Текст книги "Ожерелье голубки. Райский сад ассасинов"

Автор книги: Э. Хайне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Жирака, Пьера Муснье, Орландо, близнеца, и других, все в праздничных одеяниях. Он взглянул на их высеченные, будто из гранита, лица. «Ех oriente lux», – сказал голос, которого он не знал.

Его раздели. Нагой и беззащитный как ребенок он стоял перед их взглядами. Его кожа матово блестела, словно воск свечи. Он мерз. Его принудили встать на колени. Они помазали его лоб и виски душистым маслом из белены, дурмана, болиголова и красавки. Они смазали его ладони и подмышки. Эссенция горела на коже как водка в горле. Это было приятное чувство, возбуждающее, будто шершавый язык серны, жадно лижущей соль из протянутой руки. По приказу он поднялся. Они смазали его поясницу. Он чувствовал, как масло течет вниз, смачивая задний проход. С ужасом он осознал, что его плоть, набухая, поднимается. Он смутился. Их взгляды остановили его. Он был отдан им как жертвенное животное.

Эликсир из ночных трав помутил его рассудок. Пол покачнулся. Потолок перевернулся. Разверзлись бездны, в чьих пастях горели блуждающие огоньки. Волчий вой смешался с жалобным криком совы. Звуки превращались в кружащие образы; перед глазами плыли цветовые пятна, в ушах застревали никогда ранее не слышанные звуки.

Потом он лежал с распростертыми руками на полу и всем телом чувствовал дыхание земли. Он пережил затишье души. Он поднимался по тлеющим углям, нырял в ледяную воду, его уносил ветер и обнимала сырая земля. Он плевал на распятие, которое они протягивали ему, он проклинал Христа и давал клятву вечной верности истинному творцу всех вещей.

Он произнес вероисповедание тамплиеров и выслушал праздничные слова преображения. Стоя на коленях, он чувствовал, как они срезают волосы у него на затылке. Обнаженное место было не больше мальтийской монеты. Крепко сжав зубы, он ждал боли. Когда они выжгли ему на затылке каленым железом клеймо Бафомета, он вынес эти муки молча и с полным самообладанием.

‑ Ferte fortiter. Hoc est quo deum antecedatis. Ille extra patientiam malorum est, vos supra patientiam. «Переносите страдание мужественно. Эту силу дает вам Бог. Он не причастен к вашему страданию. Вы сами виновны в этом», – торжественно звучали в зале слова Магистра.

Вдруг его ослепил блеск бесчисленных свечей. Его одели. На плечи ему накинули белоснежный плащ тамплиера. Вместе они пели «Quare splendidum te, si tuam non habes, aliena claritudo non efficict Никакой свет не поможет тебе засиять, если ты сам не обладаешь им».

Теперь он стал одним из них.

Когда Захария в то утро вернулся в свою келью, солнце поднялось еще невысоко. «Возможно ли это? – спрашивал он себя. – Как могло длиться посвящение только несколько минут?»

Позже, во время хвалебна святого этого дня, он узнал, что с утра его посвящения прошло три дня. Как считается время на пороге смерти? Он перекрестился и вспомнил слова старого учителя Муснье. Par‑cite natales timidi numera deorum. «Не подсчитывайте днями возраст божества!»

* * *

Бесконечно долго тянулось время. Захария и Орландо считали дни до своего отправления.

‑ Путешествия как семена, – сказал учитель Муснье. – Для каждого свое время. Кто в октябре засевает землю бобами или в мае ищет орехи, трудится напрасно, равно как и тот, кто сейчас отправляется на Восток. Дождь размыл дороги. Никакая телега не сможет проехать.

Кого любит Бог, того Он оставит дома.

