Текст книги "Современная иранская новелла. 60—70 годы"

Автор книги: Эбрахим Голестан

Соавторы: Ахмад Махмуд,Надер Эбрахими,Аббас Пахлаван,Хушанг Гольшири,Ахмад Масуди,Голамхосейн Саэди,Махшид Амиршахи,Самад Бехранги,Феридун Тонкабони,Хосроу Шахани
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Едва стемнело, жители Дандиля вышли из домишек и собрались кучками. Панджак и Момейли, закончив свои дела, перебрались через груду мусора у дома Биби и скрылись вдали. Зейнал, развлекавший ребятишек у Аймамочки, выбрался из развалин и направился к чайхане. Дед сидел на приступке и курил кальян. Увидев Зейнала, Биби крикнула:

– Эй, Зейнал, когда же пожалует этот иностранный кобель?

– А тебе-то что? Он ведь не с тобой спать собирается!

– Известное дело. С твоей девочкой уляжется, – огрызнулась Биби.

С кучи мусора на площадь спустился Асадолла. Вытерев со лба пот, он спросил Зейнала:

– Еще не приходил?

– Нет, – ответил Зейнал. – Панджак с Момейли пошли на дорогу встречать его.

Асадолла обвел взглядом площадь.

– А эти все откуда набежали?

– Они в Дандиле постоянные клиенты. Застряли сейчас, хотят поглядеть.

– Как бы мне их отсюда спровадить? – вслух подумал Асадолла.

– Не связывайся ты с ними – расшумятся, – сказал Зейнал. – Пусть себе смотрят, подумаешь!

Асадолла сел рядом с Зейналом и попросил Деда:

– Отложи-ка свой кальян, принеси чаю.

– Сегодня я выходной, – ответил Дед.

– Как так? – удивился Асадолла.

Дед затянулся, а потом объяснил:

– Поглядеть охота.

Асадолла рассердился:

– Ну и осел же ты, Дед. Подумаешь, делов: прилет человек дурь из себя выпустить, а ты из-за этого уже и чайхану закрыл.

– А я хочу поглядеть, как он придет, – посмеиваясь, настаивал Дед.

– Как все сюда приходят, так и он придет. На двух ногах, – раздраженно сказал Асадолла. – Моли бога, чтоб он тебя хоть под старость разумом наделил.

Взошла луна. Со всех сторон на площадь стекались люди. Они шли сюда с шоссе, спускались с высоких куч мусора, выходили из развалившихся хибарок. Вокруг чайханы толпились рабочие и грузчики с железной дороги в форменных фуражках. Пришедшие раньше усаживались на землю и, как только на площади появлялся вновь прибывший, кричали: «А вот и он!» – и разражались смехом. Несколько уличных торговцев продавали с лотков лепешки, печенье, пепси-колу, дуг^[3] и жевательную резинку. Женщины громко окликали друг друга и на чем свет стоит поносили Мадам и американцев. Народу на площади все прибавлялось, подходили новенькие и, найдя свободное место, усаживались.

– Послушай, Асадолла, а откуда они все узнали? – спросил Зейнал.

– Я почем знаю? Эти подлецы любую новость мигом узнают. А если их шугануть, так они все тут вверх дном перевернут.

Со всех сторон выли гудки машин, подъезжающих по бездорожью к Дандилю, из темноты доносился гомон и обрывки разговоров людей, стекавшихся на площадь. Асадолла, вскочив на ноги, громкой руганью разгонял норовивших усесться прямо посреди дороги. Еще через несколько минут заняты были даже крыши Дандиля.

– Может, сходить сказать начальнику? – повернулся Асадолла к Зейналу.

– А где ты его сейчас найдешь? Да и какая с этого польза?

– Главное, чтоб беспорядков не было.

– Если почуешь, что к тому идет, тогда уж и действуй.

– Вообще-то все должно обойтись. Чего они голыми руками сделают-то? – рассудил Асадолла.

