.

К счастью, в этот момент зазвонил телефон. Мейер поднял трубку и сказал:

– Восемьдесят седьмое управление слушает.

– Говорит Сэм Гроссман из лаборатории. С кем я говорю?

– Вы говорите с Лысым Орлом,– ответил Мейер.

– Да?

– Да.

– В таком случае, говорит Волосатая Обезьяна,– ответил Гроссман.– Что это с вами, весенняя лихорадка?

– Ну да, ведь на улице дивная погода,– сказал Мейер, глядя на косые струи дождя за окном.

– Клинга там нет? У меня есть кое-что для него по делу Тинки Сакс.

– Я теперь веду это дело,– сказал Мейер.

– О? О’кей! Так как, у вас есть настроение поработать, или вы как раз собираетесь в свои заоблачные дали?

– В ваши дали, Сэм,– рассмеялся Мейер.

– Ох ты, Господи, видно, я выбрал для звонка неудачную минуту,– заметил Гроссман.– Ладно, когда у вас попозже найдется время, позвоните мне сами. О’кей? Я...

– Лысый Орел не может терять ни минуты,– сказал Мейер.– Что там у вас есть для меня?

– Кухонный нож. Я имею в виду орудие убийства. Согласно протоколу, он был найден за порогом спальни. Вероятно, этот парень уронил его, когда уходил.

– Да, ну и что же?

– Ничего особенного. Только то, что он подходит к остальным ножам у нее на кухне. Так что вполне вероятно, что это ее собственный нож. То есть я хочу сказать, что убийца не пришел к ней со своим собственным ножом, если это вам что-нибудь дает.

– Вы хотите сказать, что он взял этот нож из кучи других таких же на кухне, так я вас понял?

– Нет, я так не думаю. По-моему, нож находился в спальне.

– Зачем бы это ему находиться в спальне?

– Видимо, она пользовалась им для нарезания лимона.

– В самом деле?

– Да. На туалетном столике стоял кувшин с чаем, в котором плавали кусочки лимона. Мы обнаружили пятна лимонного сока на подносе. Там же были царапины, оставленные ножом. Наверное, она принесла на подносе в спальню чай, лимон и нож, разрезала лимон и выдавила его в чай.

– Мне все же кажется, что это всего лишь ваши догадки,– сказал Мейер.

– Вовсе нет. Пол Блэйни сейчас проводит медицинское обследование. Он говорит, что нашел пятна лимонной кислоты на левой руке девушки, на той самой, в которой она держала лимон, пока разрезала его правой. Мы это проверили, Мейер.

– Ну ладно, в таком случае она пила чай перед тем, как ее убили? – спросил Мейер.

– Так и было. На ночном столике около ее кровати остался стакан, сплошь покрытый отпечатками ее пальцев.

– А чьи отпечатки на ноже?

– Ничьи,– сказал Гроссман.– А точнее сказать – чьи угодно! Их целая куча, и все смазаны.

– А как насчет ее портмоне? В рапорте Клинга говорится...

– То же самое. Ни одного приличного отпечатка. Денег в нем не оказалось, вы знаете. Мне кажется, что тот, кто убил, заодно и обокрал ее.

– Ммм-да,– сказал Мейер.– Это все?

– Все. Разочарованы?

– Я надеялся, что у вас будет побольше интересного!

– Сожалею, но это все.

– Ну ладно...

Гроссман помолчал немного, потом спросил:

– Мейер, как вы думаете, смерть Кареллы связана с этим делом?

– Не знаю,– ответил Мейер.

– Я любил этого парня,– сказал Гроссман и повесил трубку.

* * *

Гарви Сэдлер был Тинкиным адвокатом и старшим партнером юридической фирмы «Сэдлер, Макинтайр и Брукс», офис которой находился на Фишер-стрит. Мейер приехал туда без десяти двенадцать, когда Сэдлер собирался отправиться в спортклуб. Мейер сообщил адвокату, что он собирается выяснить, оставила ли Тинка завещание, и Сэдлер ответил утвердительно. Если Мейер согласен проводить его в клуб, то они могут все обсудить по дороге. Мейер согласился, и они оба спустились вниз, чтобы взять такси.

