Текст книги "Современная иранская новелла. 60—70 годы"
Автор книги: Эбрахим Голестан
Соавторы: Ахмад Махмуд,Надер Эбрахими,Аббас Пахлаван,Хушанг Гольшири,Ахмад Масуди,Голамхосейн Саэди,Махшид Амиршахи,Самад Бехранги,Феридун Тонкабони,Хосроу Шахани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Извините, уважаемый. Мы люди приезжие и не знаем, куда бы пойти, чтобы и близко было, и интересно.
Полицейский рассыпался в любезностях:
– Поверьте, когда наступает праздник, мы испытываем истинное блаженство, и прежде всего потому, что очень радуемся гостям, посещающим наш город. Мы душой и сердцем готовы исполнить любую вашу просьбу.
Я в ответ поблагодарил его.
– У вас есть машина? – перешел к делу полицейский.
– К сожалению, нет.
– Очень жаль! – Он сочувственно покачал головой. – Если бы у вас был личный транспорт, вы могли увидеть много интересных мест, но и в самом городе тоже хватает достопримечательностей. Скажите-ка, когда вы прибыли? – подумав, спросил он.
– Сегодня утром.
– В таком случае вы еще не видели цветочных часов. Обязательно посмотрите – они понравятся и вам и детям.
Не успел я и рта раскрыть, как он окликнул своего коллегу, шествовавшего по тротуару:
– Сеид Кямал, эй, Сеид Кямал!..
Полицейский Сеид Кямал держал в руках узелок – похоже было, что он отдежурил и теперь идет домой. Пока он неторопливо пересекал мостовую, наш доброжелатель успел рассказать нам о цветочных часах, об их устройстве и необыкновенной красоте и заключил:
– Вот сейчас я вас вместе с Сеидом Кямалом прямо туда и направлю, чтобы вы сами убедились, какой это шедевр.
Сеид Кямал сначала поприветствовал своего приятеля, затем нас.
– Этот господин прибыл с детьми из Тегерана, – пояснил добряк полицейский.
– Добро пожаловать. Все мы к вашим услугам.
– Благодарю вас, – раскланялся я.
– Они хотят посмотреть на цветочные часы, – продолжал наш знакомый. – Самому-то мне с поста отлучаться никак нельзя, так что ты не сочти за труд, проводи их туда, а потом пойдешь домой.
Видя, как решительно действует постовой и как искренне хочет услужить Сеид Кямал, нам было просто неприлично отказываться. Мы распрощались с регулировщиком и двинулись вслед за Сеидом Кямалом. Ласково держа за руку одного из моих детей, он довел нас до толпы возле цветочных часов, откланялся и удалился.
Выхода не было. Раз уж мы вновь оказались здесь, ничего не оставалось, как еще раз полюбоваться цветочными часами. Пробились сквозь толпу, услышали все те же разглагольствования и споры.
– Мы утром уже видели эти часы, – захныкали дети, – а ты нас опять сюда привел. Сам обещал сводить к Тахтэ-Джамшиду и Накше-Ростаму, к источнику Рокнабад и…
– Ну ничего, – ответил я. – Поедем туда завтра утром. Вы ведь видели, как приветливо разговаривал с нами полицейский? Не мог же я обойтись с ним как последний хам!
И я заговорил о правилах хорошего тона, о пользе воспитания и образования, а потом принялся перечислять названия всех цветов на пестрой клумбе… Так мы провели время до шести часов.
– Ну, на сегодня хватит, – сказал я. – Мы устали. Пойдем в гостиницу, отдохнем, а завтра с утра отправимся осматривать достопримечательности.
На следующий день спозаранку я пошел к администратору и поделился с ним своими заботами.
– Аллах свидетель, мы не имеем возможности предоставить вам транспорт, – сказал он. – А в общественном транспорте вам с детьми будет тяжело. На праздники в Шираз нахлынуло много туристов, регулярного расписания движения нет, дороги разбитые, пыльные. Конечно, можно бы взять такси, но, во-первых, это обойдется вам недешево, а во-вторых, ширазские такси не выезжают за городскую черту. Мне думается, лучше, вам по самому городу побродить… Вы видели цветочные часы?..
– Да, видели, – отмахнулся я. – А вот объясните мне, пожалуйста, Рокнабадский источник далеко отсюда?