Неожиданно все вокруг загалдели и, тотчас притихнув, поднялись на ноги, толкаясь и вытягивая шеи, уставились на площадь. Вдали показались Панджак и Момейли. Между ними, пошатываясь, шагал американец, тучный крупный мужчина с большой головой, покрытой редкими волосами. Жир на толстой шее висел складками. В полумраке трудно было разглядеть американца как следует. На нем была рубашка с открытым воротом и короткие, обтягивающие ляжки штаны. Одной рукой он придерживал переброшенный через плечо легкий пиджак, а другой энергично размахивал, будто сражался с воздухом. В углу рта торчала сигарета. Он шагал, не обращая ни на кого внимания. Асадолла громко крикнул: «Это он!» – и бросился навстречу, придерживая висящий на боку пистолет. Подбежав к американцу, Асадолла остановился, щелкнул каблуками и вскинул руку вверх. Старшина посмотрел на Асадоллу, улыбнулся и пальцем сбил ему на затылок фуражку. Вокруг засмеялись и загалдели. Американец обернулся и оглядел площадь, вытянув шею, как обычно делают близорукие. Все притихли. Момейли взял фонарь, висевший перед чайханой, и, показывая американцу знаками, чтобы он следовал за ним, свернул вместе с Панджаком за угол. За ними двинулись Асадолла и Зейнал, а там уже потянулись из темноты и те, кто был на площади. Улочка заполнилась народом. Увидев приближавшуюся толпу, Мадам, сидевшая у двери дома, поднялась и кликнула привратника. Он подошел к ней, глянул вниз и кивнул:

– Ведут! – И размашисто побежал в глубину двора, выкрикивая на ходу: – Тамара-ханум! Тамара-ханум! Ведут его!

Тамара робко вышла на крыльцо и поглядела вниз на улицу. Потом посмотрела на Мадам:

– А эти, другие, кто? Зачем они все сюда идут?

– Вот уж не знаю, – ответила старуха.

– Я боюсь.

– Чего тебе бояться? Ничего плохого не будет.

Из-за дома донеслись детские голоса, и тотчас на стену соседней халупы вскарабкались несколько ребятишек и помогли забраться туда же Кешмату, а потом и отцу Тамары.

Мадам приказала привратнику:

– Близко их не подпускай!

Тамара ушла в дом. Привратник, размахивая палкой, выбежал на улицу. Ребятишки и Кешмат спрыгнули со стены и скрылись в развалинах, а отец Тамары съежился, поднял руки вверх и заплакал. Привратник крикнул ему:

– Только подойди сюда, башку тебе разобью! Стой и не рыпайся!

А толпа постепенно приближалась к дому Мадам. Впереди шли американец, Панджак, Момейли, Зейнал и Асадолла, а остальные потихоньку крались за ними. Подойдя к канаве, Зейнал дернул Панджака за руку:

– Деньги у него уже взяли?

– Он пока ничего не давал, – ответил Панджак.

– Да ты что?! – вскинулся на Зейнала Асадолла. – Боишься, удерет, не заплатив? Он ведь не то, что мы с тобой. Он – американец, культурный, а не нищий дикарь вроде нас.

Когда они подошли к дому Мадам, старуха поднялась и скрылась за дверью. Привратник настежь распахнул калитку.

– Нам тоже заходить? – спросил Зейнал.

– Мы с тобой не пойдем, – ответил Асадолла. – Он нас не знает. А Панджак и Момейли пусть заходят.

– Они там тоже не нужны, – рассудил Зейнал. – Девчонка сама справится. Она его язык понимает.

Подойдя к воротам, американец остановился, обернулся, поглядел на Панджака и Момейли и, засмеявшись, положил руку на плечо Панджаку. Он уже собрался войти во двор, как вдруг его взгляд упал на толпу. Несколько секунд он недоуменно смотрел на дандильцев, потом, неожиданно завопив, бросился в их сторону. Люди испуганно шарахнулись, а американец, хохоча во всю глотку, присел на корточки и, хлопая себя по коленям, заорал:

– Йо-хо-хо! Йо-хо-хо!

Толпа отступила в темноту и недовольно заворчала.

Американец проводил дандильцев удивленным взглядом, выпрямился и прошел во двор. Панджак и Момейли последовали за ним. Зейнал и Асадолла остались у ворот. Дандильцы вышли из темноты на свет и зашушукались. Асадолла повернулся к толпе, вытащил свой револьвер и шагнул вперед.

– Какого черта вам тут надо? А ну проваливайте! Чего вы к нему привязались?!

Толпа загудела. Кто-то выкрикнул:

– Мы ему покажем! Он у нас узнает! Шкуру с него спустим!

Держа толпу под прицелом, Асадолла заявил:

– Пока я жив, никаких глупостей вам не позволю! Думаете, вас в этой стране кто-нибудь недосчитается?

В толпе раздались смешки. Низкорослый рабочий в широкополой шляпе, стоявший чуть впереди других, сказал:

– Это он верно говорит. Пока существуют такие, как он, ничего не сделаешь.