Каждое путешествие – как опасная болезнь. В обоих случаях следует составить завещание. Лишь немногие переживут лихорадку. Тебе известна болезненная жажда странствий, когда повышается пульс, ибо в пути жизнь проходит быстрее? Она немногого стоит. Помутит ли твой рассудок буря с градом? Неведомые запахи и звуки лишат тебя ориентации. Бурлящая смена образов дурманит тебя, как валерьянка и пиво из спельты. Мимо проносятся города, башни, дома, деревья и цветы, дикие звери и домашние животные, пернатые и в мехах, и люди, прежде всего люди, много врагов и мало друзей, много потерь и мало удачи. За каждой далью лежит неизвестность. Сквозь день вьется путь, перепрыгивает через пропасти, на ощупь пробирается через леса, пересекает ручьи, раздваивается на перекрестках, сбивает чужеземца с верной дороги. Разбойники поджидают в засаде, повсюду сторожат лешие и болезни, от которых не найти лечебной травы. Вода и дикие звери преграждают путь. Горы с чужими названиями заслоняют небо. Бурные реки уносят путешественника прочь. Моря манят его в даль, на счастье или погибель – кто знает это, если он доверяет свою жизнь кораблю!

Когда наступил день отъезда, на восходе солнца оседлали двух лошадей. Гужевой скот не нужен тамплиерам. Они путешествуют без поклажи. Орден рассчитал их маршрут так, что каждый вечер они будут ночевать в новом аббатстве тамплиеров. Там их обеспечат всем необходимым: чем‑нибудь из скудной трапезы, дорожным провиантом, чистым бельем и сменными лошадьми. Никакой тамплиер не имел при себе денег. Его нельзя ограбить, у него не попросить милостыни. От дорожных податей и платы за проезд моста они освобождены папским указом. Не обремененные грузом они скачут быстро, как королевские курьеры. Захария был вооружен длинным мечом. Его новый белый плащ развевался на ветру. Орландо в синей холщовой рубахе держался скромно, как оруженосец, который сопровождает своего господина. У него не было ни меча и ни копья. Только волчий капкан привязан сзади к седлу. Железные зубы ловушки скалились, ровно клыки зубастого пса.

‑ На что тебе это? – спросил Захария. Орландо ответил:

‑ Нет более действенного оружия.

В доказательство он отвязал капкан от седла. Он был длиной почти в три фута, тяжелый как молот и заканчивался цепью с железным кольцом, в которое можно было забить в землю кол, чтобы не дать добыче убежать.

Орландо должен был применить всю свою силу, чтобы раскрыть железные челюсти. Тяжело дыша, он положил раскрытый капкан на землю. Орландо поднял ветку толщиной в руку. Едва она коснулась механизма, как стальные зубы лязгнули с такой яростью, что деревянные щепки с треском пролетели мимо их ушей.

‑ Miserere mei, erbarme, Господи Иисусе! – в ужасе закричал Захария…

‑ Нет ничего лучше, – засмеялся Орландо и снова привязал капкан к седлу.

‑ Сколько испытаний должен перенести волк, если хочет убить дичь! Голодный, он гонится за нею, в большинстве случаев напрасно и часто сам становится жертвой охоты. Посмотри, наоборот, на паука. Он умеет ждать. Добыча сама идет в его сети, делая себя жертвой. Каждый хищник умеет охотиться. Он знает, как делать ловушки – это искусство, подобное чтению и письму. Оно относится к важнейшим навыкам, которыми должно владеть любое живое существо, если хочет выжить. Купцу, который желает выручить много денег, приходится раскладывать свой товар как наживку. И девушка в стремлении выйти замуж умеет расставить сети на мужчину. Первые христиане были не охотниками, а рыбаками. Их орудием была удочка, а не копье. Даже Бог использовал колокола и отпущение грехов, чтобы завлечь наши души.

‑ Но все же тебе стоило бы взять меч, – сказал Захария.

‑ Мне не нужен меч. Я ношу на поясе мой молот. Ты видел когда‑нибудь меч, который кует молот? Молот сильнее всех мечей и к тому же полезнее.

В окрестностях Парижа улицы были населены самым разным кочующим сбродом: торговцами и артельщиками, студентами и шпильманами, рыцарями и пилигримами, нищенствующими монахами, конными гонцами, целителями, помощниками палача и шлюхами.

Большинство передвигалось пешком. Телеги – а экипажи и подавно! – редко видели за пределами Парижа. Сельские дороги находились в таком плохом состоянии, что в дождь колеса повозки утопали в грязи, а в сухую погоду раскалывались на выбоинах. Знатные дамы или высокое духовенство путешествовали в закрытых паланкинах, которые несли несколько носильщиков, подпрыгивая в тяжелом галопе, за что Гемини презрительно прозвал их «рабочими клячами»: «В них всегда скрывается бедолага».

