Текст книги "Современная иранская новелла. 60—70 годы"

Автор книги: Эбрахим Голестан

Соавторы: Ахмад Махмуд,Надер Эбрахими,Аббас Пахлаван,Хушанг Гольшири,Ахмад Масуди,Голамхосейн Саэди,Махшид Амиршахи,Самад Бехранги,Феридун Тонкабони,Хосроу Шахани
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Разийе и Марзийе забежали во двор, снова выскочили на улицу и, обессиленные, сели на землю. Братья вытащили сундук за ворота. Разийе и Марзийе кинулись к ним с криком:

– Мохаммад-Али! Мохаммад-Али в доме остался! Он там, там!

Когда братья поняли, в чем дело, они с воплем оглянулись на дом. Отражение красных языков пламени плясало в окнах комнаты больного и озаряло весь двор.

Из соседней улочки опять вынырнули трое актеров. Они кричали:

– Освобождайте дома! Детей не забудьте, малышей! Стариков, больных не забудьте! Кошек, собак!

Высокий актер вбежал во двор братьев и деревянной рогатиной отсоединил электропровод от счетчика. Во дворе стало темно. Актер вернулся на улицу и вместе со своими спутниками исчез в темноте по другую сторону дороги.

Братья стояли, тесно прижавшись друг к другу.

– Что же делать? Что же делать?! – повторял Мохаммад-Хасан.

– Он сейчас сгорит. У него же ноги не ходят, он выйти не сможет, – сказал Мохаммад-Реза.

– Да придумайте же вы что-нибудь, пока до него огонь не добрался! Думайте, – взмолился Мохаммад-Хосейн.

– Надо его вытащить, – сказал Мохаммад-Хасан.

– Туда ведь не войти. Ты на огонь погляди! – вскрикнул Мохаммад-Реза.

И братья закричали:

– Мохаммад-Али! Мохаммад-Али! Мохаммад-Али!

Братьев окружила толпа. Все ошеломленно уставились на дома, где уже не было ни души. Лишь на одной из крыш худой мужчина со шлангом в руке стоял лицом к лицу с огнем. Вода серебряной цепью летела из горла шланга, и огонь, несмотря на всю свою мощь, пугался человека и отступал назад.

Языки пламени лизали крышу дома братьев и тянулись к улице. Люди медленно отходили подальше от владений огня. Мохаммад-Реза и Мохаммад-Хасан закричали:

– На помощь! Помогите!

А сидевший на железном сундуке Мохаммад-Хосейн заплакал. Соседи увели к себе Разийе и Марзийе. Мохаммад-Реза повернулся к толпе:

– У нас там брат остался! Больной он. После операции. Помогите! Вытащите его оттуда! Вытащите его!

Взобравшись на песчаный бугор, Мохаммад-Хасан закричал:

– Что же вы стоите? Люди вы или нет? Там в огне безногий остался! Помогите ему!

Кое-кто хотел было подойти ближе, но огонь усилился. Высокий худой человек по-прежнему стоял на крыше, и пламя вилось вокруг него кольцами, но он не позволял огню погубить свою герань.

Толпа отступала от пожара. Мохаммад-Реза, протягивая руки, бежал за толпой:

– Почему вы уходите? Что же не поможете? Дом наш сгорел, вся жизнь прахом пошла! Там наш брат остался!

К нему присоединился Мохаммад-Хасан:

– Разве вы не мусульмане? Разве не понимаете? Человек горит, а вы стоите, глаза пялите!

Мохаммад-Хосейн поднялся с сундука и вошел в дом напротив. Он разыскал телефон, трясущимися пальцами набрал номер дядюшки и закричал:

– Дядя! Дядюшка! Пожар у нас! Дом горит! Мохаммад-Али в доме остался!

С другого конца провода отозвался голос дядюшки:

– Дом горит?! Как это горит?! Я-то что могу сделать? Мне и приехать не на чем. Вызывайте пожарных.

Мохаммад-Хосейн швырнул трубку на пол и, вылетев на улицу, догнал братьев.