– Кому сказал, проваливайте! Стрелять буду! – крикнул Асадолла.

Какой-то худой мужчина язвительно бросил:

– Кишка тонка!

Дандильцы, посмеиваясь, разбрелись, и улица опустела. Затаившиеся у ворот Панджак и Момейли повернулись и посмотрели на американца. Тот разглядывал стол, на котором стояло блюдо с жареной курицей и несколько бутылок. Панджак подошел к дому, постучал в окошко. Дверь открылась, и на пороге появилась Тамара. Момейли толкнул американца в бок и показал ему на Тамару. Американец, похлопывая себя по заду, забормотал:

– Хелло… хелло, – и двинулся к Тамаре.

Панджак сделал знак Момейли, и они вышли со двора на улицу. Привратник закрыл за ними калитку. На улице Панджак и Момейли увидели отца Тамары. Старик сидел на земле и плакал.

– Ты посмотри только на этого старого хрыча! – сказал Момейли.

Панджак нагнулся, подхватил старика под мышки и усадил его на обломки стены. Потом Момейли и Панджак отправились на площадь. Там было пусто, но зато на крышах Дандиля расселись многочисленные зрители. Дед, снова открывший чайхану, высунулся из окошка:

– Эй, Панджак! Как там дела? Он уже начал?

Панджак и Момейли, не отвечая, прошли внутрь чайханы. Сидевший у самовара Асадолла спросил:

– Чего приперлись?

– Пьяный я. Здорово пьяный, – сказал Панджак.

– Подымайтесь, пойдем к Биби, – предложил Асадолла.

– У меня в кармане хоть шаром покати. Колотун меня бьет, – пробормотал Панджак, и его затрясло.

– Сегодня… сегодня можно и в долг, – сказал Асадолла. – Она тебе уважение окажет. Ты ведь теперь у нас будешь человеком денежным, солидным.

– Твоими бы устами… – вздохнул Момейли.

Панджак, Момейли и Асадолла поднялись и вышли из чайханы на улицу как раз в тот момент, когда зрители на крышах оживленно загудели.

– Чего там такое? – спросил Асадолла.

Сидевший на крыше чайханы Зейнал ответил:

– Они свет потушили. Видать, за дело взялись, – и довольно загоготал.

7

Рассвело. Панджак, Момейли, Зейнал и Дед сидели на приступке у чайханы. Калитка со двора Мадам открылась, и оттуда, громко смеясь, вышел американец. Вслед за ним появились Мадам и привратник.

По лицу американца было видно, что он уже успел протрезветь. Его тяжелые шаги гулко разносились по Дандилю, и люди начали выходить из домов, чтобы посмотреть, что будет дальше. Американец, посвистывая, свернул с улочки на площадь. Из гарнизона донеслись звуки трубы. Американец остановился, прислушался. Панджак и Момейли подошли ближе. Американец повернулся к ним, пальцем ткнул Панджака в подбородок и расхохотался. Момейли спросил у Мадам и привратника, остановившихся поодаль:

– Он рассчитался?

– Нет. Вроде как и не собирается вовсе, – ответила старуха.

Момейли ткнул Панджака локтем:

– Эй, Панджак. Он не заплатил! Слышишь?

Панджак обернулся и посмотрел на Мадам и привратника. Они, обессиленно присев на корточки, беспомощно развели руками и замотали головой, подтверждая слова Момейли.

Панджак приказал Момейли:

– Беги, скажи Асадолле!

Момейли скинул с ног шлепанцы, помчался к дому Биби, толкнул калитку и вбежал во двор. Американец зашел за чайхану, расстегнул штаны и, громко насвистывая, начал мочиться. На улице показались Момейли и Асадолла, за ними ковыляла Биби. Момейли, ухватив Асадоллу за руку, тащил его за собой силой. Они подошли к тому месту, где застыли в ожидании Мадам и привратник. Американец обернулся, поглядел на них, застегнулся и, не переставая свистеть, размашисто зашагал в сторону шоссе. Мадам, усевшись на землю, расплакалась. Привратник сел рядом и тоже захныкал. Панджак, сотрясаясь от бившей его дрожи, сказал:

– Асадолла! Асадолла! Ты нам не разрешил с ним о деньгах говорить, теперь сам ему скажи, чтобы платил. Мы разве виноваты, что уважение к нему проявили и задаток не потребовали?.. Это ведь ты сказал, что он обидится… Иди скажи ему, чтобы заплатил!