Южнее Орлеана дорога затерялась в девственной природе, которая чудом была не нарушена крупными поселениями. В дремучих лесах Солони не раз заблудились оба тамплиера. На развилках дорог не было указателей, потому что люди, живущие здесь, уничтожали все щиты с названием направлений, дабы никакие праздношатающиеся подонки не нашли бы их селений, расположенных по сторонам большой дороги.

* * *

Кошку прибили гвоздем за шкурку к деревянным воротам амбара. Она висела там, как Христос перед деревенской церковью. Ее зеленые глаза были широко раскрыты. Выпущенные когти дрожали от ярости и страха. Слюна текла из фыркающей пасти. Испражнения и кровь приклеились к ее шерсти. Пара мальчишек и девчонок, одетых в грубую одежду из крестьянского льна, стояли перед ней. Они тряслись от смеха и озорства.

‑ Фыррр… фыррр… фыррр… – фыркал длинный тощий юнец, которого звали Червем. Он скалил зубы и плевался в кошку.

‑ Эй, поддай ей! – смеялись девчонки. – Или ты боишься за свое личико? Отколоти ее! Вбей ее в ворота амбара!

‑ Фыр… фыр… фыр! – продолжал Червяк. Он высоко подпрыгивал, размахивая руками и ногами, как ветряная мельница. Прищуренными глазами он пристально смотрел на кошку. Их взгляды встретились и вцепились друг в друга.

‑ Добей ее! Раздави как блоху!

Червяк подбоченился. Он тяжело дышал. Потом он бросился на жертву, наклонив голову, как нападающий баран. Кошка забилась в фейерверке безумных ударов и укусов. С окровавленным лбом и расцарапанными ушами Червяк спасся бегством. Девчонки визжали от восторга. Тогда встал другой парень, с рыжей шевелюрой и прыщавым лицом. Низко наклонившись, он пустился бегом. Промахнувшись, он ударился головой о дверь амбара. Выпучив глаза, он лежал как застреленный кролик.

‑ Вставай уже. Не тяни, – закричал следующий мальчишка.

‑ Я покажу тебе как надо. Прочь. Исчезни.

‑ Глядите, – сказал один из ребят, – два рыцаря‑монаха.

Парень, следующий на очереди, отвесил преувеличенно жеманный поклон Гемини и Захарии.

‑ Господам вне очереди. Тамплиер не боится ни смерти, ни дьявола.

‑ Зато страшится баб! – засмеялся прыщавый парень. – Кто пугается кисок, тот боится и кошечек.

Гемини соскочил с коня и передал поводья своему спутнику. Он подошел к двери. Дрожа, кошка ждала новых ударов. Тамплиер перекрестился. При этом он сказал:

‑ Mors ut malum non sit, efficies. Ты будешь доказательством того, что смерть не зло.

Потом он ударил кошку своей головой с такой силой, что ее грудная клетка, треснув, сломалась. Звук был похож на тот, который раздается, когда колют орехи.

Не оглядываясь, Гемини вскочил в седло. Они ускакали без криков одобрения.

‑ Почему ты принял участие в этой безобразной игре? – спросил Захария.

‑ Это больше, чем игра. Древние ритуалы жертвоприношений язычников еще глубоко сидят в народе. Кошке нельзя было помочь. Я избавил ее от мук.

Multaque dum fiunt turpia, facta placent. Нужно совершить много жестокости, чтобы довести дело до конца.

‑ Как могут христиане творить такое?

‑ Кто чтит распятие Сына Божьего, как может он испытывать жалость к распятой кошке? Ты любишь кошек?

Захария молчал. Орландо продолжил:

‑Я тоже не люблю, но они полезные маленькие

бесенята. Они заботятся о том, чтобы не плодились

мыши.

‑ Что же такого крадут мыши? – засмеялся Захария. – Пару зерен.

Орландо возразил:

‑ Из одного четверика семенного зерна на хорошей почве можно получить четыре. Из них один тебе нужен на семена для будущего года. Еще один четверик съест амбарный долгоносик, другой мыши, и один четверик останется крестьянину, а его приходится делить с землевладельцем. Хорошая кошка может удвоить долю зерна. Но за это она редко получает благодарность. Здешний народ распинает своих кошек. Они прибивают их к дверям амбара из суеверия. И это признак их собственной глупости и злобы.

