Текст книги "Современная иранская новелла. 60—70 годы"

Автор книги: Эбрахим Голестан

Соавторы: Ахмад Махмуд,Надер Эбрахими,Аббас Пахлаван,Хушанг Гольшири,Ахмад Масуди,Голамхосейн Саэди,Махшид Амиршахи,Самад Бехранги,Феридун Тонкабони,Хосроу Шахани
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Старуха снова скрылась в доме. Зейнал немного постоял, потом приоткрыл входную дверь, заглянул в дом, снова закрыл дверь, еще раз обвел взглядом водосточные трубы, распахнул дворовую калитку, спрыгнул в пересохшую канаву перед домом и исчез из виду.

– Сейчас сюда заявится, – сказал Момейли.

– Да он проходимец каких мало, – пробурчал, садясь на камень, Панджак. – Так тебе правду и скажет, жди больше.

Момейли сел рядом с Панджаком.

– А может, натравим на него Деда? – предложил он и, не дожидаясь ответа Панджака, окликнул старика.

Дед в это время насыпа́л в мешочек теплую золу. Услышав, что его зовут, он согнулся и, придерживая на животе мешочек с золой, подошел к окошку чайханы:

– Чего тебе?

– Дед, а ты знаешь, зачем Зейнал ходил к Мадам? – спросил Панджак.

– К Мадам? – удивился дед.

– Да, домой к ней заходил, – подтвердил Момейли.

Дед немного подумал, потом предположил:

– Может, не дай бог, с ней беда какая случилась?

– Нет, на этот счет, Дед, не волнуйся, – успокоил его Панджак. – Мы ее только что видели. Жива-здорова. Стояла на крыльце и с Зейналом разговаривала.

– Ну, тогда и не знаю… Говорят, ей в больницу надо, на операцию… иначе конец ей.

– Послушай, – сказал Панджак, – можешь ты выспросить Зейнала, какое такое у него к ней дело, да еще ни свет ни заря?

– А зачем это мне его спрашивать?

– Да ведь он нас с Панджаком в долю к себе не берет. Если мы его спросим, он, может, и не захочет правду говорить, – объяснил Момейли.

– Ну ладно, спрошу, – согласился Дед и, отойдя от окна, снова занялся своим мешочком.

Тем временем уже совсем рассвело. От гарнизонных казарм донеслись звуки трубы. Из домов начали выходить дети. Несколько ребятишек побежали вместе с собаками к мусорным кучам. Открылась дверь в доме Биби, и вышедший оттуда низенький одноногий старик, подтягиваясь на костылях, заковылял к дороге. На площади появился Зейнал. Он шагал торопливо, быстро размахивая большими тяжелыми руками.

– Гляди-ка, а он в настроении, – сказал Панджак, повернувшись к Момейли.

Подойдя к чайхане, Зейнал спросил:

– А вы чего сюда приперлись спозаранку?

– Ночью Дед животом маялся, – ответил Момейли, – мы собирались в больницу его вести, но ему вроде полегчало. Вот мы сейчас и присели чайку попить.

Панджак сунул голову в окошко чайханы и крикнул:

– Дед, Зейналу тоже чаю принеси.

Зейнал уселся чуть в стороне от Панджака и Момейли. Дед, уже успевший подвязать к животу свою грелку, согнувшись, вышел на крыльцо.

– Здравствуй, Зейнал. Чего это ты так рано поднялся?

– Я к Мадам ходил.

– Это зачем же? Случилось с ней что?

– Нет, Дед. Ничего с ней не случилось.

– Чего ж ты к ней тогда ходил?

– Девчонка у нее новая завелась. Товар – чистое золото! Мадам хотела поговорить со мной об этом.

– Это когда же она там объявилась, что мы и не знаем? – спросил Дед.

– Да вот сегодня ночью привели.

Момейли подмигнул Панджаку и, повернувшись к Зейналу, спросил:

– А ты сам-то ее видел? Дело давно знает?

– Небось из тех кляч, что под старость в Дандиль перебираются, – заметил Панджак.

– Э-э, что ты такое говоришь?! Молоденькая, свеженькая, да и девушка пока еще.

– Тебе откуда все это известно? – спросил Панджак.

– Я ее видел! Вот этими самыми глазами. В Дандиле такой товарец сроду не водился.

– И какая ж она из себя? – поинтересовался Момейли.

– Лет пятнадцать, не больше. Но тело налитое, и все на месте, как у двадцатилетней. Кожа светлая, глаза и брови черные, волосы вьются. Я на нее посмотрел, а она так глаза и опустила. Ребенок, да и только! Такие молодым кобелям больше всего нравятся… Красивая, стыдливая…

– А кто ее привел? – спросил Момейли.

