Текст книги "Ожерелье голубки. Райский сад ассасинов"

Автор книги: Э. Хайне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Пока седлали их лошадей, они увидели мертвую свинью.

Она висела вниз головой под лестницей, внутренности ее были уже вынуты, а задние ноги прибиты как руки Христа. Пузырь и кишки сушились на веревке. Какой‑то мужчина отрезал ей уши.

‑ Это напомнило мне чудесную историю, – со смехом сказал Бенедикт.

‑Да, да, – подтвердил Самуил, не ожидая ничего хорошего.

‑ В один из дней ранней весны монахи монастыря Лехнин, что под Бранденбургом, совсем неожиданно узнали новость, что император, проезжая мимо, нанесет им визит. Весь монастырь был обеспокоен, потому что за суровую зиму были съедены все запасы рыбы и мяса. Последнюю курицу стащила лиса, а поголовье свиней так сильно сократила рожа, что каждая из оставшихся свиноматок была на счету – для разведения. Как могли они подобающе встретить столь высокого гостя и его свиту?

Брат из монастырской кухни замочил горох, щедро сдобрил его дорогим перцем и отправился в хлев, откуда скоро раздался громкий визг.

Когда суп был подан, то над столом поднялся аппетитный мясной аромат. Император похвалил угощение. Аббат бросил на повара суровый взгляд. Едва гости покинули зал, он сразу набросился на него: «Как же мог ты пожертвовать одной из незаменимых свиней?»

Однако повар пригласил всех в хлев. Аббат пересчитал свиней, и оказалось, ни одна не пропала.

‑ Чудо! Как тебе это удалось?

‑ Вам ничего не бросается в глаза? – спросил повар.

И тут все увидели, что у свиней не было ушей. Монахи рассмеялись и похвалили брата повара. Аббат поставил пару кувшинов с пивом. С тех пор гороховый суп со свиными ушами считается одним из любимых блюд в Бранденбурге и его окрестностях.

‑ Ах вы, шельмец, – вымученно засмеялся Самуил. – Будьте осторожны, как бы вам самому не отрезали уши.

* * *

Они выехали после второго намаза. Теперь их лошади паслись возле Шах‑руд, дикой реки, которая пробивала свое русло с трудом, как старое вьючное животное.

‑Ты должен увидеть ее весной, – сказал Хасим Орландо. – Когда начинают таять снега со склонов Эльбурса, она превращается бушующего великана, который вырывает с корнем деревья, сносит мосты и раздирает людей и зверей.

Орландо и Хасим шли песчаным берегом реки. Над вершинами мерцал уже бледный месяц луны Сафар. Они обогнули выступ скалы.

‑ Смотрите! – крикнул Орландо.

Над туманом, который поднимался от реки, парил высоко в небе Аламут. – Крепость над облаками, Фата Моргана! Какая фантастическая картина!

‑Ты прав, поистине удивительный вид! Из‑за него я и прискакал с тобой сюда. Но там есть еще нечто, что ты должен увидеть.

Они пришли к ряду обрушившихся и разломанных колонн. Ящерица скользнула по выбеленным как кости камням. Хасим показал ему на мраморную плиту, вмонтированную в толстую стену на уровне глаз.

‑ Рассмотри этот камень. Он восходит к античным временам. Что ты видишь?

‑ Я вижу людей.

‑ Только людей? Опиши их мне!

‑ Это люди. Они вооружены.

‑ Хорошо. Что говорят тебе эти воины?

‑ Что они должны мне сказать? Они уже тысячелетия как мертвы. Мертвые немы, словно камни.

‑Нет, они разговаривают с нами. В каждой детали прячется послание. Например – как они носят свое оружие?

Возьми хотьэтих бородачей. Они держат длинные мечи на левом бедре. Представь, что у тебя такое оружие на поясе. Когда ты его достаешь, то держишь в руке как дубинку. Но такая палка весит минимум половину квинтара. Тому, кто сражается таким оружием, необходима очень большая сила. Он должен крепко стоять обеими ногами на земле. Яростными ударами он лишает жизни врага. Он борется на расстоянии. Люди, которые носят такое оружие, неповоротливы, но сильны как медведи. Северные люди вырезаны из такого дерева, ихван аль‑кадар, кельтские варвары.