– Нет, – ответил он, – не очень. Если дети любят ходить пешком, то это, можно сказать, рядом. За Коранскими воротами, немного пройдете, а там уж рукой подать.
Я кинулся к себе в номер:
– Дети, одевайтесь! Отправляемся к Рокнабадскому источнику!
Обрадованные дети оделись, и мы, расспрашивая встречных, вскоре добрались до Корейских ворот. Что и говорить, ворота эти сами по себе интересны, но дети-то все время думали о Рокнабадском источнике. Мы шли под палящим солнцем. Навстречу нам попался старик с двумя осликами, нагруженными картошкой, луком и зеленью.
– Добрый день, дедушка, – поклонился я. – Скажите, далеко ли еще до Рокнабада?
– Да неужто ты, приятель, пешком туда собрался? – с удивлением и нескрываемой жалостью спросил старик.
– Но, говорят, это близко…
– Ты, приятель, видать, нездешний, – покачал он головой.
– Да, мы приехали из Тегерана.
– Так и скажи. Разве детям под силу идти до Рокнабада пешком? Я, приятель, не позволю тебе совершить такое безумие. У детей будет солнечный удар.
– Но мне хотелось, чтобы дети совершили прогулку, осмотрели достопримечательности…
Старик наклонился, бережно поднял на руки моего младшего сына, усадил его на одного ослика, а двух других – на второго и двинулся к городу.
– Ступай за мной, приятель, – приказал он. – Я покажу тебе место куда интереснее. И зачем тебе под палящим солнцем тащиться в Рокнабад? Клад, что ли, там ты отыскать надеешься? Только детей загубишь в такой зной.
Так мы – дети на осликах, а я и старик пешком – вернулись назад в город. Пройдя некоторое расстояние, я заметил, что дома, ограды и деревья по обеим сторонам тротуара мне как будто знакомы…
– Что это за улица? – спросил я у старика.
– Это улица Занд, – отвечал он. – Сейчас я покажу детям цветочные часы, они просто умрут от восторга.
В глазах у меня потемнело, сердце бешено заколотилось, я уже готов был остановить старика, но спохватился, что это будет невежливо. Он сделал нам столько добра, усадил детишек на осликов… Все мои объяснения будут явно не к месту.
Возле цветочных часов старик помог детям слезть с осликов и уехал. Снова все те же цветочные часы! Да что же это такое! Что за глупое положение! Чего хотят от меня и моих детей эти цветочные часы? Но выхода не было. Я взял себя в руки и, стараясь не обращать внимания на недовольную воркотню детей, снова стал рассказывать им об истории этих часов и памятниках старины, потом напомнил, как здорово они покатались на осликах. А потом мы вернулись в гостиницу. На осмотр Шираза у нас оставался всего один день, но из страха перед цветочными часами я не отважился после обеда выйти на улицу, а внимание детей отвлек мороженым и ширазскими сладостями.
На следующее утро мы вышли из гостиницы с твердой решимостью посетить наконец памятные места Шираза. По счастливой случайности, не пройдя и пятидесяти шагов, я встретил своего тегеранского приятеля. Он ехал на собственной машине. Я обрадовался и помахал ему. Он притормозил. Я обнял его, раскланялся с его женой и дочерью. Начались расспросы:
– Куда вы идете?
– Осматриваем город.
– Тогда полезайте в машину. Ведь вы пешком?
– Да.
– Так не мешкайте.
В машине нас было много, но мы весело устроились на коленях друг у друга.
– Как жаль, что вчера вас не было с нами, – заговорил мой приятель, разворачиваясь. – Мы ездили в Тахтэ-Джамшид, Накше-Ростам, к источнику Рокнабад, в пригороды Шираза. Поистине величественное зрелище! Сколько впечатлений!.. Диву даешься! Порталы Тахтэ-Джамшида, храм огня в Накше-Ростаме! Потрясающе! Клянусь, это нечто невообразимое. Да ты ведь и сам видел все это!
– К сожалению, нет. Нам очень хотелось бы посмотреть, но…
– Вот досада, мы вчера уже побывали там, не то поехали бы вместе. А вообще-то ничего особенного: несколько колонн, мраморные осколки. К тому же ужасная дорога – далеко, пыльно. Зато сейчас поедем вместе к цветочным часам. Говорят, штука чрезвычайно оригинальная.