– Айюб. Отец ее тоже здесь.

– Отец? – удивился Момейли.

– Да. Придурковатый такой старикашка… Ничего не соображает. Думает, его дочку сюда завели, чтобы замуж выдать. А жрет, между прочим, за троих, и все ему мало. Вроде нашего Кешмата. Зато дочка – что надо. Уж как этот старый недоумок такую выродил – не знаю!

– Ну и дела, – протянул Панджак.

– Девчонка, кроме того, не то семь, не то восемь классов кончила. Английский знает. Ума не приложу, как Айюбу удалось ее уговорить. Он ведь ночами не спит, все мечтает иностранных клиентов заполучить. Жаль только, Мадам уж больно до денег охоча… Она собирается с первого клиента девчонки столько содрать, чтобы хватило заплатить и за больницу, и за операцию. Потому она Айюбу и наказала, чтобы обязательно достал непорченую. А от меня требует, чтоб ей нашел клиента вроде того осла из сказки, которому не успеешь под хвост скатерку подстелить, он ее вмиг монетами и засыплет. Но девчонка, как я погляжу, что ни говори, – первый сорт.

– А мне чего-то и не верится, – сказал Панджак.

– Хочешь сам на нее полюбоваться?

Момейли и Панджак поднялись. Зейнал тоже встал.

Дед вынес на крыльцо чай и спросил:

– Вы куда это? Я же вам чай принес.

– Сейчас сходим к Мадам и вернемся, – ответил Момейли.

Вместе с Зейналом они пересекли улочку и спрыгнули с низкой стены в развалины, получившие в Дандиле необычное название «Аймамочка», обошли стороной колодец и оказались перед домом Мадам. Калитка была открыта, и они вошли во двор. Поднявшееся солнце лило свет на казармы гарнизона, на железнодорожную станцию, на весь Дандиль, примостившийся под холмом, на котором стоял дом Мадам. Мужчины остановились перед росшей во дворе облепихой. Панджак нахохлился, втянув голову в плечи, его снова трясло. Повернувшись к Момейли, он спросил:

– Если я у этого проходимца поклянчу пару монет на терьяк, он даст?

– И не заикайся, – посоветовал Момейли.

Зейнал шагнул вперед, стукнул в дверь, а сам опять уставился на водосточные трубы. На окнах висели красные занавески. Изнутри доносились приглушенный шум, голоса. Зейнал снова постучал. Дверь открылась, и на крыльцо вышла Мадам. Под мышкой у нее была небольшая деревянная коробка. Вместе с Мадам на крыльцо вылезли и дети – стайка малышей лет четырех-пяти. Они вертелись под ногами у старухи, громко канючили что-то и тянули руки к коробке.

– Панджак и Момейли посмотреть хотят, – сказал Зейнал.

– Нельзя. Спит она сейчас, – ответила Мадам.

– Ничего. Им только разок взглянуть, какая она. А так-то им до нее и дела нет. Просто они не верят.

– Ладно. Погодите, я вот только от этих выродков избавлюсь.

Старуха села на землю, и дети тотчас окружили ее кольцом. Она достала из коробки несколько крупных костей, послюнявила их и, обмакнув в насыпанную в уголке коробки соль, раздала малышам. Дети с визгом побежали на улицу. Старуха взяла еще одну кость, послюнявила, ткнула в соль и протянула Зейналу:

– А эту отдай отцу Тамары. Он сам просил, что тут поделаешь.

– Ее Тамарой зовут? – удивился Панджак.

– Да.

Зейнал махнул рукой, Панджак и Момейли подошли поближе. Мадам открыла дверь в дом и вошла внутрь. Мужчины последовали за ней. В коридоре на узком дешевом коврике спала девушка. Лучи утреннего солнца, падавшие из крохотного окошка, освещали ей грудь и лицо. Кусок черной ткани змеей оплетал ноги.

Худой старик, сидевший в углу коридора, поднялся, подошел к Зейналу, взял у него из рук кость и, хихикая, снова вернулся на место.

2

Панджак, Момейли и Зейнал сидели перед чайханой и разговаривали, как вдруг на площадь с криком выбежала ватага ребятишек. В это время двое солдат выволокли откуда-то из-за казарм Кешмата и скинули его с высокой кучи мусора прямо в Дандиль. Мальчишки, окружив лежавшего на земле Кешмата, подталкивали его ногами и катили, как бревно, к чайхане. Мужчины обернулись на шум. Кешмат казался сейчас еще толще обычного. Он был обвешан кукурузными початками, на шее у него болтались консервная банка, жестянка из-под гуталина и пачка сигарет.