Совершенно другой вот этот воин. У него на поясе короткий меч, похожий на кинжал. Когда он хватается за него, чтобы вынуть из ножен, то делает это молниеносно и долго не раздумывая.

Хасим поднял руку, будто он хотел заколоть кого‑то невидимого.

‑ Мужчины, которые предпочитают такое оружие, хорошо тренированы. Они должны быть быстрыми, подвижными и прежде всего – мужественными. Они мастера ближнего боя, смельчаки. Это был римский легионер.

А вот взгляни‑ка в конце колонны триумфаторов на этих чисто выбритых юношей. У них тоже короткие мечи, но они носят их не на правой стороне как римляне, а на левой. Если ты хватаешься за оружие правой рукой, чтобы вытащить из ножен, то большой палец давит вниз.

Вынутый меч зажат в твоем кулаке так, что он выступает вверх как большой палец. С таким колющим оружием можно колоть только снизу вверх. Кто так дерется, тот коварно как змея: выжидает мгновенье, когда противник проявит слабость. Эти мужчины – греки. Об одном из их героев времен Гомера говорят: «В умении ввести в заблуждение его превосходили только боги».

Если бы мы ничего не знали о норманнах, римлянах и греках, если бы нам ничего не досталось, кроме этой каменной плиты, то мы бы могли сами вынести точное заключение об их сущности – по способу, каким носят свое оружие эти незнакомцы. Оружие – только одно из многих посланий, которые представляет нам рельеф. Этот камень – лишь песчинка среди бесчисленных свидетельств былого, которыми мы окружены. Мир – открытая книга для всех, кто сможет ее прочитать.

Дети верят, взрослые думают, знающие познают. Посвященные – провидцы. Все познание покоится на восприятии. Мухаммед почитал глупость грехом.

Он говорил: «Кто учит, тот молится». Но как часто люди не понимают пророка! Они путают учение с зубрежкой. В исламе почитают святым всякого, кто может рассказать Коран наизусть. Такой получает почетный титул хафиса и слывет мудрецом. Как глупо! Мухаммед имел в виду не заучивание наизусть, а молитву. Беседу с богом, один на один, ведет тот, кто пытается познать его. Кто учит, подстраивает свои мысли под другого. Понимание – это большее, нежели простое прилежание. Понимание – это творческий акт. Для этого тебе нужно редкий дар видения.

‑ А видение действительно такой редкий дар? – спросил Орландо.

‑ Попроси любого описать дверную ручку, которой он каждый день касается рукой, или узор ковра, на котором он ежедневно сидит, – и он не справится. Люди ходят по жизни с закрытыми глазами. При этом наши глаза способны воспринимать больше, чем все книги этого мира. Десяти заповедям не хватает главного. Наиважнейший совет для всех, кто стремится к познанию, звучит так: «Гляди». Видеть важнее, чем думать. Ученый, который ломает голову над костями верблюда, ослепнет от одних размышлений. Если ему однажды встретится на пути живой верблюд, то он не узнает его, обладая только разрозненными знаниями.

Я показал тебе сегодня путь к третьей степени тайного учения. Это широкий путь от первой книги Ам‑ма до аль‑Кашаф аль‑Акбар, книги Просветления, которая поверяется только немногим. Ахд машур, высшее посвящение. Запомни слова шестого имама шиитов: «Наша цель – это тайна тайны, которая остается сокрытой».

В тот же самый вечер Хасим разыскал Сайду. Он сказал:

‑ Ты лечила раны франконца после несчастного случая на охоте. Каим хочет, чтобы ты осмотрела его еще раз.

‑Зачем?

‑Ты должна подтвердить, что у него есть швы, которые зашивала ты.

‑ Возникло сомнение в его личности? – засмеялась Сайда. – Я тогда еще встречала его два‑три раза, но каждый, у кого есть глаза, видит, что он наш человек. Как могут возникнуть сомнение?

‑ Я спрашиваю тебя как врача, – настаивал Хасим, – существуют ли родинки с рождения или их можно приобрести, уже будучи взрослым?

‑Они образуются в утробе матери.

‑ Твой ответ подтверждает наши сомнения. Я приведу его к тебе на следующий день. Осмотри же его хорошенько!