За что же сыплются на меня эти напасти?! Что я натворил? Право, проклятые часы построены в Ширазе специально, чтобы мучить меня и моих детей.
– Дорогой мой, мы уже видели цветочные часы.
– Ну ничего, еще раз посмотрите.
И снова мы у цветочных часов, снова толпа зевак окружает их плотным кольцом, снова мужчины, женщины, старики и старухи фотографируют их и обсуждают, как они ходят… В одиннадцать часов мы уже вернулись в гостиницу. После обеда я сказал детям:
– Одевайтесь! Сегодня у нас целый день, пойдемте погуляем, посмотрим интересные места, а заодно купим гостинцев, чтобы вернуться домой не с пустыми руками.
– Вы идите, а я останусь, – глотая слезы, с горечью сказал мой старший сын.
– Почему?
– Я уже видел цветочные часы и больше не желаю на них смотреть.
– Никто и не собирается тебя туда вести.
– Не пойду я.
– Ну и ладно, оставайся, а мы уходим.
Мы вышли из отеля, и я предложил сходить на базар Вакиль – купить подарки и заодно осмотреть этот памятник старины. Но как к нему пройти? С этим вопросом я обратился к проходившей мимо пожилой паре.
– Идите прямо. Дойдете до перекрестка, сверните направо, в переулок. Пройдя его, окажетесь на улице Занд. В центре ее стоят часы, известные под названием цветочных. Кого бы вы ни спросили, все вам скажут. Дойдя до этих часов…
Я не слышал дальнейших объяснений… В груди у меня заныло, и я увидел, как пелена слез заволокла глаза моих детей. Я прислонился к стене и из последних сил прошептал:
– Большое спасибо. Дальше я сам знаю.
От посещения базара Вакиль мы отказались и вернулись в гостиницу, а на другое утро, в девять часов, уже сидели в автобусе, идущем в Тегеран. Проехав две остановки, я обратил внимание на сидевшую перед нами пару. По всему видно было, что это молодожены, у которых еще не кончился медовый месяц. Они сидели обнявшись и с интересом разглядывали что-то. Это разожгло мое любопытство. Я вытянул шею и увидел, что в руках у молодоженов фотографии, запечатлевшие их пребывание в Ширазе.
– Посмотри, – щебетала молодая дама. – Это ты с тетушкой Ахтар стоишь по ту сторону цветочных часов. А здесь мы вместе с тобой стоим возле самого циферблата…
У меня застучало в висках. Кровь прилила к голове. В изнеможении я откинулся на спинку кресла и, глядя в окно, стал считать телеграфные столбы.
В десять утра на следующий день, то есть в последний день новогодних каникул, наш автобус прибыл в Тегеран. Мы с трудом отыскали такси.
– Возвращаетесь из путешествия? – осведомился шофер. – Где же вы были?
– В Шираз ездили.
– Я тоже в прошлом году был в Ширазе. Очень красивый город, не правда ли?
– Совершенно с вами согласен.
– Вы, наверное, все там повидали?
– Да, почти все.
– И цветочные часы видели?
У меня на шее вздулись жилы. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вцепиться бедному шоферу в глотку, я сквозь зубы процедил:
– К сожалению, нет.
Он сокрушенно покачал головой и, затормозив перед светофором на перекрестке улицы Тахтэ-Джамшид, сказал:
– Обидно… Чтобы человек побывал в Ширазе и не сходил поглядеть на цветочные часы! Надо же быть таким нелюбознательным!
Перевод Дж. Дорри.
Эбрахим Рахбар
ОБИДА
Для служащих банка были организованы 15-дневные курсы операторов ЭВМ. От их отдела рекомендовали его. Он работал в банке уже два с половиной года. После окончания школы получил освобождение от воинской повинности – повезло в жеребьевке. Потом прошел по конкурсу на работу в банк. На службе у него все обстояло благополучно. Но как-то раз к нему зашел шеф, сел рядом, попросил, чтобы принесли чай, и, немного побеседовав о том о сем, с участием заметил: «Вам непременно надо расти, вы не должны оставаться рядовым работником». До сих пор он ни о чем таком даже не задумывался. И теперь ломал голову: что имел в виду шеф? Ведь неспроста же завел он этот разговор. Но сколько ни гадал, так и не мог понять, что от него требуется. Он всегда старался выполнять свои обязанности добросовестно, но, может быть, что-нибудь делал не так, допускал ошибки? И шеф таким образом намекал на это? А вот теперь эти курсы.