– Опять это чудище объявилось, – сказал Панджак.

– Пускай себе тут поживет, мы уж по нему соскучились, – отозвался Момейли.

– Шумливый он больно, – покачал головой Панджак. – Мы и отдохнуть от него толком не успели.

– Отгони ты его подальше, – попросил Зейнал. – У нас как-никак разговор.

Панджак поднялся на ноги, сдернул с головы шапку и крикнул:

– Эй, ребята! Уведите его к Аймамочке, там с ним и играйте! – И он махнул шапкой в сторону развалин.

Мальчишки подхватили Кешмата под мышки и сквозь незаметно скопившуюся на площади кучку людей потащили его на улицу.

Зейнал взглянул на собравшихся дандильцев и повернулся к Панджаку:

– А этим что здесь надо? Чего это вдруг весь Дандиль сюда приперся?

Гамари, стоявшая поближе к чайхане, сказала:

– Да вот пришли узнать, правда ли, что Мадам шикарный товар отхватила.

Дандильцы подошли к чайхане вплотную и обступили троицу. Только Биби осталась стоять, где стояла. Опершись на палки, служившие ей костылями, она крикнула:

– Шикарный товар, говорите? Чего шикарному товару в Дандиле делать?.. Стоящая девка пошла бы туда, где заработать можно. А здешние кобели хуже наших котов-сводников. Только и думают, как бы в кредит бабой попользоваться.

– Да небось опять она какую-нибудь курву с триппером захомутала, а теперь цену ей набивает, – подхватила Гамари.

– Чего разорались-то? Сами не знаете, чего мелете! – прикрикнул на женщин Зейнал.

– А ты почем знаешь, что она здоровая? Ты что, доктор? – влез в разговор Ахмад, служивший у Гамари сторожем.

Вокруг засмеялись.

– Ну, вам с нею не спать, – огрызнулся Зейнал. – И ее болезни и здоровье ее при ней останутся.

– Тогда чего ради людям голову морочить? – спросила Гамари.

– Так это же штучки Мадам, ты разве ее не знаешь?! – ответила ей Биби.

– А ты, стерва, лучше свою помойку-то закрой, – посоветовал Зейнал. – Она, вишь, думает, все вокруг такие же, как она сама. Да что там Дандиль – весь город обыщи, вторую такую, как эта девчонка, не найдешь!

Из толпы раздался голос Азиз-Хатун:

– Чего же ты, если у тебя уж и штаны отсырели, не пойдешь да не переспишь с ней сам?

– Ты-то хоть не разоряйся, шлюха-ханум, – повернулся к ней Зейнал. – Твое какое собачье дело?

– Были бы у меня деньги, я бы первый ее взял, – сказал Момейли.

– Тебе же и лучше, что у тебя денег нет, – снова подала голос Азиз-Хатун.

– Слушай, Зейнал, – сказала Гамари, – охота мне сходить поглядеть на эту новую дешевку. Мадам-то собиралась поездом в Тегеран ехать. Лечиться собиралась. А раз не поехала, значит, у нее на то причина есть.

– И я с тобой пойду, Гамари, – оживилась Биби. – Вот увидишь, Мадам опять людей за нос водит. Она своими штучками скоро весь Дандиль по миру пустит… Если сюда в кои веки денежный клиент заглянет, так первым делом спрашивает, где тут дом Мадам!

– А если она вас на порог не пустит, тогда что? – спросила Азиз-Хатун.

– Пусть попробует! Я ей печенку вырву, – пригрозила Гамари.

– Душу отвести захотелось? – спросил Момейли.

– Ишь разговорился, сводник вонючий! – завизжала Гамари. – Да я сейчас и тебе все твое хозяйство паршивое пообрываю.

– Ах ты господи, ну и защитнички у Мадам объявились! – подхватила Биби. – И откуда она только таких выискала, награди их господь!

Дед высунул голову в окошко чайханы:

– При чем тут защитнички?! Деньгами, братцы, запахло. Деньгами!

Гамари и Биби повернулись спиной к чайхане и пошли прочь, за ними потянулись и остальные. Женщины двинулись по улице к Аймамочке. Дед перегнулся через подоконник и тихо сказал Зейналу:

– Вам, ребята, тоже надо бы туда пойти. Шлюхи вон как разъярились, драка будет.

– А мне плевать, – ответил Зейнал.