* * *

Библиотека находилась в отвесной внешней стене Верхнего города в скальном помещении почти без окон. Стены толщиной в метр защищали письмена – мысли, погруженные в букву, – как черепная коробка.

Хозяином этого подземного мира был Усманаль‑Мушрифан. Ему подчинялись многочисленные египетские писари и один сгорбленный переплетчик, он же резчик пергамента. Читальный зал находился под сводами, в которых хранились книги. Из узких бойниц пробивался скудный северный свет. В каждой нише окна стоял пульт для чтения. Над ним висе ламасляная глиняная лампа. Могильный холод царил во всех помещениях. Ни один живой звук не проникал сюда. Тем громче звучало каждое слово, тем сильнее слышалось шуршание пергамента.

‑ Добро пожаловать, брат Аднан. Да пребудет с тобой Аллах Всезнающий, – приветствовал Орландо Усманаль‑Мушрифан. – Выпьешь чаю со мной?

На высоком помосте с двумя ножками, плотно покрытом коврами, на медной жаровне тлел огонь. Мужчины уселись рядом, и их окутало теплом. От жаровни поднимался приятный дым. Аромат свеже‑заваренных чайных листов щекотал ноздри Орландо.

Усманподнес свою пиалу к губам и спросил:

‑ Что подвигло твою душу на такое долгое литературное воздержание? Дай мне угадать. Или лучше позволь мне что‑либо тебе порекомендовать.

‑ Если твои книги столь же хороши, как твой чай.

‑ Как насчет Пелагия с его комментарием к тринадцати посланиям апостола Павла?

‑ Каким образом ты пришел к этой мысли? – спросил Орландо с искренним удивлением.

‑ Это единственная книга, которую ты неоднократно брал с собой, чтобы основательно изучить в своей комнате. Хотя, как ты знаешь, это нарушает все предписания. Запрещено выносить тексты из библиотеки. Так это Пелагий?

‑Ты отгадал! – воскликнул Орландо. – Из‑за него я здесь.

‑Такая хорошая книга? – спросил Усман.

‑ Почему бы тебе не прочитать ее?

‑ Как я могу? Она же написана на твоем языке.

Он принес из соседнего помещения книгу в кожаном переплете, коснулся его губами и протянул Орландо.

‑ Книга – как сад, который носят в кармане. Ха‑рун аль‑Рашид обычно целовал свои книги, прежде чем прочитать их. Когда его женщины стали над ним смеяться за то, что он балует мертвые предметы своими губами, он ответил: «Целуют книгу из уважения к ее содержанию».

В ту ночь огонь допоздна горел в окне Орландо.

На следующее утро он оседлал своего коня и поскакал вниз в долину реки Аламут, чтобы побыть одному. Покруженный в свои мысли, он позволил коню выбирать дорогу самостоятельно. Конь привез всадника к римским руинам. Орландо рассматривал камень с вооруженными воинами. В утреннем тумане они казались таинственно чужими. Хасим говорил: «Мир – это открытая книга для всех, кто сможет ее прочитать… Открой глаза! Смотри! В каждой детали скрывается послание».

Но какое послание скрывается в этой книге?

В следующую ночь Орландо снова сидел над Пелагием, лихорадочно пытаясь постичь каждое слово – так же основательно, как изучал контуры плиты в долине Аламута. Рожденному в четвертом столетии, воспитанному в Йорке, этому Пелагию было едва за двадцать, когда он прибыл в Рим, столицу империи и Церкви, в эпицентр всей латинской культуры. Вместе с Августином он читал лекции. Блестящий юрист, обладающий темпераментным даром красноречия и прямым характером, который даже его враги не подвергали сомнению, хоть и пытались критиковать его учение. Тезисы еретика, «альпийской собаки, лаявшей за черта»:

‑ «Это неверно, что падение Адама наследуется всем человечеством как первородный грех. Однако Адам сам согрешил первым. Как может его личный грех распространяться на всех людей? Как может ребенок, который родился только сегодня, нести на себе тяжкий груз греха, который ему незнаком и никогда не был им совершен? Сотворенный Богом человек, когда он впервые видит свет мира, свободен от всех грехов. Грех – это не субстанция. Грех порождается свободой выбора. Каждый располагает свободой отличить зло от добра».

Орландо восхитился этой смелой мыслью.