Приближались праздники. Стояла холодная погода. Занятия начинались в три часа. Окна класса, большой длинной комнаты на втором этаже, выходили на улицу. Сверху была видна мостовая, соседние дома, деревья.
Компьютеры были поставлены в пять рядов, по три в каждом. Преподавали на курсах две женщины: одна – иранка, молоденькая, высокая, очень симпатичная, другая – иностранка. Он это сразу понял, как только она заговорила. Она знала персидский хорошо, но говорила как-то заученно правильно, часто некстати делала паузы.
На вид ей было лет сорок, двигалась она быстро, по-девичьи порывисто. Позже выяснилось, что она не замужем: преподавательница-иранка называла ее «мисс». Мисс Ламберт.
У мисс были мясистые, одутловатые щеки. Гладкие светлые волосы казались неживыми: так неподвижно они лежали. Вблизи можно было разглядеть седину. На занятия она всегда ходила в одном и том же.
Иранка обучала их начальным операциям в работе на ЭВМ.
Она была немногословна, но на вопросы отвечала охотно и подробно. Держалась приветливо, дружелюбно. Когда кто-то уставал, она ненадолго отвлекалась, рассказывала о чем-нибудь постороннем, давая возможность отдохнуть.
Он не решился бы заговорить с ней. Но тем не менее спрашивал себя: «Неужели возможно, чтобы я ей понравился?» Он не осмеливался попытать счастья и не позволял себе надеяться.
Как-то раз выдался теплый день. Она сняла жакет. На ней была черная юбка и голубая трикотажная кофточка с короткими рукавами. Все взгляды скользили по ее голым рукам. Она делала вид, что не замечает. Прошло минут пятнадцать. Ни к кому не обращаясь, она сказала: «Как здесь холодно», подошла к батарее, погрела руки и накинула жакет. От него не укрылись ее скромность и такт.
Старшим преподавателем была мисс Ламберт. Свое дело англичанка знала до тонкостей. Она прекрасно разбиралась во внутреннем устройстве машины. Если компьютер выдавал неверные ответы или начинал барахлить, она безошибочно определяла, в чем причина помех. Мисс Ламберт была пунктуальна, входила в класс вместе с иранкой всегда вовремя, минута в минуту. Если кто-то опаздывал, она не допускала его к занятиям.
На ее уроках стояла гробовая тишина. Разговаривать друг с другом запрещалось. На первом занятии кто-то, устав, поднялся и подошел к окну выкурить сигарету. Мисс Ламберт раздраженно потребовала: «Немедленно сядьте на место».
Иранка мягко предупредила каждого в отдельности: «Не вставайте со своих мест, сами видите – мисс Ламберт это не нравится». С того дня, если кто-то хотел покурить или выйти, он должен был, как школьник, поднимать руку и просить разрешения.
Курить в классе запрещалось. Атмосфера на занятиях мисс Ламберт была напряженная. Все они чувствовали себя подавленно. Он ощущал это особенно остро и после занятий возвращался домой усталым и разбитым. Дни, когда надо было идти на курсы, он не любил.
Как-то раз, уже собираясь уходить, он из окна коридора в неясном свете сумерек увидел зеленые верхушки сосен. Там среди деревьев все дышало давно забытым, утраченным покоем. Он решил, что будет любоваться этим мирным пейзажем каждый день, но потом все забывал об этом.
Однажды мисс Ламберт подошла к нему и некоторое время наблюдала, как он работает. Он нажал не ту кнопку. Она рассердилась:
– Что это такое? – и, сделав паузу, продолжила: – Я же вам объясняла. – Ее лицо и шея побагровели.
– Я ошибся.
Мисс Ламберт молча пристально смотрена на него.
– Да тут и ребенку ясно! – раздраженно сказала она.
Он нахмурился:
– Вы напрасно сердитесь. А то, что вы сейчас сказали, – нехорошо.
– А что я такого сказала?
– Нехорошо так говорить, – повторил он.