Сэдлеру было сорок пять лет. Это был мужчина плотного сложения, с резкими чертами лица. Он рассказал Мейеру, что играл левым нападающим в команде Дартмура в 1940-м, как раз перед призывом в армию. Он и сегодня старается сохранять форму, поэтому и играет в спортклубе два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. Но даже это, конечно, не может полностью компенсировать то, что он вынужден по восемь часов в день просиживать за письменным столом.

Мейер немедленно усмотрел в этой фразе выпад в свой адрес. Он стал в последнее время чрезвычайно чувствителен ко всему, что касалось его избыточного веса. Это произошло несколько недель назад, когда он случайно узнал, что его четырнадцатилетний сын Алан называет отца «Старый крыска». Несложная детективная вылазка позволила установить, что это был всего лишь сокращенный школьный вариант выражения «Старый хорек в банке», которое, видимо, служило для выражения снисходительно-небрежной привязанности к кому угодно. Хотя лично Мейеру такого никогда раньше слышать не доводилось. Ему, конечно, хотелось задать мальчишке хорошую трепку, хотя бы только для того, чтобы показать ему, кто, собственно, в доме хозяин, но его собственная жена Сарра выразила полное согласие с маленьким паршивцем.

«Ты действительно стал полнеть,– сказала она.– Тебе следовало бы начать посещать гимнастический зал управления, а то ты уж чересчур...»

Мейер, все детство которого прошло в насмешках и преследованиях со стороны окружающих, никак не мог ожидать, что его станут так поносить и в собственном доме.

И теперь он только кисло посмотрел на Сэдлера, как на солдата из вражеского лагеря, однако вовремя подумал, не становится ли он параноиком, лысым, жирным, злобным параноиком.

Однако все эти кислые мысли моментально улетучились из головы Мейера, как только они с Сэдлером вошли в мужскую раздевалку клуба, наполненную именно такими запахами, какие и должны быть в таком месте. Этот специфический запах, этот аромат мужской дружбы, казалось, немедленно выветрил недоверчивость и подозрительность, так смущавшие Мейера.

Прислонившись спиной к шкафчику, он наблюдал за Сэдлером, натягивающим спортивные шорты, и слушал детали завещания.

– Тинка оставляет все своему бывшему мужу,– говорил Сэдлер.– Так она пожелала.

– И ничего дочери?

– Только на тот случай, если бы Деннис умер раньше Тинки. В этом случае все отошло бы ребенку.

– Саксу это было известно?

– Не имею понятия.

– Ему послали копию завещания?

– Только не я.

– Сколько копий вы передали Тинке?

– Две. Оригинал хранится в нашем сейфе.

– Она сама просила у вас две копии?

– Нет. Но у нас так принято – посылать завещателю две копии любого документа. Некоторые клиенты предпочитают иметь одну копию дома, чтобы в случае нужды обратиться к ней, а другую – в своем собственном сейфе на депозите. По крайней мере, так нам подсказывает опыт.

– Мы очень тщательно обыскали комнату Тинки, но не нашли ни одной копии завещания.

– В таком случае она действительно отослала одну копию мужу. В этом нет ничего удивительного.

– Почему?

– Ну, они ведь были в очень хороших отношениях, знаете ли. И кроме того, он является, в сущности, единственным наследником. Мне кажется, Тинка хотела, чтобы он об этом знал.

– Ммм,– произнес Мейер.– Как велико наследство?

– Картина.

– Что вы имеете в виду?

– Картина Шагала.

– Картина.Шагала? Не понимаю!

– Тинка купила ее много лет назад, когда еще только начинала зарабатывать большие деньги в качестве манекенщицы высшего класса. Думаю, что стоимость ее около пятидесяти тысяч долларов на сегодня.

– Это значительная сумма.

– Да,– согласился Сэдлер.

Он покончил с шортами и теперь натягивал перчатку всем своим видом выражая нетерпение поскорее выйти в поле. Мейер вынужден был сделать вид, что ничего не замечает.

– Ну, а все остальное? –  спросил он.

– Это оно и есть,– ответил Сэдлер.

– Что «это»?

– Картина Шагала и есть все состояние или, п0 крайней мере, самая существенная его часть. Остальное – обстановка, немного драгоценностей, одежду безделушки, в общем, ничего особенного.

– Дайте-ка сообразить, мистер Сэдлер! Насколько я понимаю, Тинка Сакс зарабатывала что-то около ста – ста пятидесяти тысяч долларов в год? А вы говорите, что на момент смерти она располагала лишь картиной стоимостью пятьдесят тысяч долларов.