Теперь они втроем бежали за толпой, умоляя, ругаясь и плача. Откуда-то возникли актеры. Они выскочили на улицу в изодранных в клочья рубахах, с обожженными лицами, очумевшие от дыма. Какой-то старик показал им на дом братьев. Густое багровое пламя уже спустилось по ступенькам с крыши и постепенно подбиралось к комнате больного. Актеры переглянулись, бросили на землю доски и кинулись навстречу огню по полыхающей лестнице. Сквозь шум пожара послышались гудки и сирены. Толпа пятилась от огня, а трое братьев, наступая на толпу, кричали:

– Подлецы проклятые! Сволочи! Что же вы уходите! Вы что, не люди? Бога у вас нет?! Ничего святого для вас нет! Жалкие трусы! Подлецы! Подлецы!

Перевод А. Михалева.

ЦЕРЕМОНИЯ ЗНАКОМСТВА

На собрании, посвященном знакомству господина Монтазера – нового генерального директора Архива Главного управления регистрации актов гражданского состояния – с начальниками отделов, господин Монтазер по заранее приготовленной бумажке прочитал:

– Уважаемые начальники отделов Архива Главного управления регистрации актов гражданского состояния! Пользуясь случаем, хочу привлечь ваше внимание к стоящим перед нами задачам. Без всякого предисловия должен сказать, господа, что прежние времена ушли безвозвратно. С насквозь прогнившими порядками, с бюрократией, отнимавшей у наших дорогих сограждан уйму времени и средств, покончено навсегда. Во всех инстанциях, проще говоря, во всех государственных учреждениях проводятся коренные реформы. Драгоценное время служащих не должно уходить на визирование ненужных бумаг и документов. Да, господа, наступили новые времена. Грандиозные мероприятия, осуществляемые во всех областях жизни, рождают в наших сердцах надежду, что и мы в ногу с другими народами мира идем по пути прогресса и процветания. Еще пятьдесят лет назад у нас не было ни одной дороги, пригодной для перевозки крупных грузов, а сегодня по Трансиранской железной дороге вас с полным комфортом доставят в любой уголок страны. В недавнем прошлом население было сплошь неграмотным – сегодня же наша молодежь изучает физику и химию в роскошных зданиях учебных заведений. По радио звучат мелодии в исполнении юных музыкантов. Одним словом, мы не можем не замечать, с какой неимоверной быстротой мы движемся по пути прогресса. Однако в нашем делопроизводстве все еще имеются недостатки. Служащие стараются уйти от ответственности, халатно относятся к исполнению обязанностей. Просители подчас пребывают в полнейшей растерянности. Вместо того чтобы постичь философию жизни, мы сидим и переписываем паспорта, заверяем копии свидетельств, ставим штамп «скончался». Почему? Этот вопрос должен задать себе любой патриот своей родины. Но где ответ? На мой взгляд, господа, пока дела находятся в руках людей старого поколения, истинного прогресса быть не может. Недопустимо, чтобы ответственные посты занимали семидесятилетние. Пока такой начальник отдела напялит очки, возьмет дрожащими пальцами ручку и обмакнет ее в чернила, жизнь человечества уже уйдет далеко вперед. Да-да, господа, в тот момент, пока вы почесываете нос, несколько тысяч человек успевают проститься с бренным миром, а еще несколько тысяч – появиться на свет. Необходимо, чтобы делопроизводством занимались здоровые, энергичные и молодые люди. Не поймите меня превратно. Говоря «молодые», я имею в виду не внешность или здоровье, а резвый ум.

Я горжусь тем, что беру бразды правления в свои руки, когда дела находятся в полном застое. Я полон намерений в кратчайший срок коренным образом изменить существующее положение. Отныне в наших отделах не должен толпиться народ. Просителей будем выпроваживать исключительно вежливо. Бумаги перестанут залеживаться на столах. Я дал указание благоустроить и украсить служебные помещения. Всем сотрудникам надлежит принять участие в генеральной уборке. Это отнюдь не трудно, господа! Сделаем все во имя прогресса и процветания! Именно в прогрессе секрет могущества передовых стран мира. Прогресс – верный путь борьбы с отсталостью и невежеством.