– Зря хорохоришься, – пожурил его Дед. – Они там сейчас такой шум подымут, что, не ровен час, снова к нам начальник нагрянет, а уж тогда…

– Он дело говорит, – вмешался Момейли. – На кой черт нам с начальником связываться!

– Я тридцать лет в этом котле варюсь, – сказал Зейнал, – но чтоб хоть раз встрял, когда шлюхи между собой грызутся, – такого еще не было. Мне-то что? Сами разберутся.

– Потому до сих пор в голодранцах и ходишь, – заметил Момейли.

– Разбогатеть на сводничестве – тоже не велика честь! А вы-то чего забеспокоились?

– Ты не серчай, – сказал Момейли. – Наши дела скоро в гору пойдут. Наберись терпения. Вон гарнизон под боком… американцы… солдаты, офицеры – это, друг, неплохая кормушка… Ты на бога-то не ропщи… Стоит американцам пронюхать, какие у нас в Дандиле новости, считай – дело сделано. Нам тогда не придется больше лебезить перед здешними голозадыми.

Издали несся разноголосый гам. Дед вышел из чайханы и прислушался. Женщины столпились у дома Мадам и колотили в дверь.

Дед с тревогой сказал:

– Не откроет она. Я ее знаю. Сейчас свара начнется.

– Давай сходим туда, – предложил Момейли Панджаку.

Они встали, взобрались на кучу мусора и, спрыгнув с обвалившейся стенки Аймамочки, увидели, как собравшиеся в кучу дети мочат в луже старую тряпку и со смехом запихивают ее в глотку Кешмату, а он преспокойно лежит себе у колодца и блаженно разевает рот.

3

Под вечер Зейнал, Момейли и Панджак собрались у чайханы. Зейнал сидел на приступке, поджав под себя ноги.

– Мадам просила передать, – сказал он, – чтоб мы больше не водили к ней всякую шушеру. Мне, говорит, нужны теперь только солидные клиенты.

– Это почему же? – спросил Момейли.

– А потому. Ты разве девчонку не видел?

– Так какие же ей клиенты нужны? – полюбопытствовал Панджак.

– Такие, которые деньги платят.

– А разве те, что до сих пор к ней ходили, поцелуями расплачивались? – съехидничал Панджак.

– Я про большие деньги говорю, – ответил Зейнал.

– Вот оно что. Разбогатеть, значит, задумала… А сама-то, что ли, не знает – те, у кого деньги водятся, в Дандиль и не захаживают?

– Что она мне сказала, то я вам и передаю.

– Значит, замариновать девчонку решила, – заметил Момейли.

– Ничего подобного, – возразил Зейнал. – Если мы с вами поднатужимся и мозгами пораскинем, найдем ей клиента с деньгами.

– Это как же?

– Надо будет, не откладывая, поискать клиента среди городских богатеев или среди этих американцев, как вы сами говорили, – сказал Зейнал.

– Да все равно ведь, что бы мы им про девчонку ни рассказывали, они не поверят, – покачал головой Панджак.

– Точно, – согласился Момейли, – Ни мне, ни тебе никто на слово не поверит.

Из-за Аймамочки послышались звуки бубна, а потом раздался громкий смех и визг детей.

– Ты скажи Мадам, чтобы она не упрямилась, – предложил Панджак. – Мы сначала приведем к ней какого-нибудь клиента, пусть на девчонку посмотрит, а там она сама решать будет.

В доме Биби открылась дверь, и на порог вышел заспанный Асадолла. Увидев у чайханы мужчин, он, позевывая, зашагал в их сторону.

– Опять он здесь, – нахмурился Зейнал.

– Да наплюй ты на него, – посоветовал Момейли.

Асадолла поздоровался. Панджак и Момейли ответили.

– Эй, Зейнал, – сказал Асадолла, – я слышал, Мадам шикарный товарец отхватила. Уж больно, говорят, расхваливает. Я вот думаю, не сходить ли мне посмотреть.

– Ты бы пока не показывался ей на глаза, – ответил Зейнал. – Боюсь, если она тебя увидит, ее родимчик хватит. Мадам говорит, она больше всего на свете боится собак, сторожей и луны.

Асадолла засмеялся:

– Собак, сторожей и луны? Кто же это ей такого вздору наплел?

– Она ведь еще совсем ребенок. Вот и боится, – сказал Зейнал.

– Ну и времечко! – вздохнул Асадолла. – С какого же возраста они теперь на промысел выходят? Хочешь верь, хочешь не верь, а я до тридцати лет во всех этих вещах ничего не смыслил… Биби говорит, что девчонка – прямо загляденье. Это правда?