Идеи Пелагия разрушали Церковь до основания. Без первородного греха смерть Христа, которая искупила вину человечества, оказывалась бессмысленной.

Таким образом, Церковь представлялась чем‑то избыточным и ненужным, потому что и без предлагаемых ею средств искупления человеку открыты ворота в небо.

Британец был еретиком.

Почему же Адриан получал удовольствие от этой книги? Почему он был так привязан к этому Пелагию – настолько, что предпочитал эту книгу всем остальным? Что за личность был сам этот Пелагий? Адриан тоже явился с Севера, он был человеком моря. Судя по описанию, Пелагий был высоким человеком, блондином, с упрямым мужским характером, гордый, уверенный в своих силах.

Это подходило и Адриану. Таился ли здесь намек? Нет, тут нечто другое, Орландо чувствовал это. Эта книга…

Как спросил Усман: «Это хорошая книга?» Он ответил: «Почему тебе не прочитать ее?» Ответ Усмана гласил: «Как я могу? Она же написана на твоем языке». Да, это так. Среди всех арабских книг наверняка очень мало найдется сочинений на других языках. Кто из низари станет разглядывать том, исписанный римскими буквами на франконском языке? Может, книга содержит послание?

Орландо зажег свечу.

Раскрытая книга лежала рядом. Страница за страницей он подносил к горячим лучам свечи. Ему не пришлось долго листать.

Уже в конце первой главы он нашел то, что искал. Бледно и неровно, а затем все сильнее проступали ржаво‑коричневые линии.

Возлюбленный брат,

Золото проверяют огнем, женщин‑золотом, а мужчин‑женщинами.

Будь счастлив!

Адриан.

Внизу было приписано: «Пальцы могут говорить, кожа слушать».

Capta vulpium! Поймай лису! Это была старая игра, их игра. Выдавай только самое необходимое! Оставляй следы. Ну, давай же, старина, ищи!

«Золото проверяют огнем, женщин – золотом, а мужчин – женщинами…» Какое сообщение срывается в этом предложении? И что означает намек о пальцах и коже? Возможно, в Аламуте найдутся еще указания? Может, Адриан оставил дополнительные следы? Существовало множество разных видов тайных чернил, с которыми они экспериментировали, будучи детьми: Aqua iunipera, лимонный сок и молоко волчицы. Это сообщение было написано уриной. Высушенное, оно исчезало и выступало лишь при сильном нагреве. Холодная, чуть подкисленная вода смывала его бесследно.

На следующий день пришла буря с дождем.

Окутанный колыхающимися облаками Аламут висел в горах, как насекомое, запутавшееся в огромной паутине. Казалось, вся жизнь в нем затаилась. Даже непрерывно шмыгающие по улицам крысы – и те забились в свои норы. Как далекие раскаты грома, из затянутой туманом долины доносился дикий рев Шах‑руды. Беда тому, кто находился в ее тисках! Он погиб. Ярость воды уничтожит его.

Орландо лежал в своей келье и слушал бушующую воду. Это напомнило ему ручьи его детства, в которых они ловили форель. Ветер шуршал в деревьях. Картины прошлого вставали у Орландо перед глазами. То были давно минувшие события и отражения в зеркалах души, отражения, над которыми не властно время. Отсветы их душ – Адриана и Орландо. Еще погруженный в клубы сна, но уже выходящий на дневную сторону сознания, он наслаждался состоянием парения, неосознанно понимая, что видения исчезнут, когда силы сознания пробудятся полностью. Сквозь эти видения бежала девушка в сияющем блеске. Орландо проснулся, зная, что встретит ее. Кто она?

* * *

Вечером Орландо подмешали к чаю наииубу. Хотя сам корень был бесцветным, он был известен тем, что окрашивает мочу при приеме пищи.

Испуганный, он обратился к Сайде.

‑ Красная? – переспросила Сайда

‑ Да, красная, как кровь.

‑ С какого времени это у тебя?

‑ Я заметил это сегодня утром, когда уходил. Что это может быть?

Орландо как большинство мужчин не боялся боли, если речь шла о внешних повреждениях. Однако внутреннее расстройство наполнило его ужасом. Это было видно по нему.

‑ У тебя есть боли?

‑ Нет.

‑ Раздевайся. Я осмотрю тебя.

‑ Снимать все?

‑ Да. Ляг на живот.