– Именно так. Я ведь не был Тинкиным советников по денежным вопросам. Я был всего лишь ее адвокатов.

– Но в качестве этого адвоката вы, наверно^ просили определить ее состояние на момент составления завещания?

– Да, конечно,

– Ну и как она его определила?

– В точности так, как я вам только что сообщил.

– Когда это было, мистер Сэдлер?

– Завещание датировано 24 марта.

– Вы имеете в виду прошлый месяц этого-года?

– Именно.

– Не было ли у нее какой-то особой причины, вынудившей ее составить завещание именно в тот момент?

– Не имею ни малейшего представления.

– Я хочу сказать, может быть, ее мучило нездоров, или что-нибудь еще?

– Мне она казалась вполне здоровой.

– Не была ли она испуганной чем-либо? Не было у нее предчувствия, что с ней может что-то произойти.

– Нет, такого не было. Она казалась в состоянии какого-то напряжения, но вовсе не выглядела испуганной.

– В чем была причина напряжения?

– Не знаю.

– Вы не спрашивали?

– Не спрашивал. Она пришла ко мне, чтобы составить завещание. Я это сделал.

– Вы не оказывали ей каких-либо персональных услуг до того, как составили это завещание?

– Оказывал. У Тинки когда-то был дом в Мэвис-Каунти. Я оформлял для нее все необходимые бумаги, когда она захотела его продать.

– Когда это было?

– В октябре прошлого года.

– Сколько она выручила от продажи дома?

– Сорок две с половиной тысячи долларов.

– Была ли закладная на дом?

– Да. На ее погашение ушло пятнадцать тысяч. Остальное получила Тинка.

– Двадцать...– Мейер подсчитал в уме.—...семь с половиной тысяч долларов, так?

– Да.

– Наличными?

– Да.

– Где эти деньги, мистер Сэдлер?

– Это же самое я спросил и у нее, когда оформлял завещание. Меня беспокоил налог на наследство, а также вопрос о том, кто унаследует деньги, вырученные от продажи дома. Но она ответила, что истратила их на свои нужды.

– Она их потратила?

– Да.

Сэдлер помолчал.

– Мистер Мейер, я играю здесь только два раза в неделю и очень дорожу этим временем! Я надеялся...

– Пожалуйста, потерпите еще пару минут! Мне необходимо установить, что все-таки Тинка делала с деньгами, которые попадали ей в руки. Ведь вы утверждаете, что после ее смерти не осталось ни пенни.

– Я сообщил вам только то, что она сама мне рассказала. Я изложил все пункты завещания, как она распорядилась.

– Нельзя ли мне взглянуть на копию завещания, мистер Сэдлер?

– Разумеется, можно! Но она в моей конторе в сейфе, и я не собираюсь туда сегодня возвращаться. Если хотите, приезжайте завтра утром.

– Мне бы хотелось увидеть его как можно скорее!

– Уверяю вас, я абсолютно точно передал вам содержание этого документа. Я ведь вам говорил, что был всего лишь ее адвокатом, но не финансовым поверенным.

– А у нее был такой?

– Мне это неизвестно.

– Мистер Сэдлер, вы занимались Тинкиным разводом?

– Нет. Она ко мне обратилась впервые в прошлом году, когда продавала дом. До этого я не был с ней знаком и не знаю, кто оформлял ей развод.

– Еще один, последний вопрос,– сказал Мейер.– Кто еще упомянут в качестве наследников в Тинкином завещании, кроме Денниса и Анны Сакс?

– Они единственные наследники,– ответил Сэдлер.– И Анна только в том случае, если ее отец скончается раньше Тинки.

– Благодарю вас! – сказал Мейер.

* * *

Вернувшись в управление, Мейер обратил внимание на то, что входило в список всех личных вещей Тинки, найденных в квартире. В списке не было ни завещания, ни чековой книжки, но кто-то из полицейских заметил, что ключ от банковского сейфа находился среди вещей, разбросанных на рабочем столе Тинки.

Мейер позвонил в отдел убийств, чтобы справиться о ключе, и узнал, что его передали в отдел хранения, откуда он может получить его, если подпишет специальное требование.

