Текст книги "Современная иранская новелла. 60—70 годы"
Автор книги: Эбрахим Голестан
Соавторы: Ахмад Махмуд,Надер Эбрахими,Аббас Пахлаван,Хушанг Гольшири,Ахмад Масуди,Голамхосейн Саэди,Махшид Амиршахи,Самад Бехранги,Феридун Тонкабони,Хосроу Шахани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
– Ну-ка, вставай, малыш! Надо искать выход. Что зря плакать и маму звать?
– А ты, ты… кто… такая?.. Видишь… я… я… умираю… А-а-а-ах… а… а… а… ма… ма… Я… не могу… плыть вместе с тобой на дно моря и рвать рыбачьи сети… а… а… а!..
– Прекрати, – сказала маленькая черная рыбка. – В конце концов, есть же у тебя рыбья честь.
Малек прервал рыдания, а рыбка продолжала:
– Я собираюсь убить баклана и освободить проглоченных им рыб. Но вначале я должна выслать вперед тебя, чтобы ты смыл с себя позор.
– Да ты сама скоро умрешь, – прервал ее малек, – а еще собираешься убить баклана!
Черная рыбка достала свой кинжал и сказала:
– Вот этим кинжалом я разрежу его живот. А теперь слушай меня внимательно. Я сейчас начну вертеться, метаться туда-сюда, баклану станет щекотно, он захохочет, раскроет клюв, и тут ты сразу выскакивай.
– А ты как? – спросил малек.
– Обо мне не беспокойся. Я не уплыву, пока не убью этого негодяя, – ответила маленькая рыбка. И начала крутиться, вертеться, прыгать, скакать и щекотать брюхо баклану. А малек застыл наготове у прохода в бакланью глотку. Как только баклан разинул клюв и захохотал, малек выпрыгнул в воду. Он подождал. Ждал долго, но маленькая черная рыбка так и не показалась. Только и увидел малек, как баклан вдруг содрогнулся, стал бить крыльями, извиваться, а потом закричал, упал в воду, шумно забился и наконец замер. А о маленькой черной рыбке – ни слуху ни духу. Так и до сих пор… никто ее больше не видел».
Старая рыба закончила рассказывать свою сказку и обвела глазами двенадцать тысяч своих детей и внуков:
– Ну, вот и все, дети, а теперь пора спать.
– Бабушка, ты ведь недосказала, что было дальше с тем мальком.
Старая рыба ответила:
– Эту историю мы отложим на завтра. А сейчас время спать. Спокойной ночи!
Одиннадцать тысяч девятьсот девяносто девять рыбок сказали: «Спокойной ночи!» – и поплыли спать. Бабушка тоже скоро заснула.
И только одна маленькая красная рыбка, как ни старалась, не могла уснуть. До самого утра она все думала о море…
Перевод В. Кляшториной.
Аббас Пахлаван
ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ
Открытие морга в нашем маленьком Джалагане стало важным и памятным событием для всех его обитателей, и особенно для городской администрации.
А дело было так. Как-то раз одно важное государственное лицо, уже много лет страдавшее коронарной недостаточностью, проезжая через наш захолустный городишко, узрело на берегу центрального арыка, среди мусора и нечистот, рядом с полоскавшими белье женщинами и купающимися детьми, несколько лежащих в ряд и завернутых в саваны трупов. А один мертвец был и вовсе без савана – его обмывали седром[17] и умащали камфарой.
При виде этой сцены у высокопоставленного чиновника стало плохо с сердцем: будто сама смерть напомнила ему о том, что неминуемо наступит день, когда он будет лежать распростертый на холодном камне и в последний раз пройдется по его телу намыленная мочалка.
Придя в себя, высокая персона поинтересовалась, в чем тут дело, и ей ответили, что несколько лет назад джалаганская покойницкая была разрушена землетрясением и местные мертвецы лишились возможности вступать в загробную жизнь, приняв последнее омовение. Но тем не менее терпеливые и смиренные жители Джалагана, не желая обременять государственный бюджет, добровольно решили обходиться без покойницкой и стараются по мере возможности принимать приглашение аллаха летом. Если же кто-либо случайно отдаст богу душу во время зимних холодов, его моют седром и умащают камфарой в общественной бане, единственной на весь город.