В заключение хочу сказать, что постараюсь оправдать возложенную на меня миссию и этим доказать свою искреннюю преданность интересам родины. Надеюсь, уважаемые начальники отделов не откажут мне в помощи в этом важном начинании. Ведь только в расчете на вашу поддержку я взвалил на свои плечи этот тяжкий груз. Уважаемые господа! Будем же верными слугами народа и государства, чтобы и после смерти о нас можно было сказать словами незабвенного Саади: «Да будет вечно живым тот, кто прожил с доброй славой!» За дело, господа, за дело!

Речь генерального директора была встречена бурными аплодисментами.

Начало смеркаться – то ли наступил вечер, то ли солнце заволокло тучей. Включили свет. Со столов разбежались насекомые. Писк испуганных мышей напоминал горестный смех старушек.

Слово взял начальник седьмого отдела Мир Карим Сейеди:

– Глубокоуважаемый господин генеральный директор! Мне выпала честь от лица присутствующих здесь сотрудников и от себя лично поблагодарить вас за доброжелательность и благие намерения. Ваши слова зажгли в наших сердцах факел надежды. Мы уверены, что под вашим руководством сможем достойным образом выполнить свой долг, успешно выдавая копии паспортов и аннулируя учетные карточки покойников. «Зачем морских бояться волн, когда сам Ной корабль ведет!»^[5]

А через шесть месяцев во дворе Управления регистрации актов гражданского состояния на церемонии, посвященной знакомству начальников отделов с новым генеральным директором господином Гармсири, последний без бумажки заявил:

– Уважаемые начальники отделов! Я удостоен высокой чести изложить вам свою программу действий. Без всякого предисловия скажу, что прежние времена ушли безвозвратно. Сегодняшний мир – это мир действия. Нигде не любят неаккуратности и неразберихи. К сожалению, в вашем учреждении царят застой и равнодушие. Я ни в ком из вас не вижу огня и рвения. Папки с делами перебрасываются со стола на стол. Коридоры, служебные и подсобные помещения забиты документами. Кому принадлежит вся эта груда паспортов? Отважным жителям нашего шахрестана^[6] или равнодушным покойникам? А может быть, вы выписали паспорта для архивных крыс? Пора положить конец этому разгильдяйству! Я уже дал указание приобрести для всех отделов печки для сжигания бумаг и полки для хранения нужных документов. Я распорядился покончить с неразберихой. При этом должен напомнить, что, лишь опираясь на вашу помощь, я смогу выполнить возложенную на меня сложнейшую задачу и оправдать доверие народа и государства.

После речи господина Гармсири, встреченной бурными аплодисментами, слово взял начальник седьмого отдела господин Мир Карим Сейеди:

– Глубокоуважаемый господин генеральный директор! Мне выпала честь от лица присутствующих здесь сотрудников и от себя лично поблагодарить вас за доброжелательность и благие намерения. Ваши слова зажгли в наших сердцах факел надежды. Мы уверены, что под вашим руководством сможем достойным образом выполнить свой долг, успешно выдавая копии паспортов и аннулируя учетные карточки покойников. «Зачем морских бояться волн, когда сам Ной корабль ведет!»

На церемонии, посвященной знакомству начальников с новым генеральным директором господином Аждари (церемония состоялась в актовом зале Управления регистрации актов гражданского состояния), последний, держа в руках крупную розу, сказал:

– Господа! Я прибыл к вам после длившегося несколько месяцев путешествия и уже успел глубоко изучить нужды учреждения. Я прекрасно представляю себе все ваши трудности. Отсутствие трудовой дисциплины, неразбериха, волокита – все это результат постоянной депрессии, в которой вы пребываете. В отличие от своих предшественников я не выражаю восторга в связи с назначением меня на пост генерального директора, и, хотя все вы старше меня, я питаю к вам поистине отцовские чувства. Да, господа, положение таково, что я должен пестовать каждого из вас, как собственного ребенка. Я уже отдал распоряжение украсить и благоустроить отделы, поставить для посетителей скамейки. В этой новой для меня сфере деятельности вся моя надежда на вас, господа! Давайте же вместе, как одна семья, устраним все стоящие перед нами преграды на пути к прогрессу и процветанию!