Асадолла, отходя подальше, ответил:

– Нет, Панджак. Ему ничего такого не скажешь. Нельзя с него деньги требовать. Он ведь не то, что я или ты. Он – американец. Если ему что не понравится, если он осерчает, весь Дандиль вверх дном перевернет, всех нас тут перережет!

Перевод А. Михалева.

ПОЖАР

1

Когда Мохаммад-Али выкатили из палаты, ожидавшие его в коридоре младшие братья Мохаммад-Хасан, Мохаммад-Хосейн и Мохаммад-Реза от радости заплакали. Врач, худой старик с мятым морщинистым лбом и большими глазами, подошел к ним и укоризненно зацокал языком – дескать, не следует подымать шум и тревожить других больных. Мохаммад-Али сидел в кресле-каталке, вытянув вперед закованные в гипс ноги, похожие на обломки колонны и совсем не вязавшиеся с его исхудавшим телом. Толкавшие кресло санитары остановились посреди коридора, и три брата медленно подошли к каталке. Старший брат равнодушно улыбнулся им.

Врач сказал:

– Ну что ж, раз вы меня не слушаете и хотите забрать его домой, воля ваша. Только учтите, больному сейчас требуется тщательный уход. Ноги у него еще не двигаются; пока он поправится и начнет ходить сам, пройдет немало времени, а чтобы он быстрее пошел на поправку, необходимы особое внимание и забота. В общем, мы считаем, что, пока не снят гипс, ему лучше оставаться в больнице. Уход за больным дома – дело хлопотное.

– Конечно, хлопотное, доктор, – согласился Мохаммад-Хасан. – Но видит бог, мы на все готовы.

– Я говорю об уходе именно за таким больным, – продолжал врач. – Каждый день нужно будет несколько раз присыпать ему тальком спину и делать массаж, чтобы не было пролежней, выносить на свежий воздух, заставлять двигаться, а в домашних условиях это очень трудно.

– Мы сделаем все, что нужно, доктор, – сказал Мохаммад-Хосейн. – Если сами не справимся, сиделку найдем. Слава богу, дела у нас идут хорошо, концы с концами сводим.

– Воля ваша, – повторил врач. – Но если бы он остался в больнице, это пошло бы ему только на пользу.

– Доктор, – вступил в разговор Мохаммад-Реза, – по правде говоря, мы уже по нему истосковались. Что тут скрывать! У нас дома будто траур – и днем и ночью. Сестры вопросами донимают, всё спрашивают, когда он домой вернется. И ничем их не успокоить. Только и знают, что плачут и причитают. В нашей семье до сих пор никогда такого не случалось, чтобы человек средь бела дня из дому вышел и под машину попал. Господь смилостивился и снова нам его подарил. Конечно, благодаря вам, хорошим докторам… Никто и не надеялся, что он выживет.

– Ладно, ладно. Не забудьте, что раз в десять дней я должен его осматривать и проверять, не нарушено ли кровообращение.

– Вы уж позаботьтесь, доктор, – попросил Мохаммад-Хасан.

– Даст бог, – ответил врач и повернулся к больному.

Тот пожал ему руку:

– Господь да продлит ваши дни, доктор. Дай вам бог здоровья.

Мохаммад-Хасан, Мохаммад-Хосейн и Мохаммад-Реза вытерли слезы; доктор вернулся в палату. Санитары повезли кресло к лифту, а братья, от радости не зная, что делать, бестолково топтались на месте, подымая шум в коридоре.

– Что слышно дома?

– Дома? – переспросил Мохаммад-Хасан. – Дома праздник.

– Почему?

– Известно почему, – сказал Мохаммад-Хосейн. – Тебя ведь домой везем. Ты и не представляешь себе, что у нас творится. Все друзья и родные уже знают, что ты должен вернуться. Разийе и Марзийе со вчерашнего дня от радости голову потеряли.

Кресло подкатили к лифту, и санитар нажал кнопку вызова. Больной взглянул в окно больничного коридора. Над городом висела пелена черной пыли. Казалось, что под грязным колпаком гари и копоти неспешно пробуждается от дремы гигантский костер.

Мохаммад-Реза сказал:

– В общем, вчера мы дома все обсудили и решили, что, когда поправишься и начнешь ходить, надо будет справить тебе свадьбу. Ты ведь знаешь, кого мы тебе присмотрели?

– Как? Господин до сих пор не женат? – удивились санитары.