Ответственное лицо, весьма шокированное указанным обстоятельством, стало мрачнеть на глазах, и на порог муниципалитета вступило, пылая яростью, как тысяча чертей. За закрытыми дверями кабинета фармандару[18] был учинен допрос с пристрастием, после чего на чрезвычайном заседании отцов города была составлена телеграмма и центр с просьбой срочно выделить специальные ассигнования на строительство морга. И хотя ранее все считали, что наиболее целесообразно в первую очередь добиться сметы на создание в городке школы и больницы, теперь первостепенное значение придавалось строительству покойницкой.
Через несколько дней фармандар получил предписание: вплоть до окончания строительства и открытия морга не уходить в отпуск и неотлучно находиться в Джалагане.
Это было уже серьезно, поскольку фармандар совершенно не представлял себе, как можно удержаться от соблазна несколько недель подряд не ездить в центр, пропускать заседания в клубе и встречи за карточным столом. Поэтому он срочно призвал соответствующего специалиста, который тут же дал объявление о торгах на поставку стройматериалов и провел геодезическую съемку. И в одно прекрасное утро жители Джалагана, пробудившись для трудов дневных, обнаружили, что рядом с городским кладбищем, через которое протекал злополучный арык, началась расчистка пустыря и землекопы роют котлован. Надпись на огромном фанерном щите гласила: «Строительство городского морга». Тут уж ни у кого не осталось сомнений, что муниципалитет взялся за дело по всем правилам, солидно и основательно.
Через несколько дней единственный ахунд[19] города под бурные аплодисменты собравшихся после пространной речи фармандара о пользе благоустройства и величии созидания, произнеся приличествующую случаю молитву, заложил первый камень новостройки. За ним были положены второй и третий камни, и возведение городского морга началось.
Каждый житель Джалагана почитал своим гражданским долгом следить за ходом строительства. Посмотреть, как подвигается дело, приходили целыми семьями. Строителям приносили угощение, обменивались с ними любезностями, говорили: «Бог в помощь! Да благословит аллах ваших отцов за то, что печетесь о нашем загробном успокоении». Фармандар не раз самолично инспектировал стройку и, чтобы продемонстрировать соответствующим органам серьезность мероприятия, распорядился послать к центральные газеты подборку фотографий и подробнейшие репортажи о начале работ.
Джалаганцы, непосредственные свидетели событий, к тому же регулярно получали по радио и из газет детальную информацию об успешном продвижении строительных работ. И наконец в программе «Последние известия» прозвучало сообщение, приведшее в восторг весь город: в ближайший праздник состоится торжественное открытие морга.
В тот день Джалаган украсился флагами и транспарантами. Председатель муниципалитета дал указание прибрать, подмести и непременно полить все улицы. Люди просто так, без причины, улыбались и смеялись, поздравляли друг друга. Для участия в торжественной церемонии, помимо руководителей городских учреждений, были приглашены пенсионеры, старики и инвалиды. К новостройке прибыл оркестр джалаганской богадельни.
Следует оговориться, что торжества состоялись с недельным опозданием. Причина задержки была в том, что, согласно приказу остандара[20], открыть новое учреждение надлежало «в естественном порядке», то есть, как только скончается кто-либо из жителей города, доставить покойника в морг и во время церемонии открытия омыть усопшего седром и умастить камфарой. Однако по странному стечению обстоятельств за целую неделю в городе никто не умер. Казалось, Азраил заупрямился и не желает забирать души джалаганцев.
Вся надежда была на Мирзу Эбрахим-хана – бывшего управляющего делами финансового отдела муниципалитета: старика давно уже положили лицом к кибле[21], – но, к сожалению, даже он в последние дни стал чувствовать себя лучше. Когда же поступило сообщение о том, что Мирза встал с постели, съел полную миску каллепаче[22], а после этого еще целое блюдо плова, народ так и ахнул, а начальство пришло в уныние.