За окном блеснула молния, грянул гром и хлынул ливень. Слово взял начальник седьмого отдела Мир Карим Сейеди:

– Глубокоуважаемый господин генеральный директор! Мне выпала честь от лица присутствующих здесь сотрудников и от себя лично поблагодарить вас за доброжелательность и благие намерения. Ваши слова зажгли в наших сердцах факел надежды. Мы уверены, что под вашим руководством сможем достойным образом выполнить свой долг, успешно выдавая копии паспортов и аннулируя учетные карточки покойников. «Зачем морских бояться волн, когда сам Ной корабль ведет!»

Газеты писали, что пылкая речь господина Аждари даже вызвала у некоторых слезы, а начальник пятнадцатого отдела Мазлуми Ардакани, спускаясь по лестнице и тщетно пытаясь раскрыть свой старый зонт, воскликнул: «Вперед, к коренным преобразованиям!»

Перевод Дж. Дорри.

Феридун Тонкабони

ПРОИСШЕСТВИЕ

РАССКАЗ ТРЕХ

Первый рассказчик

Вы спрашиваете меня, как это случилось? Удивляетесь, как такое могло произойти? Вполне резонно. Я сам не верю… Может быть, все это мне причудилось. Может, виной была усталость, или бессонница, или тяжелые мысли.

Все мое внимание было сосредоточено на нем. Рука машинально потянулась к кобуре и выхватила пистолет. Глаза различали лишь темное удаляющееся пятно. Я напрягал зрение, пытаясь разглядеть человека. Только в то мгновение, когда передо мной что-то вспыхнуло, я пришел в себя и понял, что наделал. Но было уже поздно. Он лежал ничком, раскинув руки, словно цеплялся за землю, ища в ней поддержки. Из затылка текла кровь. Он тяжело дышал, будто хотел разом выдохнуть всю свою усталость – так, во всяком случае, мне показалось – и не мог. Его дыхание с каждой секундой становилось все более прерывистым. И в том, что с ним случилось, виноват был я.

Второй рассказчик

Гудок возвестил окончание работы, мы вышли из ворот и направились к шоссе. Устало брели по узкой тропинке, поднимая пыль.

– Идет! – крикнул кто-то впереди.

Громко переговариваясь и смеясь на ходу, ребята побежали. Подошел переполненный автобус. Наш завод находился как раз посредине трассы, и к остановке автобус всегда подходил набитый битком. Сегодня нам повезло – скоро освободилось три места. Один из парней сразу же нахально плюхнулся на сиденье, двое других немного выждали для приличия, потом тоже сели. Я продолжал стоять. Я никогда не садился. Облокотившись на спинку сиденья, я задел какого-то пассажира. Он резко отодвинулся и недовольно посмотрел на меня. Я с независимым видом отошел в сторону.

В автобусе ребята вели себя шумно. Хохотали, громко переговаривались через весь салон – привыкли перекрикивать шум цеха. Лица пассажиров выражали явное недовольство, но, как обычно, никто из них ничего не говорил. Только у одного чистенького, отутюженного господина наконец лопнуло терпение, и он попросил:

– Нельзя ли немного потише? Ведь вы же не глухие.

Ребята обиделись и замолчали, а потом стали назло галдеть и смеяться громче прежнего. Но никто уже не решался сделать им замечание.

Первый рассказчик

В тот день мне не везло с самого утра. На душе было тревожно. Не успел я заступить на дежурство, как меня послали разбирать какие-то ничтожные, бессмысленные ссоры. Многие горожане в поисках покоя и тишины строят за городом небольшие домики, но, видимо, уединенная жизнь гнетет человека, и он начинает мечтать о соседе, а как только появляется сосед, нет конца перебранкам и дракам – можно подумать, что только ради этого люди ищут общества друг друга! Повод для ссоры находится очень легко. Достаточно сказать: «Твой ребенок бросил камень в сторону моего дома» – или: «Ты украл кирпич с моего участка».