– А я почем знаю, – сказал Панджак. – Старухи мало ли чего не наговорят.

– Клиента-то для нее нашли уже? – спросил Асадолла.

– В том-то вся и загвоздка, – ответил Момейли. – Мы вот собираемся подыскать ей кого-нибудь из тех, что побогаче, да только не знаем, как им втолковать, что девка стоящая. Боимся, не поверят, что такой цветочек к нам в Дандиль угодил.

– Делов-то, – пренебрежительно бросил Асадолла. – Вы клиентам ее карточку покажите.

Зейнал, Панджак и Момейли переглянулись и хором спросили:

– А где ее взять, карточку-то?

– Делов-то, – повторил Асадолла. – Пригласите в Дандиль фотографа, он девчонку и снимет.

Дед, вышедший на порог с подносом, на котором стояли стаканы с чаем, заметил:

– Охо-хо, ну и дела пошли в Дандиле!

– Я не шучу, – сказал Асадолла. – Будет у вас карточка, я уж скажу, кому ее показывать.

Из-за Аймамочки снова раздались звуки бубна и детский смех.

– Никак опять сюда Кешмата принесло, – сказал Асадолла.

Все прислушались. Из развалин послышался стариковский плач.

– По-моему, это отец Тамары, – сказал Момейли.

4

На следующий день рано утром Панджак и Момейли привели в Дандиль фотографа. Фотограф, высокий худой человек, нес, как знамя, обмотанный тряпкой треножник с похожим на ящик фотоаппаратом. Сидевший у чайханы Зейнал поднялся и громко позвал Деда:

– Эй, Дед! Привели его! Привели!

Дед подошел к окошку и, держась за живот, высунулся на улицу.

– Зря вы этого Асадоллу послушались. В расход только себя ввели.

– Наше дело что карты, – сказал Зейнал. – Тут уж кто выиграет, кто проиграет – одному богу наперед известно.

Панджак и Момейли, а за ними и фотограф подошли к чайхане. Фотограф был в темных очках и черной рубашке. Через плечо висел на веревке старый кожаный портфель. При ходьбе тело фотографа вихлялось и поклажа моталась из стороны в сторону.

Дед засмеялся:

– Эк вам повезло, Панджак! – и, повернувшись к фотографу, добавил: – Добро пожаловать!

Фотограф пропустил это мимо ушей, будто не понимал человеческого языка, и подошел еще ближе.

– Где вы его раскопали? – спросил Зейнал.

– Он в городе работает. Люди его хвалят, – ответил Панджак.

– Посидите, чаю попейте, отдохните малость, – предложил Зейнал.

– Он сказал, если замешкаемся, солнце уже высоко будет, и карточка как следует не получится, – объяснил Панджак.

– Обещал красивую карточку сделать, – добавил Момейли. – А если захотим, он цветную сделает.

– На что нам цветная? – возразил Зейнал. – Главное, чтоб фигура была хорошо видна.

– Ну, пойдем, что ли, – предложил Панджак. – Вон уже дети вокруг собираются.

Над развалившейся стенкой Аймамочки торчали детские головы. Один за другим ребятишки залезали на стену, визжа, спрыгивали вниз и крадучись подбирались поближе к чайхане.

– Панджак, скажи ты этим ублюдкам, чтобы оставили нас в покое, – попросил Момейли.

Панджак сорвал с головы шапку и закричал:

– А ну, сучьи дети, выродки дандильские, брысь отсюда, пока я вас не догнал!

Дети обернулись на его крик и, галдя, полезли обратно на стенку, а оттуда спрыгнули в развалины. Момейли, фотограф и Панджак, чтобы не попадаться детворе на глаза, прошли за домом Биби, поднялись на кучу мусора и вскоре оказались перед домом Мадам. Панджак поднял с земли камень и постучал им в калитку. С той стороны раздался мужской голос:

– Кто там?

– Открывай, – сказал Момейли. – Привели мы его.

Калитку открыл босой привратник, высокий детина с мелко вьющимися волосами, в очках с толстыми стеклами. Он был в зеленой рубашке, на шее болтался обтрепанный галстук.

– Беги к Мадам, скажи, привели, – потребовал Панджак.

– Плохо ей сейчас. Она себе грудь горчицей мажет.

– Ладно, пусть мажет. Тогда девчонку позови. Скажи, фотограф пришел. Ждет.

Привратник покосился на фотографа, удивленно разглядывавшего ржавую крышу, и спросил:

– Это, что ли, фотограф?

– Да, он самый.