Особенно нервничал и беспокоился фармандар, которому не терпелось поскорее получить разрешение на выезд в центр. Он предложил было облегчить выполнение приказа остандара, завезя мертвеца со стороны, но, услышав об этом, возмущенные горожане собрались в мечети и решили в виде протеста не выходить оттуда. Этот порыв, конечно, тут же пресекли, но тем не менее фармандар под личную ответственность распорядился открыть морг без покойника. Специальный «джип», оснащенный громкоговорителем, с самого утра курсировал по единственной улице города и отходящим от нее переулкам, оповещая народ, что торжество более откладываться не будет.
Когда в центре Джалагана показался радиофицированный «джип», народ, столпившийся на краю грязного арыка, закричал «ура», а сидевший в машине чиновник муниципалитета, стараясь подражать знаменитому диктору, начал вещать в микрофон: «Достопочтенные джалаганцы! Мы приглашаем вас принять участие в торжественной церемонии открытия одного из важнейших строительных объектов нашего города и сообща исполнить наш национальный и религиозный обряд! Просим вас, как только кто-либо из ваших близких покинет бренный мир, тут же сообщить нам об этом или же незамедлительно доставить усопшего в новый морг! Уважаемые джалаганцы! Мы надеемся на вашу помощь! Кончина любого из вас поможет нам достойно отметить этот великий исторический день!»
Но, как ни прискорбно, несмотря на страстное желание и искреннее стремление горожан пойти навстречу соответствующим инстанциям, никто из джалаганцев так и не сумел внести личный вклад в столь важное мероприятие.
И вот долгожданный миг наступил. Остандар в сопровождении местных газетчиков и фотографов, а также нескольких спецкоров, командированных из центра – расходы на проезд и суточные оплачивались из бюджета джалаганского муниципалитета, – вышел из машины перед зданием морга. Оркестр богадельни дружно грянул задорный марш «Баба Кярам», но тут же последовало указание фармандара: «Никаких веселых мелодий!» И хотя народ уже наладился в такт музыке прихлопывать в ладоши, неожиданно марш сменился известным грустным романсом «Уязвлен я тобою, бессердечная».
Приглашенные слонялись вокруг маленькой покойницкой, раскланивались друг с другом, беседовали. Наконец председатель муниципалитета занял место у микрофона и с разрешения генерал-губернатора объявил об открытии торжеств. Прежде всего он поблагодарил «нашего уважаемого фармандара за его большой вклад в создание данного строительного объекта», а затем попросил его осязать несколько слов собравшимся. Фармандар, также испросив разрешение губернатора, вышел вперед и начал шарить по карманам. После долгих поисков он извлек несколько страничек исписанной бумаги и, опершись одной рукой о стол и высоко подняв голову, начал:
– Господин генерал-губернатор, уважаемые руководители городских учреждений, достопочтенные джалаганцы! Сегодня мне предоставлена огромная честь быть свидетелем одного из крупнейших событий в кампании по благоустройству нашего района. Благодаря заботам его превосходительства остандара осуществилось одно из заветных чаяний джалаганцев. (Продолжительные аплодисменты, возгласы: «Да здравствует остандар!») Я, конечно, весьма опечален тем, что у нас нет в наличии ни одного покойника для придания надлежащей пышности церемониалу, но будем надеяться, что милостью аллаха в ближайшем будущем кто-нибудь из уважаемых жителей города удостоится чести (возглас: «Да здравствует остандар!») через этот оснащенный современным и новейшим оборудованием морг вступить в лучший мир частым и опрятным. В присутствии всех собравшихся я предлагаю просить председателя муниципалитета, чтобы все расходы, связанные с обмыванием первого покойника, муниципалитет взял на себя, дабы это событие для человека, впервые удостоившегося чести быть обслуженным в новом морге, осталась в памяти навечно.
(Снова бурные аплодисменты. Все скандируют: «Про-сим со-гла-си-я пред-се-да-те-ля му-ни-ци-па-ли-те-та! Про-сим со-гла-сия пред-се-да-те-ля му-ни-ци-па-ли-те-та!» Председатель муниципалитета в знак согласия прижимает руку к сердцу и кланяется. Аплодисменты. Крики: «Да здравствует остандар!»)