Как мы ни старались всякий раз примирить противников, ничего не получалось. Каждый оскорблял другого как мог и клялся, что отомстит обидчику. Приходилось доставлять их в полицейский участок. Там, наругавшись вволю, они остывали, мирились и, взявшись за руки, отправлялись домой. Это бесило меня больше всего. Будь моя воля, я бы задал им перцу! Ведь они просто издевались над нами.

В полдень мы расположились в соседней с дежуркой комнате пообедать. Ребята оживленно болтали и подшучивали друг над другом. Я молчал. Не хотелось ни есть, ни разговаривать.

– Что с тобой? Дома что-нибудь случилось? Опять ребенок заболел? – спросил меня кто-то.

– Да нет, все в порядке, – ответил я и заметил, что один новичок смотрит на меня. Мне вдруг представилось, что этот парень – я, что это я сам сижу напротив себя и нас разделяют тридцать лет. Через тридцать лет он будет таким, как я. Мне захотелось крикнуть ему: «Уходи! Сбрось с себя эту форму, парень, и беги отсюда куда глаза глядят!»

Но я ничего не сказал, лишь покачал головой, взглянув на него. А если бы и сказал, он бы меня не понял. Подумал бы, что я сошел с ума. Видимо, я действительно был не в себе, когда однажды согласился всю жизнь рыскать по полям и селам, по горам и долинам!

День и ночь в полицейский участок поступают донесения: в такой-то деревне подрались, имеются жертвы… Причина? Не поделили воду, или чья-то корова забрела на чужой участок, или по злобе крестьяне сожгли друг у друга пшеницу. Когда мы прибывали на место происшествия, все обычно бывало уже кончено. С плачем и причитанием хоронили убитых. Первое время меня, наивного, неопытного парня, все это поражало. Жандармы, служившие вместе со мной, брали с каждого замешанного в драке от трех до пяти туманов – тогда это были большие деньги. Теперь такса возросла до тридцати – пятидесяти туманов в зависимости от последствий драки. Причем брали со всех – и с виновных, и с пострадавших. Поэтому выгадывали те, кто бил, а больше всех – умершие. Если на месте разобраться было трудно, составляли список причастных, двух-трех доставляли в город и сдавали в полицейский участок.

Потому, как только мы появлялись в деревне, двери одна за другой захлопывались перед нами, иногда даже запирались на задвижку. Я пытался усовестить сослуживцев, взывал к аллаху и пророку, но надо мной только смеялись.

– Полно тебе! С ними иначе нельзя!

– Почему же? Не по-божески это – грабить несчастных людей.

– Сами виноваты! Трусы они и слюнтяи, раз все покорно терпят и не решаются напасть на нас. Они ведь не винтовок, а формы нашей боятся. Не веришь? Попробуй как-нибудь в полночь пройдись один по деревне: никто руки на тебя не поднимет.

Да, это действительно так. И хотя я вовсе не хотел быть для них пугалом, неумолимым Азраилом^[7], на самом деле был им. Они смотрели на нас, жандармов, как на неизбежное зло, что-то вроде стихийного бедствия или мора.

Я старался держаться в стороне, и обо мне говорили: «Да ну его! Он чокнутый какой-то!» Те же, кто не были вроде меня «чокнутыми» или покорными, как большинство, доставляли властям массу хлопот.

Я хорошо помню тот вечер, когда к нам прискакали с соседнего поста два перепуганных насмерть жандарма. Пока они ходили по делам в деревню, несколько таких непокорных молодцов налетели на пост, перерезали всех жандармов и, забрав оружие, удрали. В ту ночь никто из нас не сомкнул глаз. Теперь, решили мы, очередь за нами. Не выпуская винтовок из рук, мы тревожно прислушивались. В каждом шорохе нам чудился топот коней. Утром один из нас поехал с донесением в город, а остальные отправились на соседний пост, чтобы похоронить товарищей.