– И он не женат, и мы трое тоже не женаты, – ответил Мохаммад-Хасан.

– Почему же?

– Нас четверо братьев и две сестры, – объяснил Мохаммад-Хосейн. – Живем мы дружно и друг с другом расставаться не хотим.

Мохаммад-Реза добавил:

– Ну, а кроме того, нам пока что не до того было: работа и хлопоты все время отнимали. Жизнь надо было как следует наладить.

Дверь лифта открылась, и санитары ввезли кресло в кабину. Затем туда вошли братья. Дверь закрылась. Лифт пошел вниз, и больной схватился обеими руками за голову.

Мохаммад-Хасан сказал лифтеру:

– А нельзя ли помедленнее? У него голова кружится.

Лифтер, нахмурившись, ответил:

– Это от меня не зависит. А разве, по-вашему, он идет слишком быстро?

Санитар, нагнувшись к больному, посоветовал:

– Закройте глаза.

– При чем здесь глаза?! – раздраженно сказал Мохаммад-Хосейн.

Лифт дрогнул и остановился. Санитары открыли дверь и вытолкнули кресло в коридор.

– Я пойду подгоню машину к лестнице, – сказал Мохаммад-Реза и побежал во двор.

Санитары вывезли кресло на ступеньки входной лестницы. Выло прохладно. На клумбах цвели желтые и белые хризантемы. Больной спросил:

– Уже осень?

– Конечно, осень, – ответил Мохаммад-Хасан. – Разийе и Марзийе весь дом хризантемами уставили.

Мохаммад-Хосейн повернулся к санитарам:

– Вы тоже как следует потрудились. Господь вас не забудет.

Санитары молча усмехнулись. Из-за сосен и хризантем выкатил старый черный «шевроле» и подъехал прямо к ступенькам. Мохаммад-Хасан и Мохаммад-Хосейн направились к машине. Санитары подхватили больного под мышки.

– Будьте добры, поосторожней, – попросил Мохаммад-Хасан.

– Смотрите, чтоб он не упал, – добавил Мохаммад-Хосейн.

Мохаммад-Реза вылез из машины и предложил:

– Давайте я вам помогу.

– Не надо, – ответил санитар. – Отойдите в сторону и откройте дверцу машины.

Мохаммад-Реза открыл дверь «шевроле». Санитары подняли больного и понесли. Усевшийся первым Мохаммад-Хасан протянул руки вперед, взял больного под мышки и втащил в машину. Больной повернулся к санитарам:

– Благодарю вас. Большое спасибо.

Мохаммад-Хосейн достал из бумажника две ассигнации, протянул санитарам и устроился в машине рядом с больным братом. Мохаммад-Реза сел за руль. Машина тронулась и по дорожке между сосен и хризантем выехала за ворота больницы. На улицах было тихо; казалось, что у всех прохожих спокойное хорошее настроение.

– Включи-ка радио, – попросил Мохаммад-Хасан. – Пусть поиграют. Веселей будет.

Мохаммад-Хосейн повернулся к старшему брату:

– Ты как? Включить?

Старший брат ничего не ответил. Мохаммад-Реза включил радио и начал вертеть ручку настройки. Радио молчало. Мохаммад-Реза выключил приемник.

2

Разийе и Марзийе навели в доме чистоту, украсили комнаты хризантемами и сменили воду в бассейне во дворе. Они принесли горшки с цветами из оранжереи на крыше дома и расставили их на лестнице. Кровать для возвращающегося из больницы брата поставили в средней комнате, одна окно которой выходило во двор, а второе – на большой дровяной склад. Каждый день к складу непрерывно подъезжали грузовики, привозившие и увозившие дрова. Накануне вечером был устроен семейный совет, и после обстоятельного разговора больному отвели именно эту комнату, так как и ванна была рядом, и комната была солнечной, а кроме того, из окна можно было наблюдать за движением грузовиков, погрузкой и выгрузкой дров.

В доме царило оживление. Со двора неслось блеяние купленного три дня назад большого жертвенного барана, которого привязали к решетке склада. Рано утром пришел старый Салах. Марзийе дала ему иглу и нитки, и он уселся в углу двора латать рваные мешки. То и дело заходили соседки, приносили и уносили посуду, громко разговаривали, смеялись. Когда раздался гудок «шевроле», женщины гурьбой бросились к окнам. Разийе и Марзийе босиком, перепрыгивая через ступеньки, помчались вниз по лестнице и во дворе столкнулись с Мохаммад-Резой. Ухмыляясь, он крикнул им:

– Врачи его не отпустили.