Ночью они добрались до картезианского монастыря. Одинокий, словно остров в океане, лежал он среди скудной растительности. Только бренчание колокольчика свидетельствовало о существовании здесь жизни. Над воротами была высечена надпись «EGO VIR VIDENS» – «Я тот, кто видит».

‑ Глаз – это молчаливый голос, – сказал привратник, который расположил их на ночлег, – ничто так не созидательно, как сила молчания. Картезианцам позволено говорить только один раз в неделю. Полное озарение заключено в тишине.

Во время вечерней трапезы за столом аббатства он сказал:

‑ Молчать губами легко. Гораздо труднее остановить внутренний голос Существует граница, за которой иссякают мысли. Озарение лежит во тьме. Неизмеримо благотворны высшие состояния сознания. Мы, картезианцы, быстро стареем.

Когда с первыми утренними лучами они оправились в путь, Захария воскликнул:

‑ Слава Богу, свершилось! Ни секунды дольше я бы не выдержал там. Они немы как рыбы. Что за убийственное молчание! Рассказывают, император Фридрих велел изолировать младенцев, чтобы узнать, на каком языке говорил Адам. Никому не было позволено общаться с детьми. Заговорят ли они по‑гречески, на иврите или латыни? И знаешь, что произошло? Они умерли, потому что человеку необходимо говорить, так же как есть и дышать.

‑ Мы, люди, болтливые создания, – рассмеялся Орландо. – Мы понимаем друг друга исключительно по словам и письму. Какая тесная клетка для того, что мы чувствуем! Как богат немой язык растений и зверей! Что только может порассказать мой конь! И все же он остается молчалив, как картезианец. Существует молчаливое понимание, которое искреннее всех произнесенных слов.

‑Ты речешь, точно учитель, – сказал Захария.

Молодой тамплиер не понял его. Орландо подумал про себя: «Я так говорю с Адрианом, и это мои самые счастливые беседы».

* * *

Пыль, полуденный зной без тени, жажда. Потом разом, как по волшебству, – свежесть. Ноздри коней дрожат. Они почуяли ручей, раньше, чем увидели. Журча, он прыгал по плоской гальке, скапливаясь в прозрачных, словно стекло, раковинах, которые, переполнившись, изливались маленькими водопадами в следующие раковины.

Босыми ногами путники стояли в воде. Стрекозы носились вокруг. Потом оба рыцаря легли животом на воду. Обеими руками осторожно ощупали выдолбленное дно.

Чутьем, угадывая форель, они молниеносно хватали ее, сгибали скользкое рыбье тело подковой и кидали за спину на траву, где она билась и высоко подпрыгивала в воздух.

‑ Я поймал! Поймал! – закричал Захария. – Смотри, как борется! Ай, проклятье, она укусила меня!

И в жабры воткнули нож.

‑ Великолепное создание, – сказал Орландо.

‑ Звучит так, будто ты ей сочувствуешь, – засмеялся Захария.

‑ Что здесь смешного? Она обладает достоинством свободных тварей. И она боролась за жизнь как воин. Она заслужила нашего уважения.

Захария развел огонь. Пять форелей, завернутые в листья мать‑и‑мачехи, лежали с краю, у огня и поджаривались до золотистого цвета.

Они потратили полдня на поиски брода через реку. Когда, наконец, они нашли деревянный мост, то он оказался таким гнилым, в дырках, что только, пожалуй, местные жители знали, куда ступить, чтобы перейти не пострадав. Гемини переводил лошадей поодиночке, завязав им глаза, в то время как Захария подкладывал под дрожащие копыта щиты на сгнившие места. В тот день темнота застигла их еще до того, как они остановились на ночлег. Голодные и промокшие от дождя, они нашли себе кров под нависшей скалой.

‑ Господи, прости меня, моя молитва очень коротка, – сказал Орландо перед тем как закрыл глаза. – Молиться в постели легче, чем на каменной земле. Сохрани нас или позволь мне, по крайней мере, бодрствовать, если нам будет угрожать опасность.