Мейер немедленно отправился в отдел хранения, где просмотрел все Тинкины вещи и, наконец, нашел крошечный красный конвертик с ключом. Название банка было напечатано на конвертике. Мейер заполнил требование на ключ и, поскольку он был недалеко от судебного учреждения, заодно оформил судебный ордер на право вскрытия сейфа-депозита в соответствующем банке.

Сопровождаемый клерком из суда, он снова отправился в верхнюю часть города – сначала на метро, а остальную часть пути пешком, под проливным дождем,– пока не добрался до Первого Северного Национального банка на углу Филиппс-стрит и Третьей авеню, в нескольких кварталах от Тинкиного дома.

Банковский клерк извлек небольшой ящичек из стеллажа, справился у Мейера, не желает ли он просмотреть содержимое его металлического нутра подальше от любопытных глаз, и, получив утвердительный ответ, провел обоих мужчин в отдельную комнату, где стоял стол, пара стульев и висела на цепочке шариковая ручка.

Мейер открыл ящик. Там было два документа. Первый – письмо от одного искусствоведа, который, видимо но просьбе Тинки, проводил оценку картины Шагала. В нем было сказано только, что полотно было исследовано, что оно бесспорно принадлежит кисти Шагала и что картина может быть продана при современном уровне цен за любую сумму между сорока пятью и пятьюдесятью тысячами долларов.

Второй документ представлял собой Тиикино завещание. Оно было вложено в фирменный конверт, на котором стояло наименование фирмы: «Сэдлер, Макинтайр и Брукс» и ее адрес: Фишер-стрит, 80. Посредине было напечатано: «Последняя воля и завещание Тинки Сакс». Мейер развернул конверт и стал читать:

«Я, Тинка Сакс, постоянно проживающая в этом городе, настоящим документом отменяю все ранее сделанные мною распоряжения и волеизъявления и одновременно объявляю настоящий документ своей единственной последней волей и завещанием.

Во-первых, я передаю и завещаю всю мою собственность, обстановку, все мои личные вещи, книги, предметы искусства и драгоценности, а также картины моему бывшему мужу Д. Саксу в случае, если он переживет меня, и моему доверенному лицу, которое будет названо мною ниже, в случае,, если упомянутый Деннис Сакс скончается раньше меня.

Во-вторых, если мой бывший муж не переживет меня, то я завещаю все мое вышеупомянутое состояние моему доверенному лицу, которое будет названо мною ниже, при условии, что оно будет использовано и распределено следующим образом:

1. Мое доверенное лицо будет сохранять, охранять и использовать доходы от моего состояния таким образом, чтобы все завещанное мною и все доходы от него были переданы моей дочери Анне Сакс по достижении ею двадцати одного года.

2. Мое доверенное лицо должно время от времени, до достижения моей дочерью указанного возраста, передавать ей часть чистого дохода ежегодно. Остальная часть дохода должна сохраняться и по истечении каждого года присоединяться к основному капиталу для использования с целью, указанной в завещании ранее. Часть основного капитала, которую мое доверенное лицо будет считать необходимой – по своему собственному усмотрению,– используется в любых целях, которые мое ‘доверенное лицо будет считать нужными. Весь передаваемый моей дочери ежегодно капитал не должен составлять более пяти тысяч долларов, за исключением тех случаев, когда бы моя дочь Анна Сакс оказалась без средств к существованию ввиду смерти ее отца, Денниса Сакса.

Решения моего доверенного лица относительно дат передачи капитала и сумм передачи должны считаться окончательными.

3.Если моя дочь Анна Сакс умрет до достижения ею возраста двадцати одного года, то мое доверенное лицо должно выплатить весь основной капитал и доход от него наследникам моей дочери Анны, оставшимся в живых, распределив капитал равными долями, а если таковых наследников не окажется, то капитал и доходы от него должны быть переданы моим прямым наследникам в том случае, если я умру без нового завещания, немедленно после смерти Анны.

В-третьих, я назначаю, уполномочиваю и называю моего бывшего мужа Денниса Р. Сакса исполнителем этой моей последней воли и завещания.

Если вышеуказанный Д. Сакс умрет раньше меня или не сумеет выполнить изложенные в завещании условия и тем самым перестанет действовать в качестве исполнителя моей последней воли и завещания, то я назначаю моего агента и друга Артура Г. Катлера в качестве его преемника и исполнителя моей последней воли и доверенного лица.