Она обстучала его спину, потрогала печать пророка:

‑ Типичная родинка.

Ее пальцы заскользили по его спине:

‑ У тебя плечи кузнеца. Повернись на спину. Она ощупала его грудь и живот, исследовала кожу

подмышек так основательно, будто искала что‑то, что не находила, хоть и ожидала увидеть. Так же она поступила с его бедрами. Ее пальцы как бы случайно огладили его мошонку. Прикосновение прожгло его, как электрический удар. Его плоть начала выпрямляться, возбуждаясь и покачиваясь.

‑ Аллах, la qutib al‑hamama! Мой бог, какой голубок! – засмеялась она.

‑ Как ты его назвала? – спросил он.

‑ Hamama, дикий голубь. А ты, как ты называешь свою лучшую вещь?

‑ У него нет имени.

‑ Нет имени? Ты шутишь. Этого не может быть. Первое, что создал Бог, когда сотворил Адама, был его пол. Как говорит Амр Ибн аль‑Ас, уважаемый соратник Пророка: «Девяносто девять имен есть для мужской крайней плоти в арабском языке». А у тебя не нашлось ни одного. Бедный Адриан!

Она рассматривала его с насмешливой радостью. Орландо прикрыл руками свой срам.

‑ Мне не нравится когда надо мной смеются.

‑ Я не высмеиваю тебя. Я восхищаюсь тобой. Ты красив.

Их взгляды встретились. Орландо снова почувствовал к ней симпатию. А может быть, это было нечто большее?

Аль‑Хади она сказала несколько часов спустя:

‑ Я осмотрела его. Нет сомнений, это он. И она испугалась собственной лжи.

‑ Твоя медицина хороша, – сказал ей Орландо, когда разыскал ее вечером. – Я снова прежний. Ты спасла мне жизнь.

‑ Да, я спасла тебе жизнь, – сказала Сайда. Это прозвучало очень серьезно.

‑ Со мной все было так плохо? Как же мне отблагодарить тебя?

‑ Подари мне свое общество. Выпей со мной. Расскажи о себе.

Она принесла из соседней комнаты вино.

‑ До сих пор я была очень одинока. Я ведь единственная женщина здесь!

‑ Что произойдет, если кто‑нибудь увидит меня выходящим из твоего дома посреди ночи?

‑ Что может уже произойти? Ничего.

‑ Мужчина и женщина…

‑Д ля них я больше не женщина. Их мораль распространяется только на женщин, способных родить. В их глазах я мужчина.

‑ Но не для меня, – сказал Орландо. – Ты – самая удивительная женщина, которую я встречал.

‑ Но и ты не такой, как те мужчины, которых я знаю. Арабский мужчина боится превосходства женщины. Вот причина, по которой они запирают нас, вот почему жена‑ребенок – их идеал. Чем старше и слабее становятся наши мужчины, тем больше тянутся они к юным девушкам, чтобы избежать сравнения с другими молодыми мужчинами. Пример тому – наш пророк.

‑ Почему пророк?

‑ Еще молодым человеком он любил женщину, которая была старше его на пятнадцать лет. Когда он попросил ее руки, ему было двадцать пять, а ей – сорок, и она уже дважды побывала замужем. Хадиджа стала первой женой Мухаммеда, и пока она жила, он не желал ни одной другой. Она родила ему всех его детей, кроме Ибрахима. Четверть века он любил только ее. Лишь после ее смерти он открыл для себя страсть к молодым женщинам, из которых у него вскоре образовался целый гарем. И они становились все моложе, чем старше становился он.

‑ Расскажи мне о Хадидже, – попросил Орландо.

‑ Судя по тому, что нам известно о пророке, их связывала большая любовь. Он восхищался ее великодушием и зрелым духом. Конечно, он искал и нашел в ней мать, которую потерял слишком рано. Хоть это звучит и маловероятно, но он обрел с ней ту чувственную страсть, которая раскрылась ему позже в гареме из молодых жен. Даже и тогда Пророк не забыл ее. Незадолго перед смертью он назвал ее «самым благородным созданием, которое жило на Земле». Она научила его всему, что должен знать о любви мужчина.

‑ Я бы с удовольствием назвал тебя Хадиджей, – сказал Орландо. Он положил руки Сайде на плечи и хотел ее поцеловать.