– Слушай, Панджак, ты ему скажи, чтоб он с меня карточку снял, – попросил привратник. – Очень хочу поглядеть, какая у меня наружность.

– А ну проваливай, – сказал Панджак. – Думаешь, мы для того все ноги себе оттоптали и фотографа сюда доставили, чтобы он тебя снимал? Да твою карточку только в нужнике вешать!

Фотограф спустил с плеча треножник, установил его посреди двора, укрепил ножки, потом водрузил сверху ящик камеры и привинтил. Пристегнув к каморе черный тряпичный рукав, он скинул с другого плеча висевший на веревке кожаный портфель, положил его под облепиху, а затем снял с себя пиджак. Момейли, Панджак и привратник изумленно следили за этими действиями. Фотограф снял очки, провел рукой по волосам, сунул на минутку голову в черный рукав и объявил:

– Я готов.

– Готов? – переспросил Момейли.

– Дай вам бог здоровья, – сказал привратник.

– Ну, где же она? – спросил фотограф.

Привратник торопливо побежал в дом. Занавеска на одном из окон заколыхалась, и за стеклом показался отец Тамары. Он уминал здоровенный кусок сухой лепешки и радостно хихикал. Фотограф повернулся и, поглядев вниз, на Дандиль и гарнизон, заметил:

– Отличное место. Отсюда все вокруг видно.

Из дома вышли Мадам и привратник. Старуха была бледнее обычного и двигалась, согнувшись чуть ли не вдвое. Брови ее то и дело напряженно сходились у переносицы, и по всему было видно, что ее мучает боль. Она села у порога и повернулась к Панджаку.

– Привели?

– Да, да, – нетерпеливо ответил Панджак. – Зови ее.

– Тамара! Милая! Иди сюда! – крикнула Мадам.

– Что вам, матушка? – донесся из дома голос Тамары.

– Иди сюда, милая! Иди! Сейчас мы тебя, красавицу, фотографировать будем! – крикнула Мадам.

Тамара, смеясь, вышла во двор. На ней были красная юбка и белая блузка. Волосы были уложены в высокую прическу, украшенную большой розой. В руках девушка держала букет. Туфли на высоких каблуках с перемычками на подъеме подчеркивали линии голых ног. Она поглядела сначала на фотографа, потом на Панджака и Момейли, засмеялась и спросила фотографа:

– Как мне встать?

– Стой, как стоишь, – ответил фотограф.

– Матушка пусть тоже рядом встанет, – сказала Тамара. – Ты нас вдвоем сними.

Старуха, сидевшая на земле, держась за край ступеньки, вздохнула:

– Да что ты, милая. Кому нужна моя фотография. Пусть тебя одну снимут.

Привратник принес табуретку и поставил ее на плоский камень под окном. Тамара села на табуретку. Фотограф подошел и переставил табуретку. Тамара снова уселась. Фотограф встал за камерой, согнулся и сунул голову в черный рукав. Потом он поднял руку вверх, показывая, чтобы Тамара не шевелилась. Неожиданно Тамара громко рассмеялась и крикнула:

– А это еще кто такие? Откуда они взялись?

Потом испуганно вскочила с табуретки. Фотограф вынырнул из черного рукава и обернулся. Мадам, Панджак, Момейли и привратник тоже обернулись. Вокруг на стенах сидели на корточках оборванные, чумазые и растрепанные дандильцы и во все глаза следили за тем, что происходит во дворе Мадам.

5

Вечером Панджак и Момейли отправились в дом к Биби, чтобы поговорить с Асадоллой. Асадолла лежал у жаровни и смешил рассказами стариков и старух, живших у Биби. Увидев Панджака и Момейли, он приподнялся.

– Какими судьбами? Уж не разыскиваете ли вы смиреннейшего из смиренных?

– Пришли с тобой поговорить, – сказал Панджак.

– В чем дело?

– Фотография готова.

Асадолла уселся поудобнее и весело потребовал:

– А ну дайте посмотреть!

Момейли открыл черный конверт, вынул из него фотографию Тамары и передал Асадолле. Сидевшие на корточках старики и старухи зашевелились и потянулись поближе к Асадолле. Биби с другого конца комнаты попросила:

– Когда посмотрите, дайте я тоже взгляну.

Причмокивая от удовольствия, Асадолла сказал:

– Надо же! Это что, и вправду ее карточка?

– А чего ж врать-то? – обиделся Момейли. – Ты разве фотографа не видел?

Асадолла сорвал с себя шапку, хлопнул ею о колено и снова водрузил на голову.

– Да она даже покрасивее иностранок, ей-богу! Вы только поглядите!