Если вышеупомянутый А. Катлер не сможет действовать в качестве моего доверенного лица, то я назначаю его жену, Лесли Катлер, в качестве его преемницы или заместительницы и в качестве моего доверенного лица».

Остальная часть завещания представляла собой изложение всяких юридических формальностей, которые Мейер быстро пробежал глазами, обратившись к последней странице, где Тинка подписала свое имя под словами:

«В доказательство чего я подписываю, скрепляю, заявляю и объявляю данный документ моей последней волей и завещанием».

Ниже стояла фраза о том, что Гарри Сэдлер, Уильям Макинтайр и Келси Брукс свидетельствуют подлинность данного завещания. Документ был датирован двадцать четвертым марта.

Единственное, о чем Сэдлер забыл упомянуть,– может быть, потому, что Мейер его и не спрашивал,– было то, что Артур Катлер назначался душеприказчиком в случае смерти Денниса Сакса. Мейер пока не знал, крылось ли за этим что-нибудь или нет.

Потом он занялся подсчетом, чтобы выяснить все-таки, сколько Тинка заработала за одиннадцать лет при годовом доходе в 150 тысяч долларов, и снова подивился, почему единственной ценностью, которая осталась после ее смерти, оказалась картина Шагала, залитая ее кровью в смертный час. Это было ему совершенно непонятно.

 Глава 9

Пол Дайни раз десять сверил свои анализы с данными лаборатории, но все равно ему пока ясно было только одно: Стив Карелла сгорел не внутри автомобиля. Состояние трупа и в самом деле было ужасное. Пола тошнило от одного только взгляда на него. За свою долгую службу в качестве медэксперта Дайни неоднократно приходилось сталкиваться с ожогами, от самых простых до тяжелейших, когда ткани подвергались действию огня, светового излучения, электричества, но сейчас он столкнулся , с самым страшным – ужаснейшими ожогами четвертой степени. Несомненно, тело поджаривали на огне в течение нескольких часов. Лицо было абсолютно неузнаваемым: сплошная маска без глаз, без носа и рта, стянутая черной кожей, роговица единственного оставшегося глаза мутная, зубы выпали и сгорели в пламени. Кожа торса была хрупкой и ломкой, волосы выгорели дотла. Мышцы во многих местах отошли от обуглившейся кожи, выглядывая сквозь ее прорехи. Исследование внутренних органов дорисовало эту жуткую картину. Если тело превратилось в такой ужас внутри автомобиля, то пламя в нем должно было бушевать в течение многих часов. Лабораторные же исследования показали, что автомобиль пылал как факел, но в течение нескольких минут. И теперь у Дайни создалось совершенно твердое убеждение, что тело было сожжено где-то в другом месте и лишь потом труп засунули в машину. Тем самым создавалась видимость гибели, последовавшей в результате взрыва и вызванного этим пожара.

Дайни получал зарплату не за то, чтобы предаваться рассуждениям о мотивах преступления, но все же он не j мог не подивиться, зачем кому-то понадобилось доставлять себе столько хлопот, тем более что пожара в автомобиле было явно недостаточно, чтобы бесследно уничтожить жертву.

Но, будучи методичным человеком, он продолжал исследования. Тщательный анализ результатов привел его к выводу о том, что лежащее перед ним на столе тело не имеет ничего общего с полицейским вообще, тем более с полицейским, которого он хорошо знал. Этот труп отнюдь не был трупом Стива Кареллы и вообще представлял собой какую-то загадку.

Берт Клинг сидел в полном одиночестве в служебной комнате управления, когда раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.

– Детектив Клинг, 87-е управление,– сказал он.

– Берт, это Пол Дайни.

– Привет, Пол. Как дела?

– Спасибо, все в порядке. Кто ведет дело Кареллы?

– Мейер. А почему ты спрашиваешь?

– Можно с ним поговорить?

– Его сейчас нет.

– Мне кажется, что это очень важно,– сказал Дайни.– Ты не знаешь, где я могу его найти?

– К сожалению, не знаю.

– Ну а если я скажу тебе, ты передашь ему сегодня же?

– Можешь быть спокоен!

– Я провел вскрытие,– сказал Дайни.– Сожалею, что не мог раньше связаться с вами, но было очень много непонятного, а я хотел быть уверенным полностью. Не хотелось делать никаких заявлений, способных увести вас по ложному пути, понимаешь?