Вслед за этим фармандар выразил признательность руководившим строительством инженерам, которые «сумели сдать объект в эксплуатацию, уложившись в весьма скромную смету – всего несколько миллионов туманов», и обратился к остандару с ходатайством вынести им благодарность в официальном порядке. Затем, сложив пополам листки с речью, он сунул их в карман и уже без всяких шпаргалок произнес несколько проникновенных слов. От нервного возбуждения у него на шее вздулись жилы, он энергично махал кулаком, и зрители бурно подбадривали его. И наконец он попросил остандара открыть морг.
Тут всеобщее ликование достигло апогея. Оркестр заиграл церемониальный марш. Под бурные аплодисменты толпы губернатор специальными ножницами, поданными ему на подносе, разрезал трехцветную ленту. Со всех сторон защелкали фотоаппараты. Приглашенные расталкивали друг друга, чтобы пробиться поближе к губернатору. Больше всех повезло старшему дворнику, здоровенному детине, которому удалось локтем отпихнуть самого председателя муниципалитета.
Начался осмотр морга. Пояснения давал главный инженер проекта. Шаг за шагом продвигаясь вперед, приглашенные подошли к дверям помещения, в центре которого возвышался большой плоский камень. Повеяло холодом и сыростью. Гости замешкались. Кое-кто даже попятился назад. Положение спас наш всеми почитаемый ахунд, который вознес аллаху молитву за вершителей сего благого дела, произнес несколько слов о бренности бытия и о том, что в конце концов все мы рано или поздно возляжем на этот камень, а затем неожиданно предложил:
– Уважаемый господин остандар! Для ваших братьев-единоверцев было бы большой честью, если бы вы, да продлит господь дни ваши, легли на этот камень и тем самым торжественно открыли наш новый морг.
Остандар побледнел. На лбу у него выступила испарина, на губах застыло подобие улыбки. У фармандара невольно затряслись коленки, а председатель муниципалитета, который до сих пор старался не отходить от остандара, на всякий случай стал незаметно отступать назад и вскоре затерялся в толпе.
Набившиеся в морг гости встретили предложение ахунда бурными аплодисментами и криками «ура». Оставшиеся на улице, не разобрав, в чем дело, тоже завопили «ура» и зааплодировали. Всеобщее ликование передалось оркестрантам из богадельни, которым, видать, надоели жалобные напевы, и они снова дружно грянули «Баба Кярам» – благо день-то был праздничный. Остандар стоял в полнейшей растерянности.
– Конечно, для меня, бесспорно, огромная честь, – сделав шаг вперед и продолжая натянуто улыбаться, наконец заговорил он, – в столь торжественный день удостоиться столь высокого доверия (бурные аплодисменты, возгласы: «Да здравствует остандар!»), и, если бы этот морг открывался в центре моего остана, я, не задумываясь, с удовольствием разделся бы и лег на этот священный камень, дабы меня обмыли седром и умастили камфарой (восторженные возгласы: «Браво, браво!»), но я никогда не был и не буду эгоистом и всегда считал и считаю, что народную признательность может снискать лишь тот, кто ее заслуживает, и сейчас я с большим удовольствием предоставлю это почетное право господину фармандару, поскольку именно ему принадлежит инициатива создания нового морга.
(Толпа, ликуя, скандирует: «Пусть ля-жет фар-ман-дар!.. Фар-ман-дар пусть ля-жет!..»)
Фармандар побледнел и стал поистине похож на покойника. Острый взгляд и решительный тон остандара лишали его всякой надежды на отказ или какие-то отговорки. Дрожа всем телом, он с трудом сделал несколько шагов вперед. Остандар взял его за руку и сам подвел к большому камню посреди зала.
– Я… я… о… очень ра… рад, что мо… могу… при… принять… уча… участие в э… этом ва… важном на… народном ме… ме… мероприятии, – жалобно залепетал фармандар.
Не дав ему возможности опомниться, остандар быстро стянул с него пиджак. Толпа неистовствовала. Кто кричал, кто бурно аплодировал, а кто, угодничая перед губернатором, кинулся раздевать фармандара. Его не было видно за спинами, слышались только жалостные вопли:
– Ваше превосходительство, господин остандар! Прошу вас, разрешите оставить подштанники!