С этого дня начались наши скитания по горам. Мы получили приказ во что бы то ни стало найти бунтарей и доставить их живыми или мертвыми. Поиски продолжались четыре года. Ровно четыре года. Сначала это было даже интересно, словно игра в прятки. Мы ищем, они прячутся, потом вдруг появятся где-нибудь, поманят нас за собой. Иногда мы ловили тех, кто, не вытерпев, приходил навестить жену и детей, и доставляли в город. В этих случаях кто-то из нас получал возможность побывать в городе, проведать семью. Но дело затянулось, и вот однажды пришел приказ немедленно кончать с ними. Нам прислали подкрепление. Один пленный выдал своих, и нам удалось окружить их. Самыми трудными были последние пять месяцев, когда мы карабкались в горы все выше и выше. Они же отсиживались в укрытиях и лишь иногда посылали кого-нибудь в деревню за провизией. И патроны брали неизвестно откуда. Может, сами их делали. Мои товарищи были изнурены трудными переходами, изнемогали от нестерпимой жары, гибли под пулями.

Мы все теснее сжимали кольцо окружения, не давая им возможности запасаться провиантом. Наконец ловушка захлопнулась. Двое из бунтарей в отчаянии пытались даже перебежать к нам, но были убиты своими же, чтобы другим неповадно было. В конце концов, обессиленные, измученные, они поняли, что выхода нет и лучше сдаться. Им было обещано, что явка с повинной облегчит их участь. Конечно, это были лишь пустые слова. Столько претерпев, мы жаждали мести. Окажись они в наших руках, уж мы бы отплатили им за свои мучения! И все же они верили в этот сладкий обман и однажды после полудня вышли из своего укрытия с поднятыми вверх руками. Их было человек пять-шесть, не больше. Впереди шел предводитель – крепкого телосложения, высокий, с бронзовым от загара скуластым лицом и густыми закрученными усами.

– Бросайте оружие! – закричал я.

Они бросили и подошли ближе.

– Я сбегаю за веревкой, надо связать их! – крикнул мой приятель и побежал вниз.

Не знаю, может быть, он все еще боялся их, и это был только повод, чтобы скрыться, а может быть, хотел, чтобы вся слава досталась другим. Жандармы и солдаты, точно муравьи, карабкались в гору. Я положил винтовку на землю, вынул пистолет, шагнул вперед и остановился. Все! Наконец-то мы вздохнем свободно, вернемся в город, к женам и детям. Кончились наши мытарства, хоть немного поживем как люди. Только теперь я ощутил всю ту усталость, которая накопилась во мне за эти четыре года, особенно за последние пять месяцев. Мне казалось, что у меня не хватит сил спуститься с гор. Если бы я мог прямо сейчас очутиться в городе! Товарища, что ушел за веревкой, все не было. Пистолет тяжелой гирей оттягивал руку, но я боялся его опустить. Во всем виноват этот верзила с пышными усами, который спокойно стоит передо мной и ему нипочем, что он убивал людей и теперь пришел час расплаты. Как я его ненавидел за то, что он полон сил и невозмутим, не то что я. Кто знает, может, я просто боялся его.

Солнце светило мне в лицо, пекло голову. Пот заливал глаза. Правой рукой я сжимал пистолет, а левой поминутно вытирал лоб. Соленый пот разъедал глаза, и я начинал терять самообладание. Главарь переступил с ноги на ногу, потом шагнул вперед.

– Не подходи! – в ужасе крикнул я, направляя на него пистолет.

Мне хотелось выстрелить в него, и, чтобы не сделать этого, я положил палец на предохранительную скобу. Кровь бросилась мне в голову. Ничего не видя и не понимая, что делаю, я крикнул:

– Ты…

Вдруг предохранитель подался, и я понял, что палец соскользнул на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Сквозь дым я увидел, как из его груди брызнула кровь. Он схватился рукой за рану и как подкошенный рухнул на землю. Я нагнулся над ним. Перевернул на спину. Каким жалким и растерянным было его лицо! Куда девались прежняя непреклонность и самоуверенность! В остановившемся взгляде застыл ужас. Если бы лицо его было наглым или злобным, я бы не сожалел о содеянном. Но бессилие и беспомощность моей жертвы потрясли меня.

За убийство я не понес никакого наказания, меня даже ни о чем не спросили. Но можно ли было стереть, вычеркнуть из памяти эту картину, которая до сих пор предстает передо мной в тишине ночи и заставляет содрогаться от ужаса?!