– Ты б ее живую увидел, не то бы еще сказал, – хвастливо заявил Панджак. – У нее такие глаза и брови – с ума сойти можно!

Асадолла, передавая фотографию Азиз-Хатун, со вздохом заметил:

– Жалко, что такую девушку в Дандиль затащили. Ей бы только захотеть, ее бы любой солидный человек замуж взял.

– Ты что же – хочешь нас куска хлеба лишить? – спросил Панджак.

– Это когда я у кого хлеб отбивал? – возмутился Асадолла. – Я просто девчонку хвалю.

– Ну и молодец, – сказал Панджак. – А мы с Момейли пришли к тебе, чтобы ты нас повел к тем американцам, про которых в прошлый раз говорил.

– Я что, я – пожалуйста! Только вы запомните: этот американец не чета нашим местным голодранцам. Чтобы его сюда зазвать, потратиться придется.

– Об этом не нам с тобой говорить. Мадам наверняка за труды тебе заплатит.

– Я не про себя. Я про американца. Их брат не то что мы. Они не нищие, не голодные. У них завсегда денег куры не клюют. Они их тратят, не считая, за все платят, только бы им приятно было. Но главное что? Главное – чтобы, когда он сюда придет, все здесь было, как ему нравится. А потому скупиться не следует. Вы сами подумайте, этот американец – всего-навсего старшина, а получает в три раза больше, чем наш начальник полиции. Ты зайди в гарнизон, посмотри, как он живет, – глазам своим не поверишь. Там все эти здоровые лбы перед ним навытяжку стоят. Ну вот, а теперь представьте себе, что такой большой человек пожелает к нам в Дандиль наведаться… Да ты понимаешь, как потом в Дандиле дела в гору пойдут? Вы же все будете как сыр в масле кататься. Но вот только как его сюда пригласишь, а? Грязь-то здесь какая!.. Думаешь, можно его сюда вечером привести, в темноте? Нет, они к такому не привычные. У них в стране что днем, что ночью – одинаково. Даже наоборот – ночью светлее, чем днем, во! Я фотографию ихнего города видел. Дома все стеклянные, а улицы блестят, что хрусталь!.. И банки… ну прямо банк к банку лепится, и в каждом денег полным-полно. Они не то что мы, нищие. У каждого своя машина, а девки ихние, шлюхи которые, по четыре-пять часов в день в парикмахерских просиживают, марафет наводят. И вот такого-то человека вы собираетесь в Дандиль привести?! Что ж, у нас, как ни говори, тоже своя гордость есть. Нужно будет весь этот мусор и грязь собрать, подмести все, прибрать как следует, чтобы вонь наша ему в нос не шибала. Вазы с цветами кое-где поставить придется, чтобы он сердцем помягчал. А канаву, что посреди улицы, досками перекрыть надо, чтоб американцу не пришлось прыгать со стенки Аймамочки, а оттуда задами до Мадаминого дома добираться. Семь-восемь фонарей повесить, чтобы парень видел, что у него под ногами. Это же все не трудно, можно устроить. А кроме того, у них еще привычка есть: когда они женщину берут, то с ней и ужинают, и спиртное пьют. Так что придется Мадам подумать и об ужине приличном, и о заграничной выпивке.

– Постой, дорогой, – прервал его Момейли, – сколько ж он заплатит, что мы ради этого в лепешку расшибаться должны?

– Что до денег, тут уж ты не беспокойся. Главное – уважить его, ублажить. Если не сумеете уважить, сами увидите – повернется он и уйдет, а мне же еще и отдуваться придется.

– А как его уважить-то? – спросил Момейли.

– Угощение мы приготовим, девушка у нас – красотка, первый сорт. Чего ему еще надо? – подхватил Панджак.

Панджак, за ним Биби и Азиз-Хатун, а потом и сидевшие вокруг старики и старухи засмеялись.

– Я не шучу, Панджак, – сказал Асадолла. – Ты это запомни. Вот сейчас ты тут смеешься мне в лицо, а я терплю. Но не дай тебе бог при нем засмеяться! И другим скажи, чтобы воли себе не давали.

– А если я засмеюсь при нем, что будет? – спросил Момейли.

– Что будет? – переспросил Асадолла. – Да если он обозлится, он весь Дандиль подожжет! Ты что, иностранцев не знаешь?

– Ох ты ж, господи! – выдохнул Панджак. – Слушай, Момейли, на черта нам с тобой этот иностранный благодетель сдался!