Мисс Ламберт, багровая от ярости, молча отошла к другому столу. Иранка слышала их разговор. Тихонько, чтобы не привлекать внимания, она подошла к нему, постояла рядом, делая вид, что наблюдает за его работой. Потом негромко сказала:
– Не надо так держаться с мисс Ламберт. Разве вы хотите, чтобы вас уволили? У вас же могут быть неприятности.
А он все еще чувствовал себя оскорбленным словами мисс Ламберт. Ему хотелось сказать, что он ни в чем не виноват, но он промолчал, решив, что такой ответ может обидеть девушку. А она так добра к нему. Он даже не осмелился поднять глаза и посмотреть на нее. Только в голове у него стучало: «Так, значит, возможно?»
Прошло несколько дней. На очередном занятии он обратился к мисс Ламберт:
– Вы уже три дня не давали мне нового задания.
Мисс Ламберт удивленно посмотрела на него:
– Я сама знаю. – Пауза. – Дам, когда сочту нужным.
Настал последний день, день экзамена. Когда мисс Ламберт подошла к нему, он сказал:
– Мисс Ламберт, сегодня последний день, а вы мне до сих пор не объяснили, как работать вот с этими тремя кнопками.
На этот раз мисс Ламберт смотрела на него долго, с недоумением. Он было подумал, что она собирается улыбнуться, но она не улыбалась. Лицо ее медленно покрывалось краской.
– Я объяснила вам все до конца. – Пауза. Лицо и шея у нее были пунцовыми. – Вам солгать ничего не стоит! – Снова пауза. – Мы же никогда не лжем! Никогда. – И она энергично помахала рукой у него перед носом, словно подкрепляя этим свои слова.
На этот раз их разговор слышали многие. Он поискал глазами преподавательницу-иранку. Ему хотелось, чтобы она подошла к нему, как тогда, сказала что-нибудь в утешение. Если бы только она подошла, он бы сразу успокоился. Она стояла далеко, но смотрела на него. Ее взгляд, казалось, упрекал: «Опять вы спорите с мисс Ламберт. Разве вы хотите, чтобы вас уволили?» Если бы она подошла, он сказал бы ей, что не виноват.
Он видел, что остальные работают с этими тремя кнопками, а сам продолжал выполнять старые задания, решив, что после занятий попросит кого-нибудь объяснить все до конца.
Экзамен проходил следующим образом: мисс Ламберт давала каждому ряд чисел и записывала время начала и конца работы, затем количество обработанных чисел она делила на время, выясняя таким образом, сколько чисел в минуту экзаменующийся закладывает в компьютер.
Он кончил работать. Мисс Ламберт вынула лист из компьютера и начала считать. Он мысленно считал вместе с ней. Она записала результат. Он взглянул на цифру и сказал:
– Простите, но, по-моему, вы допустили ошибку.
Мисс Ламберт сначала вроде бы не обратила внимания на его слова. Но через мгновение подняла голову и посмотрела на него.
– Считайте сами. – И протянула ему бумагу.
Он видел, что губы ее дрожат, лицо наливается краской. Он хотел сказать: «Не стоит, не надо», но было уже поздно. Взял лист у нее из рук и стал считать.
– Вы, очевидно, надеетесь, что я приму от вас деньги и доставлю хорошую оценку. Для иранцев это в порядке вещей, но на мой счет вы заблуждаетесь, – прошипела мисс Ламберт. Она выхватила у него из рук лист бумаги и разорвала его пополам, потом еще и еще. Бросила клочки на стол и победно взглянула на него.
Он горько улыбнулся.
– Ну что, теперь вы довольны, надеюсь, – неприязненно скривив губы, сказала мисс Ламберт. – Мне по крайней мере ясно, какую оценку вам поставить.
Все затаив дыхание ждали, что будет. Многие не осмеливались поднять глаза. Лишь кое-кто наблюдал украдкой.
Преподавательница-иранка стояла у окна, скрестив руки на груди. Было непонятно, куда она смотрит. Но даже если она смотрела в его сторону, сейчас это уже не имело значения. Чем она могла ему теперь помочь?
Лицо у него пылало. Он с горечью и негодованием думал: «По какому праву она так унижает людей? Чем она лучше других? Тем, что разбирается в компьютерах?»