‑ Что ты сказал? – спросил Захария. Но Орландо уже спал.

Из предосторожности был поставлен волчий капкан. Захария смазал свой меч воском, чтобы в трудный час он легко вынулся из ножен.

Ночью их разбудило фырканье коней. Захарии даже показалось, что он слышит голоса.

Утром они обнаружили следы медведя.

После пяти дней пути они приехали в аббатство храмовников в Лиможе. Это произошло за три дня до праздника святого Иннокентия. Уже половина сухопутного участка дороги осталась позади. Когда они въезжали на двор аббатства, зазвонили воскресные колокола. Они решили отметить праздничный день и устроить более долгий привал – для «отдыха души и тела», как выразился Орландо, потому что Захария так натер себе промежности, что ехал стоя в стременах, а это требовало больших сил.

‑ Никогда еще так сильно я не желал провести воскресный день на коленях, – произнес он с вымученной улыбкой, пока брат Тулиан, лекарь аббатства, смазывал его ягодицы барсучьим салом.

‑Ты разбил свой зад всмятку, брат, он красен, ровно кардинальская мантия.

Захария ответил:

‑Я ношу свой нимб на ляжках.

‑ Нимб? Cave mendacium! Боже, сохрани тебя ото лжи! С такими роскошными яйцами, как у тебя, не причисляют к лику святых.

Этим вечером, перед сном, Захария сказал:

‑ Сколь мало нужно человеку для счастья! Нет ничего прекраснее, чем спать в мягкой постели и не испытывать боли!

‑Действительно странно, – ответил Орландо. – Мы чувствуем себя превосходно, если вообще не ощущаем своего тела.

Пока Захария залечивал раны, приобретенные в пути, Орландо, поддавшись любопытству, отправился после воскресной мессы на рынок, где поставил свою кибитку франконский хирург и исцелитель катаракт.

Знамя с глазом величиной в колесо повозки служило ему фирменным знаком. Целитель стоял на помосте. Его лысая бледная голова, обрамленная бобровым воротником, была как гусиное яйцо на мягко набитом сукне. Он высоко держал стеклянную бутылочку и кричал:

‑ Подходите ближе, братья и сестры! Здесь вы увидите глаз повешенного. Он плавает в околоплодной жидкости выкидыша, смешанной с кровью летучей мыши, корнями корицы, кашкой из мумии и Viola canis vulgaris. Три капли ежедневно перед первым криком петуха, и вы сможете видеть лучше, чем орел. Четыре с половиной геллера за бутылку, так долго хватает содержимого. А здесь, смотрите: при бессоннице намажьте веки ежовой мочой и слизью жабы. Чай из вьющихся растений от косоглазия! Тго‑pocana Tagetes для гноящихся глаз. Иорданская вода исцеляет слепых, а красавка придает сладострастный блеск даже глазам стариков!

Орландо подошел ближе, чтобы рассмотреть представление. Человек сидел привязанный к стулу. Трое слуг держали его голову.

Оперирующий врач ввел в глаз инструмент похожий на вязальную спицу. Сверху можно было прочитать вычурную надпись: «Высокое искусство прокалывания катаракты, после чего некоторые слепые становятся вновь зрячими». С отвращением Орландо хотел было уже отвернуться, как мастер увидел его в толпе. Радостным светом озарилось его лицо. Он прервал свое представление и поспешил с распростертыми объятьями к Орландо.

‑ Что за радость, брат, снова встретить вас здесь! Как вам жилось у сарацин? У вас есть уже пристанище? Прошу вас, будьте моим гостем.

И обратясь к публике, добавил, указывая на Орландо:

‑ Этому храброму тамплиеру я обязан жизнью! Если бы не он, то я не мог бы сейчас исцелять вас.

Сбитый с толку явным удивлением Орландо, он воскликнул:

‑ Вы смотрите так недоуменно! Вы не узнали меня, брат Адриан?

Адриан? Он встречал Адриана. Что он знает о нем? Орландо очнулся.

‑ Кто же может вас забыть, – молвил он. – С удовольствием я буду вашим гостем.

‑ Когда пробьет шесть, встретимся в «Pied de Cochon», – засмеялся лекарь. – Надеюсь, вы не поститесь.