Остандар махнул рукой – мол, довольно, хватит, дальше раздевать не надо. В одно мгновение фармандара подняли на руки и уложили на камень. Остандар, поняв, что для него опасность миновала, был вне себя от радости.
Городской обмывальщик трупов, после долгих лет работы на берегу арыка под открытым небом оказавшийся наконец в нормальной покойницкой, снабженной, как подчеркнул главный инженер, горячей и холодной водой, имея под рукой прекрасную стерильную вату, а также седр и камфару в специальной расфасовке, не спешил, растягивая удовольствие. Он окинул оценивающим взглядом тело фармандара и что-то прошептал. Присутствующие начали славить аллаха. Когда на фармандара был вылит первый кувшин воды, он вздрогнул и бросил свирепый взгляд на главного инженера, полчаса назад доложившего, что к моргу подведена горячая вода. Потом покорно закрыл глаза и полностью отдал себя в распоряжение обмывальщика, который, дорвавшись до любимого дела, в благоговейной тишине начал демонстрировать свое искусство. Зрители восторгались его умением, возносили хвалу смелости и самоотверженности фармандара.
Наконец остандар, знаком дав понять, что обряд закончен, приблизился к фармандару, продолжавшему спокойно лежать на камне, и положил ему руку на плечо.
– Браво! Это было бесподобно! Ты оправдал наши надежды. Мы гордимся тобой.
Фармандар и бровью не повел.
Снаружи доносились ликующие крики, оркестр играл что-то бравурное. Губернатор подозвал обмывальщика. Тот обеспокоенно нагнулся над фармандаром и растерянно выпрямился…
Казалось, что прошла уже тысяча лет, с тех пор как не стало фармандара. Тело его было холодным как лед, лицо вытянулось… Несколько человек кинулись предупредить оркестрантов, что нужно спешно перейти на траурный марш.
Воцарилась зловещая тишина. Все затаили дыхание. Наконец губернатор, вынув из нагрудного кармашка платок и вытирая навернувшиеся слезы, грустно обратился к толпе:
– Сегодня мы потеряли одного из самых отважных своих сыновей, одного из благороднейших… (Дружные всхлипывания.) Он доказал… Для своего города, для земли своих предков, для своей страны он не пожалел даже жизни… Жертвуя собой, он придал одному из важнейших мероприятий торжественность, которая не изгладится из памяти потомков. Вечная слава его благородной душе…
Слезы не дали ему возможности договорить. Он прикрыл лицо рукой. Кто-то крикнул: «Да здравствует фармандар!» Все хором повторили: «Да здравствует!..»
А потом покойника обмыли еще раз – обычным способом – и, идя навстречу пожеланиям представителей Джалагана, просивших, чтобы их верный, самоотверженный фармандар навсегда остался с ними, положили его на погребальные носилки и двинулись к воротам кладбища. Встречные в знак уважения снимали шапки, а оркестр играл траурные мелодии.
Тело опустили в могилу. Могильщик склонился над покойником и стал нашептывать ему на ухо молитву.
А жители Джалагана наконец-то получили возможность без помех осмотреть новый морг.
Перевод Дж. Дорри.
СТУК МОЛОТКА
Он перешагнул через порог и вошел в дом.
– Кажется, у Ибрагим-хана что-то строят?..
Она прислушалась:
– Вряд ли, у них такая хибара, что там и строить-то нечего.
Пальцем он стряхнул со лба капли пота на кирпичный пол коридора.
– И о чем ты только думаешь, жена? Очнись! Это же киркой стучат… И еще топором. Они там что-то ломают!
Равнодушно, словно нехотя, женщина повернулась и вышла в кухню. Там она бросила шарик льда в большую миску, наполненную огуречным дугом, помешала его пальцем и пошла собирать на стол.
Муж сбросил на кровать раскисший от жары пиджак, не спеша расстегнул ремень на брюках. Все его внимание было приковано к доносившимся звукам ударов: вроде топором что-то рубят, а может, киркой или молотком. Впечатление было такое, что где-то рядом то ли ломают глиняную стену, то ли долбят пол. Шум ударов гулко отдавался в ушах. Медленно стягивая брюки, он вновь прислушался:
– Не хватало еще, чтобы они там кузницу открыли! Будто по железу колотят. – И, не дождавшись ответа, спросил: – Разве у Ибрагим-хана железная крыша?