Мысленно он твердил, что должен требовать справедливости, протестовать, но не находил в себе сил. Он боялся, что не сможет сдержаться, взорвется – скажут, что он обезумел, что он вообще сумасшедший. И потом, доказывал он себе, какая от этого польза, чего он добьется? Банк, конечно, будет на стороне мисс Ламберт, никто и не подумает за него заступиться. Теперь его наверняка уволят.
Кивнув на прощание девушке, он вышел. Она грустно улыбнулась в ответ.
Кто-то из сослуживцев сочувственно сказал ему вслед: «Да, нехорошо получилось». Он не ответил. Его переполняли горечь и обида.
Вечер был холодный. Тускло светили фонари. То, что произошло, с каждой минутой казалось ему все более ужасным, непоправимым.
Он чувствовал себя усталым и разбитым. Тело ныло. Его лихорадило. Вся его смелость, вера в справедливость, уверенность в себе растаяли, от них не осталось и следа. Он был, как никогда, одинок и очень несчастен.
В голове у него не укладывалось, как все это могло с ним случиться. Улица казалась ему мрачным, нелепым нагромождением домов, хаотическим скопищем людей. Как все эти люди могут разговаривать друг с другом, мирно идти рядом, верить друг другу, когда мир полон зла и несправедливости?!
Перевод О. Сорокиной.
ОЖИДАНИЕ ЛЮБВИ
Есть не хотелось. Сина позавтракал по привычке, в основном для того, чтобы позже, на работе, не сосало под ложечкой. Он торопился. На улице шел дождь. Он вернулся в дом, поднялся по лестнице. Мать вопросительно посмотрела на него.
Сина сказал, что забыл зонт.
– В этих квартирах никогда и не поймешь, что на белом свете делается. С ума можно сойти, – проворчала мать. Сина взял зонт и спустился вниз.
Выйдя на улицу, он раскрыл его, перешел на другую сторону и стал ждать. На душе было скверно – дождь тут ни при чем; дождь ли, солнце, на душе всегда бывало скверно, когда он шел на службу. И зачем только он гуда идет? Не идти? А что тогда?
Вода бежала по асфальту, смывая уличную грязь, и стекала в арыки у тротуаров. Проезжали машины, разбрызгивая воду в разные стороны. Брызги попали ему на костюм, оставив пятна. Прохожие шли, раскрыв зонты. Те, у кого не было зонтов, бежали.
Рядом остановилось такси. Ему было по пути с пассажирами, он сел.
Сина работал в одной комнате с Матином. На их столах были аккуратно разложены папки, конверты, стопки бумаги. На подставках чернильных приборов в бездействии стояли ручки перьями вниз. Матин всегда приходил раньше. Он и его жена Нахид – она работала в этом же учреждении, но в другом отделе – приезжали на служебном автобусе. Им это было удобно: автобус проходил мимо их дома.
С зонта капала вода. Сина повесил его на вешалку.
– Ну и дождичек, – сказал Матин.
– Да, но зато хорошо. – Сина вздохнул.
– Чего тут хорошего? В такой ливень никуда и не выберешься.
Сине спорить не хотелось. Бессмысленно было объяснять Матину, что он любит дождь, его свежую, живительную влагу. «Интересно, куда бы это он выбрался, если бы не дождь?» – лениво подумал Сина.
– Да это я просто так, – сказал он вслух, подавляя в себе досаду.
В кабинете царили безупречный порядок, чистота. Но они наводили тоску. На душе у Сины по-прежнему было скверно. На работе он постоянно ощущал беспричинную усталость.
Иногда и Матин тоже невольно задумывался о том, как скучно, неинтересно они живут, как пусто, бессмысленно проходят годы. Ему казалось, что его жизнь покрывается слоем серой, душной пыли. Он оглядывался назад на прожитое и кусал губы. В такие минуты у него вырывались горькие жалобы, выплескивалась досада. Впрочем, успокаивая себя, он тут же заявлял, что такова жизнь и ничего тут не поделаешь.
Матин нажал на кнопку звонка. Появился посыльный. Матин попросил его принести чай и печенье. Когда посыльный ушел, он сказал:
– Вчера поздно вернулся домой, а сегодня проспал и поехал на работу, даже не позавтракав. – Помолчав, добавил: – А что остается делать-то? Только и развлечений, что слегка кутнуть раз в неделю.