– Конечно,– ответил Клинг.

– Если ты готов послушать, я изложу все подробности. И с самого начала заверяю тебя, что я абсолютно уверен в каждом слове. То есть я понимаю, насколько все это важно, и никогда не взял бы на себя смелость основываться только на догадках. Во всяком случае – в этом деле.

– Я уже взял карандаш,– сказал Клинг.– Говори.

– Когда я стал сравнивать состояние автомобиля по лабораторным данным и состояние трупа, то сразу убедился, что тело поджаривали где-то в другом месте в течение длительного времени. Только после этого его затолкнули в машину, где оно и было обнаружено. Теперь я располагаю и дополнительными данными. Я отправил на анализ кусочки инородного вещества, найденные на кожных покровах, и они оказались частичками древесного угля. Теперь, таким образом, нет сомнений, что тело сгорело в огне древесного угля, а не в бензиновом пожаре, который должен был произойти внутри автомашины. Мое мнение – труп был сначала брошен в печь.

– Что вынуждает тебя так думать?

– Верхняя часть тела обгорела совершенно, тогда как нижняя половина и ноги повреждены очень незначительно. Видимо, торс засунули на несколько часов в печь, возможно, на целую ночь. Более того, у меня сложилось впечатление, что этот человек был сунут в огонь уже мертвым, что его убили до этого.

– Значит, сунули уже мертвого?

– Да. Я исследовал дыхательные пути, чтобы найти частички сажи, которые он должен был вдохнуть, а также посмотрел кровь на содержание карбоксигемоглобина. Если бы удалось найти то и другое, можно было бы считать, что жертва во время пожара была еще жива. Но я не нашел ни того, ни другого. Ничего похожего.

– В таком случае, каким же образом он был убит?

– Можно только гадать,– ответил Дайни.– Я нашел следы длительного кровотечения, а также несколько трещин на черепной коробке. Но они могли появиться уже посмертно, в результате обугливания, так что я не могу с уверенностью утверждать, что он был убит в результате удара по голове. Будем считать наверняка, что он был уже мертв, когда попал в огонь. И пока это все.

– Тогда зачем же его бросили в огонь? – спросил Клинг.

– Чтобы изуродовать тело до неузнаваемости, Берт.

– Дальше?

– Как тебе известно, зубы у трупа отсутствуют. Так что идентифицировать его с помощью зубов невозможно. Сначала я подумал, что они выпали под действием огня, но потом оказалось, что в верхней челюсти сохранились обломки корней. И теперь я могу с уверенностью утверждать, что зубы были намеренно выбиты до того, как тело было предано огню. Я уверен, что это было сделано с целью исключить возможность опознания.

– Что ты говоришь, Дайни!

– Я могу продолжать, чтобы потом не возникло никаких недоразумений?

– Конечно, конечно! Прошу!

– На обгоревшем торсе нет никаких волос. На груди, под мышками и даже в верхней части паха они полностью уничтожены огнем. На черепе тоже нет волос, и это полностью согласуется с тем, что тело засунули в огонь именно головой вперед. Но затем я установил, что подкожный жировой слой сохранил корни волос на груди и под мышками, хотя весь эпителий полностью уничтожен. Другими словами, слушай меня внимательно, хотя огонь и уничтожил все волосы на торсе, все же сохранились следы, что они там были: Но никаких следов волос я не нашел на черепе жертвы!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что человек, которого нашли в этом автомобиле, при жизни был совершенно лысым.

– Что?

– Да-да. Но это еще не самое удивительное. Медицинское исследование внутренних органов, в частности сердечной мышцы, аорты и совершенно неэластичной внутренней ткани трупа, показало, что этот человек был, мягко говоря, не первой молодости. А точнее – довольно преклонного возраста! Кроме того, я считал, что единственный уцелевший в страшном жаре глаз трупа – правый – только сморщился, тогда как второй выгорел дотла. После тщательной проверки выяснилось, что левого глаза у него не было уже много лет. Зрительный нерв там попросту отсутствует, и, кроме того, сохранились следы рубца, указывающего на то, что этот глаз был удален давным-давно...

– Циклоп! – воскликнул Клинг.– Господи Боже мой, да ведь это Циклоп!

– Не знаю, кто это может быть, только это не Стив Карелла,– ответил Дайни.