– Ты что это такое говоришь? – удивилась Разийе. – Вчера ведь разрешили.

– Да врет он! – крикнула Марзийе. – Дай-ка погляжу. По глазам видно, что врет.

Сестры выбежали на улицу. Мохаммад-Реза пошел следом. Разийе увидела Мохаммад-Али, сидевшего между Мохаммад-Хасаном и Мохаммад-Хосейном. Мохаммад-Хосейн вышел из машины. Разийе, подбежав к «шевроле», потянулась к больному брату:

– Господи, господи, счастье-то какое!

Марзийе, отталкивая сестру, кричала:

– Подожди! Дай я его поцелую! Ой, умру сейчас!

Сидевший слева от больного Мохаммад-Хасан загородил брата рукой:

– Вы что?! Не трогайте его, не прикасайтесь! Осторожно! Вам говорят!

– Да ничего не случится, не бойся! Мы ему больно не сделаем.

Разийе и Марзийе по очереди расцеловали больного. Мохаммад-Реза пошел во двор и махнул рукой Салаху. Старик отвязал веревку от железной решетки склада и потащил барана к воротам. Большие глаза барана смотрели тревожно. Он пружинил ногами и, выпусти Салах веревку из рук, стрелой помчался бы прочь. Мохаммад-Реза подал знак. Салах связал барану передние ноги и дернул за веревку. Баран упал, и Салах уселся на него верхом. Разийе и Марзийе закрыли глаза руками. Салах пробормотал: «Бисмилла»^[4] – и перерезал барану горло. На землю хлынула кровь.

– Слава аллаху! Слава аллаху! – произнес Мохаммад-Хосейн.

Садах поднял голову и засмеялся. Набежавшие с улицы дети и взрослые кольцом обступили баранью тушу и, нахмурившись, смотрели, как тугие нити крови расползаются в разные стороны, замедляют ход, густеют и останавливаются. Покрытые шерстью веки барана постепенно подымались, обнажая побелевшие зрачки

3

К вечеру новость облетела всех родственников, и они собрались в доме братьев на жертвенного барашка. Каждый принес по корзине цветов и коробке сладостей. Разийе без конца бегала от ворот к лестнице, принимала цветы, и, так как все комнаты и коридоры были уже заполнены горшками и корзинами, она торопливо поднималась на крышу дома и ставила цветы в небольшую застекленную оранжерею, прикрытую сверху куском брезента. На крыше соседнего дома тоже была маленькая оранжерея с несколькими горшками герани и деревянными ящиками, в которых цвели белые хризантемы. Потолок оранжереи не был накрыт брезентом, и каждый раз, как Разийе поднималась на крышу с новой корзиной, она поглядывала на соседские цветы и мысленно отмечала, что от жаркого осеннего солнца они повяли. Даже на крыше было слышно, как в комнатах шумно разговаривают. Особенно выделялся голос Марзийе, суетившейся в коридоре. Она принимала коробки со сладостями, громко здоровалась и звонко целовала новых гостей. Больной лежал у себя в комнате и, когда кто-нибудь заглядывал к нему, улыбался. Его лоб то и дело покрывался холодной испариной. Рядом сидел раздраженный и угрюмый Мохаммад-Реза и белым полотенцем вытирал пот со лба брата. Салах соорудил на камнях напротив окон большой костер и нанизывал на шампуры здоровые куски баранины, обваленные в луке. Когда все гости собрались, к ним обратился старший из родственников – дядюшка братьев, сидевший, перебирая крупные четки.

– Слава всевышнему! Благодарение аллаху – все обошлось хорошо. Бог свидетель, все это время, пока Мохаммад-Али лежал в больнице, не было у меня ни минуты покоя. Да и не я один – все мы молились о благополучном исходе, и вот наконец Мохаммад-Али вернулся к нам. В таких-то вот обстоятельствах люди и узнают цену друг другу, цену своим родственникам, братьям и сестрам. Пока человек жив-здоров, все ему друзья, все его любят. А вот, не дай бог, сляжет он, тогда и становится ясно, кто искренним был, а кто притворялся. Но несчастье, случившееся с Мохаммад-Али, показало, что в этой семье дружба и привязанность настоящие. Все здесь любят друг друга. Я нигде не встречал такой теплоты между людьми, как в вашей семье. Разийе и Марзийе все глаза проплакали. Мохаммад-Хасан, Мохаммад-Реза и Мохаммад-Хосейн от горя дела забросили, дождаться не могли, когда брат домой вернется. Слава богу, вернулся, принес в дом радость. Даст бог, через несколько месяцев можно будет и о женитьбе его подумать.