‑ Пожалуйста, не надо! Разве ты забыл, что я говорила тебе о любви?

‑ Страстная любовь – это неудовлетворенная любовь?

‑ Верно. Существует только потерянный или недоступный рай.

‑ Не убитая антилопа доставляет нам радость, а азарт охоты.

‑ Ты хорошо все запомнил! – засмеялась она. – Так давай охотиться.

Это было началом волнующей охоты.

Вся эротика стоит на добровольном отказе, оттягивании, отклонении и скрывании тела Сайда была мастерица в этой науке, в искусстве возведения эротического напряжения, в игре с огнем, в охоте без убийства.

Орландо выучил девяносто девять названий крайней плоти Адама: el kamera – «игрушка мальчика», el heurmak – «неукрощенный», el zoddame – «взломщик», abou laabea – «плеватель», el motela – «роющий ход», abou roka – «толстошеий», abou gue‑taia – «тот, кто стоит в лесу», и самое красивое из всех el hamama – «голубок».

‑ Ay твоего лона тоже много названий?

‑ О, да, – ответила она. – Много, и довольно красивых: el hezzaz – «подвижная», el meussass – «сосущая», el harr – «жар», abou belauom – «прожорливая», abou cheufrine – «двугубая», el ladid – «оценивающая», el sakouti – «умалчивающая», и много еще других, Имена для кубка Евы так же многочисленны, как цветы вади после первого весеннего дождя.

‑ А как называется твоя чаша?

‑ El tauq, «ожерелье».

‑ Звучит красиво, – сказал Орландо.

‑ Но еще красивее звучит объединение наших полов: Tauq al‑hamama, «ожерелье голубки».

* * *

Самуил скакал на буланой лошади, «цвета Изабеллы», как сказал он, названной в честь герцогини Изабеллы, которая дала священную клятву переменить нательную рубашку лишь после того, как вернется из крестового похода ее супруг. Самуил добавил смеясь:

‑ Герцог отсутствовал четыре года.

Вообще старик разбирался в лошадях. Прежде чем заняться янтарем, он торговал лошадьми, сперва в Генуе, затем в Святой Земле.

‑ Какое прибыльное дело! – вздыхал он. – Я продавал лошадей крестоносцам Сарацины угоняли их и доставляли опять ко мне. Я скупал у них добычу, чтобы спустя пару дней предложить ее другим крестоносцам. Претензий никогда не было. Очень редко всадник переживал своего коня. То были кровавые дни под Акконом. К сожалению, под градом сарацинских стрел и ударами мечей христианского войска погибло много коней. Вы когда‑нибудь видели поле битвы, полное умирающих лошадей? Разрубленные крупы, подковы, торчащие к небу! Глазные яблоки, вылезшие из глазниц от мучения и ужаса! У меня нет сочувствия людям. Они хотели боя и искали его. Но лошади! Как мог Господь Бог допустить такое? Что общего имеют с этим безумием звери? Людей хоронят. А лошади остаются лежать под палящим солнцем. Их вздувает, как упругую волынку. Трупы лопаются с такой силой, что разрывает сидящих на них стервятников. Вонь стоит невыносимая.

‑ Вы желаете расквитаться со мною за свиней? – спросил Бенедикт.

‑ О нет, вовсе нет! – сказал Самуил.

‑ Вы видели императора в Святой Земле?

‑ Я ни разу с ним не встречался, но знаю в лицо его первенца.

‑ Принца Генриха?

‑Почему вы называете его принцем? Разве он не был коронован как немецкий король восемнадцати лет в Аахене?

‑ Что за человек этот король?

‑ Тщеславен, как все великие герцоги, любит золото и украшения, прежде всего янтарь цвета меда. Он скупил у меня все камни, которые я привез с собой. Больше, чем фризское золото, как оворят, он любит молодых женщин, на которых тратит свое состояние.

‑ Вы продавали ему и девушек? – подтрунил над собеседником Бенедикт.