Жена крикнула из кухни:
– Какая там еще в задницу железная крыша!
Двумя пальцами он взял свои носки, вложил один в другой и бросил в угол:
– Где дети?
Она не слышала или не хотела отвечать, и он прекратил дальнейшие расспросы.
– Нет, сегодня нам от этого грохота не уснуть!
Жена вернулась из кухни со скатертью под мышкой и с подносом, полным всякой всячины. Подошла ближе, села:
– Еще и крошки не проглотил, а уже только и думаешь, как бы скорее задрыхнуть!
Муж развалился на неразобранной постели и вытянул ноги.
– Я сегодня устал как собака!
Расстилая скатерть, она заметила:
– Утром, только ты вышел из дому, как началось: бум-бум, бум-бум. Словно они там взбесились. И все громче, громче – я чуть с ума не сошла.
Свернув кусок лаваша трубочкой, он обмакнул его в дуг и отправил в рот.
– Пошла бы хоть взглянула, черт возьми, что у них там делается.
– Сегодня у меня было дел по горло – в комнатах черт-те что, как в конюшне.
Муж накрошил хлеба в дуг, размешал и проглотил одну за другой несколько ложек. Внимание обоих было приковано к продолжавшим сотрясать тишину ударам: бум-бум – будто топором или киркой бьют по обломкам стены.
– Вроде как по железу колотят.
– Я же тебе говорила…
Недовольство мужа сменилось замешательством. Он подошел к окну, выглянул во двор. Взгляд его упал на соседа, который направлялся к уборной с кувшином в руке.
– Маш Азизолла, что это у нас сегодня за шум?
Человек казался каким-то сгорбленным, подавленным. На мгновение он остановился:
– Да ничего особенного. Как говорят, шуму много, толку мало. Ибрагим-хан изволит кондиционер устанавливать!
Мужчина заскрежетал зубами:
– Ну и фокусники! То телевизор, то теперь кондиционер.
– Да ведь никто им ничего не говорит. И чем им плохо в зирзамине[23]? Там ведь и без кондиционера прохладно!
Он выдавил из себя улыбку:
– Да, ты прав. Что называется, без штанов, а в шляпе.
Маш Азизолла двинулся к уборной, ворча:
– Все им новенькое, новенькое подавай!
Вернувшись к столу, муж принялся за еду:
– Теперь тебе понятно? Ибрагим-хан, видите ли, изволит устанавливать кондиционер!
Жена вздрогнула, и ее рука замерла в воздухе.
– Боже мой, вместо этого лучше бы купили детям пару ботинок!
Муж потянулся за сигаретами:
– И какого черта им взбрело в голову дырявить эту глиняную хибару ради кондиционера? Ведь у них всего одна комната, да и та вот-вот рухнет.
Он снял с кровати подушку и облокотился на нее. Затем затянулся сигаретой и прикрыл глаза. Теперь он считал удары. Два-три первых удара были похожи на стук кирки или топора по стене или по земляному полу… Потом раздался скрежет, как будто по железу провели концом молотка.
Муж сквозь зубы процедил:
– Вот тебе и послеобеденный сон!
Лег на кровать, повернулся на бок и плотно прижался ухом к подушке.
С кухни заглянула жена, и он заворчал:
– Прости меня, боже, сознаюсь в грехах своих! Они все стучат, – и отшвырнул газету в сторону.
Жена нахмурилась:
– Я уже с утра здесь на стенку лезу.
Он простонал:
– Что же это такое, наконец? Они же ни с кем не считаются! И после обеда, и вечером покоя нет. – Он ослабил узел галстука: – Сейчас пойду и скажу им все, что я о них думаю. Нищие из нищих, а ведут себя так, будто все вокруг им принадлежит!
Мужчина открыл дверь и вышел в переулок. Там звуки ударов разносились еще громче. Несколько соседей без дела слонялись возле дома.