Таверна «Le Pied de Cochon» располагалась сразу за городской стеной в узкой, темной улочке.

Невозможно было заблудиться, если идти прямо, не сворачивая.

Сальный запах горячей свиной отбивной и пива, кислого соуса и жареной рыбы исходил от стен. Но куда больше там воняло мочой, потому что городские стены служили кутилам отхожим местом. Здесь Орландо встретил доктора, который был занят тем, что застегивал свои узкие штаны.

‑ Голодное тело верное средство природного здоровья. Plenus venter поп cenat libenter! Полный желудок трудно набить. В полную бочку войдет меньше, чем в пустой наперсток.

Он втолкнул Орландо в харчевню.

‑ Проходите, садитесь. Будьте моим гостем. Надеюсь, вы проголодались. Чашу хмельного напитка для моего спасителя! Вы любите отбивную баранину? Каша с подливкой и рагу – фирменные блюда этого дома. Берите потроха и паштеты. Или попробуйте студень из новорожденного поросенка, такой нежный, что его можно сжевать далее деснами. Но я смотрю, у вас пока все зубы на месте. Мы живем в такое время, когда человек чести скорее потеряет резцы, чем дева – свою невинность. Да, что я говорю! Вы лучше меня знаете. Если бы не вы тогда… Если бы вы не освободили бы меня из лап этих нехристей, я бы наверняка потерял гораздо больше, чем челюсть. Кто знает, жил бы я вообще, не будь вас. Они как дикие звери! Но право, хорошо вы задали этим бешеным псам! Один против троих…

‑ О, звучит заманчиво, – крикнул возчик из‑за соседнего стола. – Один против трех. Расскажите!

‑Да, расскажите! – закричали скототорговцы с другого конца стола. Один из них наполнил Доктору стакан пивом. Тот сделал глубокий глоток, вытер рукавом пену с губ и начал рассказ.

* * *

Я высадился на берег в Александрии и поселился в таверне у «Бородатого патриарха». Поздно ночью меня разбудил араб. Он спросил, не являюсь ли я франконским эль‑Хакимом, который накануне прибыл на корабле. Сказал, что явился по поручению своего господина, который нуждается в моей помощи. Мне пришлось уложить свои врачебные инструменты и последовать за ним. Он говорил короткими фразами, кашляя и задыхаясь, как тот, кто долго и быстро бежал. «Быстрее, быстрее!» – кричал он снова и снова и хлопал в ладони, которые были коричневыми, точно это жаркое, что лежит здесь передо мной на столе.

Мы торопливо бежали по улицам до конца города, где дома становились все беднее, а улицы – более пустынными. И как же я был удивлен, когда мы вдруг остановились странным зданием, похожим на дворец! Оно, казалось, совершенно не подходило для этой местности. С башнями и зубцами, возносящимися в небо, окруженное высокими стенами, оно лежало, точно корабль, выброшенный на береговую полосу города.

Сквозь узкие ворота мы прошли во внутренний двор, где меня ожидал отрок. По многочисленным лестницам он сопроводил меня в помещение, откуда открывался из окна просторный вид на пустыню. Узкая алая лента рассвета сообщала о приближении нового дня. Открылись двустворчатые двери. Вошел старый араб в белых, ниспадающих складками одеждах. Его борода была еще белее, чем его тюрбан. Только глаза черно блестели, словно сырой грифельный камень.

Мой спутник бросился перед ним на колени. Старик посмотрел на меня так, как оценивают товар, который хотят купить.

‑Ты франконский врач?

‑ Я исцеляю глаза, – ответил я.

‑ Ты знаешь, почему я велел тебя позвать?

‑ Могу только догадываться. Для чего среди ночи зовут врача? Где тот несчастный больной, который нуждается в моей помощи?

Араб посмотрел на меня так, будто не совсем понял. Его брови недоуменно поднялись. Потом он начал бить себя в грудь, как будто его мучил приступ кашля.

Булькающие звуки вырвались из его бородатой гортани, похожие на козлиное блеянье. В конце он засмеялся так, что по его морщинистым щекам потекли слезы. Потом он воскликнул:

‑ Аллах, это чудесно! Это чудесно! Вы это слышали: «Где тот несчастный больной, который нуждается в моей помощи?»