‑ Я бы никогда не стал торговать людьми, – сказал Самуил. – Нет большей низости. Вы бывали когда‑нибудь на невольничьем рынке? Там разлучаются семьи, как банановые связки. Худшее в этом роде я пережил у стен Дамиетты. И тогда он рассказал:

‑ Войско крестоносцев разбило лагерь на равнине перед Дамиеттой. Над той стороной лежала мертвая скука бесконечной осады. Болезни и лишения мучили людей. Уже вспыхнули первые кровавые «дела чести» между христианскими союзниками. И тут произошло неслыханное событие. Пара фризов – родом из мест, что лежат у устья Эмсы, – во время разбойничьей вылазки убили жителей одной из деревень феллахов и захватили девушек. Новость как огонь распространилась по лагерю. «Девушки! Где?» Каждый хотел их увидеть. Сотнями воины устремились к пленницам.

Их было восемь, четырнадцати‑пятнадцати лет. Босоногие, с расплетенными косами, испуганные, сбившиеся в кучу, как заблудившиеся дети. С ужасом они глядели на чужеземных воинов, которые готовы были проглотить их глазами. Это было как в львиной пещере перед кормлением. Фоко, предводитель фризов, с секирой в руке, рявкнул в кривой рог, предупреждая собравшихся: «Добыча принадлежит тому, кто ее взял, так звучит закон войны! Девушки – наши! Но когда мои люди натешатся ими, можете забрать их».

Самуил вытер слезы:

‑ Они передавались от мужчины к мужчине. Один продавал их следующему. Еще до полуночи их замучили до смерти. Но даже и тогда нашлись желающие заплатить – за мертвых. Какие скоты люди!

‑ Да, война – это молох. Она поглощает все, что ей попадается на пути, – согласился Бенедикт. – Мне кажется, вы многое повидали на свете. Где же вы чувствуете себя дома?

‑ Где у еврея дом? Везде и нигде, как у птицы в небе. Это наша боль и сила.

‑ Сила? – переспросил Бенедикт с удивлением.

‑ В Талмуде, в трактате Берахота сказано так: «В день, когда был разрушен храм в Иерусалиме, воздвиглась стена, которая встала между Богом и Израилем».

‑ Что вы хотите этим сказать? – поинтересовался Бенедикт.

‑ Мы, евреи, по своей сути кочевники. Пустыня – наша родина. Здесь возникла наша религия. После исхода из Египта мы много поколений ходили по пустыне.

‑ В Библии сказано – сорок лет.

‑ Верно, abra im schanim может означать «сорок» или «очень‑очень много». За долгий промежуток времени племена Израиля стали одним народом Как кочевники, они передвигались от одного источника воды к другому. Они не ведали привязанности к одной земле. Складные шатры были их домами, переносной ковчег – их святыней. Мы подобны ветру. Наша сила – в нашей подвижности. Если мы когда‑либо станем оседлым народом в собственной стране, Яхве упаси нас от этого, то перестанем быть избранным народом.

‑ Вам нелегко пришлось в вашей долгой истории, – сказал Бенедикт, – но вы выжили, несмотря ни на что.

‑ Народы исчезают не оттого, что слабы, а потому что считают себя слишком сильными.

‑ Вы знаете, как использовать ваш разум.

‑ Кого Бог хочет наказать, того лишает разума, – подтвердил Самуил. – Важнее, чем разум, – шутка. Еврейская пословица гласит: «Укого есть язва, нет луковицы для примочки. Укого есть луковица, нет язвы. Невозможно иметь сразу все». Уменя все хорошо. В вашем обществе, где музыканты, проститутки, палачи, пастухи, бродяги и цыгане не имеют прав и лишены чести, хотя они такие же христиане, как и прочие, мы, евреи, занимаем влиятельные должности. Многие из нас – финансисты и крупные негоцианты. В империи без нас не начинается ни одного крупного дела.

‑ И все же нас разделяет темная завеса религии.

‑ Это не религия, – сказал Самуил. – Христиане и иудеи обитают в разных мирах. Они живут по разным календарям, говорят на разных языках. Наши дети посещают разные школы. Мы, евреи, имеем свои колодцы, бани, брадобреев, пекарей мацы и мясников кошерной бойни. И это – внутри одного и того же города. Что едят христиане, ненавистно и отвратительно еврею. Когда одни постятся, другие празднуют. Что почитается одними, проклинается другими. Брачные узы между евреями и христианами преследуются с обеих сторон и подлежат наказанию. Евреи считают христиан настолько нечистыми, что верят, будто очистительная сила ритуального омовения может пропасть, если только приблизится едок свинины. Христиане приписывают своим еврейским согражданам отравление колодцев и осквернение просвир. Мир – сумасшедший дом. Жизнь это не больше, чем сон. – И старый еврей добавил, моргая глазами: – Но прошу, не будите меня!