* * *

Он лежал совершенно обнаженный на полу возле радиатора. Ему было слышно, как дождь хлещет в окна, но в комнате было тепло и он не чувствовал холода. Вчера девушка немного ослабила наручник, и теперь он не так сильно впивался в кожу. Нос все еще был распухшим, но жгучая боль прошла. Девушка промыла все его ссадины, пообещав еще и побрить его, как только все затянется.

Он был голоден.

Он знал, что девушка придет с едой, как только стемнеет. Она всегда так делала. Его кормили только один раз в день, в сумерках. Еду девушка приносила на подносе и наблюдала за тем, как он ест, занимая его разговором.

Два дня назад она показала ему утренние газеты, и он прочел их со странным чувством нереальности происходящего. В газетах были его фотографии тех времен, когда он был простым патрульным. Он был на снимках молодым и неопытным. В заголовках сообщалось, что он мертв.

Он услышал вдалеке, в квартире, стук ее шлепанцев, потом все снова смолкло. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Он подумал, что она, может быть, ушла, и почувствовал секундное сожаление. Бросив взгляд на окна, занавешенные шторами, сквозь которые едва пробивался тусклый свет, он понял, что на улице все еще идет дождь. Сюда едва доносился слабый шум транспорта и шелест шин по мокрому асфальту. Сумерки, казалось, тихонько прокрадываются в комнату, постепенно заполняя все ее уголки. Иногда за окном вспыхивали неоновые огни. Он лежал молча, тревожно прислушиваясь, но в квартире было тихо.

Вероятно, он незаметно уснул, потому что очнулся от звука поворачивающегося в замке ключа. Он тотчас сел. Его правая рука по-прежнему была накрепко прикручена наручником к радиатору. Он приготовился молча наблюдать за развитием событий.

Девушка вошла в комнату. На ней был короткий шелковый халатик, туго перетянутый ремешком в талии. Ярко-красный цвет его резал ему глаза. Шлепанцы на ногах девушки были с такими высокими каблуками, что она казалась выше на несколько дюймов. Она заперла за собой дверь и поставила поднос на пол.

– Привет, кукла,– негромко сказала она.

Она не стала зажигать свет, а просто подошла к окну и приподняла штору. Языки неонового пожара ворвались в комнату, залив ее потоком зеленого света. Потом свет мигнул, дрогнул и комната снова погрузилась во тьму.

Ему было слышно дыхание девушки. Неон вспыхнул вновь, и теперь она стояла на фоне зеленого огня, четко обрисовывающего ее стройные ноги. Огни погасли.

– Ты голоден, куколка? – спросила она и, мягко подойдя и нему, поцеловала в щеку.

Издав грудной смешок, она отодвинулась от него и направилась к двери.

Пистолет, как обычно, лежал на подносе рядом с кофейником. Справа от него на бумажной тарелочке лежали сандвичи.

– Так как, есть еще необходимость в этой штуке? – спросила она, поднимая пистолет и наставляя его на Кареллу.

Он промолчал.

– Думаю, что нет,– сказала девушка и засмеялась тем самым гортанным смехом, в котором не было веселья и который поразил его в их первую встречу.

– Почему я еще жив? – спросил Карелла.

Он был очень голоден. Запах крепкого кофе щекотал ему ноздри. Но за эти дни он научился не просить еды. Позавчера он попросил, и она специально задержалась с подносом. Разговаривала с ним полтора часа и только после этого неохотно принесла ему скудную еду.

– А ты не жив,– ответила она.– Ты мертв! Я ведь показывала тебе газеты, не так ли? Ты мертв.

– Почему ты и в самом деле не убила меня?

– Ты слишком ценный экземпляр.

– Откуда ты знаешь?

– Тебе известно, кто убил Тинку.

– Но ведь в таком случае вам лучше убить меня!

– Нет,– она покачала головой.– Нет, куколка! Мы хотим узнать, как это тебе удалось.

– Какая вам разница!

– О, разница есть, и немалая. Он страшно нервничает из-за этого, становится ужасно нетерпеливым. Он понимает, что где-то допустил ошибку, и хочет от тебя узнать – какую. Потому что если ты узнал, то, возможно, узнает и кто-то другой рано или поздно. Если, конечно, ты нам не скажешь, в чем тут дело. Если же ты скажешь, то мы сделаем так, чтобы никто не узнал. Никогда.