Он вытер слезы из глаз и сказал:

‑ Несчастный больной – это отрок.

‑ Что у него болит?

‑ У него пока ничего не болит. Но ты должен это исправить.

‑ Я не понимаю вас.

‑ Объясни ему все, – сказал старик человеку, который вошел с ним в комнату.

Тот сказал:

‑ Вы удивительно хорошо говорите по‑арабски. Наверняка вы не первый раз в Александрии.

‑ Ошибаетесь, в первый, – возразил я. – Арабский я учил в Андалузии.

‑ Андалузия, – повторил мужчина. – Звучит пренебрежительно, почти презрительно. Там все по‑другому. Вам известно, что «хадим» означает безбородый?

‑ Евнух.

‑ Верно. Обрезанный. Теперь вам ясно, чего ожидают от вас?

‑ Вы имеет в виду… я должен… Почему именно я?

‑ Для этого есть три причины. Во‑первых, вы – ловкий хирург. Кто осмелился проводить операцию на глазах, тот хорошо знает, как режут яйца. Во‑вторых, вы неверный. Коран запрещает нашим врачам совершать оскопление. В Библии нет подобного запрета. Разве врачи вашего римского халифа не кастрируют маленьких мальчиков ради их чудесного голоса?

Третья и лучшая причина – это деньги, которые мы вам заплатим.

И с этими словами он бросил мне кожаный мешок со звенящими монетами. И когда я заколебался, старик сказал:

‑ Бери. Это честно заработанные деньги. Ни один христианский медик до сих пор не отказывался.

‑ Но я еще никогда не кастрировал.

‑ Ты ловко прокалываешь катаракту, ты умеешь владеть ножом и знаешь, как врачевать раны.

Меня провели в соседнюю комнату. На низком столе лежала книга в кожаном переплете с рисунками во весь лист, на которых были показаны различные техники проведения оскопления.

‑ Почему различные? – спросил скототорговец. – Быка или барана можно кастрировать только одним способом.

‑ Верно, но для человека ээто обстоит совсем по‑другому.

‑ Тогда ты должен все этсэ нам объяснить, – потребовали возчики. Они наполнили лекарю пивную кружку. – Давай, рассказывай.

‑ В основном на Востоке существует пять различных классических способов кастрации. Они названы благозвучными арабскими именами. При «скашивании поля с зерном» несчастному обрезают пенис и семенные яички. При «рубке дерева» – только пенис. Оперируемый теоретически остается способным производить потомство, но при сем лишен важного анатомического условиядля удовлетворения своего желания. «Рубка дерев» применяется только в качестве наказания, подобно отрубанию руки. Другой способ операции называется «Разорение гнезда». Проволочной петлей из мошонки вылущивают яички. При «щелканье орехов» яички раздавливаются щипцами, а еще чаще – зубами. Эти способы используют, прежде всего, для маленьких детей.

‑ Ох, прекрати! Я больше не могу слушать. При таком рассказе у каждого пропадет аппетит, – застонал хозяин трактира.

‑ И ты делал подобное? – спросил один из извозчиков. Ужас отразился на его лице. – Как можно человека?…

‑ Человека? – перебил его лекарь. – Человека? Кастрированный был некрещеным мавром, не имеющим бессмертной души, чернокожей обезьяной из африканских зарослей. Где это написано, что нельзя отрезать обезьяне хвост? Покажи мне такой запрет!

‑ Дальше, рассказывай дальше! – настаивали скототорговцы.

‑ Они привязали отрока к кровати и засунули ему в рот кляп. Его глазные яблоки так яростно вращались и дергались, как будто хотели выпрыгнуть и убежать. Они крепко перевязали его бедра хлопчатобумажной повязкой и положили холодный компресс на живот, чтобы уменьшить потерю крови. Они вымыли его черное лоно наперченной водой. Потом я одним‑единственным движением отделил ему пенис и яички. Искусство заключается в том, чтобы сделать разрез вдоль нижней части живота молниеносно и достаточно глубоко, чтобы рана была небольшой. Ее прижгли кипящим маслом. Потом ввели в открытый семенной канал пениса пробку из олова и оставили открытым мочевой.