– Как знаете, – сказал Асадолла. – Я ведь не настаиваю. Одно скажу: никто другой так, как этот парень, сорить деньгами здесь не будет… Вы, значит, не хотите один-единственный вечер на пользу делу употребить? Чудаки вы, честное слово!

– Эх, милый, какое такое дело? О чем это ты говоришь? – рассердился Момейли. – Мы ведь не где-нибудь живем, а в Дандиле. Какие тут дела? Здесь у всех только одно дело – кусок хлеба раздобыть, чтобы в животе не урчало да чтоб сил хватило собственные кости с места на место таскать.

– Золотые слова! – оживился Асадолла. – О том и говорим. Кусок хлеба всем пригодится, только ведь сам он с неба не свалится, для этого мозгами пошевелить надо, не так разве?

– Ладно, Асадолла, – сказал Панджак. – Если, говоришь, расходы окупятся, иди договаривайся со своим американцем, а я Мадам и Зейнала уговорю.

– Ну и осел же ты, Панджак, – заметил Асадолла. – Ты мне не веришь, что ли? Да если мне не верить, кому же тогда верить?

Биби рассмеялась:

– Ишь куда загнул!

Все засмеялись, но тотчас притихли: с улицы донесся странный крик.

– Посмотрите-ка, что там такое, – попросила Биби из своего угла.

Азиз-Хатун поднялась и открыла дверь. Из развалин Аймамочки снова раздался вопль: кричала старая сова.

Старики и старухи в ужасе поднялись на ноги. Испуганная Биби, опираясь на костыли, встала и вынула из сундука Коран и зеркало. Все высыпали на площадь и медленно побрели к развалинам. Из окошка чайханы высунулся Дед. Он посмотрел на Панджака, Момейли и сторожа Асадоллу, стоявших у дома Биби, и, проворчав: «Опять началось», отошел от окна.

Старухи встали в кружок вокруг дерева, которое росло за колодцем. Сова, прятавшаяся где-то в листве между ветвями, то и дело оглашала тишину громким хохотом, переходящим в завывания. Азиз-Хатун высунулась из-за полуобвалившейся стены и позвала Панджака и Момейли. Они подошли к ней.

– Пройдите по домам, скажите, чтобы никто лампы не зажигал, – приказала Азиз-Хатун.

Панджак и Момейли, подойдя к Асадолле, сказали:

– Сейчас вернемся.

Асадолла уселся на приступку у чайханы, а Панджак и Момейли торопливо зашагали по улочке, стуча в двери домов и предупреждая, чтобы никто не зажигал свет. Старухи, окружившие дерево у колодца, уже собрались показать сове Коран и зеркало, как вдруг Биби вскрикнула:

– Глядите-ка!

Все обернулись и посмотрели в ту сторону, куда она показывала. Над дверью дома Мадам ярко горел большой фонарь.

6

Перед заходом солнца Зейнал отвел Кешмата, отца Тамары и детвору в развалины Аймамочки. Момейли, привратник и Мадам прикрыли досками грязную канаву, как следует подмели и побрызгали водой пыльную улочку. Дед сидел на камне у чайханы и зажигал стоявшие перед ним в ряд керосиновые лампы. Панджак, подвернув штаны, бегал по поселку и со смехом парами развешивал лампы над дверями домишек и на перекрестках. Биби и Азиз-Хатун сидели на пороге у дома Биби и объясняли редким клиентам, забредавшим в Дандиль, что происходит. В доме у Мадам все было вычищено и прибрано. Занавески на окнах раздвинули, и из окон лился на улицу свет. На стене, окружавшей двор, и по обе стороны крыльца разместили горшки с геранью. В коридоре поставили квадратный столик, на нем возвышался граммофон, который Асадолла принес из полицейского участка. Посреди двора тоже стоял стол и два стула – один напротив другого. Мадам сидела у двери, пила настой из черенков черешни и поглядывала то на Дандиль, то на гарнизон. Время от времени старуха подымалась, выходила со двора и мочилась в канаву у соседней развалюхи. От запаха мочи и крови у нее кружилась голова… Тамара сходила в парикмахерскую, положила на веки зеленые тени, воткнула в прическу крупную белую розу, надела свои туфли на высоких каблуках с перемычками и красную комбинацию. Девушка суетилась, бесцельно расхаживала из комнаты в комнату, ставила и снимала пластинки, подходила к зеркалу, оглядывала себя, вытирала платком краешки глаз и уголки губ. Привратник надел ботинки, сменил галстук и сейчас сторожил комнату, где было приготовлено угощение и вино. Как только на улице раздавался лай собак, привратник торопливо выбегал на крыльцо и кричал: «Тихо! Тихо!»