– Эй, кто скажет, что там за шум у Ибрагим-хана?
– Да мы с самого утра не знаем, куда от этого грохота спрятаться! Может быть, они хоть тебя послушают.
Мужчина решительно нажал кнопку звонка.
Марьям-ханум ожидала этого звонка с раннего утра. Набросив чадру, она слонялась из коридора в кухню и обратно. В конце концов терпение соседей должно было лопнуть… Она открыла дверь.
При виде сморщенного, усталого лица женщины весь запал его мигом исчез.
В коридоре грохот был просто невыносимым.
– Пожалуйста, входите, будьте как дома!
И она закрыла за ним дверь на глазах изумленных соседей.
Она стала уже беспокоиться, когда муж наконец вернулся, потный и усталый. В одной руке у него был галстук, через другую перекинут пиджак. Выглядел он совершенно разбитым. Швырнув галстук и пиджак, муж одним прыжком выскочил во двор и подставил голову под кран у бассейна. Вода сильной струей хлынула ему на затылок и лицо. Наконец он распрямился и встряхнулся, как кошка, вылезшая из воды. Брызги полетели во все стороны, на стены и дверь.
– Ну, как там?.. Что это с тобой стряслось?
Мужчина продолжал молчать. Он прошел в комнату и прямо в брюках растянулся на ковре.
Стук, этот проклятый стук, похожий то на удары топора о стену, то на удары молотка по железу, становился все глуше и глуше и, затихая, как бы растворялся в воздухе.
Теперь уже забеспокоилась жена. Она нервно бродила по комнате и в конце концов остановилась подле мужа:
– Что они тебе сказали?..
Она увидела, как его глаза блеснули в темноте.
– Ибрагим-хан…
Она подошла ближе:
– Спаси нас бог, что с ним случилось?
Отведя жену Ибрагим-хана в сторону, он спросил:
– Что произошло, вчера же он был в порядке?
В ее глазах он увидел боль и слезы:
– Не знаю, Ага Маджид, не знаю, что и сказать…
Подойдя к окну, он через стекло разглядел Ибрагим-хана.
– Говоришь, с утра и до сих пор…
Женщина заплакала:
– Вчера его уволили с завода холодильников.
Мужчина остолбенел:
– Он же был хорошим мастером.
Женщина разрыдалась:
– Не знаю, Ага Маджид, не знаю…
Он потихоньку заглянул в комнату:
– Уста-Ибрагим, уста-Ибрагим!..
Ибрагим-хан сидел перед листом железа с молотком в руке. Было видно, что он уже выдохся. Подняв голову, он уставился на Ага Маджида невидящим взглядом. Потом тихо засмеялся:
– Ха-ха… ха-ха… Хочу холодильник сделать… большой холодильник!
Стук больше не доносился. Вокруг была темная душная ночь. Мужчина с раздражением потушил сигарету о порог.
Перевод Н. Козырева.
КОНЧИНА
Дед умер через несколько дней после того, как Гелин Баджи ушла к тетушке Азиз. Он давно страдал одышкой, сердечными приступами и кашлял так, будто внутри у него что-то взрывалось. После двух-трех затяжек терьяком деду, однако, неизменно становилось лучше, и он приходил в хорошее расположение духа.
Все произошло в зирзамине во время полуденной молитвы. Около двенадцати дед, как обычно, выкурил в чайхане свою порцию терьяка и поспешил к обеду. За обедом он выпил целый кувшин дуга и только протянул руку к серке шире[24], как тетушка Азиз заметила:
– Кто же пьет серке шире после дуга?
Отец смерил тетушку презрительным взглядом, а дед одним махом опорожнил миску и вдобавок отправил в рот несколько здоровенных кусков куфте по-тавризски[25], после чего отвратительно рыгнул.
Пообедав, дед обычно тут же устраивался поудобнее начинал храпеть. Однако в тот день, едва он принялся выводить носом рулады, рука его выскользнула из-под головы, и он рухнул на валик[26].