Второй рассказчик

Светало, когда я вышел из дому. В руках у меня был узелок с едой. Обычно я добираюсь до площади Фоузийе, там пересаживаюсь на четвертый. Опоздаешь на пять минут – попадешь в самую давку. Люди лезут через головы, ругаются друг с другом и с кондуктором. При посадке, того гляди, задавят, а втиснешься в автобус, и там не лучше – трясет так, что душа вон.

Не раньше чем через полчаса доезжаю до Моджассамэ^[8]. Плохо, что автобус там делает круг. Приходится перебегать на другую сторону, к остановке автобусов, идущих в Кередж^[9]. Там всегда много народу и мало автобусов. Особенно плохо с транспортом по субботам – ждешь дольше обычного. Иногда переводят автобусы с других линий. Но случается, водитель на полпути вдруг заартачится или сломается автобус – тогда всех высаживают прямо посреди дороги, и стой, жди, пока подойдет следующий.

Сегодня было то же, что всегда. Возле остановки расхаживал регулировщик – следил за порядком.

– Господин офицер, распорядитесь, чтобы подали какой-нибудь автобус! – возмущенно сказал я.

– Ты что, не видишь, что у нас нет машин! Была б машина, я и сам бы как-нибудь сообразил, – сердито покосившись на меня, ответил он и отошел в сторону.

Сев в автобус, я заметил на противоположной стороне улицы «джип», а рядом с ним легковой «бенц». Около машин о чем-то весело болтали офицер, контролеры и начальник автобусной станции.

– Афтабе-лаганов^[10] сто пар, а на обед и ужин есть нечего! – сказал сидящий передо мной пассажир.

На работу я опоздал. Слава богу, инженера не было на месте, или, может быть, он не заметил моего отсутствия. Инженер у нас – препротивный тип, вечно придирается. Никогда не упустит случая поиздеваться. Но я не скрываю своей неприязни к нему, и, наверное, поэтому он со мной считается и никогда не пристает. Несколько раз я даже повздорил с ним, заступившись за товарищей, хотя было страшно при мысли, что меня выгонят с работы – и снова безработица, голод… Я-то еще как-нибудь проживу, а каково матери на старости лет терпеть лишения? Мог ли я допустить, чтобы она умерла с голоду? Ну а товарищи? Вступятся ли они за меня, если встанет вопрос об увольнении? Разве они посмеют? Они пока еще в своем уме.

Вот и приходится терпеть все эти унижения. Ничего не поделаешь.

Первый рассказчик

– Тебе что, нездоровится?

Я вскочил, очнувшись от своих мыслей.

– А в чем дело?

– Вот уже, целый час сидишь, уставясь в одну точку.

– Просто задумался, – закуривая, ответил я.

После обеда я отвел троих (столкнулись два автомобиля) в прокуратуру, захватив с собой акты, протоколы и все необходимые документы. Всю дорогу эти трое ругались и спорили так, что у меня голова разболелась. Каждый доказывал свою невиновность, как будто от меня зависела его судьба. До вечера я был свободен, но, к сожалению, ночью была моя очередь дежурить. Я подумал: не заглянуть ли домой и пообедать? Но решил, что потом уж очень не захочется снова выходить на улицу. Лучше вернусь насовсем после дежурства.

А пока побродил немного, поболтал с друзьями. Потом отправился в участок. Шел вдоль длинной улицы и думал, отчего это ее начинают прямо посреди пустыря и тянут куда глаза глядят. Асфальтируют, пока хватает терпения, проводят по обеим сторонам арыки, ставят фонарные столбы, и на этом работы кончаются. Потом люди строят дома кому где вздумается, а мы должны следить, чтобы их не ограбили. А как уследишь? Кругом полно глубоких ям, где легко спрятаться, особенно в темноте, и, улучив момент, напасть на полицейского и рассчитаться с ним за все.

Несколько дней тому назад мне пришлось ловить матерого грабителя, из тех, что очищают банки. Его выдал дружок. Когда мы погнались за ним, он спрятался в одной из таких ям. Двоих, подлец, уложил, пока наконец его не схватили. Потом мы нагрянули в дом их главаря. Ночью это было, так он выхватил из-под подушки пистолет и убил двоих наших, только тогда его пристрелили. Меткие они, негодяи! И было-то ему, сукину сыну, не больше двадцати четырех лет!