На перекрестке дорог они расстались как друзья. Последними словами Самуила были:

‑ Если девушка не умеет танцевать, говорят: «Музыканты плохо играют». Все зависит от нас. Мы сделали мир таким, каков он есть.

Бенедикт купил у еврея мешок с янтарем. При удобном случае этот красивый камень должен будет помочь тамплиеру приблизиться к сыну императора.

* * *

Несколько дней подряд лил дождь.

В казематах крепости уже в полдень горели масляные лампы.

Хасим, который, подражая Старцу, охотнее учил на ходу, спустился вместе с Орландо вниз, в подземную часть крепости.

В высеченном в скале туннеле образовывался похожий на пещеру лабиринт. Здесь было множество запутанных проходов и улочек.

‑ С крепостью Аламут дело обстоит точно так же, как и со многими продуктами творения, – сказал Хасим. – Важнее скрытая часть, нежели видимая поверхность. Дающий жизнь живот крепости находится здесь, внизу, в горе. Без цистерн и прохладных подвалов с запасами крепость была бы вынуждена сдаться уже при непродолжительной осаде, несмотря на ее неприступное расположение. Вся наша стойкость зависит от количества запасов.

Они вошли в помещение, которое на первый взгляд казалось бассейном. Вся поверхность пола была заполнена затопленными чашами, наполненными жидким золотом.

‑ Мед, – пояснил Хасим.

Там были помещения, полные риса. На деревянных полках хранились высушенные финики и бобы, масло в больших амфорах и соль в бочках, сено для коней. Имелись оружейный арсенал и смола,

‑ Ты видел когда‑нибудь нечто подобное?

‑ Нет, никогда, – отвечал Орландо не без удивления. – Настоящий хомячий склад!

‑ Пару лет назад сюда проник молодой даила‑мец. С мешком, набитым крадеными финиками, он упал в большую раковину и умер, как муха, в меду. Его нашли спустя неделю, но он все равно оставался свежим, будто упал только что. Он засахарился, точно плод манго.

.Они находились в конце подземного свода. Перед ними открылось круглое помещение под куполом, похожее на мечеть. Через отверстие в его вершине падал дневной свет. Внизу на столе алтаря лежала золотая книга. От удивления Орладно застыл.

‑ Какая зала для только одной книги!

‑ Китаб аль‑ибар, книга сверкающих героев для подражания, – сказал Хасим.

Орландо открыл ее и прочитал:

‑ Хусам аль‑Сана. Он полистал дальше:

‑ Алтум бен Кара.

‑Хусам аль‑Сана убил Квизил Арслана, – объяснил ему Хасим, – Алтум бен Кара устранил главу тайной службы в Халебе. Здесь ты найдешь имена всех федаи, которые пожертвовали себя истинной вере. Героическая песнь, каких мало, память, запечатленная в буквах, написанных кровью мучеников. Здесь на последней странице записано имя Али. Перед ним должно было быть твое имя.

‑ Что означает число после имени?

‑ Год исламского летоисчисления. Смотри сюда: «513 Абу Тамин. Да святится имя его до Страшного суда. Он убил^ халифа Аббасидов Мустаршида. Посередине военного лагеря он казнил предателя. Абу Та‑мину даже хватило времени отрезать ему уши, прежде, чем сабли охраны послали его в рай».

‑ Здесь стоят восемь имен подряд, – удивился Орландо.

‑ «Аксонкор Иурсуки, князь Мосула. В четвертую пятницу 504 года его убили во время молитвы в большой мечети. С кличем «Мы жертвенные животные нашего господина» восемь ассасинов набросилось на князя, которого защищали нубийские телохранители. Двенадцать стражников и семь ассасинов испустили дух. Князь умер последним, истекая кровью. Один ассасин пережил резню. То был еще мальчик, едва достигший пятнадцати лет. Он убежал. Рассказывают, сперва его мать выкрасила волосы хной, радуясь случившемуся. Но когда она узнала, что вернулся только ее сын, она посыпала свою голову пеплом и прокляла плод своего чрева.