Мы покатились со смеху. Отец, очнувшись от дремоты, вздрогнул и, как всегда, обозвал нас сукиными детьми, затем взглянул на деда и побледнел. Подойдя ближе, он взял деда за руку и приподнял ему веки. Приложив ухо к его груди, отец устремил невидящий взгляд вверх и вдруг зарыдал. Не переставая рыдать, он послал за тетушкой Азиз. Та пришла и начала вопить. Когда кто-нибудь умирал, она всегда вопила и причитала. Потом откуда-то появились соседи и местные лавочники. И вся эта толпа хлынула в зирзамин.
Боже милосердный! Дед умер!
Вначале решили похоронить его немедленно, но Ага Сеид Нарсолла возразил:
– Не годится хоронить покойника под вечер!
А Туба-ханум добавила:
– Да ведь к вечеру обмывальщики покойников уже уходят с кладбища.
Покойника оставили дома, чтобы родные и близкие могли с ним проститься, а нас, детей, сейчас же принялись посылать с разными поручениями то туда, то сюда. Двоих отправили на базар Найзб ос-Салтане, а я побежал к мыловарне за дядей Рахимом. Тетушка наказала:
– Не говори дяде, что дедушка умер, а то, не дай бог, его еще удар хватит. Скажи, что дедушке просто немного не по себе.
Я расправил задники своих гиве[27] и побежал в переулок, чтобы поскорее сообщить дяде Рахиму о смерти деда.
Дядя Рахим с силой ударил себя по голове.
«О святой Камар Бани Хашем, – сказал я себе, – он же сейчас помрет!» Лицо дяди сморщилось, и мы уже было тронулись в путь, как вдруг он вернулся в лавку, открыл ящичек, где хранилась выручка, и высыпал все его содержимое в карман.
После прихода дяди Рахима вопли и рыдания возобновились с новой силой. Дядя обнимал то одного, то другого, а так как глаза его в знак скорби были закрыты, то он один раз обознался и заключил в объятия Тубу-ханум. Меня душил смех, и я укусил себя за руку.
Мне не терпелось узнать, куда положили деда. Рокийе, дочь соседа, шепнула:
– Его положили в комнате Гелин Баджи, прямо перед входной дверью.
«О святой Аббас, – подумал я, – не дай бог, если Гелин Баджи узнает об этом!»
Дед и Гелин Баджи друг друга терпеть не могли. Жили как кошка с собакой: вечно придирались друг к другу, ссорились. Пока дед сидел дома, Гелин Баджи не высовывала носа из своей комнаты, но, как только удалялись его шаги и дверь дома скрипела, она тут же появлялась в коридоре:
– Ох, боже мой! Чем старее человек, тем дурее!
На что тетушка Азиз отвечала:
– Не болтай, ведь ему непременно донесут!
Гелин Баджи ругалась:
– И чего ради ты носишься с этими ослоухими родственниками твоего мужа? Старик и так слишком здесь загостился. С утра до ночи торчит в зирзамине. Говорит, что болен. Клянусь богом, таких больных я еще не видала!
– Ладно, грешно так говорить о старых людях…
Гелин Баджи передразнила Азиз:
– Заладила – грешно, грешно… Теперь вот ему приспичило накуриться, он и смылся из дому.
Каждый раз, слушая ворчание Гелин Баджи, отец приходил в ярость, закусывал ус и не говорил ни слова. Но однажды, обращаясь к дяде Рахиму, он бросил:
– Она дрожит за свой сундук с добром.
– Говорят, у Гелин много добра, – закивал дядя Рахим.
А отец заметил:
– Да эта злыдня болтливая еще всех нас со свету сживет, а самой-то ей ничего и не сделается!
И вот теперь, как только тетушка Азиз, разносившая чай, приблизилась с подносом к дяде Рахиму, тот неожиданно набросился на нее:
– Видишь, Гелин сжила-таки дедушку со свету… Теперь ты довольна, что от лишнего рта избавилась? Душа у тебя больше не болит?
Азиз возмутилась:
– Что за глупости, Рахим?! Ты же знаешь, что дедушка был в нашем доме желанным человеком!
Сбежав потихоньку в коридор, я приоткрыл дверь в комнату Гелин Баджи. «Мертвые забирают детей с собой», – всплыли в памяти слова Рокийе, и меня парализовал страх.