Допив чай, Матин закурил. Впереди был длинный день. Из-за окна слышался неясный, приглушенный шум дождя, и от этого в комнате делалось еще тоскливей.
– Как мать? – спросил Матин.
– В общем-то, неплохо. Как всегда, жалуется, что целыми днями одна да одна. Говорит, ей бы на старости лет детей понянчить.
– Да, кстати, я уже давно собирался тебе кое-что рассказать, но все забывал. Моя кузина в тебя влюблена.
– Твоя кузина? Это кто же?
– Дочь моей тетки, вот кто, – улыбнулся Матин.
– Интересно, как она умудрилась в меня влюбиться?
– Очень просто, она видела тебя у нас.
– А откуда ты об этом знаешь?
– Нахид сказала, что она все время о тебе спрашивает.
Дождь лил и лил. Сина смотрел в окно. Потом поднялся и вышел на балкон. Воздух был влажный, свежий, веяло лесной прохладой. Дождь был сильнее, чем казалось из комнаты. На неровной крыше дома напротив собралось много воды. Капли дождя барабанили по лужицам, и крошечные лунки на поверхности воды то появлялись, то исчезали, расходясь кругами. Под усыпляюще-монотонный шум хотелось забыть обо всем. На душе становилось чище и спокойнее, как будто дождем смывало все дурное и ненужное. Ему хотелось побродить под дождем, но он с тоской вспомнил, что рабочий день только начинался. Он обязан отбывать эту нелепую повинность и не имеет права отлучиться ни на минуту, хотя делать ему, как обычно, нечего. Если изредка они с Матином и занимались чем-нибудь, то только чтобы убить время. Но опоздать на работу на пятнадцать минут или уйти на полчаса считалось недопустимым, непростительным нарушением. Для чего, спрашивается, он учился? Неужели затем, чтобы стать никчемным бездельником? Иногда ему становилось стыдно за себя. Он надоел сам себе, устал от бесконечной праздности. Он не мог найти применение своим способностям. Ему уже двадцать восемь, а что он такое? Ни цели, ни стремлений. Мать и та по-своему чувствовала что-то неладное. Она иногда говорила ему: «Ну что же это у нас жизнь какая-то невеселая. Ты все тоскуешь, ходишь мрачный. Ты бы, сынок, пошел куда-нибудь, повеселился».
– Ишь как барабанит, – донесся из глубины комнаты голос Матина. Сина оторвался от своих мыслей, обернулся.
– Да.
Матин тоже вышел на балкон, встал рядом.
– Как зовут твою кузину?
– Талаат.
– Она работает?
– Да. Учительница. Как-то зимой Нахид увидела, что она вяжет мужские перчатки, и спросила: «Кому это ты вяжешь?» Та смутилась. «Просто так, – говорит, – никому».
– Она ведь не подозревает, что я что-то знаю. Впрочем, если бы ты не сказал, мне бы и в голову не пришло.
– Она уверена, что и мы ни о чем не догадываемся, но сама, наверное, мечтает, надеется, а?
Сина помолчал, потом спросил:
– Ты меня случайно не разыгрываешь?
– С чего ты взял? Ни в коем случае.
– Ведь разыгрываешь, а?
– Клянусь, нет. Правда.
Часов в десять к ним зашел Кавами, сослуживец из соседней комнаты.
– Привет! Ну, что новенького?
– Ничего, – ответил Матин и, позвонив, чтобы принесли чаю, достал коробку печенья. – Угощайся.
Набив рот печеньем, Кавами спросил:
– Смотрели позавчера телевизор?
– Я смотрел, – сказал Матин. У Сины был телевизор, но включал он его редко: было неинтересно.
– Как ты думаешь, – продолжал Кавами, – чем тот фильм кончится? Кто на ком женится?
– Хаджи Садек, отец Садек-заде, женится на тетке Сафара, отбив ее у старосты. Староста свою младшую дочку ни за что за Сафара не отдаст, у того ведь ни гроша. Скорее всего, ее выдадут за Садек-заде.
– Ничего подобного, – решительно возразил Кавами, – Сафар все-таки женится на дочке старосты, а сам староста – на тетке Сафара. А старшую дочь – ну, помнишь, старая дева – староста выдаст за Садек-заде. Так что один Хаджи Садек останется ни с чем. Но они, наверное, еще одну героиню придумают – так всегда делается, – на ней-то он и женится, и в конце концов все, как обычно, устроится к общему удовольствию. Вчера у нас зашла об этом речь, и все со мной согласились.