Я подумал о детях и о Зейнат, о ее вечном нытье. Правда, винить ее нельзя, ведь у нее пятеро, и все они ее терзают, все чего-то требуют. Иногда такого, что мы и купить-то не в состоянии. Но, поразмыслив, я прихожу к выводу, что и они ни в чем не виноваты. Вообще было бы несправедливо обвинять во всем детей или Зейнат. Но ведь я тоже не виноват. Разве я не делаю, что могу? Так кто же виноват? Вот это и занимало меня больше всего. Я хотел выяснить, кто же виноват в том, что…

Второй рассказчик

Подъехав к Моджассамэ, мы вышли из автобуса и, выяснив, кому в какую сторону, распрощались. Мы вчетвером решили пойти в кино. Это Хашем предложил, а мы охотно согласились. Я давно не был в кино. Мне порядком надоело изо дня в день возвращаться после работы домой, ужинать и ложиться спать, чтобы на следующее утро все начать сначала. Хашем говорил, что фильм потрясающий, из тех, что не могут не понравиться.

Мы перешли площадь, чтобы сесть в автобус. У ребят уже были билеты, и я пошел купить себе. За грязными стеклами киоска ничего нельзя было разглядеть. К тому же солнце светило прямо в глаза. Низкое окошечко было прикрыто большим куском картона. Виднелась только узкая щель, в которую я и бросил двухриаловую монету.

– Один! – сказал я в пустоту.

Из щели высунулась рука, схватила монету и скрылась. Затем появилась уже с билетом, сложенным пополам, и снова исчезла. Мне стало смешно и в то же время жутко, сам не знаю почему. Я вернулся к ребятам, и мы сели в автобус.

Сеанс начинался в половине восьмого. Мы успели съесть по бутерброду, потом вошли в кинотеатр и стали разглядывать фотографии на стенах и зрителей в фойе. Картину показывали в нескольких кинотеатрах, и похоже было, что машина с пленками опаздывала: целых полчаса давали рекламу. Наконец пошел фильм. Ну и потеха была смотреть на Хашема! Он подпрыгивал на стуле, размахивал руками, словно представлял себя на месте главного героя, этакого супермена с железными кулачищами.

Был одиннадцатый час, когда мы вышли из кино. Я все время боялся, что не будет автобуса. На той стороне улицы, на остановке, стоял один, двухэтажный. Мы бросились к нему, но из-за потока автомобилей перейти дорогу было невозможно. Хашем чуть не попал под машину, видно, он все еще находился под впечатлением фильма. Когда наконец, заработав несколько крепких ругательств, мы перебежали на другую сторону, автобус уже тронулся. Мы попытались вскочить на ходу, но не сумели. Пришлось ждать минут десять, пока пришел следующий. Водитель был из тех старичков, что ползут еле-еле. Лишь около одиннадцати он высадил меня на площади Фоузийе, друзья сошли раньше. Кругом было тихо и пустынно. В киоске свет не горел. Я понял, что автобусов больше не будет, но продолжал стоять и ждать. При мысли о том, что придется идти пешком, сердце сжалось, а о такси нечего было и мечтать. Это стоило бы минимум пять туманов, а у меня в кармане был всего один туман и горсть мелочи. Кошелек я оставил дома, побоялся, что растрачу деньги. И тут мне пришло в голову пойти на остановку Техран Парс – может, там будет автобус, да еще, на мое счастье, окажется сам Ахмад. Я был уже почти у остановки, когда дверь единственного стоявшего там автобуса закрылась и машина тронулась.

– Стой, стой! – крикнул и.

На остановке слонялись несколько человек из автобусного парка, они узнали меня. Один из них постучал в стенку автобуса, а другой крикнул:

– Ахмад-ага, стой, это твой брат!

Обе двери – и передняя, и задняя – открылись, я подбежал и прыгнул в автобус.

– Привет! – сказал я.

– Привет! Как дела? – ответил мне Ахмад. – Где был? Почему так поздно возвращаешься?

– С ребятами в кино ходил.