– Даст бог, даст бог! – подхватили гости.

Со двора донесся чей-то смех. Все повернулись в ту сторону, а Марзийе вскрикнула:

– Это же тетушка Эффат пришла! И Эшрат с ней.

Услышав имя Эшрат, гости захлопали в ладоши и, посмеиваясь, закивали на дверь комнаты Мохаммад-Али. Разийе, перескакивая через ступеньки, выбежала во двор, повисла на шее у тетушки Эффат, и они расцеловались, а Эшрат отдала Разийе корзину с цветами. Подхватив корзину, Разийе сказала Эшрат:

– Он на поправку пошел. Увидит тебя, еще лучше ему станет. А ты-то как похорошела, господи!

Тетушка Эффат громко рассмеялась. Эшрат тоже заулыбалась. Втроем женщины поднялись по лестнице. Гостьи вошли в комнату, и там поднялся радостный гам. Разийе тем временем вприпрыжку побежала на крышу и открыла дверь в оранжерею. Там все уже было заставлено цветами и для новой корзины места не оставалось. Разийе опустила корзину на цементный порог и решила про себя: «Ночью все здесь передвину».

Закрывая дверь, она увидела, что хозяин соседнего дома вынес горшки и ящики из своей оранжереи и, расставив их на краю крыши, мрачно и с сожалением смотрит на увядшие цветы.

4

Спустя час все вышли во двор отведать шашлыка. Садах, сидя у костра, проворно крутил шампуры над раскаленными углями и куском толстого картона раздувал огонь. Гости, весело переговариваясь, ждали угощения. Как только очередная порция была готова, Марзийе снимала шампур с огня, посыпала мясо солью, заворачивала в лепешку и клала на тарелку, а тарелку передавала Эшрат, которая разносила шашлык гостям.

Возле костра поставили низкий стул, и дядюшка братьев уселся рядом с Салахом. На шампур нанизали самые мягкие куски. Дядюшка, приготовив тарелку и вилку, выжидал, пока его порция как следует прожарится. Тетушка Эффат два раза носила шашлык Мохаммад-Али, но он оба раза отказывался. Его мутило от запаха жирного мяса.

Мохаммад-Реза по-прежнему сидел возле больного. Иногда он поднимался, делал несколько шагов по комнате, выглядывал из окна во двор, потом снова возвращался к кровати и брал полотенце, чтобы обтереть лицо брату, но, убедившись, что в этом нет нужды, клал полотенце на место.

– Ты тоже иди во двор, – сказал Мохаммад-Али.

– Нет, я не пойду.

– Почему?

– Ты тогда один останешься.

– Ну и что. Ничего не случится. Мне неприятно, когда со мной так носятся.

Мохаммад-Реза ничего не ответил, встал и включил свет. Мохаммад-Али прикрыл глаза рукой.

– Выключи свет. Он ведь тебе не нужен?

– Нет, – ответил Мохаммад-Реза, выключил свет и посмотрел на больного, безразлично лежавшего в постели, покорно отдавая себя ночной темноте.

– Ты не в настроении?

– Да нет, просто устал.

– В больнице спокойнее было, чем дома?

– Не то что спокойней, но… в общем…

– Что «в общем»?

– Там тише было, шуму меньше.

– Ну, сегодняшний день ты не считай. Сегодня все пришли тебя повидать. Если бы они не пришли, мы бы огорчились. А с завтрашнего дня все войдет в свою колею, и ты сможешь спокойно отдыхать. Наверняка ведь тебе в больнице надоело. А здесь – мы, Разийе и Марзийе. Тебя будут навещать. Эшрат будет заходить. И потом, ты здесь можешь вести себя как хочешь. Хочешь – посидишь, хочешь – встанешь, в другое место пересядешь. А разве домашнюю еду сравнишь с больничной?! Понятно, что тебе сейчас все равно, но нам-то не все равно. Ты должен как следует есть, поправляться, и, глядишь, болезнь от тебя отстанет.

– Это все так, – вяло ответил Мохаммад-Али.

– Да и понимаешь: как мы могли жить спокойно, пока ты в больнице оставался?! Ей-богу, все очень волновались, а сейчас посмотри, как довольны. Ишь расшумелись!