Матин и Кавами продолжали с жаром обсуждать перипетии сюжета.
Сина фильма не видел, слушать ему было скучно. Он вдруг почувствовал себя одиноко, ему захотелось уйти. Он подумал, что лучше сходить в туалет – бесконечные чаепития давали себя знать. Чтобы убить время и хоть чем-нибудь заняться, сотрудники чуть ли не силой заставляли себя пить чай по нескольку раз на день.
Сина вышел; Кавами, кивнув ему вслед, покрутил у виска пальцем и заметил:
– Он немного с приветом, да?
– Да нет, – ответил Матин, – просто замкнутый.
Когда Сина вернулся, Кавами в комнате уже не было.
До обеда все шло как обычно. К ним то и дело заходили сослуживцы. Они в свою очередь заглядывали в соседние кабинеты. Посыльный ходил из кабинета в кабинет, разнося чай и бумаги. Сина со смутным беспокойством ждал, когда же кончится этот бесконечный рабочий день и он вырвется из ненавистной комнаты. Правда, он не представлял себе, куда пойдет, что будет искать. Но ясно понимал одно: нынешняя его жизнь – не такая, как нужно, такой жизни он не хотел, не хочет. Он со страхом сознавал, что в этом сером, куцем, никчемном существовании теряет себя.
В полдень дождь прекратился. Наступил обеденный перерыв, рабочий день перевалил за половину. Служащие на час покидали свои кабинеты, спускались вниз, в столовую, усаживались за длинные столы. В их ежедневной рутине обеденный перерыв был долгожданным событием.
Матин вышел из кабинета пораньше, чтобы Нахид. Когда Сина спустился в столовую, они уже сидели за столом. Сина поздоровался с Нахид и присоединился к ним. Нахид говорила мужу:
– Ты знаешь, во сколько Бадри это обошлось? Она лежала в больнице в Кермане. С нее взяли две тысячи восемьсот туманов. Это не считая всяких дополнительных расходов. А она, между прочим, работает там анестезиологом. Так что за наркоз и тому подобное ей платить не пришлось. А ты помнишь, что нам устроили, когда я рожала Марьям? Стыдно вспомнить.
Нахид получала меньше мужа, денег им вечно не хватало, они часто брали в долг. Матин каждое первое число занимал у Сины деньги, а в конце месяца возвращал.
Кто-то из сидевших напротив, улыбаясь, сказал:
– Нахид-ханум, что это вы там вдалбливаете бедняге Матину?
– Ничего, – нахмурилась Нахид, но через минуту снова спокойно продолжала: – Мои-то роды обошлись в четыреста туманов… Они назвали девочку Шила. Сфотографировали, когда ей был один день, представляешь? Брат отвез пленку в Тегеран, решили, пусть уж все сделают как следует. В Кермане еще не известно, как цветную проявят. А там уж – наверняка. Брат заходил к нам вчера, показывал фотографии, прелесть! Жаль, тебя не было. – Потом прибавила, будто припомнив что-то: – Вечно тебя дома не бывает. – В голосе ее послышалось раздражение.
Сина спросил:
– Нахид-ханум, это у них первый ребенок?
– Второй. – Не прекращая говорить, она принялась за еду. – Ты только подумай, ребенка в первый же день сфотографировали. Господи, я всегда так хотела, чтобы и мы снимали нашу Марьям каждый месяц, карточки хранили в альбоме, а когда девочка подрастет, показали бы ей. Ах, да что говорить без толку, от тебя разве дождешься? – Ока вздохнула и посмотрела на Матина. Он был всецело поглощен едой и жену не слушал. Нахид толкнула его в бок. – Да очнись ты, я ж с тобой разговариваю.
От толчка Матин слегка качнулся, и из ложки, которую он нес ко рту, просыпался рис. Матин укоризненно покачал головой.
Нахид обиженно замолчала. В столовой было шумно. Гам голосов, звяканье посуды сливались в мерный гул.
– Давай после обеда немного прогуляемся, – предложил Матин жене. Он заметил наконец, что она злится, и теперь старался загладить свою вину.