После того, как на рану наложили повязку, юноша должен был пройти по комнате туда и обратно с помощью двух мужчин. И лишь потом ему дозволили прилечь.

Я сказал:

‑ Самое ужасное у него позади.

Но это оказалось не так, как я узнал. Ему запрещалось пить и мыться три дня. Ему предстояли адские муки. Но он переживет их.

Доктор выдержал долгую паузу.

‑ Ну, что дальше?

‑ Он выпрыгнул из окна головой вниз. Его нельзя было спасти. Он умер сразу, как лиса в капкане, которой разбили череп, чтобы не повредить мех.

Доктор отпил из кружки пиво.

‑ Справедливости ради, это не была моя вина. Операция прошла успешно. А эти сукины дети потребовали обратно мое вознаграждение. Конечно, я отказался. Началась жаркая словесная перебранка на улице, под окном, из которого выбросился бесхвостый дикарь. Они накинулись на меня. Я защищался, как мог. Уже сверкнули первые кинжалы, как появился посланный Богом этот тамплиер. Спасение в последнюю минуту. Как Бог вызволил Даниила из ямы со львом, так брат Адриан избавил меня из лап этих убийц. Одному мавру – о, Боже, он был таким огромным, что не прошел бы через ту дверь! – он единым ударом сломал руку. Другого поднял высоко, точно знамя. Он бросил его через окно, за которым бесновалась свора диких собак. Не хотел бы я оказаться в его шкуре! Третьего же он схватил двумя пальцами за ноздри и рывком оторвал ему нос от верхней губы. Клянусь честью, никогда прежде я не видел ничего подобного! С того дня я знаю, почему рыцари Храма считаются непобедимыми. Пойдемте, друзья, выпьем со мной за моего спасителя!

Они опустошили кружки. Потом один из скототорговцев поинтересовался:

‑ Хотел бы я знать, какие дела нашлись у тамплиера в таком неблагонадежном месте и в столь неподходящий час?

‑ Я тоже спрашивал его об этом, – засмеялся лекарь. – И знаете, что он мне ответил?

‑ Да, что он там делал? – крикнул Орландо. Доктор взглянул на него с усмешкой.

‑ Да вы хитрец! Я не могу освежить вашу память, потому что вы ничего мне не сказали. Когда я спросил вас, вы ответили: «Pisces imitar».

‑ Что это значит? – не понял скототорговец.

‑ «Поступим как рыбы», которые, как известно, немы. Так же нем и тамплиер, находящийся при выполнении тайных поручений ордена. Возможно, это была частная миссия. Или пассия. Женщины Александрии чертовски очаровательны. Простите мою дерзость. Пойдемте, выпьем со мной! Мне кажется, что все это случилось как будто вчера. И одновременно с тем – во времена Петра и Павла. На другой день я посадил вас на корабль, который должен был доставить вас из Александрии на Крит. Знаете, брат Адриан, что вы тогда при прощании…

Орландо судорожно пытался осмыслить услышанное.

Итак, в начале июля Адриан отправился из Александрии на Запад. Он находился на дороге домой. Десять недель спустя был убит Людовик Кельгеймский. Десять недель – срок достаточный, чтобы перевалить через Альпы. Но что это доказывает? Вряд ли из этого неопровержимо следует, что Адриан был убийцей. Что же должно все это означать?

Доктор говорил без умолку. Его жирные от еды губы складывались в «А» и «О». Когда они соединялись в звуке «М», то напоминали свернувшуюся улитку. Как пузыри в бурлящей каше лопались «П» и «Б». Орландо узнал все, не задавая вопросов. Позже, на обратном пути, он мог перебирать в памяти все сказанное за этим ужином.

Ночью ему снился сон:

Он стоял на горе и смотрел на пустыню. Вдали он различил крохотную точку, которая как насекомое двигалась к нему. Когда она приблизилась, он различил рыцаря в развевающемся плаще. Копыта его коня подымали к небу клубы песка, точно брызги фонтана. Этот рыцарь был Адриан. Орландо позвал его по имени. Но как громко он ни кричал, тот не услышал его. На расстоянии вытянутой руки брат пролетел мимо, быстрый как стрела и в тоже время медленный как призрак, будто поток времени превратился в густую пену.