Мохаммад-Реза показал рукой на окно, из-за которого несся со двора смех и слышались голоса Разийе и Марзийе, поминутно покрикивавших на Салаха и угощавших гостей.

– Да ты ступай к ним, – сказал Мохаммад-Али.

– Но ведь…

– Иди, иди, ничего не случится.

Мохаммад-Реза поспешил во двор, а Мохаммад-Али повернулся на другой бок и уставился на дровяной склад.

5

А среди ночи дровяной склад загорелся. Первыми заметили пожар проходившие мимо три подвыпивших балаганных актера. Алое пламя бархатным холмом поднималось за домами, раскалывая мрак и устремляясь вверх. Актеры подошли ближе. Одна за другой распахивались двери, и на улицу выбегали испуганные, оторопевшие люди. Мужчины выскакивали в нижнем белье, женщины – обмотавшись простынями. В соседних со складом домах еще ни о чем не подозревали, когда на улице раздались крики толпы. Один из актеров спросил:

– А что, там никто не живет?

Он не успел услышать ответ, как толпа бросилась к спящим домам и заколотила кулаками в двери. Из-за дверей послышался шум, и на улицу выскочили застигнутые врасплох люда. Позже всех открылась дверь в доме братьев, и оттуда в панике выбежали Разийе и Марзийе, а за ними три брата.

Актер спросил Мохаммад-Резу:

– Что там за вашим домом? Кто там живет?

– Там дровяной склад, – закричал Мохаммад-Реза. – Пожа-а-р! Ой, пожа-а-р! Горим!

Разийе и Марзийе завизжали. Братья отошли подальше, чтобы как следует разглядеть пожар. От бревен отскакивали горящие щепки и, крутясь, разлетались во все стороны, взмывая над деревьями и проводами.

Кто-то из актеров закричал:

– Эй, закрывайте окна, иначе все дома загорятся!

Люди бросились в дома, и улица опустела. Над оранжереей братьев мерно колыхался брезентовый навес. Оранжерея пламенела, как раскаленный горн. Разийе и Марзийе повалились на землю и, вопя, били себя в грудь и рвали волосы. Актеры, чтобы найти центр пожара, свернули в соседний переулок. Хлопали затворявшиеся в спешке окна, по улице метались растерянные люди. Огромное пламя росло, как медленно раскрываемый зонт, окаймленный бахромой, постепенно нависающей над новыми и новыми домами. Братья сбросили оцепенение и кинулись во двор. Спавший у склада Салах проснулся, подхватил все, что при нем было, выскочил на улицу и затерялся в толпе.

– Что же нам делать? – спросил Мохаммад-Хасан.

– Сейчас все вокруг загорится, – пробормотал Мохаммад-Хосейн.

– Вы что же, так и будете стоять и смотреть?! – закричал Мохаммад-Реза. – От нашего добра вот-вот одни угли останутся.

И они втроем побежали к дому, открыли дверь и скрылись в коридоре. Разийе и Марзийе завопили громче.

На улице собралась большая толпа. Женщин было больше, чем мужчин. Все они были в ночных рубашках, босиком. Все были испуганы. Те, чьи дома стояли в стороне от пожара, не скрывали радости.

Снова появились актеры. Каждый держал в руках по большой доске. Тяжело дыша, они кричали:

– Вызовите пожарных! Позвоните по телефону! Пусть объявят тревогу! Тревога! Очень сильный пожар!

Несколько человек бросились в дома, а актеры скрылись в узком переулке. Разийе и Марзийе стояли у ворот, били себя в грудь и истошно кричали:

– Мохаммад-Али! Мохаммад-Али! Мохаммад-Али!

Из двора показались трое братьев. Они, надрываясь, пытались вытащить на улицу тяжеленный кованый сундук. Гул пожара заглушал бормотание и крики толпы. С неба сыпались искры, и люди прикрывали головы руками. Откуда-то вновь вынырнули актеры. Они выбежали на середину улицы с криком:

– Срывайте провода! Проводку срывайте! Очень опасно! Опасно!

Люди принялись суматошно вытаскивать домашний скарб из ближайших к пожару зданий и сваливали вещи в кучу.

Двери домов были распахнуты настежь. Повсюду валялись ковры, столы, стулья, постельное белье. Люди хватали, что под руку попадется, и тащили неизвестно куда. Какой-то обезумевший от страха мужчина, держа в одной руке сахарницу, а другой подхватив под мышку старую детскую люльку, крутился на месте и сыпал ругательствами.